Читать книгу Курсанты - Владимир Егоров - Страница 4

Баркентина «Сириус»

Летом 1967 года после короткого 10-дневного отпуска мы, уже курсанты второго курса, в назначенный день вновь собрались в училище и день спустя группами по 30—40 человек разъехались в разные стороны для прохождения парусной практики. Одна группа поехала на Чёрное море на баркентину «Альфа», другая на «Вегу» на Балтику к капитану Чебану Александру Александровичу. Несколько человек отбыли на научную немагнитную шхуну «Заря». Мы с моим другом Олегом Кореньковым добровольно вызвались на самую суровую службу – тоже на Балтику, на баркентину «Сириус», где капитаном был знаменитый Анатолий Алексеевич Чечулин. Это был настоящий фанатик парусов, его «Сириус» всю навигацию, до самого льда, в любую погоду под парусами бороздил Балтийское море, в порты заходил редко, только для пополнения запасов провизии и пресной воды. Все знали, что плавать на «Сириусе» – это почти царская каторга. Поэтому многие курсанты опасались попасть на это лихое судно.

Капитан Анатолий Алексеевич Чечулин

Нашу группу курсантов из 34-х человек проводил до причала в Ленинградском порту лично командир роты капитан-лейтенант (через год капитан 3 ранга) Константинов. Построив нас на причале напротив пришвартованного «Сириуса», капитан-лейтенант произнёс краткую напутственную речь, поздравил нас с первыми шагами в морской жизни. Тут же разбил наш строй на три группы по 11—12 человек. Объявил, что каждая такая группа будет представлять из себя отдельную ходовую вахту. И неожиданно назначил меня старшим на одной из вахт, то есть вахтенным боцманом. Это несколько озадачило меня. Но отказываться в таких случаях было не положено, это приказ. Видимо, на решение командира роты повлияло то, что моя шлюпочная команда, где я был старшиной шлюпки, при сборах на острове Западный Берёзовый заняла все первые места в парусных и гребных гонках. И ещё, может быть, одно: из всей роты только мне удалось сдать на 5 баллов зачёт по устройству парусного судна. Профессор Апполон Иванович Цурбан был очень удивлён, не мог понять, откуда у меня такие знания морской терминологии. А всё было просто: мой папа года за три до моего поступления в училище подарил мне шикарную книгу – Военно-Морской Словарь. Там было всё о море и судах, начиная с морских узлов и кончая навигацией и астрономией. Я изучил его за три года как свою собственную ладонь. И это здорово мне помогло в дальнейшем. Папа, как всегда, поступил очень умно.

Константинов пожелал нам счастливого плавания, скомандовал: «На пра-а-во! На судно шагом марш!» И мы пошли строем по сходне на первый в нашей жизни пароход (хотя, если быть точным, то вовсе это был не пароход, а трёхмачтовый парусник, баркентина).

Никогда не забуду эту первую ночь на паруснике. Нас разместили по кубрикам. Утром мы должны были делать учебные постановки парусов, а потом, в тот же день, «Сириус» намечалось перевести из порта на несколько дней на Канонерский остров в судоремонтный завод для докования: ремонт винто-рулевый группы, очистка и покраска подводной части корпуса и предъявление судна Регистру СССР для продления документов на годность к плаванию.

Мне не спалось по одной причине: я не был уверен, что смогу работать на мачтах на большой высоте. Дело в том, что в детстве я однажды упал с дерева с большой высоты и сильно разбился. С тех пор у меня появилась патологическая боязнь высоты. Если я не смогу преодолеть этот страх, то какой из меня вахтенный боцман? В конце концов, я решил, что можно проверить прямо сейчас. Встал среди ночи, надел флотские штаны, ботинки, тельняшку и поднялся на палубу. У трапа на вахте стоял не курсант, а штатный матрос (их было три на судне). Он спросил меня: «Ты чего не спишь?» Я не стал подробно объяснять, просто сказал: «Надо кое-что проверить». Запрыгнул на фальшборт и полез по вантам на фок-мачту, долез до марсовой площадки, немного осмотрелся – вроде терпимо. Было не совсем темно, белые ночи только заканчивались. Поднялся выше на салинг. Потом спустился на марсовую площадку. Опять поднялся. И так несколько раз. Потом залез на самый верх, метров примерно 25 над палубой. Где-то высота восьми этажей. Встал на перлинь брам-рея и, держась руками за рей, дошёл по нему до самого нока рея (конец рея). Потом для закрепления материала повис на перлине, как на перекладине, посмотрел вниз, вокруг. Сделал несколько подъёмов переворотом, как в гимнастике.

Уборка парусов. Моряки стоят ногами на перлине и увязывают сложеный парус на рей

Вся эта тренировка на высоте длилась час или полтора. К концу я совсем потерял чувство страха и понял, что всё прошло, я сам себя вылечил. Теперь можно идти и спокойно спать до утра. Спустился на палубу. Вахтенный матрос, видимо, всё это время наблюдал за этим цирком, но не проронил ни слова. Только когда я спрыгнул на палубу рядом с ним, коротко спросил: «Это что было?» – «Да я высоты с детства боюсь, решил вот проверить…» – «Понятно… Ну и как?» – «Теперь порядок!» – «Молодец! Иди спать». С той ночи я высоты не боюсь.

