Читать книгу Жизнь по правилам и без - Владимир Ерахтин - Страница 4

Плен.

Спичка горит семь-восемь секунд, сигарета – семь мин. За это время надо успеть, как УЖ, проползти мимо сурового бородатого охранника, пока он отвлечён своим любимым делом – перекуром «косячка», любуясь звёздами и Луной. Я сидел на краю ямы и ждал. Вот чиркнула спичка, как выстрел стартового пистолета. Я в тот же миг пополз, краем глаза косясь на огонёк. В ночной темноте горящая сигарета описала полукруг. Курящий выпустил клуб бурого дыма: сигарета с коноплёй. И, словно глухарь на току, ушёл в состояние туманного кайфа: ничего не видел и не слышал вокруг в этот момент, хоть стреляй…

… Прошлым днём я пришёл в себя от контузии, когда двое чёрных людей тащили меня за ноги по ущелью, голова болталась и ударялась о камни. Затем бросили в холодную глиняную яму, как мешок с картошкой. Яма, или зиндан, была метров шесть глубиной. Я определил это, исходя из своего роста и от того, что были видны звёзды со дна тёмного колодца даже светлым вечером. В ней было очень холодно. Я чувствовал, что с заходом солнца просто околею на дне глиняного мешка от холода и голода. Придётся питаться корешками упавших звёзд.

В таких условиях холодной реальности ни один живой организм не сможет долго существовать нормально, любой сойдёт здесь с ума за неделю или месяц. Моя новая мертвенно-холодная яма-постель, недремлющая, безумная, стояла на самом краю холма, среди множества таких же вырытых, таинственных дыр, заключая в себе тьму и мрак.

Вечером в проёме ямы показалась местная девушка. На ней сияли украшения, как у невесты. Мы встретились с ней взглядом. «Какие у неё глубокие и голубые глаза, как у Светки, – промелькнула светлая мысль. – Замечаю красоту, значит, ещё жив».

Я понимал, что из плена выбраться, шансов почти нет. Ну, может, один из ста. В кармане нашёл клочок бумаги и огрызок карандаша. Быстро нацарапал прощальное послание жене, скомкал записку, прилепив кусок глины внутрь, бросил наверх:

– Лови! Передай, если сможешь.

Девушка что-то жевала, но при этом, не мигая, смотрела на меня. Она поймала комочек и спрятала в кармашек. Это зацепка. Я улыбнулся ей. Она что-то бросила в яму. «Сушёная дыня!» – сразу понял я. Если есть экономно, то хватит надолго. Я благодарно подмигнул ей. Она продолжала внимательно смотреть на грязного белого мужчину и что-то говорила, показывая по сторонам. Я понял, что вокруг много таких ям: немного изучил язык чёрных людей. Девушка ещё сказала, что пленники живут здесь годами. «Рабство в 21 веке, какая дикость!» – подумал я.

Незнакомка продолжала смотреть, и я понял, что ей понравился. Она заглядывала в глаза, а я подыгрывал ей, улыбался и показал на пальцах: «Как бы выбраться отсюда?» Она этот жест поняла по-своему и вдруг с осознанностью зрелой женщины отцепила от волос муйбанд – индийскую металлическую заколку и бросила в яму:

– Это тебе от меня! – прошептала она на своём, послала воздушный поцелуй и, покраснев, скрылась из виду.

Эта ночь имела свой цвет: холодная синева и свинцовая мгла нависли над ямой. Всё тёмное время я ковырял в глине ступеньки этим спасительным маленьким предметом, согреваясь от работы. Под утро из проёма показалась моя ошалевшая, сонная голова. Ещё минуту назад я не понимал, радоваться мне или часы отсчитывали мои последние минуты.

Сонные собаки бестолково брехали на всю округу. Стражник в тёплой бурке с надвинутой на глаза папахой курил в стороне. Я отполз от ямы по гадючьи: тихо и вкрадчиво. Чуть ниже была речка, где воробью было бы по колено. В начале, чтобы запутать погоню, зашёл в воду так, что якобы уходил вниз по течению в сторону российской воинской части: в иле могли оставаться следы. Но через минуту, пройдя несколько метров, резко развернулся и пошел вверх против течения. Нормальная тактика: облава бросится ловить беглеца вниз по ходу движения к своим, а я тем временем смогу отсидеться наверху, наблюдая с горки за происходящим. Потеряю день, но выиграю жизнь.

