Читать книгу О себе, о нас, о жизни. Повести и рассказы - Владимир Дулга - Страница 8

Повесть

Выжившим в тяжёлых боях, и

оставшимся на полях сражений – посвящаю.

Три обыкновенных буковки алфавита, записанные в учётную карточку бойца РККА, рукой штабного писаря. В лучшем случае нанесённые на рабочей карте начальника штаба стрелкового батальона, каким-либо самостоятельно придуманным значком. Среди множества таких же кружочков, крест-накрест перечёркнутых и обозначающих места захоронения своих убитых, с датой и фамилиями, написанными неразборчиво, химическим карандашом. Синих кружочков, перечёркнутых единожды, нанесенных в местах взятия в плен живых солдат противника, с обязательным указанием даты и наименования подразделения, к которому принадлежал пленный.

Специального тактического знака, обозначающего место, где боец пропали без вести, Боевым уставом не определено. Обычно, исчезновение происходило в скоротечных боях в ходе отступления, или прорыва кольца окружения. Времени задержаться, или вернуться на место боя, для эвакуации раненых, убитых и сбора личных документов, как правило, не оставалось. А коль убитым, пропавшего солдата никто не видел, с поднятыми вверх руками, в сторону противника он не уходил – значит, судьба его неизвестна.

Он, может быть, где-то рядом, выходит из окружения, с боями, пробивается к своим, возможно, воюет в партизанском отряде, залечивает раны у сердобольных жителей оккупированных территорий, или раненым и контуженным взят в плен.

Шёл июль сорок второго года, немцы, опьянённые успехами, рвались к Сталинграду. Противоборствующие стороны несли громадные потери, обстановка требовала жёстких мер.

28 июля 1942 года народный комиссар обороны И. В. Сталин обратился к Красной Армии с приказом №227, больше известным, как «Ни шагу назад!». Предусматривающим самые жестокие меры к трусам и паникёрам. Попавшие в плен бойцы и командиры РККА, приравнивались к предателям Родины, они и их семьи, подвергались репрессиям и ограничениям свобод.

Поэтому командиры воюющих частей и подразделений, в скоротечных боях, не имея достоверных сведений о потерях, чаще записывали в документах, короткое – «БВП». Не вычёркивая человека из списка живых, оставляя родным призрачную надежду на чудо и возможность, как-то избежать преследования властей.

А на утро была война.

Григорий Улыбин до войны успел закончить семь классов сельской школы и пойти в обучение к колхозному кузнецу дяде Платону. Семья Улыбиных жила тяжело, отец – Иван Феоктистович, выходец из уральских казаков, участник империалистической войны, одним из последних, вступил в создаваемый колхоз. Ловил с артелью, на Чебаркульском озере рыбу для колхоза. Зимой, в жуткие морозы, со льда ставил сети, бывало и ночевал с друзьями возле них. Рыбакам выдавали «ледовые» сто грамм. Во время одной из таких ночёвок на льду, у костра, в беседе о народившемся в Германии фашизме, Иван Феоктистович неосторожно обмолвился, что «если бы не революция, то уральские казаки, ещё тогда, проехали бы на своих конях по берлинским улицам». Какой-то «доброжелатель стукнул куда надо». Бригадиру рыбаков припомнили казачье прошлое, Георгиевский крест, нежелание вступать в колхоз, и враждебные разговоры. Заседавшая «тройка» постановила – «десять лет лагерей».

Верная жена Люба осталась с тремя детьми в старом, родительском, доме, на берегу озера.

Гриньке, как звала Григория мать, учиться было не на что и особого усердия, в этом нелёгком деле, сам обучаемый не проявлял. Старший брат Михаил, женился и жил своей семьёй. Младшая сестра Евгения, по мнению неграмотной матери, обязательно должна была закончить «семилетку». После седьмого класса обучение было платным, скромный бюджет семьи, вряд ли его смог потянуть обучение двоих детей.

Улыбин рос не по возрасту крепким, сильным парнем. По-цыгански черноглазый, с пышной казачьей шевелюрой и тонкой талией. Многие местные красавицы тайно вздыхали по видному жениху. Но сердце Григория принадлежало одной единственной, – однокласснице Катерине, под стать Григорию красивой, стройной, с тонкими чертами лица и тугой косой, переброшенной на высокую грудь. Она продолжала учиться в средней школе. Отмахав целый день в душной кузнице тяжеленным молотом, помывшись и наскоро перекусив, Гринька отправлялся в местный клуб на танцы. Потом влюблённые долго бродили босиком по мокрому песку озера. Под лёгкие вздохи набегающих, ласковых волн. Смотрели на яркое отражение громадной луны и миллионов звёзд в зеркальной глади спящего озера. Строили планы на будущее и бесконечно целовались.

Тёплым, летним утром, когда счастливые выпускники школ, после выпускного вечера и праздничных гуляний до утра, вернулись домой. Чёрная тарелка репродуктора, голосом Левитана объявила:

– Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в 4 часа утра, без всякого объявления войны, германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами!

Вся прошлая жизнь, с её проблемами, мечтами, трудностями и заботами, оказалась смятой, скомканной и раздавленной чеканными словами страшного сообщения.

Жизнь на долгие годы и десятилетия разделилась на «до, и после войны».

Григорий, как многие его сверстники, поспешил в военкомат. Уставший, издёрганный, с не выспавшимися глазами работник военкомата, осипшим голосом ответил:

– Молод ещё! Лучше матери помоги! Надо будет – вызовем!

Вскоре в небольшой уральский городок, стали эвакуировать с запада заводы. На пустыре срочно возводились заводские корпуса, Григорий устроился в кузню. Целыми днями делал скобы, навесы, кованые гвозди, так необходимые в строительстве.

Маршевая рота

Прошла первая военная зима, наступило лето. Фронтовые сводки пестрели названиями городов, оставленными в кровопролитных боях советскими войсками. Улыбин наконец получил повестку и был направлен для подготовки в Еланские лагеря. Несколько раз к нему приезжала Катерина, они успевали быстро переговорить о домашних делах, постоять, обнявшись, и Григорий бежал на громкую команду строиться.

Маршевую роту отправили внезапно. Ещё вечером они спокойно ужинали под навесом летней столовой, а уже ранним утром следующего дня, смотрели в открытую дверь вагона на мелькающие кусты, телефонные провода, маленькие полустанки, сонные леса и зелёные лоскутки дальних полей.

Эшелон шел, почти не останавливаясь, навстречу проносились санитарные поезда, с громадными красными крестами на обшарпанных боках вагонов. С кровавой белизной бинтов в окнах, с измученными болью лицами раненых бойцов и уставших санитаров.

Перемахнув Волгу, ощетинившуюся стволами зенитных орудий по обоим берегам, поезд двинулся на юг, кто-то из знающих людей, предположил:

– В сторону Сталинграда везут!

Вечером, когда солнце низко опустилось к горизонту, и на его огненный шар было больно смотреть, оттуда, со стороны солнца, сквозь его яркое сияние, прилетели немецкие самолёты. Первый взрыв потряс состав, вагоны заскрежетали, налезая друг на друга. Поезд остановился. Паровоз истерично загудел, выбрасывая вверх тугие струи белого пара. Люди бросились от вагонов в поле. Падая при близких разрывах, вскакивая и продолжая бежать, когда стук падающих сверху камней и звон осколков, переставал будоражить воздух.

Фашисты действовали безнаказанно, в эшелоне не было даже зенитных пулемётов. Несколько раз раздались бесполезные выстрелы из винтовок. Самолёты, истратив боекомплект, низко ушли на запад. Два вагона лежали на боку, один из них горел, выбрасывая вверх оранжевые языки пламени и чёрного дыма. Паровоз отцепился и уехал вперёд. Командиры построили людей. Потери были значительные. До поздней ночи, оставшиеся в живых, собирали растерзанные и простреленные тела погибших. Их укладывали в большую воронку от бомбы возле самого полотна железной дороги. Улыбин никогда не видел столько мёртвых людей. Стаскивая тела в кучу, стараясь не вымазаться в, ещё тёплой крови, Григорий избегал смотреть на обезображенные смертью лица тех, с кем, ещё несколько минут назад, курил, одну на двоих самокрутку. С кем спал, укрывшись одной шинелью. С кем ходил в школу, купался в озере и жил на одной улице. Кто, так и не доехал до фронта, не сделал ни единого выстрела, не убил ни одного фашиста. И в чей дом, на улице возле озера, заплаканная женщина-почтальон, на днях принесёт казённый треугольник похоронки, со словами – «Ваш сын (муж), пал смертью храбрых, в боях за независимость нашей Родины!»

Марш.

Всю оставшуюся часть ночи и следующий день они шли, останавливаясь на короткие привалы, питаясь тем, что получили ещё в Еланских лагерях, и не успели съесть в поезде. Улыбину показалось, что они шли целую вечность. Ночью, в кромешной темноте, спотыкаясь о кочки, засыпали на ходу, тыкаясь в спины впереди идущих. Днём, в полусне передвигая ноги, Григорий видел беспощадное солнце, блеск примкнутых штыков, мерно покачивающихся в красноватом мареве пыли, поднятой сотнями ног, одетых в солдатские обмотки.

Самым тяжким испытанием стало отсутствие воды, её не видели целый день. К вечеру вышли к какой-то, заросшей кувшинками, речушке. Многие упали у воды, и пили, пили, пили! Командиры разрешили, выставив охранение, поспать. Наиболее выносливые, искупались, плавая среди белых кувшинок. Остальные, измученные переходом, заснули моментально, едва прикоснувшись головой к горячему песку.

С последними лучами солнца, в небе появился связной У-2. Встретившие его офицеры маршевой роты, о чём-то долго беседовали с рослым человеком в кожаной куртке, прилетевшим на самолёте.

Самолёт застрекотал, взлетел и растаял в чернильной синеве ночного неба. Последовала команда, построиться. Поредевшую роту разделили на две части, каждая колонна пошла своим, собственным маршрутом. Вскоре шум уходящих, бряцанье оружия, негромкие разговоры, покашливание поглотила ночная мгла.