Мы перешли на Канонерский остров для короткого ремонта. Здесь уже стояла вторая наша баркентина «Вега», тоже ожидала докования. Нас буквально на следующий день подняли в плавучий док, выдернули гребной вал с винтом для ремонта. Мы, курсанты, разобрали металлические шкрябки и, пока корпус не высох, за несколько часов ободрали с деревянной обшивки подводной части налипшие ракушки и водоросли. На следующий день корпус просох, и мы простыми кистями (вальковых кистей, как и капроновых канатов, тогда ещё не было) покрасили корпус двумя слоями необрастающей краски. Краска настолько ядовитая, что, надышавшись её паров, мы в тот день даже есть не могли.

За ночь краска подсохла, вал с винтом работяги привезли на тележке и поставили на место. И вечером нас спустили с дока. Весь ремонт занял три дня. Капитан Чечулин не любил подолгу стоять у берега.

Переночевали у причала в порту. Наутро нам привезли продукты, и мы вышли из порта. Прошли под двигателем мимо Канонерского острова (двигатель у нас был 150 л.с., на спокойной воде развивали скорость узла четыре, не больше) и дальше пошли морским каналом. Под руководством боцмана Миши подняли грота-стаксель и бизань-стаксель (это такие треугольные паруса, которые поднимаются на штагах между мачтами). Во-первых, капитан считал, что парусному судну ходить под одним только двигателем неприлично, а во-вторых, команде доплачивали каждому по 43 копейки в час, если судно шло под парусами.

«Сириус» у набережной лейтенанта Шмидта, Васильевский остров. Принимаем продукты

В самом начале морского канала вдоль фарватера от Канонерского острова тянется узкая коса. На этой косе нас поджидали несколько наших курсантов с баркентины «Вега». Они шли по траве вдоль берега, до косы было метров 25—30, не больше. Когда мы поравнялись с ними, эти ребята запели под гитару очень громкими голосами новую песню Высоцкого: «Но парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…» Друзья провожали нас в море и желали удачи. Это была такая картина, что у некоторых из нас даже на сердце защемило. Никогда этого не забуду.

Коса закончилась. Ребята с гитарой стояли у воды и, пока их было видно, махали нам снятыми гюйсами (синие форменные воротники) вслед. Через несколько дней и они на «Веге» ушли в море.

Больше трёх месяцев мы бороздили Балтийское море под парусами. В порты заходили редко и ненадолго. Побывали в Выборге, Риге, Таллине, один раз заходили в Ленинград. Моей вахте досталась по авралу грот-мачта (средняя мачта на судне). В случае аврала при постановке или уборке парусов, либо при повороте в сильный ветер, мы работали на этой мачте. В хорошую погоду всё делалось одной вахтой, другие в это время отдыхали или выполняли судовые работы. Первое время с нами на вахте стоял один из штатных матросов, в тяжёлые моменты руководил боцман Миша. Миша был уникальным боцманом-парусником, о нём напишу отдельно.

Это было самое счастливое время в моей жизни. Я с детства мечтал поплавать на настоящем деревянном паруснике. И добился своего: кругом море, волны с барашками, солнце. Я холостой, вольный курсант, никаких пока проблем с семьёй. Судно идёт под всеми парусами, немного накренившись, в полной тишине, только вода шипит вдоль бортов. Серые паруса, запах деревянной нагретой палубы. Парусину в то время делали из льна или конопли. До сих пор помню этот запах новых парусов. Я обожал этот парусник, несмотря на то, что это была тяжёлая физическая работа. Никаких лебёдок и электродвигателей на этих парусниках не существовало. Всё делалось за счёт физической силы курсантов. Весь такелаж (все верёвочные снасти) в то время были или джутовыми, или пеньковыми. Джутовые верёвки были прочнее, но от них на ладонях образовывались толстые мозоли. Работали мы без рукавиц, даже когда начались холода. Такие вещи как рабочие рукавицы и страховочные пояса мы презирали и не пользовались ими. Хотя поначалу боцман Миша заставлял нас одевать стахпояса, но они только мешали наверху. Чувство страха на высоте мы быстро потеряли и работали без страховки. Боцман нас за это не ругал и даже наоборот поощрял. Всю работу с бегучим такелажем: шкоты, брасы, подъём парусов фалами, подъём шлюпок талями – всё делали вручную, вцепившись по нескольку человек в одну верёвку. При этом сильно развивались мышцы рук и спины.

Иногда в сильный ветер, когда судно шло против ветра в лавировку, приходилось часто делать повороты. Мы старались делать всё одной вахтой, не поднимая по авралу остальных. А в вахте всего 12 человек, один из них на камбузе помогает поварихе и как минимум один человек на руле. Получается 3 мачты на 10 или 9 человек. Моя вахта работала с 00 до 04 утра и с 12 до 16 днём. Особенно тяжело было ночью в свежую погоду. Бывало, так уставали, что после очередного поворота залезали от брызг под брезент, ложились на голую палубу, под голову руку или полено с камбуза и мгновенно засыпали. И спали очень «быстро» до следующей команды вахтенного помощника «К повороту!».

