Читать книгу Курилка (сборник) - Владимир Дэс - Страница 2

Не бывает возвращений без уходов.

Правда, уход не всегда заканчивается возвращением.

Поэтому прежде чём рассказать вам о возвращении моего блудного папы, я расскажу о его уходе. Вернее, о его уходах.

Уходы папы бывали всегда неожиданны.

Светит солнце, по радио передают последние новости, брат с сестрой только что проснулись, но уже делят игрушки, я причесываюсь у зеркала.

Мама жарит блины, так как сегодня – суббота, а по субботам в нашей семье всегда блины.

Папа делает физзарядку. Он очень следит за своим здоровьем.

С момента его возвращения после последнего ухода прошло больше года, вот поэтому в это утро бдительность в нашей семье притупилась. Казалось, что этот кошмар уходов закончился навсегда, что он больше не повторится. Память, она на то и память, чтобы уметь забывать.

Так вот, мама жарила блины.

Папа делал зарядку, поднимая пятикилограммовые гантели.

Я причесывалась.

Сестра с братом делили игрушки.

Светило солнце, говорило радио.

И тут мама сказала:

– Отец, добеги до магазина, купи творога, я несколько творожников сделаю.

Отец положил гантели, натянул спортивный костюм, взял мелочь и вышел из дома.

Минут через пять после того, как за отцом захлопнулась дверь, шум посуды на кухне вдруг затих, ив квартире нависла гнетущая тишина, даже младшие сестренка и братик перестали ссориться.

Я отскочила от зеркала, бросила расческу и бегом ворвалась на кухню.

Мама сидела на табуретке, безучастно глядя в угол стола.

– Мама, что случилось?

– Ничего, дочка, просто Он опять ушел.

Я испугалась, но, словно цепляясь за последнюю ниточку, затараторила:

– Нет, нет, мама, прошло только пять минут, он сейчас вернется с творогом, сейчас вернется.

А сама быстро оделась и побежала в молочный магазин, который находился в нашем доме на первом этаже. Там отца не было.

Я обежала дом, потом соседний. Сбегала на остановку.

Нет.

Я села на ступеньку у своего подъездного крыльца и заплакала. Заплакала от жалости к маме, отцу и, конечно, к себе.

Я проснулся с прекрасным настроением.

Жена уже готовила мои любимые субботние блины.

Дети тоже встали – у меня их трое. Я их всех безумно люблю.

В окно светит солнце.

Из кухни доносятся последние новости, передаваемые по радио.

Взял гантели, начал разгонять кровь в мускулах.

И в это время жена попросила купить творога.

Я очень люблю блины с творогом, поэтому, натянув спортивный костюм и надев кроссовки, взял мелочь и пошел в молочный магазин, который был в нашем доме на первом этаже, а, выйдя из дома, заодно решил пробежаться по набережной – так, для здоровья.

Я уже говорила, что отец пропадает всегда неожиданно и безо всякого повода. Не скажу, чтобы у нас дома всегда все гладко. Но, во всяком случае, ни скандалы, ни плохое настроение, ни иные проблемы никогда не были поводом для его ухода. Иногда мне думалось, что в нашей семье надо жить в состоянии постоянного скандала, беды и неприятностей, тогда, может быть, отец и не уйдет никогда в уход.

А уход его, как правило, продолжается недели две. И найти его в это время практически невозможно, если только случайно, как я случайно обнаружила его в один из уходов. Мы с подружкой тогда бросили какому-то грязному оборванцу несколько копеек и пошли дальше. И ушли бы, если бы я не услышала до боли знакомый хриплый голос отца: «Спасибо».

Я купил творога и с пакетиком побежал через сквер на набережную.

Какая красота открывается с высокой набережной. Какой простор! Даже дышится легче, когда видишь ширь и мощь этого места.

Всегда возникает желание оттолкнуться и закружиться в полете, как кленовое семечко, быстро-быстро, быстрее вертолета.

В детстве, где-то в классе седьмом, очарованный этими осенними полетами кленовых семян с откоса вниз к реке, я даже начал самостоятельно строить вертолет. Собирал по свалкам электромоторы, батареи, алюминий для кабины. Но так и не достроил, так как стал изучать физику в школе, и пришла пора понять, что вертолета мне не построить. Тогда придумал купить тысячу штук надувных первомайских шаров и, накрыв их сеткой, то есть старым бреднем для ловли рыбы, улететь, как на воздушном шаре. Зная, что для этого нужен водород, мною из химического кабинета была похищена соляная кислота и раздобыты цинковые блямбочки для химической реакции с целью получения водорода.

Правда, опыты мои быстро закончились посредством изъятия всех химикатов моими родителями. Так я расстался и с этим своим проектом, но не со своей мечтой.

Хотя я и летал после этого и на вертолетах, и на самолетах, но того ощущения юности уже не было.

Внизу у реки сидели рыбаки.

Я перелез через чугунную решетку и побежал к рыбакам. Побродил, посвистел и тронулся на речной вокзал. Там в буфете купил две буханки серого хлеба, в кассе – билет на «Ракету» и поплыл.

Так хотелось покормить чаек. Я встал на нос «Ракеты» и, обдуваемый ветром, как при полете, стал кидать хлеб в воду. Чайки с гвалтом набрасывались на мое угощение.