В лёгком тумане следующего, раннего утра, измученное пополнение стояло в строю перед своим новым командиром, поздравившим бойцов с прибытием в прославленную стрелковую дивизию. Была середина июля сорок второго года.

На правом берегу Дона

Дивизия вела тяжёлые оборонительные бои, отходя на восток к реке Дон. Немцы всё плотнее и плотнее сжимали кольцо окружения. В начале августа, основная часть советских войск переправилась на левый берег Дона. Соединения, прикрывающие отход основных сил, вели бои в окружении с превосходящим противником, на его правом берегу. Оказались в окружении дивизия и полк, где служил Улыбин. Немецкие танковые подразделения с ходу, прорывали редкую цепочку обороняющихся советских войск. Используя моторизированные части, развивали наступление в глубину, расчленяя боевые порядки обороняющихся. Поредевшая дивизия, едва насчитывающая в своих рядах и половину списочного состава, вынуждена была прорываться на восток отдельными группами.

Григорию Улыбину везло, неоднократно попадая в серьёзные переделки, он не был даже легко ранен. Получилось так, что после скоротечного боя с прорвавшимися мотоциклистами и последующего трёхдневного скитания по полям, Григорий прибился к небольшой группе пехотинцев, действующей в качестве десанта танка БТ-7, пробивающегося к своим. Командование сборным подразделением принял на себя лейтенант – командир танка.

Было ощущение, что по всем дорогам, проселкам и просто по неубранным полям, на восток движется громадное количество немецкой техники. Тяжело переваливаясь на ухабах, ползли танки с крестами на броне, в открытых бронетранспортёрах, осторожно двигающихся по грейдеру, торчали головы пехотинцев в касках, обгоняя эти колонны, мчались мотоциклисты в громадных очках, с пулемётами на турелях колясок.

Казалось, что стоит только выглянуть из лесистой балочки, где спрятался танк со своим десантом, как вся эта моторизованная, бронированная армада повернёт на них.

В танке остались только патроны к пулемёту, и горючее на десяток километров. Пехотинцы вооружённые трёхлинейными винтовками имели пару обойм патронов к ним. С таким арсеналом пробиться к своим за Дон, было невозможно

Лейтенант-танкист предложил свой план – невдалеке через маленькую речушку был переброшен деревянный мостик. К мостику, с обеих сторон вела высокая насыпь грейдера. Немецкие танки объезжали слабенький мостик несколькими километрами ниже по течению речки, размесив там дорогу в кашу, и сделав её непроходимой для любой колёсной техники. Через мосток проходили в основном штабные машины, грузовики, колонны мотоциклистов и пехоты.

Тут и было решено устроить засаду. Танк замаскировали в густых кустах на западном берегу реки, пехотинцы оборудовали позиции на холме восточного берега. Лейтенант инструктировал бойцов:

– Ждём мотоциклистов. В первую очередь стреляйте по пулемётчику в коляске. Не дайте ему возможность, первому открыть огонь. А водитель от нас и так не уйдёт! С большой колонной связываться не будем – пропустим! Дождёмся маленькую и рассчитаемся за всё! Открывать огонь по сигналу красной ракеты!

Ждать пришлось недолго, на западе послышался шум моторов, и на дороге показалась колонна, состоящая из машины с будкой, похожей на радиостанцию и шести мотоциклов. Некоторые мотоциклисты ехали втроём, на других машинах был только водитель и пулемётчик. Противник, совершая марш в собственном тылу, за десятки километров от переднего края, потерял всякую осторожность, солдаты поснимали каски, пулемётчики в колясках развалились в полудрёме, наслаждаясь солнечным днём. Передовой мотоциклист, как будто что-то почувствовав, на секунду задержался на взгорке перед въездом на грейдер. Но офицер, открыв дверцу кабины автомобиля, скомандовал, махнув рукой – вперёд! Машина и мотоциклы съехала на насыпь. Когда первый мотоцикл достиг средины моста, в небо, шипя, взвилась красная ракета. И тут же ударили выстрелы «трёхлинеек». Колонна встала, водитель первого мотоцикла, потеряв пулемётчика, пытался проскочить вперёд. Но, не проехав и нескольких метров, был убит, мотоцикл съехал с насыпи и перевернулся. Придавив не успевшего соскочить третьего пассажира. Водители других трёхколёсных машин и автомобиля, пытаясь развернуться на узкой насыпи, сгрудились в кучу, мешая друг другу. Дело довершил танк, неожиданно возникший сзади колонны. Ведя огонь из пулемёта, на большой скорости он буквально снёс мотоциклы с экипажами, превратив их в груду бесформенного, окровавленного железа. Оставшиеся в живых немцы, во главе с офицером, пытались, миновав луг, укрыться в ивняке. Но были убиты огнем танкового пулемёта и стрельбой пехотинцев.

По команде лейтенанта, выставив наблюдателя, окрылённые победой окруженцы, стали собирать трофейное оружие. Механик-водитель танка слил горючее из бензобака автомобиля, пехотинцы принесли от мотоциклов, ещё несколько неповреждённые канистр с бензином, и заправили боевую машину. Все трофеи уложили на танк. Из будки автомобиля достали несколько папок с документами на немецком языке. Но так как, никто не владел немецким, все документы затолкали в портфель убитого немецкого офицера, и положили в танк. Трое пехотинцев пошли в поле осмотреть тела пытавшихся убежать немцев, забрать личные документы у офицера, собрать оружие и «термоса» с едой.

Улыбин, вспомнив про первый, перевернувшийся под насыпь мотоцикл, решил сбегать к нему. Держа в готовности взведённый «шмайссер», он приблизился к перекинувшемуся вверх колёсами мотоциклу. Мёртвый водитель, раскинув руки, лежал наверху насыпи, рядом валялась каска. Скрюченные ноги убитого Григорием пулемётчика, торчали, придавленные коляской. Третий, маленький, худой немец, сидящий на заднем сидении в момент опрокидывания мотоцикла, не успел соскочить на землю. И сейчас был вмят в мягкий грунт между мотоциклом и коляской. По-видимому, у него были повреждены ноги, или не хватило сил поднять мотоцикл. Он лежал на животе, головой в сторону подошедшего Улыбина. Заслышав шаги, приподнял голову, встретился глазами с Григорием и попытался поднять ствол своего автомата. Но Улыбин оказался проворнее, руки привычно сделали свою работу, автомат в руках коротко дёрнулся. Голова немца, вздрогнув, уткнулась лицом в чужую, неласковую землю.

За последний месяц Григорий видел много смертей. Много раз стреляли в него, стараясь убить, стрелял, убивал и он. Не испытывая при этом ни малейшего чувства жалости к этим нелюдям, пришедшим на его землю убивать, грабить, мучить людей. Хотя, в горячке боя, как и все остальные, он меньше всего думал о священном долге, сыновней обязанности и прочих, высокопарных вещах. Надо было просто выполнять свою тяжёлую и грязную работу, максимально стараясь при этом остаться живым в жерновах этой чудовищной, кровавой мясорубки. Таковы безжалостные законы войны – «Если не убьешь ты, то, убьют тебя!».

До этого ему не приходилось сталкиваться с врагами так близко – лицом к лицу. Он ни разу не участвовал в рукопашных схватках. Выходило так, что стрелять приходилось с расстояния десятков метров. Не видя при этом лиц и глаз врагов

Глаза этого маленького немца, придавленного мотоциклом, ещё долго преследовали Григория. За одно мгновение в них пронеслось множество чувств. Угасающая мечта, что русские его не найдут. Животный страх через мгновение быть убитым. Искорка надежды, что он всё же успеет выстрелить первым. И всё испепеляющая ненависть к этому смуглому, дикому азиату, который сейчас убьёт его – представителя высшей, арийской нации. А сам останется жить.

Улыбин, собрав боеприпасы, фляжки и еду, вернулся к танку.

По немецким тылам

Лейтенант торопил увлёкшихся сбором трофеев подчинённых. В любое время могла появиться другая, более многочисленная колонна немцев.

Десант вскарабкался на танк, и они помчались. Проехав несколько километров, свернув в лес и углубившись в заросли, остановились. Командир построил своё обвешанное оружием войско и объявил, что каждый из шести бойцов десанта, может оставить себе один немецкий автомат и все имеющееся к нему патроны. Остальное оружие пришлось закопать. Григорию и ещё одному рослому бойцу, поручили, помимо автоматов, по немецкому пулемёту MG-42. Лейтенант объяснил, как надо вести огонь во время движения. За что и как держаться, чтобы не упасть на землю.

– Наши действия должны быть неожиданными и стремительными. Для этого нужно ошеломить противника огнём, скоростью нашей боевой машины, и если хотите, наглостью! Любой из вас, по ранению, или по неосторожности упавший во время боя с танка, будет оставлен! Рисковать всеми, я не имею права!

Оба пулемёта, установили на башне. Вдоль корпуса машины, с обеих сторон, протянули толстую веревку от укрывочного брезента, для большей безопасности десанта.

Осторожно выбрались на дорогу, используя прекрасные скоростные качества «бэтэшки» помчались на восток. Не останавливаясь, миновали два населённых пункта, не встретив немцев. Возле развалин следующего посёлка, смяли пост полевой жандармерии, на двух мотоциклах ехавших навстречу. Во второй половине дня, догнали пешую колонну немцев. Внезапным огнём из всех видов оружия и гусеницами, нанесли им значительные потери и рассеяли по придорожным кустам.

Часом позже, разогнали колонну тыла какой-то части, перевернули и зажгли два топливозаправщика.

Естественно, весть о «бесчинствах» одиночного танка в тылу германских войск, дошла до немецкого командования. Дальнейшее следование этим маршрутом было небезопасно. Пришлось выбрать дорогу южнее, менее загруженную немецкими войсками. С наступлением темноты, пристроились в хвост длиннющей колонны понтонёров и «обоза» немецких войск, двигающейся в направление Калача.