Интересно происходила выборка якоря. Брашпиля на баке не было. Стоял ручной вертикальный шпиль. Якорь-цепь оборачивалась вокруг его цепного барабана, и дальше через палубный клюз спускался в канатный ящик. В отверстия на шпиле вставлялись шесть полутораметровых дубовых брусьев – так называемые «вымбовки».

Этот снимок сделан в мой день рождения, 19 лет

Шесть курсантов ложились грудью на эти палки и, напрягая ноги, ходили кругами вокруг шпиля. Один оборот – метр якорной цепи выбран. А длина вытравленной цепи бывала и 150, и 200 метров. При этом у курсантов очень хорошо развивались ноги. Выборка якоря ручным шпилём у нас называлась «крутить Разлуку». Это потому, что иногда курсанты крутили шпиль под песню «Разлука, ты разлука, чужая сторона…» Или наоборот, пели эту песню потому, что это называлось «крутить Разлуку». Не помню.

Командовал на баке подъёмом якоря всегда старший помощник Иван Иванович. Капитан при съёмке с якоря всегда находился на корме на шканцах, чтобы, когда поднимут якорь, сразу командовать постановкой парусов. Мы всегда с нетерпением ожидали, когда кончится эта процедура на баке. Потому что в конце, когда якорь бывал поднят на своё штатное место в якорном клюзе, старпом Иван Иванович во всю мощь кричал на корму капитану своим невероятно зычным голосом: «Якорь в клюзе!!!» Эту команду, наверное, было слышно за несколько миль. Мы, курсанты, каждый раз от души хохотали, когда раздавался этот душераздирающий вопль старпома. Такая сложилась традиция.

Касательно мозолей: через какое-то время руки наши потеряли чувствительность, а мозоли стали толстыми и такими жёсткими, что руку полностью в кулак невозможно было сжать. После окончания практики, уже в училище, мы распаривали руки в бане и срезали мозоли лезвием от безопасной бритвы. И что интересно, после этого у меня никогда не бывает на руках мозолей, при любой физической работе, например, с лопатой или ломом.

Учебное судно баркентина «Вега»

У меня сложились очень хорошие отношения со штатными боцманом и матросами. Боцман Миша сразу понял, что я люблю паруса и не боюсь физической работы. Редко вмешивался в нашу работу с парусами, когда была наша вахта. Никого из курсантов он никогда не хвалил. В тяжёлые минуты ругался матом и сам тянул верёвки вместе с нами. Это был настоящий моряк-парусник. Теперь таких уже не встретишь. Мише было 40 лет, среднего роста, широкий в плечах и с тонкой талией. Всегда очень коротко острижен и гладко выбрит. Всегда в тщательно выстиранной робе. Лицо и руки у него были красно-коричневого цвета от постоянной работы на ветру. Прибавьте к этому ярко-голубые глаза – полная картина. Жил он постоянно на судне, и летом, когда в море, и зимой, когда «Сириус» стоял во льду у набережной Васильевского острова. Я как-то спросил его, есть ли у него жена, на что он ответил: «Сейчас нет. Придём на зимовку в Питер, тогда будет». Был он вдвое старше меня, но мы с ним почти подружились после одного случая.

Как-то в штормовую погоду лопнул у нас грот. Мы спустили гафель с обрывками паруса, вытащили из парусной кладовки штормовой грот, разнесли и закрепили по местам галсовый угол и шкотовый на гике, прикрепили верхнюю шкаторину и углы на гафеле. Теперь нужно было фаловой верёвкой поднять гафель с парусом до места. Мы всей вахтой, человек 10, повисли на фале и стали поднимать парус. А ветер сильный, в левый борт. Парус подняли почти, но добрать его до места не получается, нашего веса не хватает. Да ещё дело ночью было. Капитан с кормы кричит в рупор: «Боцман! Ну чего вы там возитесь!» Миша перебрал уже все короткие русские выражения и всех святых – не помогает! Тогда он в бешенстве подскакивает к нам (в руке у него была свёрнутая шлагами какая-то верёвка). Миша, видимо, полностью потерял над собой контроль и замахнулся этой верёвкой на моего друга Олега Коренькова. Я успел перехватить его руку и занёс кулак для удара, но не ударил. Ребята бросили фал и в оцепенении смотрели на нас. Через секунду боцман опустил руку с верёвкой, вырвался, с силой бросил верёвку на палубу и побежал на корму к капитану.

Прошла минута, «Сириус» повернул немного влево, то есть «привёлся к ветру». Паруса немного заполоскали, и мы без труда подняли штормовой грот до места. Видимо, капитан решил, что при таком ветре парус нам не поднять, лучше немного привестись к ветру и тем самым уменьшить напор ветра на паруса.

Сделав эту работу, мы толпой спрятались за камбузом от ветра. Молча стояли в подавленном состоянии и думали, что теперь будет. Понимали, что без последствий этот случай нам не сойдёт. Курсант замахнулся на боцмана! И ударил бы, если б пришлось. Олег Кореньков хлопнул меня дружески по плечу: «Спасибо, Старик! Если дело дойдёт до драки, я буду рядом». Другие ребята тоже высказались, что не сдадут меня боцману. Никто даже не подумал, что можно пойти и пожаловаться капитану. Такое у нас не принято было.