Таинственный мир воды и растений закрывал живой ширмой мой беглый след. На горке я спрятался за большой камень: под лежачий камень мы всегда успеем…

Утром, лишь забрезжил рассвет, с высоты своего убежища я из укрытия наблюдал, как по моему следу стремительно бежали чёрные люди с автоматами. По дороге вдоль реки проехала пара чёрных джипов, из окон которых торчали снайперские винтовки. Минут тридцать спустя услышал отдалённый гул вертолёта и тогда я свернулся калачом под упавшим деревом и увидел, как он пронёсся мимо, сверкая оптикой биноклей. Животный страх втянул мою голову в плечи: «Лишь бы не увидели! Иначе конец!»

Когда звук винтов стал стихать, я наскоро с удовлетворением оглядел голубое небо. С успокоившимся сердцем отметил, что крылатые птицы тоже выкрашены чёрной матовой краской. Когда гул за кронами деревьев стих вовсе, только тогда выполз из своего спасительного укрытия.

Ещё одни сутки скитался в дальних уголках леса свободного от аулов и кишлаков, перекусывая спелой ягодой, попадающейся по дороге. Ночь провёл на дереве, подстелив два брёвнышка и мох с ветками, вооружившись камнями. Заснул и вскоре послышалось, как кто-то ползёт рядом по стволу. Я понял, что этот кто-то не человек и бросил в него камень. Большая тень тут же метнулась на земь и затаилась. Я перегнулся через лабаз, но в окружающем лесном пейзаже не было видно никого, кроме тускло мерцающего света, подкрасившего один край неба в багрово-алый цвет, чтобы показать ему, где восток, куда пробираться к своим. Поёжился, покрутил головой и услышал сквозь пронизывающий холодный горный ветер – одинокий, как и я сам, крик: то ли последняя ночная птица отходит ко сну, то ли проснулась первая дневная. Какой там сон! Я тихо спрыгнул со своего гнезда, повернулся лицом на зарево и пошёл вперёд, периодически оглядываясь назад.

Всё утро и день перебежками и ползком добирался до расположения своего полка, и вот уже виднелась вышка наблюдателя. Метров за пятьдесят я встал, замахал руками: «Я свой!» и тут же выдал себя: попал под огонь вражеского снайпера. Но тот стрелял не метко, это я понял, когда резанула боль в ноге: он не взял нужное упреждение на расстояние, снайпер-двоечник. И я упал, притворившись мертвым…

…У меня два дня рождения: сначала я появился на свет как младенец, а затем воскрес после плена. Но на самом деле дней рождений, судя по приключениям, у меня было больше. Однако всё по порядку…

Суворовец.

Если подростком, лет в четырнадцать, я зачитывался повести Джека Лондона, чтобы теоретически подготовить себя к жизни в этом, не всегда справедливом мире, то в пятнадцать читал книги классиков о любви.

Не успел я сдать выпускные экзамены и погулять с друзьями и девушками после восьмого класса школы, как надо было уже делать выбор жизненного пути. Во-первых, я мечтал быстрее вырваться из домашнего «плена», а во-вторых, стать офицером, пройдя суворовскую школу, а это – два года…

«Ох. Куда я попал? Как в аду. Весь в поту. Поджариваюсь. Как в печке. На моём брюхе яичницу жарить можно. А если не добегу, упаду. Пусть считают меня комсомольцем! – короткие фразы вылетали из меня, как пули из пулемёта, когда я сквозь дым бегом преодолевал полосу препятствий, надев на себя противогаз. – Ёжкин кот, мамочки родные!»

Но, преодолев стенки с окнами, ров и лабиринты, почувствовал себя героем. Ух, всё позади! Ура! Я – суворовец!

Зато после, благодаря этой полосе, мы лихо, одним махом ног, преодолевали училищный забор и оказывались на улице города, в самоволке.

Когда же появились эти суворовцы..?