Но и тут, их уже ждали, колонна двигалась всё медленнее и медленнее. Чувствовалось, что впереди какой-то проверочный пост. Сзади стали подходить другие части, советский танк оказался почти в центре колонны. Пока окруженцев спасала темнота, но любой вопрос, или начатый соседями по колонне разговор на немецком, мог раскрыть обман. Лейтенант решил положиться на внезапность:

– Всем быть в готовности! Будем прорываться! – шёпотом передавали пехотинцы друг другу.

Колонна потихоньку двигалась. Впереди появились неяркие огни. Прозвучали лающие, немецкие команды, замелькали фонарики. Ждать было нельзя!

Негромко подрабатывая двигателем, танк вышел из колонны и начал обходить её справа, по кювету. Кто-то, ругаясь недовольным голосом, пытался остановить машину, с другого борта, невидимый в темноте человек, чем-то железным застучал по броне.

– Вперёд! Огонь! – прокричал лейтенант и первым ударил очередью из автомата в темноту, на звук голосов. С бортов танка дружно загремели трофейные автоматы. «Бэтэшка», царапая бортом соседние машины, под испуганные крики и ругань немцев, рванулась вперёд. Механик-водитель включил фары, в их свете стало видно, как не успевшие отскочить немцы исчезали под танком. Другие, пытались спрятаться между автомашинами, или бежали в темноту – в поле.

Сталкивая в кювет всё попадающееся на пути, танк, волоча перед собой легковую машину, снёс закрытый шлагбаум и полосатую будку часового. Столкнув несчастную легковушку на стоящие возле дома мотоциклы, понёсся по тёмной улице города. Выбежавшие из дома с фашистским флагом гитлеровцы, стреляли по боевой машине. Пули «цокали» по броне и с противным воем уходили в разные стороны, Никуда не сворачивая, прогромыхав по единственной, длинной улице, танк выскочил на окраину. Их никто не преследовал. Отъехав на приличное расстояние, свернули в лес и перевели дух. Не досчитались одного пехотинца. В горячке боя, никто не заметил, когда он упал. Ещё один боец был ранен в грудь, хрипло дышал, но находился в сознании. Наскоро перевязав раненного, двинулись дальше. Командир предположил, что до берега Дона осталось совсем немного. Вероятно, советские части уже переправились через реку, мост в городе Калач, или взорван, или контролируется немцами.

Из восьми человек группы, лишь четверо умели плавать. По приказу предусмотрительного командира, у одиноко стоящего в поле сарая, оторвали половину широких дверей, уложили на танк и крепко привязали.

Короткая летняя ночь двигалась к рассвету. На севере шёл бой, гремели взрывы, в небе, догоняя друг друга, проносились трассирующие очереди. Изредка, ослепительным светом, вспыхивали прожектора, белые длинные руки лучей шарили по небу. Не найдя никого, как подкошенные, падали на землю.

Наконец впереди заблестела река. Стараясь не шуметь, вышли к воде, поблизости никого не было. Противоположный тёмный берег, тоже затаившись, молчал. Странно и неестественно, как звук, прилетевший из другой жизни, над гладью воды разносилась витиеватая трель соловья.

Сняли с танка раненого, дверную «воротину», всё патроны и оружие, немецкие документы. Экипаж выбросил на песок свои нехитрые пожитки. Нашли обрывистый, но невысокий берег. Танкисты, со слезами на глазах, как с человеком, простились со своей боевой машиной. Механик водитель, тихонько отогнал танк выше, на пологий берег. Направил его в воду, привычно выбравшись из люка, соскочил на землю. Почти неслышно урча мотором, машина раскатилась по пологому спуску, с шумом, поднимая брызги, ушла в воду. Через минуту, только поднимающиеся из глубины, и лопающиеся на поверхности пузыри воздуха, указывали то место, где покоилась грозная боевая машина.

Импровизированный плот осторожно спустили на воду, и положили на него раненного. Улыбин, механик-водитель и умеющий плавать лейтенант, стараясь не шуметь, направили плот к противоположному тёмному берегу. Остальные, держась за ворота, изо всех сил, дружно гребли руками.

Когда в чернильной темноте ночи стали видны кроны деревьев на противоположной стороне, что-то тяжёлое, принесённое течением, мягко ударило Улыбина в бок. Он, подумав, что это какое-то бревно, повернувшись, хотел оттолкнуть. Прикоснувшись рукой, понял, что это раздутое тело утопленника. От неожиданности, Григорий громко сматерился.

На берегу послышался какой-то шорох, сиплый, прокуренный голос негромко спросил:

– Кто плывёт?

– Свои! – за всех ответил лейтенант, – из окружения выходим!

Выбравшись на берег, они оказались перед хмурыми бойцами со старшиной во главе:

– Мы слышали, как на той стороне подошла какая-то техника, – тем же прокуренным голосом рассказал он – потом вроде, что-то всплеснуло, как будто лодку столкнули в воду. Вас сильно снесло течением, но мы слышали, что кто-то плывёт, и шли за вами по берегу. Я думал немецкая разведка. Но потом по шуму поняли, что для разведки, вы слишком шумите. Если бы кто-то из вас не заматерился по-русски, точно открыли бы огонь. Так что, повезло, выходит!

Через час они уже были в землянке командира батальона. Оказалось, что «окруженцы» вышли в расположение своей же, поредевшей в боях, дивизии. Вручив лейтенанту бумагу о том, что представившие её не являются дезертирами, отправили с провожатым в тыл. Тыл находился не далее трёх километров. Он одновременно являлся командным пунктом полка, штабом дивизии, медсанбатом, особым отделом, и районом формирования новых подразделений. Сдав раненого товарища в медсанбат, бывшие «окруженцы» оказались в руках строгого, до чёртиков уставшего, особиста. По-видимому, за день перед его глазами прошёл не один десяток таких чудом выживших в оборонительных боях за Доном. Ситуация, когда одновременно, в окружении ведут тяжёлые бои ни отдельные батальоны и полки, а целые дивизии, циркулярами его ведомства определены не были. Да и невозможно, за столь короткое время проверить тысячи человек с трудом пробившихся к своим, с чужим оружием, без документов с единственным желанием – воевать! Поэтому убедившись, что все прибывшие умеют писать, капитан раздал им листки в «клеточку», огрызки карандашей, рассадил в разные места на поляне и предложил описать всё произошедшее за дни скитания по немецким тылам.

Представитель особого отдела мог, по малейшему подозрению, отправить этих людей в отдельные общевойсковые, комендантские роты, для приведения в исполнение приговора, который он сам же им вынес. Или расстрелять лично любого, заподозрив его в пособничестве врагу, сославшись на исключительные обстоятельства, требующие немедленного действия. В особых случаях, он мог отправить подозрительную личность ещё дальше в тыл, где «умелые специалисты», могли бы «выжать» из него, всё! Даже то, что человек никогда не знали, и не мог знать.

Но тогда некому было бы воевать, сражаться с врагом. Они, прошедшие ад окружения и отступления, не единожды смотревшие в глаза смерти, имеющие громадный опыт ведения боя, и навыки убивать. Могли стать основой неприступной обороны, построенной на умении, каком-то кураже, точном расчёте, жгучей ненависти, самопожертвовании, и уверенности в конечной победе!

Вновь сформированный батальон состоял из красноармейцев и командиров самостоятельно, или в составе подразделений, вышедших из окружения. Зачастую это были люди ранее не знавшие друг друга. Научившиеся в окружении, надеяться только на себя и с опаской относящиеся к мало знакомым людям.

На подступах к Сталинграду.

Осенние месяцы обороны Сталинграда, стали для Улыбина и его сослуживцев сущим адом. Немцы на широком фронте, смяв сопротивление малочисленных советских соединений, форсировали Дон. За каждый населённый пункт, отдельно стоящее здание, маломальский ручеёк, или ложбинку, велись нешуточные бои. Григорий помнил, как в течение нескольких дней, переходила из рук в руки никому не нужная дамба высохшего канала. Устилая его дно десятками тел убитых и раненых.

Имея превосходство в артиллерии и преимущество в авиации, немцы часами «молотили» по обороне отходящих к Сталинграду войск. В небе стояло сплошное марево песка и мелких камней, поднятых вверх десятками взрывов. Казалось, что большая часть земли, постоянно находится в воздухе, не успевая оседать на грунт. Солнце красным, жарким пятном маячило далеко, в недосягаемой вышине. В этом мареве жары, песка, взрывов и осколков, перемещались, перебегали, переползали, чудом уцелевшие, люди. Прятались в осыпавшихся, разрушенных окопах и блиндажах. И как былинные герои, вновь поднимались из пепла, чтобы в очередной раз, остановит врага.

Остро не хватало воды, атаки немцев следовали одна за другой. Бывали дни, когда за день, приходилось отбивать пять – шесть атак превосходящей пехоты с танками. Знойный воздух, был наполнен приторно-сладким запахом разлагающихся тел, в несколько рядов лежащих перед брустверами. Этим отвратительным запахом было наполнено всё – земля, песок, ветер, любая еда и вода. От него некуда было спрятаться и скрыться. Он преследовал, даже ночью, в коротком, чутком, тревожном сне.

С наступлением темноты, смельчаки ползали за бруствер к убитым немцам – принося фляжки с водой, патроны к трофейным автоматам, так называемые «термоса», с сухими галетами, порошок для газировки и шнапс. Несколько раз участвовал в этих «походах» и Григорий. Ползти надо было далеко вперёд, туда – к «свежим» немцам, которых не успели обобрать в предыдущих вылазках.

Улыбин никогда не забудет противный холодок мёртвых тел, как будто на рынке, трогаешь рукой, неожиданно тяжёлый, ледяной, как бы изнутри, кусок кровавого мяса. Иногда переворачиваемое тело, утробно вздыхало, или икало. Вселяя ужас и отвращение.

Поначалу Григорий не мог есть то, что приносили с ужасного поля. Но потом постоянное хождение по узкой грани между жизнью и смертью, спокойное отношение к мысли о возможной собственной гибели, стёрли эту брезгливость, заложенную самой природой в генах «человека разумного».