На следующий день на нашей вахте мы сидели под фок-мачтой и ремонтировали разорванный грот. Разговаривали о том, как закончить побыстрей училище, кто где и на каких пароходах хотел бы работать. Боцмана на палубе не было видно, и мы свободно болтали за работой.

И вдруг из-за фок-мачты выходит боцман Миша. Остановился и молча смотрит на нас. Мы ожидали, что сейчас будут разборки ночного эпизода и приготовились к самому худшему. Но Миша посмотрел на нас с минуту и сказал презрительно: «Щенки вы! Ничего из вас не выйдет. Слабаки!» Повернулся и пошёл было прочь, но остановился на секунду и добавил через плечо: «Может быть, из Егорова что-то выйдет», – и ушёл.

Такого мы не ожидали. Несколько секунд мы смотрели в изумлении друг на друга и расхохотались. Ребята хлопали меня по плечам со смехом: «Вот это да! Такого комплемента ещё ни один курсант от боцмана Миши не слышал! Это как медаль за отвагу!» Я чуть не лопнул от гордости. С тех пор у нас с Мишей установились дружеские отношения. Но визуально это выражалось только в том, что при разговоре со мной он никогда не повышал голос, разговаривал как с равным и не выражался матом.

Хочется сказать несколько добрых слов об учебных парусных баркентинах, таких, как «Сириус». Эти парусники были построены сразу после войны в Финляндии в качестве репарации. То есть, как возмещение ущерба, нанесённого Советскому Союзу Финляндией, которая воевала на стороне фашистской Германии. Таких баркентин было построено 10 или 12. Помню несколько из них, на которых побывал: «Кропоткин», «Вега», «Кодор». Кроме учебных баркентин, по тому же проекту было построено для Союза штук 30 шхун. Корпуса этих шхун были построены по тем же чертежам, но парусное вооружение было более простое – гафельные или бермудские шхуны. Это значит, что на фок-мачте не было реев и прямых парусов. Паруса на всех трёх мачтах были косые. Таким парусником легче управлять, и команда может быть не такая многочисленная. Почти все эти шхуны перегнали после постройки с Балтики через Атлантику, Панамский канал и Тихий океан на наш Дальний Восток. Там пытались возродить морские парусные перевозки по снабжению прибрежных посёлков. Также суда должны были использоваться для перевозки рыбной продукции. Посчитали, что это даст большую экономию топлива.

Учебное судно баркентина «Альфа» в Ялте

Баркентина «Альфа» в Сочинском порту

Но советские моряки давно забыли к тому времени, как управляться с парусами. Поэтому они проклинали чиновников из министерства, ходили на двигателях. А для вида ставили один какой-нибудь стаксель, чтобы сделать запись в судовом журнале и получить надбавку к зарплате. В общем, эксперимент не удался.

Но как учебные суда эти баркентины вполне себя оправдали. Сделаны они были очень прочно, финны умеют строить деревянные суда. Для примера маленькая деталь: все рангоутное дерево – мачты, реи, стеньги и бушприт – были композитными. То есть не из цельного бревна, а склеены из отдельных брусков. Это очень повышает прочность. Набор корпуса (киль, шпангоуты, стрингера и т.д.) собраны из дубовых брусьев, а обшивка сосновая. Парусники эти были рассчитаны на 20 лет, но фактически прослужили по 25 лет и больше. «Сириус» после списания в 1976 году простоял ещё много лет на Малой Невке, потом у Адмиралтейской набережной в качестве ресторана. Правда, его переименовали в «Кронверк». Это произошло по решению суда, когда группа наших бывших курсантов по инициативе моего однокурсника, небезызвестного Кости Баранова, потребовала переименования. Они правильно указали властям, что нам обидно и даже оскорбительно видеть боевой парусник, на котором мы становились моряками, переделанным в ресторан под пьянку для всяких сухопутных. А каково было капитану Чечулину смотреть на это? Костя Баранов молодец был. Даже за одно это он достоин уважения.

Плавучий ресторан «Кронверк»

Баркентина «Кропоткин» в конце пути оказалась в Севастополе. Стояла в Артиллерийской бухте и использовалась как кафе. Однажды ночью внезапно загорелась и полностью сгорела. В Севастополе поговаривают, что это дело рук бывших курсантов, которые на «Кропоткине» когда-то плавали. Не стерпели такого издевательства над любимым парусником. Да сухопутные просто не понимают, что это значит для моряков.

В июле и августе на Балтике обычно хорошая погода. Помнится, был такой случай: на переходе из Выборга в Ригу мы заштилели посреди моря. Несколько дней стояла жара, ветра почти не было. Наш «Сириус» лениво шлёпал парусами и почти не двигался. Можно было, конечно, запустить двигатель, но капитан не любил этого баловства. В качестве морского опыта велел нам спустить 10-ти-вёсельный баркас, взять «Сириус» на буксир и попробовать буксировать его на вёслах. Мы попробовали. Оказалось, это очень тяжело. Всё-таки судно 45 метров длиной (с бушпритом) и, как все парусники, с большой осадкой. Ну, в общем, потренировались часок и прекратили это безобразие.