Другой раз я нашла отца в неврологическом диспансере, куда его доставили из вычислительного центра какого-то физико-математического института. Днем он прятался, а по ночам пытался решить какую-то наисложнейшую задачу. Какую именно, я так и не поняла.

Для всей нашей семьи всегда было загадкой, почему отец сам добровольно никогда не возвращался в семью. Его обязательно надо было найти, чтобы он вернулся. А сам он об этой загадке не говорил.

Хотя мы знали, что он всех нас безумно любит и расставание с нами для него страшный удар. Я чувствовала, что через какое-то время после ухода он начинал страдать и переживать за то, что он причиняет нам боль, зная, что мы страдаем и переживаем за него.

Но почему же он не шел домой, продолжая мучить и себя, и нас?

Прямо как садист. Мне Порой казалось, что я начинаю просто ненавидеть этого импульсивного, доброго, рассеянного человека за то, что он делает с мамой и со мной.

Кидал я хлеб, кидал и вдруг заметил, что хлеба больше нет.

Оглянулся.

Стою на верхней рубке мчащейся куда-то по реке «Ракеты» на подводных крыльях.

Сколько же прошло времени?

Темнеет.

Причалили к какой-то пристани.

Я сошел.

Как я попал на этот корабль?

Где я?

Почему уже темно?

Кажется, я пошел покупать творог.

«Ракета» отплыла. Капитан на прощание помахал мне рукой.

Куда-то вверх шла дорога.

Я пошел по ней.

Наверху над откосом стояло нескольку деревянных домиков.

Я постучался в крайний.

Залаяла собака. Скрипнула половица. Чей-то голос, цыкнув на собаку, проворчал:

– Кого черт несет?

Дверь открыл маленький, худенький человечек.

– Вы знаете, я заблудился, – сказал я.

Осмотрев меня с головы до ног, он сказ!

– Проходи.

Я зашел в дом.

Человек поставил на стол капусту, хлеб и трехлитровую банку с синей жидкостью.

– Пить будешь? – спросил он меня.

– Вы знаете, я не пью.

– Тогда уходи, – сказал человек и убрал банку с синей жидкостью под стол.

Уходить неизвестно куда мне не хоте-, лось, и я, махнув рукой, сказал:

– Буду.

– Вот это хорошо, – сразу завеселел человек и опять достал банку с синей жидкостью.

Он до краев налил два граненых стакана.

– Давай за знакомство.

– А что это? – спросил я, взвешивая в руке стакан.

– Не бойся, это свое производство.

С этими словами он опрокинул содержимое стакана себе в рот, который для такого маленького человека оказался очень большим. Я осилил только половину и, чтобы не почувствовать запаха, быстро затолкал себе в рот квашеную капусту. В голове загудело. И, очевидно, не у меня одного. Мой напарник по питию заговорил:

– Как ты думаешь, почему я тебя впустил и угощаю?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Потому что ко мне из здешних никто не ходит. Приходится пить одному. А тут ты и, как я понял, не здешний. Значит, ничего не знаешь и поэтому пьешь со мной спокойно.

Так как у меня уже пошло головокружение, я только кивал, а он продолжал:

– А вот ты и не знаешь, кто я.

Я утвердительно кивнул, Что не знаю.

– А я – зверь. Со мной никто не здоровается. Я в тюрьме сидел. Жену с ребенком зарезал. Но свои законные отсидел. Теперь я чистый. Я чистый? – спрашивал он меня.

– Чистый, – кивал я.

– Их нет, а я живу. Уже восьмой десяток. Здоровье есть, хоть и был в лагерях, а никто не здоровается. Справедливо?

– Да, – опять утвердительно кивал я.

– О да ты уже плывешь. Давай еще по одной.

Он долил в мой стакан синей жидкости и наполнил до краев свой.

– Пей! – приказал дед.

И, уже глотая жидкость, я услышал:

– Первач у меня забористый. Я его на курином помете настаиваю.

И все. Больше я ничего не помню.

Через две недели нам сообщили, что наш отец находится в реанимационном отделении областной больницы. И хотя он был уже в сознании, никак не хотел называть своего настоящего имени-отчества.

Но отца случайно узнал санитар, который раньше работал в психоневрологическом диспансере, куда отец неоднократно попадал после своих уходов.

Когда мы его забирали из больницы, он плакал. И мама плакала. А я нет. Я решила, что если он еще раз уйдет в уход, я его убью.

Я очнулся в больнице.

Когда полностью пришел в себя и осознал, сколько я здесь лежу, то ужас охватил мою душу и сердце. Как же там мои? Я же вышел на минуточку за творогом. А у жены гипертония. Я же ее так в гроб сведу. И дочь… Кажется, она уже люто ненавидит меня. Ладно маленькие, они еще ничего не понимают. И что со мной произошло? И как это я? Ведь хотел только на солнце с откоса посмотреть. А вот уже вторую неделю в реанимации. Лучше бы мне умереть, чем увидеть лица родных и самых близких мне людей. Лучше мне исчезнуть навсегда, без имени и рода. Ну, за что мне такое наказание? За что такие муки?