Из друзей, вышедших с Улыбиным из окружения, остались – он, и лейтенант-танкист, ставший за неимением танков, командиром стрелкового батальона. Улыбин дослужился до командира взвода. Офицеров в батальоне почти не было. Всех выбили немецкие снайпера, прекрасно определяющие прибывших командиров по фуражкам, портупеям, и пилоткам темного цвета.

Война продолжалась. Немцы, любыми путями и громадными жертвами рвались к Сталинграду. Советские войска, не меньшими жертвами, как в огромной мясорубке, перемалывали живую силу и боевую технику врага, создавая условия для решительного наступления.

Через месяц упорных боёв в составе сводного полка, собранного из остатков дивизии, Улыбин, со своим взводом, оборудовал окопы в новом районе обороны полка, на подступах к Сталинграду. Зубцы разрушенных зданий, грохот бомбёжек, чёрные облака дыма, вздымающиеся к самым небесам, говорили о том, что город за спиной жив, и что он сражается!

Плен

Улыбин попал в плен в начале октября сорок второго, на ближних подступах к Сталинграду. Был обычный день, с утра отбили очередную атаку гитлеровцев, сплошным потоком, как тараканы, ползущих по покрытой первым инеем земле, оставляя за собой тёмные следы.

Затем, по заведённому немцами порядку, был обед. По окончании послеобеденного отдыха, немцы вновь пошли в атаку. На этот раз, их поддерживали три танка, осторожно двигающихся следом за пехотой. Внезапно стреляющих во всё, что, по их мнению, могло представлять опасность.

Расчет противотанкового ружья, разбив гусеницу ближайшего танка, заставив его остановиться. Два других танка, дружно ударили по обнаружившему себя расчёту. Тот замолчал. Григорий поспешил на помощь вышедшему из строя противотанковому средству. Когда он почти дополз до нужной ячейки, земля перед Улыбиным разверзлась. Последнее, что он увидел – громадный серо-жёлтый фонтан земли, медленно осыпающийся на него и закрывающий всё небо. Потом наступила темнота, с пляшущими, под разными углами, одинаковыми картинками, и жуткая, отдающаяся в самый затылок, тишина.

Очнулся он от удушья. Что-то громадное, как танк, всей тяжестью давило на грудь. Улыбин с трудом выполз из-под толщи песка, отплёвываясь и стараясь отдышаться. Вокруг начинало светать. По дымящемуся полю ходили какие-то люди, нагибаясь и рассматривая что-то на земле. Изредка слышались одиночные выстрелы. В голове не переставая, гремело несколько громадных, басовито звучащих, колоколов. Каждый удар болью отдавался в ушах, в глазницах, судорогами сводя челюсти.

Качающиеся фигуры приблизились к нему. Приоткрыв запорошенные песком глаза, Григорий опознал в них двух немецких солдат, с автоматами в руках, присевших и, с интересом, всматривающихся в его лицо. Неожиданно вспомнился маленький немец-мотоциклист, убитый на мосту, и его запомнившийся, полный мгновенных мыслей, взгляд.

Стволом автомата немец показал, что надо встать. Качаясь, Григорий поднялся, горизонт предательски закачался перед глазами. Громадным усилием воли он остановил эти гигантские качели. С трудом, передвигая ноги, обходя трупы, шатаясь, выбрался на дорогу и пошёл, подталкиваемый автоматом, ощущая тепло восходящего солнца у себя за спиной. На большом перекрёстке полевых дорог, истязаемого жуткой головной болью и приступами тошноты Григория, втолкнули в колонну, таких же сумрачных, перевязанных грязными бинтами, еле бредущих, пленных.

Колонна шла весь день, периодически в хвосте длинной ленты пленных, звучали короткие очереди и одиночные выстрелы.

– Раненых добивают, – негромко сказал, идущий рядом, средних лет, мужчина в нижней рубашке и без сапог. – Тех, кто идти не могут! Вот сволочи!

– Не тяжело босиком идти – осведомился Улыбин, – земля-то холодная?

– Ничего потерплю! Вчера вечером, какие-то бандюганы из штрафбата забрали сапоги и китель.

На закате пришли в лагерь. Временным, фильтрационным лагерем назывался заброшенный песчаный карьер, с отвесными стенами, жиденькими деревцами наверху и единственной дорогой ведущей вниз. Перегороженной спиралями из колючей проволоки, огромными деталями каких-то карьерных механизмов и пулемётными гнёздами, из мешков с песком, по обеим сторонам дороги.

Не пересчитывая, пленников отправили вниз. Большая часть громадного карьера, была занята сидящими и лежащими людьми. Особого интереса к вновь прибывшим, они не проявили.

Жутко хотелось пить. Кто-то из старожилов лагеря, сказал, что в одном из закоулков карьера, есть небольшой родник. Когда Григорий его нашёл, всё малюсенькое зеркало воды, было занято головами лежащих и пьющих людей.

Попив. Вместе с босым мужчиной, нашли кусочек незанятой земли и растянулись на тёплом песке. Сон сморил моментально. Разбудил голос из репродуктора, льющийся сверху. Суть услышанного, сводилась к следующему:

– Запрещается, пытаться подняться вверх по склону.

– Запрещается приближаться к выходу наверх ближе 50 метров.

– Запрещается устраивать драки между пленными.

– Запрещается разводить костры

– Запрещается иметь при себе любое оружие.

– Запрещается, в ночное время перемещаться по территории лагеря.

За все данные проступки, предусматривалась единая мера наказания – «Расстрел».

– За помощь администрации лагеря в обнаружении коммунистов, комиссаров, командиров всех степеней, и евреев – полагалось дополнительное питание и перевод в лагерь с более мягким режимом содержания.

Как выяснилось позже, питания в этом фильтрационном лагере, вообще предусмотрено не было.

Ночью, наверху заводили движок, и яркий луч прожектора до утра ощупывал каждый метр карьера.

Никому не нужные, голодные и подавленные, пленники просидели несколько дней. Голодные схватки в урчащих желудках прекратились, и голод не ощущался так болезненно.

Среди пленных Григорий встретил земляков и даже тех, с кем ехал в эшелоне.

За эти дни, Улыбин, как в цветном кино, прокрутил свою жизнь, начиная с той поры, когда он начал себя помнить. Вспомнились моменты, о которых он раньше и не вспоминал. Причём чаще перед глазами, во всех красках, мелькало то, о чем, и вспоминать-то не хотелось. Какие-то мелкие, но постыдные моменты, большие события, не менее постыдные, но более приятные в воспоминаниях. Вспомнился злющий бригадир колхоза, пьяница и матершинник, горько пьющий до беспамятства и частенько засыпавший, под каким-нибудь кустом в поле. Однажды мальчишки отловили его пасущегося коня, положили пьяного поперёк седла, связав вместе руки и ноги под брюхом коня. Привезли ночью в село, к дому председателя, привязали коня к палисаднику и крепко постучали в ставни. Бригадира сняли, и вскоре посадили. Гринька хорошо запомнил опухшее от слёз лицо и бесцветные, выплаканные, казалось до дна, глаза его жены. Стоящей посредине дороги, среди четырёх детишек, держащихся за подол матери и недоумённо всхлипывающих, вместе с ней.

Вспомнилась невестка соседей – Тамара, бойкая, пышногрудая, молодая женщина, муж которой на три года завербовался на восток, мыть золото. Она каждый четверг, вечером, одна мылась в бане на задах своего огорода. Однажды потемну, как ему казалось незаметно, Гринька подкрался к подслеповатому, запотевшему окошечку бани. Но был пойман, заметившей любопытного подростка женщиной, затащен в баню, раздет догола, познав впервые в жизни то, что пацанам его возраста, только снилось. Он никому не рассказывал об этом, даже своим лучшим друзьям. Безуспешно пытался встретиться с Тамарой на улице, но она делала вид, что его не знает, а всё произошедшее, ему только приснилось. В конце концов, он и сам в это поверил.

Вспомнил маму, сестру и Катерину. С сожалением Улыбин ощутил, что вероятно, на этом свете, встретиться с ними больше не придётся. И эта мысль почему-то не испугала, он встретил её спокойно, как само собой разумеющееся. Григорий вспомнил, что последний раз писал домой ещё из поезда, передав письмо для отправки, идущему к вокзалу за кипятком, старшине. Прошло почти полгода, родные, наверное, потеряли его.

Человек из СС, с глазами змеи

Редкая ночь обходилась без стрельбы трусливой охраны. Каждое утро хоронили пленников, умерших ночью. Назначенные немцами старшие по секторам, пересчитывали людей, определяли убитых. Трупы подтаскивали к песчаной стенке, лопатой, выданной охраной, откапывали в песчанике нишу, укладывали туда умерших. После этого начинали копать с боков. В итоге, подкопанная стена молниеносно осыпалась, погребая тела. Пару раз засыпало и похоронную команду. Несчастных пытались откопать голыми руками. Но, через полчаса, как правило, находили только задохнувшихся. Поиски не прекращались пока не находили лопату, которую необходимо было сдать немцам.

Через несколько дней, приехал «человек из СС». Всех пленников построили, улыбчивый, молодой эсэсовец, пытающийся говорить по-русски, не спеша, обходил строй, постукивая стеком по перчатке левой руки. По известным только ему признакам, он выискивал в толпе измученных людей свои жертвы, и тыкал им в грудь стеком. Охранники хватали несчастного и тащили его к стенке карьера.

С другими он предварительно ласково разговаривал, пытаясь узнать интересующие его подробности их жизни. Люди, предчувствуя страшный финал беседы, путались в словах, заикались, с трудом отвечая на вопросы весёлого немецкого юноши, с глазами кобры. Невнятные ответы только утверждали эсэсовца в правильности его выбора. В начале шеренги сытые охранники, с трудом вытащили из строя двух, не менее сытых, здоровенных, упирающихся мужиков, с наколками почти на всех частях оголённых тел

– Ты есть комиссар? – спросил эсэсовец одного из них, указывая на его шитые, хромовые сапоги.

– Господин офицер! – завыл мордатый, – это не мои сапоги! Я их снял с комиссара!

– А почему ты не «сообщал» об «этот комиссар» охране? Ты «есть» его скрывал? – вновь спросил немец и махнул стеком. Владельца сапог потащили в стенке.