Настала ночь, судно неподвижно стояло на воде под всеми парусами. В кубрике было душно, но я пытался заснуть. С полуночи нужно было заступать на вахту, надо хоть немного поспать. Только я задремал, как послышался какой-то странный гул и судно вдруг рывком легло на левый борт. Меня просто выкинуло из койки. Я грешным делом подумал, что мы столкнулись с каким-то пароходом. Все курсанты моей вахты и я, конечно, в одних трусах выскочили на палубу. То, что мы увидели, было поразительно: сильнейший шквал в наш правый борт положил «Сириус» на левый борт. Да так сильно, что левый фальшборт и, наверное, четверть палубы с левого борта ушли под воду. К счастью, прямые паруса фок-мачты были развёрнуты на правый галс, то есть как раз под этот ветер. А косые, грот и бизань, и стакселя мы с вечера подтянули шкотами в ДП (диаметральная плоскость, то есть по оси судна). Поэтому они не работали, а только кренили судно.

Капитан крикнул нам с кормы: «Быстро травить шкоты грота и бизани!» Я со своим ребятами бросился, как положено по авралу, к грот-мачте. Сняли с кнехта шкоты, потравили сколько нужно, потом потравили шкоты грото-стакселя. Третья вахта сделала мгновенно то же самое на бизань мачте. И тут наш «Сириус» как бы очнулся: сначала медленно тронулся вперёд, потом буквально за 10 секунд набрал такой ход, что вода свистела вдоль борта. При этом крен выравнивался, палуба и фальшборт медленно вышли из под воды. Баркентина как будто стряхнула с себя воду и теперь мчалась по волнам с огромной скоростью. Позднее капитан нам сказал, что вертушечный лаг показал в ту минуту скорость пятнадцать с половиной узлов. Для парусника это очень много.

На следующий день мы обсуждали это происшествие. Боцман Миша сказал, что нам повезло, что паруса фок-мачты стояли развёрнутыми на правый галс, то есть как раз для ветра с правого борта. Если бы было наоборот, то, возможно, мы бы остались без фок-мачты. А я, между прочим, вспомнил, что вечером, перед тем как лечь спать, уже после захода солнца, заметил в полумраке над самым горизонтом тоненькую чёрную полоску облаков. Но не придал этому значения, только подумал: «Хоть бы дождь прошёл». А через несколько минут стемнело и уже ничего не было видно. Но, строго говоря, вахтенный третий помощник прохлопал этот шквал. Надо тщательней осматривать горизонт, когда стоишь на вахте. Расслабились, забыли, что мы в море, а не на курорте.

Учебное судно баркентина «Кодор»

В один из тёплых осенних дней мы проходили на «Сириусе» под парусами между островов архипелага Берёзовые Острова. Между прочим, надо отметить, что ходить на большом паруснике по этим проливам под парусами – это большое искусство. Капитан Чечулин решил показать нам, как это делается. Этим искусством он владел в совершенстве. К слову: боцман Миша рассказал нам, что однажды Чечулин с кем-то поспорил, что сам, в одиночку, даже без рулевого, при умеренном ветре под всеми парусами совершит поворот «Сириуса» с одного галса на другой. И он это сделал. А мы вдесятером это делали, и не так уж это было легко. Даже при умеренном ветре.

Так вот, погода была на редкость хорошая. Капитан объявил нам, что по этому случаю он решил стать на якорь между островов и сходить на берег погулять, а заодно насобирать белых грибов и пополнить запас дров для камбуза. На камбузе у нас стояла обыкновенная печь из красного кирпича, усиленная на случай качки металлическими полосами. Топили её дровами и углём.

Мы стали на якорь, спустили два 10-вёсельных баркаса. Две вахты, в том числе я со своими ребятами, сели в баркасы на вёсла. Все командиры с капитаном тоже спустились в лодки. На судне осталась одна вахта и наша повариха Галя.

Пригребли на остров, вытащили немного баркасы на песочек между валунами. Капитан спросил, кто хочет остаться добровольно сторожить лодки. Хотя остров необитаемый и, вроде, сторожить не от кого, но так положено. Я вызвался остаться. Решил, что пока они собирают грибы и шишки для камбуза, мне можно будет искупаться. Народ ушёл в лес, а я разделся догола (всё равно никого в округе нет, а ходить потом в мокрых трусах неприятно), зашёл в воду и поплыл в сторону «Сириуса». Вода была очень чистая, но холодная – 12 градусов. В то время для меня это было нормально.

До «Сириуса» было кабельтовых 3 или 4 (600—800 метров). Для такого героического пловца как я это вообще не расстояние. Правда, холодно. Но я решил, что доплыву до судна, вылезу на палубу по штормтрапу и погреюсь на солнышке, а потом назад поплыву.

Доплыл до судна уже порядком замёрзшим, взялся за штормтрап. И тут слышу сверху с палубы приятный женский голос нашей поварихи Гали: «Ой, Володя! Это ты? Купаешься? А не холодно тебе?» В таком виде я, конечно, не решился при Гале вылезать на палубу. Минут пять поболтали на отвлечённые темы. Когда я понял, что светский разговор неприлично затягивается и Галя не собирается уходить, а я могу потерять последние калории, то попрощался с Галей и поплыл обратно на остров. Конечно, можно было просто сказать Гале, чтобы она отвернулась, потому что я не по форме одет. Но дело в том, что мне только что исполнилось 19 лет и я ещё стеснялся девушек. (Потом это как-то незаметно прошло.) А Гале было 27 лет, и она была хороша собой. В общем, поплыл я назад. До середины дистанции всё было хорошо, но метров за 200 до берега грудные мышцы начало прихватывать судорогой. Я перевернулся на спину и изобразил кроль на спине. Так было лучше. Доплыл с грехом пополам до берега. Вылез на тёплый гранитный валун и стал отогреваться на солнышке. Тут я впервые задумался о роли женщин в нашей жизни. И понял, что женщина иногда может представлять вполне реальную опасность для мужчины.

Через пару часов вернулся народ с грибами, дровами и с мешками с сосновыми шишками. Шишки здорово горят в печке и легко разжигаются. Мы столкнули баркасы на воду и пошли домой.

«Сириус» под всеми парусами

Сейчас вспоминаю и сам удивляюсь, через что нам пришлось пройти. Современные моряки ничего подобного не проходили. Жили мы на паруснике как в восемнадцатом веке. Летом ещё ничего было, а когда похолодало, начались дожди, шторма и снег пошёл – это было сурово. Электричества на судне не было, ходовые огни и радиостанция работали от аккумуляторов, которые время от времени подзаряжались от генератора на двигателе. Тёплой воды тоже не было.

Мылись каждый день ледяной забортной водой с хозяйственным мылом. Работали на ледяном ветру, часто в промокшей одежде. Лазали по обледенелым вантам и реям без страховки. В октябре-ноябре на Балтике уже холодно. На вахту одевались так: тельник и солдатские полотняные кальсоны, потом шерстяной спортивный костюм, потом хлопчатобумажная морская рабочая роба, сверху штормовка из тонкой парусины и такие же штаны, на голове шерстяная вязаная шапка и парусиновая шапка-зюйдвестка. На ногах флотские ботинки с шерстяными носками. Когда всё это немного намокнет от водяных брызг и дождя, то твой вес увеличивается, наверное, килограмм на пятнадцать. И вот в таком виде в полной темноте надо бегать по обледенелым вантам и реям. Да ещё добавить сюда сильную качку. Внизу на палубе качка не страшна. А когда поднимаешься на мачту, то с каждым метром высоты амплитуда качки увеличивается. На самом верху тебя уже отрывает от мачты так, что приходится цепляться руками и ногами изо всех сил. А упадёшь в море – это конец. Трёхмачтовый парусник – это не катер. Пока он ляжет в дрейф да спустят баркас – в такой одежде десять раз утонешь. А если на палубу упадёшь – это тоже конец, только быстрый. Наш старший помощник Иван Иванович был отличным человеком, но немного простоватым. Виктор Конецкий в одном из своих рассказов подробно рассказал о нём. При этом назвал его «морским колхозником». Немного обидно, честно сказать, но похоже на правду. По внешности точно – председатель процветающего колхоза. Среднего роста, полноватый, лицо круглое с розовыми щёчками, глазки голубые. В тяжёлые моменты, когда нужно было что-то быстро решать, глаза его округлялись. Он быстро оглядывался вокруг, увидев меня, кричал: «Егоров!» и показывал пальцем на проблему. Даже если это была не моя вахта, то очень часто он сначала вспоминал меня, кричал оглушительно «Егоров!!!», а когда я в одних кальсонах выскакивал из кубрика на его ужасающий силы вопль, спрашивал: «А! Это не твоя вахта? Ну, иди отдыхай…» Может быть это от того, что у меня простая фамилия.

Но удивительное дело: за все это время никто из нас не сорвался с высоты, не было ни одной серьёзной травмы и никто не простудился. Даже простого насморка ни у кого не было. Тут, конечно, стресс помогал, не давал нам расслабляться. А когда мы в ноябре сошли на берег, то в первую же ночь в училище я простудился: спал под открытой форточкой – и получил сильнейший насморк. Смешно…

Первый наш порт захода – Выборг. До 1940 он был финским городом. Поставили нас к причалу в самый конец гавани. Над причалом нависает какая-то древняя стена, похоже, крепостная. Выше старинный каменный замок. Всё какое-то нерусское. Людей мало.

Мой отец мне рассказывал про этот город. Он тут был в начале войны, в июле 1941 года. Их тогда для начала разгромили на Карельском перешейке, они разрозненно отступали. Он, тогда молодой лейтенант, со своими солдатами отдыхал на Торговой площади. Спали на голой земле под шинелями под стеной какой-то древней круглой крепостной башни. Отец говорил, что эта башня стояла тут ещё до Петра 1. В порту Выборга остатки их полка должны были погрузить на пароход и вывезти в Ленинград. Но когда они пришли в порт, оказалось, что места им на пароходе нет. Пароход ушёл без них и, по слухам, его утопили немцы при воздушном налёте. А их полк по железной дороге перебросили на Северо-Западный фронт.

Выборг. Торговая площадь и та самая башня. Конец 60-х годов

Я решил найти эту площадь и знаменитую башню. Мы с моим другом Олегом Кореньковым помылись, побрились, одели форму номер 3 первого срока и пошли погулять в город. Денег у нас не было, поэтому вели мы себя скромно. Нашли мы эту Торговую площадь. Глядим: точно, стоит круглая башня из огромных камней, в ней – бойницы для пушек. Подошли к стене, я показал Олегу пальцем на землю и сказал: «Вот, смотри! Здесь мой папа спал под шинелью 26 лет назад». Полюбовались на башню и пошли на «Сириус». Решили, что надо хорошенько выспаться, пока стоим в порту.