– Ты тоже есть «политичный» работник? – спросил офицер у следующего пленника в тёмно зелёном френче старшего командного состава, со споротыми знаками различия.

– Нет, нет! Господин офицер, я блатной! Я вор! – запричитал мужик.

– Вор, это очень «плёхо» – назидательно изрёк немец. – Русский «меньш» всегда есть вор! Это очень плёхо! – и показ на стену

Вора поволокли к стене. Там он самостоятельно стоять не смог, упал на колени, матерясь по-блатному, и истово крестясь.

Немец приблизился к Улыбину, бегло оглядев, ткнул в грудь. Григорий увидел в его глазах безразличие ядовитой змеи.

– Юдэ?

– Нет, я русский! – твердо ответил Григорий, хотя сердце его сжалось в жутком предчувствии, и готово было выскочить из груди. Стоящие в строю пленные, загалдели:

– Он казак! Из казаков! Уральских!

Немец улыбнулся, сузил пальцами рук глаза, как это делают, изображая жизнерадостных японцев.

– Казах, есть вот так! – и засмеялся своей сообразительности.

– Я, казак! – как последнюю надежду прокричал Улыбин, изображая сидящего на коне всадника.

– О, ты есть Пугачёв? – продемонстрировал свою начитанность немец. И тоже изобразил, что держит поводья и качается в такт езды.

Указывая на брюки Григория, приказал:

– Я хотел смотреть! Ошибка не есть правильно!

– Снимай штаны! – загалдела толпа, – пускай полюбуется!

Григорий спустил брюки. Немец посмотрел и поморщился:

– Сколько день назад ты весь «милься»?

– При форсировании Дона! – отчаянно ответил Улыбин.

Немец, кивнув головой, показал, что можно встать в строй.

Не веря в спасение, Григорий, на ватных, дрожащих ногах, вернулся в строй.

Пройдя до конца шеренги, улыбчивый фашист вытащил из стоя ещё несколько человек. В основном это были, как говорят в народе, «чернявые» мужчины. А также люди, своей статью и выправкой, не способные скрыть прежние, солидные, должности и звания.

Немец пошёл к выходу, махнув рукой офицеру охраны. И не повернулся даже на звук автоматных очередей, скосивших всех, стоящих возле стены.

Новый знакомый Улыбина, Валерий вечером, глядя на кучу песка на том месте, где днём расстреляли людей, сказал:

– Те уркаганы, были в моём кителе и сапогах. А ты говоришь, босиком трудно ходить! Зато, в сапогах легко лежать!

Григорию подумалось – наверное, родственники этих, таких разных людей, лежащих под грудой песка, никогда и не узнают, где закончилась жизнь их родных и любимых. И будут ждать до последних дней своей жизни, как числящихся в списках – «Без вести пропавших».

Неудавшийся побег.

Через несколько дней пленных погнали за Дон, откуда они с тяжёлыми боями, теряя друзей, и земляков пришли сюда. На маленькой железнодорожной станции, в ожидании вагонов, пленных разместили за забором некогда существовавших складов. На ночь их загоняли в громадный холодный пакгауз. Где люди спали на бетонном полу, укрываясь, чем придётся. Наступила осень, на дворе было холодно и сыро. Кроме рваной гимнастёрки, лоснящихся от грязи галифе, громадных ботинок и обмоток у Улыбина ничего не было.

Новый знакомый Валерий, с которым они теперь не расставались, где-то добыл приличный кусок пропитанного маслом, старого брезента. И теперь, беззлобно подшучивал над Григорием:

– Как же ты в плен собирался, ничего с собой не захватил? На что надеялся?

– Зато ты в новый френч и сапоги вырядился, как в отпуск ехал! – отвечал другу Улыбин.

На ночь они вместе закутывались в этот брезент и спали, согревая друг друга.

Григорий уже знал, что его новый знакомый был водителем у какого-то большого начальника из политуправления армии. Валера донашивал щёгольскую форму своего франтоватого командира. Возвращаясь из поездки по дивизиям первого эшелона, они заблудились. Попали под огонь прорвавшихся немецких танков, машину разнесло вдребезги, дивизионный комиссар и корреспондент военной газеты погибли на месте. На следующее утро контуженого водителя, немецкая трофейная команда, передала конвою пленных. Вечером того же дня, недавние «зэки», неизвестно как попавшие в армию, по трусости оказавшиеся в плену, и на свою голову позарились на его амуницию.

Однажды под вечер, крикливый солдат конвоя приказал друзьям и ещё нескольким пленникам, выносить ведрами воду из громадного чана, где мылись чистоплотные арийские солдаты. Воду выливали в жёлоб, под забор окружавший территорию. Григорий заметил, что среди травы и кустов под забором есть небольшая дырка, достаточная чтобы пролезть двум худым людям. Когда работа была закончена, пленников отправили в пакгауз. Пользуясь темнотой и не желанием конвоира под холодным дождём сопровождать пленных, друзья прошли мимо места своего ночлега. Исцарапав руки и лицо, пролезли под колючей проволокой и оказались на воле. Всю ночь они шли, стараясь, как можно дальше, отойти от станции. На рассвете друзья неосторожно набрели на пост полевой жандармерии, замаскировавшийся в кустах, на перекрёстке дорог.

Не утомлённые боями и лишениями «Цепные псы», «отмолотили» измождённых пленных до потери сознания. А затем, на мотоциклах гнали несколько километров перед собой, до ближайшего лагеря пленных. На счастье беглецов, их возвратили в другой фильтрационный лагерь. И неминуемый расстрел за побег они, чудом, избежали.

При оформлении, Улыбину, вновь пришлось пройти унизительную процедуру доказательства, что он не еврей.

В новом лагере царили несколько другие порядки. Все пленники были учтены, взамен трудно произносимых немцами русских фамилий, каждый имел порядковый номер, нанесённый хлоркой на одежде, с левой стороны груди. Пленников плохо, но кормили, раз, или два раза в день. В лагере были собраны лица, имеющие рабочие, или горняцкие специальности. Улыбин числился как кузнец. Прибывшие в лагерь через пару недель чины СС, и какие-то гражданские чиновники, провели углубленную проверку контингента. Улыбин попал в команду на отправку, Валерия отправили в другой лагерь. Больше они не виделись.

Ночью отобранных к отправке, пинками, ударами прикладов, погрузили в товарные вагоны и захлопнули двери. Паровоз негромко просигналил, состав, гремя буферами, тронулся. Ехали долго, изредка на остановках, в приоткрытую дверь засовывали два ведра отвратительно пахнувшего варева, и помятое ведро с водой. В углу вагона специально было вырвано две узеньких доски, куда пассажиры справляли нужду. Однажды вечером, обессилевших, еле передвигающихся пленных, выгрузили из вагонов, под усиленной охраной с собаками, улицами спящего неизвестного города, по мосту, перевели через неширокую реку. И погрузили в другие, уже не советские вагоны, более чистые с двухэтажными нарами. Ехали ещё два дня, еды не давали и двери вагона не открывали. Выгрузили на окраине небольшого городка, судя по терриконам, шахтёрского.

Лагерь Аушвиц три.

Разместили в двух бараках, огороженных колючей проволокой, с пулемётными вышками по углам.

Подъём в пять часов, завтрак – превращённая в клейстер картошка, жидкий чай. Перед выходом на работу пленников тщательно пересчитывали. Люди заранее строились по командам. Работали на двух шахтах и в ремонтных мастерских. Улыбин был определён в кузнечный цех. Там стояло три кузнечных горна и столько же механических молотов. На этом оборудовании работали гражданские кузнецы, из местных поляков. Григорий был назначен помощником к старому поляку Юзефу, они работали в отдельной пристройке. На древнем, как в колхозе, горне раздуваемом вручную, с привычной наковальней, набором всевозможных молотов и молоточков. Работа была несложная – различные дверные навесы, задвижки, щеколды, скобы. Вечером, перед возвращением в лагерь, всех, вновь пересчитывали и тщательно обыскивали. Затем следовал ужин, из пары картофелин «в мундире», которые высыпали на пол посредине барака. Построение, оглашение норм, задач на следующий день и отбой. Выход из бараков в ночное время был запрещён. «По нужде» ходили в вонючие вёдра у входа в барак.

В этом лагере без особых причин пленных не расстреливали – берегли рабочие руки. Особо провинившихся, больных и обессиливших отправляли в другой лагерь, как правило, группами по пятьдесят человек

Юзеф когда-то жил в России и сносно изъяснялся по-русски. Несколько дней старик присматривался к своему новому подмастерью, прежде чем решился заговорить:

– Григорий, я вижу, ты рабочий человек. Старайся работать без замечаний. Тебе повезло, ты попал в лагерь Аушвиц-3, здесь пленные работают на местных шахтах и фабриках. Живут трудно, голодно, много и тяжело работают, но остаются живы. Всех провинившихся, пытающихся убежать и саботирующих работу, отправляют в Аушвиц-2. Этот лагерь – фабрика смерти, оттуда не возвращаются. Парень, работающий до тебя, в мой обеденный перерыв, пытался выковать себе нож. За этим занятием его поймал немец-инженер, начальник цеха. Несчастного забрали прямо от наковальни и до самых ворот, эсесовцы из охраны били его. Потом я узнал, что его отправили в Аушвиц-2. Хотя я не видел его замысла, начальник охраны, гер Гюнтер ударил меня в лицо, и выбил два зуба.

Юзеф оглянулся по сторонам и добавил:

– Отсюда не убежать. Жди, придёт время, они получат за всё! – улыбнулся, показав щербатый рот, – я старый человек, не лишай меня последних зубов!