Выборг. Торговая площадь и та же башня. Дореволюционный снимок

Кстати, эту башню ещё через 54 года нашёл в Выборге мой старший сын Алексей. Стоит как новая! Он даже сфотографировался с ней на память.

Мой старший сын Алексей у той же башни, где в 41-м году спал его дедушка – лейтенант Егоров. Снимок 2021 года

Удивительное дело: три поколения отметились у этой древней башни, как будто Господь Бог привёл нас туда поочерёдно постоять и подумать о жизни. Но, что ещё более удивительно, нам всем троим в разное время пришлось побывать в Корее. Папа служил там у Ким Ир Сена военным советником, в 1956—57 годах мы с мои старшим братом Лёвой тоже там жили и учились, а мой сын Алексей в 2003 году по контракту тренировал в Сеуле детей-каратистов. Всё в жизни повторяется, с этим у Бога строго. Корея и старая башня в Выборге – это наша судьба.

Среди ночи, когда мы спали глубоким сном, раздались пьяные крики вернувшихся из города курсантов моей вахты. У кого-то из них были деньги, и они активно осваивали город. Ребята никак не могли успокоиться, что-то усиленно обсуждали в нашей маленькой кают-компании. Олег через закрытую дверь кубрика крикнул им: «Пацаны! Кончайте орать, спать мешаете!» В ответ раздались необдуманные по своему содержанию возгласы. Я встал, открыл дверь: «Да замолчите вы! Люди спят!» И тут в полумраке кто-то их них схватил меня за тельняшку на груди и попытался толкнуть обратно в кубрик, но тут же получил удар кулаком в грудь и закатился по палубе под обеденный стол. Я даже не понял кто это был. У меня ещё глаза толком не раскрылись со сна, да и в кают-компании горела единственная тусклая аккумуляторная лампочка.

Ребята сразу пришли в себя. Несколько секунд тишины, потом один из них почти трезвым голосом сказал: «Володя, всё нормально. Мы сейчас спать ляжем». Я закрыл дверь и лёг спать.

Утром оказалось, что есть потери: двое курсантов не вернулись из города. Старпом Иван Иванович сказал, что «всегда так, хоть не заходи в этот Выборг» и хотел уже отрядить поисковую экспедицию в город. Но тут на причал подъехала милицейская машина. Двух недостающих курсантов вывели в одних трусах из машины и запустили по трапу на судно. Причём на спине у них были нарисованы зелёнкой красивые порядковые номера: 24 и 25. Так нумеровали посетителей городского вытрезвителя. Следом за ними милиционер занёс две стопочки аккуратно поглаженной и сложенной формы. Старпом сошёл на причал, о чём-то поговорил с милиционерами, и они уехали.

Выяснилось, что эти два лихих моряка в изрядно подпитом состоянии ночью решили штурмовать древний замок недалеко от порта. Полезли на его стену, используя трещины в камнях и прорехи в древней каменной кладке. Поднявшись метра на четыре, один из них сорвался вниз, упал как мешок и тут же заснул на земле. Второй спрыгнул сам. Скоро подъехала милицейская машина, отвезла обоих в медвытрезвитель. Там они приняли ванну и легли спать. Дежурный милиционер почистил и погладил их форму. Утром без лишнего шума отвезли их на родной пароход. Такие были порядки при Советской власти. Старпому, правда, пришлось заплатить по квитанции несколько рублей за обслуживание.

Мы хорошо посмеялись над этим штурмом древней крепости. Особенно нас забавляло, что ребят пронумеровали. Я в шутку сказал, что, видимо, это была 24-я и 25-я попытка взять эту крепость штурмом. Не так уж много за 400 лет. Капитан тоже посмеялся и приказал оставить этот случай без последствий.

Выборг. Древний замок-крепость

Наутро после этих трагических событий я попытался выяснить, кто же был этот смелый юноша, который бросился на меня в темноте. Но ребята не выдали героя. Сказали, что, мол, проехали, они были неправы. Только много позже за стаканом вина Боря Антипов, между прочим, мастер спорта по акробатике, признался мне, что это был он.

В Выборге к нам на борт прибыл незнакомый мне штатский человек. Довольно высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Похоже, большой приятель нашего капитана. Это меня несколько удивило. Что тут делать на боевом паруснике штатским сухопутным? Спросил у старшего помощника, кто это такой. Иван Иванович округлил глаза и торжественно произнёс: «Это не сухопутный. Это морской писатель Виктор Викторович Конецкий!» – потом поднял указательный палец вверх и добавил важно: «Член Союза писателей! Будет наблюдать за вами, курсантами, набираться впечатлений для новых рассказов. Смотрите мне! Скажи ребятам, чтобы матом при нём не ругались!»

В. В. Конецкий в то время уже был широко известен как писатель-маринист. Но мы тогда о нём ничего не знали. Впоследствии он стал просто знаменитым морским писателем. А мог бы и не стать, потому что я мог быть причиной гибели этого замечательного члена Союза писателей. Сейчас расскажу.