Для выполнения технических работ, Улыбин и Юзеф однажды спускались в шахту. Надо было починить вагонетку. Увиденное в шахте произвело на Григория тяжкое впечатление

Пленные добывали остатки угля в выработанных штреках. Все более-менее исправные средства механизации, были давно демонтированы. Поэтому весь процесс добычи осуществлялся вручную. В узких забоях, кирками, ломами и лопатами добывали уголь, при свете лампочки прикреплённых на каске. По узкоколейной железной дороге, проложенной под землёй, люди, впрягшись по несколько человек, тащили куда-то вагонетки с углём. Было душно, с потолка капала вода, под ногами, обильными потоками бежали ручейки. В некоторых местах потолок штолен был укреплён подставленными брёвнами. Зная, на какую глубину, они спустились, представив висящие над головой десятки метров породы и сотни тонн грунта, установленные подпорки из хилых жердей показались Улыбину насмешкой.

Когда они поднялись наверх, Григорий с облегчением вздохнул. Юзеф рассказал, что каждая бригада имеет задание на смену. Если, по каким-то причинам, пленные не выдают «норму нагора», их просто не поднимают наверх. До тех пор пока они эту норму не выполнят. Под землёй нет охраны, надсмотрщиков и немецкого персонала.

Были случаи, когда пленные отказывались выходить наверх. Эсэсовцы просто пускали в вентиляцию газ. На место погибших присылали новых пленников.

Восстание.

В начале зимы сорок третьего года эсесовская охрана заметно погрустнела, между пленными пошли разговоры о неудачах немцев на восточном фронте и возможной отправке свирепых охранников в действующую армию. Однажды Юзеф, с трудом скрывая радость, под большим секретом сообщил Григорию, что фашисты потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом. Как сказал ему сосед, работающий в немецкой комендатуре, в плен попало около ста тысяч немецких солдат и их союзников. Вроде бы, в плену, очутился даже фельдмаршал Паулюс. В Германии объявлен трёхдневный траур.

Действительно, у эсэсовцев на рукавах появились траурные повязки. И свирепость, несколько, поубавилась.

Как Улыбину хотелось быть там, – на фронте, среди своих друзей, на заснеженных полях, в междуречье Волги и Дона. В наступательном порыве, с боями, пройти по местам трудного отступления летом и осенью сорок второго. Отплатить проклятому врагу за все жертвы, лишения, унижения и муки. Но вокруг была порабощённая немцами, запуганная террором, неприветливая Польша. Выбраться почти из центра Европы, к своим, не зная языка, местности, не имея одежды, было нереально.

Пленников подземных выработок меняли, в среднем, каждые полтора – два месяца. Эсэсовцы не обходили своим вниманием и рабочих мастерских. За малейшую провинность, отправляли в лагерь смерти, как пленников, так и рабочих-поляков. Недели и месяцы тянулись в жутком ожидании.

Летом сорок четвёртого года, обстановка на восточном фронте для германской армии изменилась в худшую сторону. Всё говорило о скором наступлении Советских войск. В небе всё чаще появлялись самолёты с красными звёздами на крыльях. Они бомбили пригороды Кракова и промышленные районы вокруг него, вызывая бурную радость у пленников, долгие годы ждавших освобождения. Низкосортный уголь из заброшенных шахт, стал не нужен. На восток шли поезда с танками, автомобилями, артиллерией, эшелоны с грустной пехотой, прекрасно осознающей свою участь в предстоящей бойне. В победу «германского оружия» уже никто не верил!

Весь лагерь, из трёх шахт, перебросили, как между собой говорили пленные, на «старую границу. Они рыли окопы и оборудовали огневые точки. За малейшую провинность, эсэсовский часовой мог застрелить любого пленного. Трупы закапывали тут же, за бруствером окопов, будущей обороны. Готовые позиции, сразу же занимали прибывающие гитлеровские подразделения.

На ночь пленных закрывали в старом кирпичном амбаре, неподалеку от развалин храма. В лунные ночи работали круглые сутки, прикорнув пару часов, в свежевыкопанных окопах.

Свирепые эсэсовские охранники, воспитанные в ненависти и готовые стрелять по безоружным людям, были заменены солдатами-запасниками, предельных возрастов. В ночь перед отправкой на Восточный фронт, эсэсовцы организовали грандиозную пьянку. Все эти «героические хранители традиций третьего Рейха», способные издеваться над пленными, панически боялись фронта. Пьяный помощник начальника эсесовской охраны, ввалился в барак арестантов и открыл огонь. Это переполнило чашу терпения. Желторотый унтерштурмфюрер СС, был растерзан толпой озверевших пленников, вместе со своей немногочисленной охраной. В ход пошли доски нар, столешницы и «параши» для отходов. Осмелевшая толпа ринулась к казарме СС. Полупьяные эсэсовцы сопротивления оказать не смогли, и были все, до единого, убиты восставшими. Не успевшие принять охрану запасники, безропотно сдали оружие. После чего были заперты в пустом амбаре. Всё произошло так стремительно, что никто из перепуганных охранников не успел позвонить в вышестоящий штаб. Толпа, около двухсот человек, опьянев от свободы, вывалилась на улицу, в темноту ночи и неизвестность. Всем было понятно, что при таком, смешном количестве оружия, взятого у охраны, толпа беглых узников, в двести человек, в прифронтовой полосе, напичканной войсками, уже следующим утром, была бы обнаружена и перебита. Решили выходить к своим мелкими группами. Тем более, что каждую ночь, в сумрачной тишине, на востоке явственно слышался грохот орудий, похожий на дальний гром. Туда и надо было двигаться!

Улыбин оказался в группе из пятнадцати человек, с которыми вместе работал при шахтах, в механических мастерских. Это были в основном наиболее крепкие пленные, избежавшие подземных, каторжных условий труда. На всю группу был один автомат, одна винтовка, и наградной кинжал, найденный Григорием в разгромленном штабе охраны. На лезвии кинжала были написаны какие-то немецкие слова, наверное, клятва, – предположили пленники. Рукоятку украшал имперский знак с орлом, держащий в когтях фашистскую свастику, в верхней части эмблема СС, в виде двух стрел. Вероятно, наградное оружие принадлежало начальнику эсесовской охраны, толстому, с пивным животом, Гюнтеру. Который, на своё счастье, уже спал и был убит во сне, так и не почувствовав разницу между своей скотской жизнью и собачей смертью.

В первую ночь они прошли около тридцати километров. Голодные и обессилившие, решили передохнуть в пустом сарае, на окраине какого-то лесного хутора. Двое из группы, вооружившись автоматом, вызвались сходить на видимый через щели сарая огород, ближнего дома.

Григорий, взяв винтовку, согласился покараулить спящих товарищей, и наблюдать в щель за округой и ушедшими на огород смельчаками. Беглецы удачно перелезли через изгородь и что-то собирали среди зелени.

Неожиданно Улыбин увидел, что за друзьями наблюдает ещё один человек, одетый в чёрную форму, с белой повязкой на рукаве и винтовкой в руках. Наконец заготовители, поползли назад, незнакомец продолжал, незаметно преследовать их, его чёрная фуражка, то и дело мелькала среди кустов.

Стрелять нельзя – неизвестно кто находился в деревне! Предупредить беспечно возвращающихся товарищей Григорий тоже не мог. Это спугнуло бы преследователя, и принудило его повернуть назад. Чтобы позже, притащиться к сараю с кучей своих друзей, или немедленно открыть огонь, всполошив всю округу.

Неожиданно он вспомнил о кинжале. Улыбин осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, вышел на улицу и спрятался в кустах, таким образом, что возвращающиеся товарищи, обязательно прошли бы мимо него.

Тихонько переговариваясь, неся за рукава гимнастёрку, набитую зеленью, они прошли мимо в нескольких шагах, не заметив Улыбина. Вскоре раздался шорох, осторожно ступая, вдоль стены сарая к двери, с винтовкой наперевес, прокрался незнакомец в чёрной форме. Григорий понял, что это полицай из местных, он видел таких в городе, когда пленных гоняли на работу. Полицай, не заметив засаду, тихонько двинулся дальше. Когда человек миновал Улыбина, Григорий молниеносно выскочил из кустов сзади. Левой рукой, сделал удушающий захват шеи, а правой, изо всей мочи, ударил кинжалом в спину, снизу вверх, под рёбра. Лезвие, с противным хрустом, вошёл в тело по самую рукоять. Ноги полицая подкосились, он начал медленно валится на Улыбина. Не давая ему упасть, Григорий с трудом, выдернул кинжал, чувствуя на руке чужую, тёплую кровь. Тело полицая обмякло, он упал на спину, фуражка с жестяным «трезубцем» покатилась под куст. Широко раскрытые глаза выражали крайнее удивление, винтовка выпала из ослабевших рук. Изо рта красными пузырьками, булькая, пошла кровь, он дёрнулся несколько раз и затих.

Улыбин, взглянув на лицо убитого, медленно покрывающееся мраморной бледностью, с запоздалым сожалением и сочувствием, подумал:

– Пацан, необученный пацан! Глупый несмышлёныш, начитавшийся бандеровских сказок, в красиво оформленных «агитках». Про единую Украину, добрую Германию, великую Польшу и злобных «москалей». Всё это Григорий узнал раньше, из откровений старого Юзефа, о связях, которого с польским подпольем, давно догадывался.

Ну, что же? Как не жаль этого юнца, он сам выбрал свою судьбу, поступив на службу в полицию и надев форму вспомогательных подразделений вермахта. Тем самым, став врагом для людей, чудом выбравшихся из фашистского плена, перенесшим все прелести «нового порядка» и превосходства арийской нации».

– Намного ли ты был старше его, попав в сорок втором под Сталинград? – успокаивая себя, задавал вопрос, Григорий, – но даже в плену, не повёлся на призрачные блага, обещанные голодным пленникам, в обмен на преданную службу «во блага третьего Рейха»

Разбудив товарищей, вооружившись ещё одной винтовкой, группа под командованием Улыбина двинулась дальше – на восток!

Советские танки.

Чем ближе беглецы подходили к линии фронта, тем плотнее размещались на местности немецкие войска. По дорогам днём и ночью шли колонны техники. Населённые пункты были забиты штабами и тыловыми подразделениями, даже пыльные просёлки, патрулировались полевой жандармерией.

В одном месте, пересекая дорогу, группа была обстреляна, внезапно появившимися из-за поворота мотоциклистами, сопровождающими колонну грузовиков. Отстреливаясь, бывшие пленные отошли в спасительный лес. Немцы их не преследовали, выполняя свою задачу – обеспечить движение колонны.