Писатель Конецкий Виктор Викторович

Шли мы как-то из Таллина в Ригу. Погода ухудшалась, пошёл дождь, ветер крепчал и свистел в снастях, началась приличная бортовая качка. Капитан объявил аврал, надо было убавить парусов. Побежали по вантам, взяли на гитовы и принайтовали к реям брамселя на фок-мачте. Теперь нужно было спустить на палубу топсели на грот-мачте и бизань-мачте. Это такие треугольные паруса над гротом и бизанью. Стали спускать грота-топсель, и тут фал (верёвка, которой поднимается и спускается парус) заело в блоке. Блок этот прикреплён такелажной скобой на самом верху мачты. Верёвка каким-то образом залезла между металлическим шкивом (колесом) и деревянной щекой блока. Боцман, старпом и с десяток курсантов столпились у мачты. Дёргали фал, но без толку. Старпом, как обычно в таких случаях, хотел взбодрить нас яркими русскими выражениями. Несколько раз уже открывал рот, но вспоминал, что неподалёку за всем этим наблюдает стоящий рядом с капитаном член Союза писателей. Поэтому Иван Иванович закрывал рот, обхватывал голову руками и страдальчески стонал в полголоса: «О Господи! О Господи!…» От того, что он не может свободно выразить свои чувства, ему становилось плохо, лицо неестественно краснело, даже страшно за него становилось.

Боцман быстро понял, что верёвка добровольно не выскочит из блока, и послал Женю Воробьёва на мачту. Женя был крепким парнем и не из трусливых. Он быстро долез по вантам до марсовой площадки. Но тут его как бы заклинило. Он сел на марс, обхватил руками и ногами мачту и не двигался с места, несмотря на уговоры старпома. Да и то сказать – качка была изрядная, а наверху вообще при такой качке нужно быть циркачом, чтобы что-то там исправить. Писатель и капитан смотрели с интересом на эту забавную сцену и не вмешивались.

Старпом Иван Иванович понял, что надо что-то предпринять и, как последнее средство, заорал своим оглушительным баритоном: «Е-го-о-ров!!!» Больше он не смог выкрикнуть ни одного слова, потому что все они получались с русским уклоном и в присутствии члена Союза писателей просто застревали у него в горле. Он только посмотрел на меня выпученными глазами, вытянутой вверх рукой показал мне направление движения. Боцман сунул мне в руку металлическую свайку. Объяснять мне ничего не надо было. Я запрыгнул на ванты и бегом побежал на выручку к Воробьёву.

Добрался до марсовой площадки; смотреть вниз было страшно: судно неслось в пене между волнами. От сильной качки марсовая площадка зависала над водой сначала с одного борта, потом со свистом мачта валилась на другой борт. Амплитуда качки на этой высоте была ужасающая. Ветер свистел в снастях, Женя держался за мачту и был почему-то сине-зелёного цвета. Я его спросил для порядка: «Как дела, Жека?» Он коротко ответил: «Х… хреново…» Для дальнейших дебатов времени не было. Свайка у меня заткнута за ремень. До проклятого блока ещё метров десять ползти по стеньге (продолжение основной мачты). Для первых пяти метров там была узенькая верёвочная лесенка, а потом голая мачта диаметром сантиметров сорок. Короче, долез я по верёвкам до конца этой лесенки и потом дальше до блока по круглой мачте ползком, «в обхват» руками и ногами. Очень трудно это было, мачта на качке пыталась вырваться из моих объятий, но всё-таки я добрался до блока. Обхватив ногами и одной рукой мачту, открутил свайкой такелажную скобу, на которой висел блок, положил её в карман куртки и с верёвкой в руках и с этим 15-ти-килограмовым блоком спустился на марс.

Здесь мы с Женей попытались выдернуть фал из блока – бесполезно, надо блок разбирать. Разбирается он просто: весь блок, металлические и деревянные его части стянуты одним большим болтом, который одновременно является осью для шкива. Открутил большую гайку – и готово. Но это когда нет качки. А тут ещё надо на марсе самим удержаться.

Ну, в общем, открутили мы гайку, выдернули верёвку, и я хотел уже опять стянуть его болтом. Но тут наш «Сириус» получил удар волной в борт, мы с Женей инстинктивно схватились руками за мачту и за деревянную решётку марса, а блок покатился по марсовой площадке и в соответствии с законами тяготения стал падать вниз. А под мачтой стояла небольшая группа зрителей, и они, задрав головы, с интересом наблюдали за нашей воздушной гимнастикой. А подлый блок вместо того, чтобы упасть в воду, летел с ускорением в один G прямо на эту группу. В числе которой были старпом и подошедший сочувствующий нам писатель Конецкий. Я в ужасе завопил: «Атас!!!» Это помогло – народ отпрыгнул в разные стороны, и блок с огромной скоростью врезался в палубу, как раз в то место, где стоял Конецкий – только щепки и железки полетели в разные стороны. Это было похоже на взрыв небольшого снаряда. Старпом опять схватился за голову и неуправляемо пошёл на бак. Похоже, снова произносил свою единственную молитву «О Господи!», из-за ветра толком слышно не было. Однако парус был спущен, хотя и с небольшими потерями.