Уцелевшие, бежали по лесу ещё около часа, останавливаясь чтобы отдышаться и вновь продолжить движение. Наконец, окончательно устав, решили передохнуть на берегу ручейка, возле полуразвалившейся избушки без крыши и окон. Группа не досчиталась четверых, они были убиты возле дороги. Успешно бежав из плена, сражённые в коротком бою, они всё равно навечно остались в списках «без вести пропавших».

После перестрелки, среди бывших узников произошёл раскол, часть беглецов решила остаться в лесу и, не искушая судьбу, дождаться прихода своих. Другая половина, во главе с Улыбиным, считала такое решение более опасным и предлагала ночами двигаться дальше.

Мнения разошлись, с Григорием ушли четверо. Первая же ночь показала, что двигаться по незнакомой местности занятой врагом, в темноте, не менее опасно, чем делать это днём. Шли вечерами, пока не становилось совсем темно. Как на грех, небо несколько дней было затянуто плотными тучами, и ночи становились чернильно-темными. Хорошо, что летние ночи коротки, прикорнув, где-нибудь под кустом пару часов, с наступлением рассвета группа двигалась дальше. Днём старались не идти, отлёживаясь в глубине леса.

Однажды, пасмурным утром, проведя в лесу короткую, дождливую ночь, беглецов разбудил гром, идущий не с небес, а по земле. Далеко, на востоке, меняя друг друга, вспыхивали далёкие зарницы, и разносился грохот артиллерийской канонады.

Когда тьма немного рассеялась, в редеющем утреннем тумане, недавние пленники разглядели, что они находятся на опушке леса, недалеко от окраины маленькой деревушки. Единственная, грязная, размешанная колёсами и гусеницами улица, была плотно заставлена крытыми брезентом немецкими машинами. За некоторыми виднелись, прицепленные длинноствольные пушки. Часовые, в мокрых плащах и касках, прохаживались вдоль колонны.

– Пушки-то противотанковые, – определил бывший боец-артиллерист.

– Давайте отсюда двигаться, пока нас кто-нибудь не заметил, или собака не унюхала – предложил Григорий.

Стороной, обойдя деревню, скорым шагом, стараясь не тревожить мокрые ветки, двинулись в сторону грохочущих раскатов. Налетевший ветерок подсушил землю и кусты. Бойцы шли опушкой леса, вдоль насыпного грейдера, идущего прямо на восток. Стараясь оставаться незамеченными, беглецы внимательно наблюдали за всем происходящим на дороге. В обе стороны, периодически, проносились машины и мотоциклы. Однажды, на восток проследовала небольшая колонна зелёных бронетранспортёров, больше похожих на больших, мерзких лягушек. С востока, всё чаще и чаще, натужно ревя двигателями, ползли штабные машины, вымазанные по самые крыши легковушки и санитарки с красным крестом, на боках и крыше.

Внезапно с востока, из-за маленькой рощицы появились танки, их было не более десяти. Сначала, поводя пушкой во все стороны, по грейдеру прошёл танк с десантом пехоты на броне. Он, бесцеремонно столкнул с дороги, двигающийся навстречу немецкий грузовик. Затем, появилось ещё две боевые машины. Следом последовали остальные. Один танк шёл по насыпи грейдер. Три других зелёных танка, мелькали за насыпью, ещё три, стремительно, ныряя на неровностях дороги, маленькой колонной двигались по противоположной стороне – ближе к лесу и беглецам. На броне некоторых машин, сидела пехота.

Улыбин до плена, прорывался к Дону, с экипажем советского БТ-7. Позже, в оборонительных боях под Сталинградом, других боевых машин он не видел. Поэтому определить, чьи это танки было невозможно.

– Это же «тридцатьчетвёрки»! – радостно закричал, выбегая из леса к дороге, всё знающий артиллерист, прибывший в лагерь с последней партией пленных.

Следом высыпали все остальные. Танки остановились. Оборванных беглецов окружили спрыгнувшие с брони, пехотинцы. Держа в руках автоматы с круглыми дисками, в одинаковой форме, с погонами, на выцветших гимнастёрках, в непривычных сапогах. Многие с незнакомыми медалями и орденами на форменной одежде.

С насыпи к собравшимся бойцам съехал командирский танк. Молодой командир-танкист, в ребристом шлемофоне, заброшенном за спину, в чёрном комбинезоне, строго спросил:

– Кто такие? Откуда? И как тут оказались?

Григорий путано доложил, что они бывшие пленные, разоружили охрану лагеря, около недели прячась по лесам, идут на восток, к своим. Утром, недалеко отсюда, видели в деревне колонну немецкой противотанковой артиллерии.

Танкист с сомнением посмотрел на вооружение группы – две древних, немецких винтовки и один автомат, но тем не менее, приказал садиться на его машину и показывать дорогу, в обход деревни.

Счастливые беглецы вскарабкались на тёплую броню моторного отделения. Колонна тронулась. Обходя деревню по лесной дороге, недалеко от крайних изб, увидели противотанковые орудия, занявшие огневые позиции слева и справа от насыпи грейдера. Возле орудий суетилась прислуга. Советские танки вышли им во фланг. По-видимому, заслышав звук моторов, артиллеристы пытались развернуть орудия в сторону предполагаемого противника, но до конца сделать этого не успели.

– Бывшим пленным, ждать нас здесь, на опушке! Десант – К бою! – прокричал танкист, раскинув руки с флажками, дублируя команду остальным экипажам. Пехотинцы, как перезрелые яблоки, посыпались с брони на землю. Командирский люк захлопнулся, танки взревели моторами, разбегаясь по всему выгону, ринулись на немцев. Атака была короткой и стремительной. На большой скорости, танкисты, ведя огонь из пушек и пулемётов, ворвались на позиции артиллерии. «Тридцатьчетвёрки», как взбешенные слоны, перетоптали все пушки, орудийную прислугу и автомобили, пытавшиеся удрать. Через сорок минут, всё было кончено. Уцелевших немцев согнали к амбару, на окраине деревни. Они были растерянны и крайне перепуганы. Без оружия, в растрёпанном обмундировании, сбившись в какое-то стадо, со страхом, ожидая своей участи. Эти горе-вояки уже не походили на тех сытых, весёлых, уверенных себе, германских парней, снисходительно взирающих с брони танков и бронетранспортёров, на унылые колонны измождённых советских пленных, идущих им навстречу, по обочинам фронтовой дороги.

Улыбин вспомнил пророческие слова старого Юзефа:

– Придёт время, и они получат за всё!

Не чувствуя к испуганным немцам ни ненависти, ни жалости, глядя на многочисленные трупы врагов, разбросанные по полю, Григорий подумал:

– Пускай и в благополучной Германии, немецкие женщины – матери этих извергов, обязанные самой природой нести в мир доброе и вечное. Забыв о материнском долге, на многотысячных митингах вздымавшие в нацистском приветствии руки, самозабвенно кричавшие «Хайль Гитлер!» тоже узнают, какая это невыносимая боль, получать по почте официальную бумагу. Извещающую о том, что её сын (брат, муж) «без вести пропал», на необъятных просторах Европы. В войне, навязанной миру Германией и её бесноватым «фюрером».

Танки, не теряя времени, ушли дальше, на запад. Пленные немцы, нестройной колонной, охраняемые недавними узниками с трофейным оружием в руках, под командой сержанта танкового десанта, шагали на восток.

К Победе.

Через несколько часов, они вышли к основным силам наступающей армии.

Группу Улыбина, в полном составе, отправили в тыл Армии. Трофейное оружие и эсэсовский кинжал, недавние пленники, сдали представителю особого отдела части, в расположение которой, они, конвоируя немцев, вышли. В течении нескольких дней, с ними работали разные следователи, задавая одни и те же вопросы. Где служил до плена? Где попал в плен? С кем? Где это было? Когда, при каких обстоятельствах? Где, кем и в каком лагере работал, находясь в плену? И многие, многие другие, каверзные и простые, несерьёзные и загоняющие в тупик вопросы.

От нечего делать, ожидавшие решения бывшие пленные, стаскивали к дому особого отдела, деревянные конструкции и всякий хлам, пилили и рубили его на дрова.

Большую роль в решении судьбы недавних пленников, сыграл рапорт командира танковой роты – передового отряда. Где указывалось, что группа вернувшихся из плена, оказала неоценимую помощь его роте, в разгроме немецкого противотанкового резерва и последующего конвоирования пленных.

Улыбина долго «мурыжили» по поводу эсэсовского кинжала. Выспрашивая, зачем он его сохранил? Не хотел ли проверяемый оставить себе этот символ фашизма? Только общие показания членов группы, о том, что именно этим кинжалом, Григорий заколол полицая и спас группу, развеяли все сомнения бдительных контрразведчиков. Кинжал был исключён из списка вещественных доказательств и, по-видимому, осел в сейфе какого-то солидного начальника, как его личный боевой трофей.

Не попав в фильтрационные и сибирские лагеря, через который прошли многие его товарищи, Улыбин, и его группа, была определена в механизированную роту танковой бригады.

Первым делом, узнав номер своей полевой почты, Григорий написал письмо домой, на Урал. Представляя, как обрадуются, старенькая мама, старший брат Михаил, безуспешно пытавшийся несколько раз попасть на фронт, но оставленный по «спец броне» и снятый уже с поезда, уходящего на фронт. Как засияют радостью глаза младшая сестра «Еньки», узнав о том, что он жив! Улыбин написал сразу три, сложенных треугольником, солдатских письма. Помимо прочего как бы мимоходом, поинтересовался судьбой своей первой, и единственной любви, – Екатерины.

Ответ пришёл через месяц, писала его сестра Женя, мама научилась с горем пополам, читать, но умение писать, так и не освоила. Женя писала, что они несказанно рады! Мама до сих пор плачет от радости, и не верит, что её любимец – «Гринька», наконец-то воскрес, из «пропавших без вести». Теперь она может с гордостью сказать любому, что её сын воюет на фронте.

О Екатерине, Женя обмолвилась вскользь, мол, от кого-то слышала, что она уехала в другой город. И дальнейшая судьба её неизвестна.

Период небытия для Улыбина закончился. Он успешно воевал, дослужился до звания сержанта, был награждён медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Праги», и «Победу над Германией» В составе танкового десанта четвёртой гвардейской танковой Армии встретил победу в освобождённой Праге.

Возвращение.

Как многие его одногодки, демобилизовался весной сорок шестого.

С отцом они вернулись домой с разницей в пару месяцев. Иван Феоктистович, постаревший, с седой, курчавой бородой, исхудавший, сам, не веривший в своё освобождение, вернулся домой, когда на улице зазвенели первые ручьи – в марте. На закате солнца, без стука, вошёл в избу, сел на лавку, прямо у двери, стянул с головы шапку и просто сказал:

– Я дома!

Женя, гладившая угольным утюгом бельё, и совершенно не помнившая отца, испугавшись чужого человека, громко позвала мать. Любовь Михайловна, с криком «Иван!», бросилась к мужу. Упала, уткнувшись в его колени, и заплакала, сотрясаясь всем телом, повторяя:

– Ты пришёл, тятенька! Слава тебе Господи, пришёл! Пришёл!

Отец сидел, молча, никак не выражая своих чувств, поглаживая поседевшие косы жены:

– Полно, тебе, Любушка! Я же вернулся! Как дела у детей? Все ли живы, здоровы? Это, наверное, Евгения? Какая взрослая, похожа на тебя, матушка!

Григорий вернулся ближе к лету. Сойдя с поезда, он шёл по улицам родного города и не узнавал их. Улицы, скверы, сады утопали в только что народившейся зелени деревьев. На лужайках, изумрудно зеленела, вымытая ночным дождём, трава. Словно невесты в белом убранстве, красовались яблони, сливы и вишни. Ярко светило солнце, щебетали птицы, на душе было тепло и радостно. Как в детстве!

Вечером, за скромным, праздничным ужином, собравшись всей семьёй, говорили о многом. Отец, вспомнил Туруханский край, каторжную работу в тайге, голод и лишения лагерной жизни.

Григорий, особо не распространяясь, поведал о войне, о Сталинграде. О том, как попал в плен и что там, пришлось пережить.

Старший брат Михаил рассказал, как неоднократно безуспешно пытался попасть на фронт, обивал пороги военкомата и однажды, обманув молодого сотрудника, с очередной командой, даже погрузился в эшелон, но был снят старым военкомом. И строго предупреждён, что если подобное повторится, то будет расценено, как саботаж, потому, что он оставлен по «спец броне»:

– Все стремятся на фронт! Все желают, бить ненавистного врага! А кто будет хлеб выращивать? Кто будет фронт кормить?

Поведал, как тяжело жилось в опустевшей деревне, где мужикам приходилось быть, одновременно бригадирами, механиками, электриками, кузнецами. Говорил о героизме женщин, взявших на свои плечи все трудности обеспечения фронта продовольствием.

Младшая сестра Евгения, сразу после школы, направленная на эвакуированный авиационный завод, и продолжающая работать там. Рассказала о трудных годах, когда работали по двадцать часов и оставались спать на заводе, чтобы сэкономить время для сна.

Когда Григорий вышел на улицу, под звёздное небо покурить, сестра пошла следом и призналась, что в первом письме на фронт написала ему неправду. Его Катерина, никуда не уезжала, она всю войну проработала на заводе. Отец, партийный работник был направлен в действующую армию комиссаром. И погиб осенью сорок первого. Мама умерла в холодную зиму сорок второго. Она осталась одна. Родительскую квартиру забрали для нужд завода. Катерина жила в общежитии. При встрече, всё время, спрашивала, есть ли письма от Григория. Но их не было. Потом пришло сообщения о том, что он пропал без вести. Примерно через полгода, Катя познакомилась с парнем, приехавшим вместе с заводом, и имевшим «бронь» Он работает в мартеновском цехе. Расписались, стали жить вместе, получили комнату в бараке в конце улицы. И сейчас живут там, растят двух пацанов погодков.

– Ты Женя иди в дом. Я покурю один, – молча, выслушав её рассказ, попросил брат.

Больше к этой теме в семье не возвращались. Григорий уехал к Михаилу в деревню, летом работал комбайнёром, на знаменитом комбайне – «Сталинец-6». Несколько уборочных подряд, намолачивал рекордное количество зерна. В составе бригады, был представлен к ордену «Трудового Красного Знамени».

Но, маленькая строчка в биографии – «находился в плену», перечеркнула все достижения. Его помощник и тракторист были награждены медалями «За трудовую доблесть» Григория поощрили недельной поездкой в Москву на ВДНХ.

Любовь по-прежнему жива.

Личная жизнь тоже не сложилась. Он так и не смог забыть свою первую любовь. Приезжая в город к родителям, Григорий боялся, и в тоже время, хотел встретиться с Катериной. Отъезд в деревню и попытка забыть свою любовь ни к чему не привели.

Однажды приехав в город, он увидел её выходящую из магазина и поспешил скрыться. Непонятные чувства терзали его душу. Он по-прежнему любил свою Катю, но где-то внутри себя, в сердце, носил обиду, за то, что она его не дождалась. Хотя прекрасно понимал, что виновата вовсе не она, а война, безжалостно перечеркнувшая все их мечты и надежды. Воспоминания о светлом и чистом чувстве, о встречах на берегу ночного озера бередили душу и сознание. Вечером ноги сами привели его на знакомое место. Всё было по-прежнему тихий летний вечер, ласковые волны, набегающие на мокрый берег, лунная дорожка, пляшущая на глади воды, звёздное, бездонное небо, громадной синей чащей перевёрнутое над головой. Но не было её единственной и до сих пор, любимой.

Григорий уже намеревался уходить, но чьи-то лёгкие шаги послышались на тропинке, ведущей к озеру. Он без труда узнал её. Влюблённые обнялись:

Покрывая лицо Григория поцелуями, Катерина горячо шептала:

– Я видела тебя в городе! Я знала, что ты придёшь, сюда! Прости меня, прости! Ничего нельзя изменить! У меня двое мальчишек, они любят своего отца! Проклятая война! Мне сказали, что ты пропал без вести. Это значит, что погиб! Прости меня, я была совсем одна! Прости, прости!

Отстранив своё мокрое от слёз лицо, простонала:

– Я не могу его обманывать! Он очень добрый человек и любит меня! Прости! Я всегда буду помнить тебя!

Припала к груди Григория, обняла, резко освободилась от его рук и почти побежала по тропинке вверх. Вскоре звуки её шагов пропали в тишине ночи.

Григорий остался один, всё ещё чувствуя тепло её тела, нежность ласковых рук, солёные слёзы и горячие поцелуи на лице. Навсегда запомнились её глаза – ослепительно красивые, наполненные любовью, страданием и безвыходностью.

Вскоре, всем желающим из коллектива эвакуированного завода, разрешили вернуться на родину. Катерина с сыновьями и мужем уехали к родителям мужа под Харьков.

Неожиданно для всех, Улыбин женился. Такого статного мужчину и видного жениха, невозможно было не заметить. Но на удивление всех, и в первую очередь родных, в жёны он взял некрасивую, флегматичную и неопрятную Анфису. Дальнюю родственницу жены брата Михаила. Поговаривали, что парня приворожила тётка Анфисы, известная в округе ворожейка и колдунья. А, может, были и другие причины?

Они стали жить с престарелыми родителями Григория, которые продали дом в городе и перебрались к сыну. Купив там небольшой дом, со всеми дворовыми постройками, недалеко от озера.

Физа, как звал его муж, оказалась не способной иметь детей. Так и прожили они, большую часть жизни, рядом с родителями, возле озера. Младшая сестра Женя, вышла замуж и уехала с мужем военнослужащим в далёкое Забайкалье.

Прошли годы. Постарели братья Улыбины. Михаил стал дважды дедушкой. Ушли из жизни и покоились на маленьком деревенском кладбище родители. Сестра Евгения, сменив с мужем военным много мест, растила сыновей – племянников дяди Гриши.

Перебирая старые родительские документы, он обнаружил пожелтевший бланк с печатью воинской части. Где фиолетовыми, поблекшими чернилами значилось – «Ваш сын – Улыбин Григорий Иванович, пропал без вести осенью 1942 года!»

Награда.

Так они и жили с Анфисой вдвоём, в том же доме, где проживали с родителями. Как все деревенские, держали хозяйство. Корову, бычков, коз, уток и кур. Заготавливали сено, запасались на зиму дровами. Чистили стайки, содержали огород, копали и опускали в подполье, так необходимую зимой, картошку.

За всеми повседневными, бытовыми заботами, работой в колхозе, Григорию стало казаться, что всё, пережитое им в годы войны, страшный сон. Всё реже и реже, во сне виделась война, взрывы, смерть, плен. Воспоминания о Катерине, не сбывшиеся планы и мечты, ноющей болью, сидящие в сердце, постепенно покидали его и уходили в прошлое.

В канун Праздника тридцатилетия Великой Победы, Григория Ивановича пригласили в областной военкомат. Оказалось, что работники архива Министерства обороны в городе Подольске, обнаружили представление о награждении рядового Улыбина, проявившего храбрость в тяжёлых боях под Сталинградом, к правительственной награде.

На сцене клуба совхоза, на торжествах посвящённых дню Победы, в присутствии сельчан, офицеров военкомата, и таких же как он, ветеранов, Григорию Ивановичу вручили орден Красной звезды.

Остальное он помнил плохо, после торжественного собрания, Григорий на улице, в сквере перед клубом, сел на лавочку. Дрожащей рукой открыл, красную коробочку, взял тёплой ладонью, тяжёлую на вес, рубиновую награду, и неожиданно для себя, заплакал.

Крупные горячие капли, бежали по морщинистым щекам, падали на его ладони и Красную звезду. Вся сложная, не во всём удавшаяся жизнь, ужасная война, которую он победил, в воспоминаниях, вернулись вновь!