… После Великой Отечественной войны многие дети оставались без отцов и матерей. Ребята школьного возраста, лишившиеся родителей или жившие в неполных семьях, имели преимущества при поступлении в Суворовское и Нахимовское училища. Однако некоторые дети, имевшие родителей, хотели тоже стать офицерами, чтобы быть похожими на героев войны, поэтому поступали на авось, надеясь на удачу. Я был из их числа. Поступил после восьмого класса. Наверное, помогли мои спортивные заслуги: лёгкая атлетика, стрельба и, конечно, восточные единоборства.

Мы – «желторотые» новички, ещё не переодетые в красивую форму, – робко, по одному, в разноцветных курточках жались вдоль стен просторного холла в ожидании перемен и старались сидеть где-нибудь в стороне на подоконниках. А «старички» в чёрных кителях, подпоясанных ремнями, с алыми погонами, в брюках с лампасами, выделялись, особенно, своими развязными манерами. Они ходили по двое или по трое широко по коридору училища, обнявшись, молодцевато заломив задранные тульи фуражек на затылок, иногда, как бы невзначай, задевая новобранцев. Бывалый кадет не шёл, а буквально влачился, не поднимая ног от земли, шаркал, выделываясь перед нами, как старый дед, вразвалочку, так, что аж густая пыль поднималась с натёртого мастикой паркета.

– Конфеты есть? – спросили моего приятеля двое «старичков».

– Нету, откуда, – развёл руками тот.

– Что, всё сам съел? – приставали они к нему, напирая. – Один? Так добудь для нас у других.

Я заметил, что в него вселился панический ужас, вот-вот обмочит штанишки. Знал, что у него в тридцать седьмом расстреляли деда, а «сын врага народа» – его отец, сражаясь за Родину, погиб в Манчжурии в Японскую войну. Я подошёл и попытался защитить Лёшку:

– У других тоже нет.

– О, вас двое, ладно, пойдём дальше, спросим у других, – и они, измерив нас взглядом, пошли своей разгильдяйской походкой искать абитуриентов послабей.

– Надо нам тоже объединяться, – предложил я Лёхе, и мы пошли собирать молодую рать.

Ну вот, экзамены позади. Мы – суворовцы! Так уж повелось, что во все времена суворовцы, нахимовцы называли себя «кадетами». Может быть, потому, что создавались эти училища по образцу царских кадетских корпусов. С помещением для будущих офицеров государство не скупилось, выделяло самые лучшие усадьбы, бывшие дома для благородных девиц. Перед воротами училища стоял памятник Генералиссимусу Суворову Александру Васильевичу – непобедимому полководцу времен императрицы Екатерины Второй.

Первое время учиться было тяжело, но выполнимо. Уровень обучения в училище был гораздо выше школьного. А ещё здесь витали жёсткий распорядок дня, дисциплина, Устав, беспрекословное подчинение старшему по воинскому званию и преподавателю.

У каждого суворовца был личный автомат АКМ, который собрать и разобрать было несложно. А вот отдельные предметы давались сложно, особенно английский. Отсюда нас выпускали почти, как военных переводчиков. Если что-то не получалось или не умел делать, я упорно занимался сам дополнительно, иногда по ночам.

Но на урок иностранного языка я ходил с удовольствием. Мне очень нравилась учительница Наталья Григорьевна – красивая, стройная, смуглая молодая женщина. В неё влюбился весь наш взвод. В отличие от школы, девчонок в классе не было. Взвод из класса в класс перемещался строем с полевыми сумками сержанта.

Нам, будущим офицерам, полагалось четырёхразовое питание. На второй завтрак с горячим сладким чаем давали творог с ягодным вареньем, без которого вся эта белая кислая масса оставалась бы на тарелках.

Домой хотелось сильно, считали дни по отдельному календарю. Когда в ленинской комнате, типа идеологической гостиной, пели песни под гитару, то первое время на глазах непроизвольно выступали слёзы. Больно жалостливо звучала «Кадетская мама»:

Мама, милая мама, я тебя не ругаю.

Ты желала мне в жизни одного лишь добра.

Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем,

Так прошла незаметно золотая пора…

После первого месяца у меня появились мысли, что учёба здесь – это напрасно выброшенное детство на ветер, жизнь утекает сквозь, ещё не окрепшие, пальцы: «Зачем ты меня, мама, так рано в СВУ отдала?» Я жалел себя, как забытый всеми маменькин сынок, и с грустью вспоминал слова соседки, которая говорила матери:

– Не переживай, там из него сделают человека!

Вскоре я втянулся в кадетскую жизнь. Да, мамочка, мы в погонах быстрее уходим из детства, в суворовскую юность алых погон. Впитывал все науки, как губка воду. По-английски я шпрехал слабо, но у нас с Натальей Григорьевной возникла обоюдная симпатия, даже друзья это заметили. Когда она меня вызывала к доске отвечать, то краснела: боялась, а вдруг я не отвечу. Но я готовился изо всех сил, чтобы не подвести её, нашу милую «Дюймовочку».

В нашем взводе выделялся рослый, крепкий москвич, сынок генерала, Виталий. Он сразу поставил себя самым крутым, изо всех сил стремился на роль главного авторитета в коллективе, уповая на силу. Однако когда офицеры роты назначали себе помощников, командиров взводов из нашего брата, то выбрали не его, а меня, хотя он был уверен на сто процентов, что эта должность для него. Поэтому, когда я пришил лычки и распределял всем роли в классе по автоделу, кому чем заниматься, от Виталия демонстративно поступил отказ:

– Ты кто такой, чтоб мной командовать? – наконец-то он не выдержал, грубо попёр на меня при всех. – Я – москвич, потомственный военный, а ты приехал в столицу из какого-то Мухосранска, и свои права качать начинаешь. А ну, пойдём выйдем?

И мы вышли: я не мог подрывать свой авторитет у подчинённых. Я ждал такого шага от него, потому что меня воспитывала улица: родители вечно были заняты работой, и повадки малолетних хулиганов видны, как под копирку.

Верзила первым хотел нанести удар мне в лицо, но, уклонившись, я нанёс ему лёгкий хук. В результате – перелом челюсти. Конечно, о драке сразу узнали все в училище. Примчался на разборки и его папаша, генерал из Главного штаба. Мне грозило увольнение из СВУ. Но, неожиданно, весь дружный взвод моих славных ребят «упёрся рогом» и офицеры были на моей стороне. Все заступились за меня и правда восторжествовала. А дебошира перевели в другую роту. Так, мой авторитет в суворовской семье стал ещё выше, а наш класс – ещё дружней…

В любом кадетском классе перед каждым занятием постоянно стоял густой, неумолкающий гул, напоминавший жужжание пчелиного улья в жаркий день. Тридцать молодых глоток одновременно доказывало, смеялось, кричало, визжало. Но как только наблюдатель у двери подавал знак или кричал:

– «Глобус» ползёт! – вмиг всё стихало, погружалось в маслянистую тишину, и преподаватель вступал в застывшую атмосферу класса, слышно было лишь шуршание переворачиваемых страниц учебника.

Много времени уделялось физической подготовке, где преподавателями были даже олимпийские чемпионы. Все кадеты и офицеры, не исключая фронтовиков, имели свои клички – Сидор, Плеяда, Петух, Толкач. Самому умному, литератору, дали прозвище Пушкин. Мысль в нём летала вольной прозой по лицу, искрилась и порхала в его голубых глазах, садилась в наши раскрытые рты. Меня прозвали «Китаец», наверное, за узкие глаза и владение восточными техниками. Клички стопроцентно попадали в цель, и до конца учёбы их было не вытравить ничем.

Выносливость наша вырабатывалась на восьмикилометровом марш-броске с полной выкладкой, да ещё с преодолением реки и полосы препятствий. Дед мой, Афанасий, говорил моему отцу: «Настоящий солдат должен пройти столько, сколько сможет, а потом ещё столько же!» Пожелтевшую его фотокарточку рисовала моя детская память, где он, бравый поручик с усами и саблей, позировал на тёмном фоне дореволюционного времени.

После очередного броска уставшие кадеты без задних лапок ночевали в полевом лагере в лесу, у реки. Вечером у костра пели песни и ели на свежем воздухе вкуснющую гречку с армейской тушёнкой.

Особенно заводила юношескую толпу песенка «Маленькая девочка»:

Даже если случится беда,

Я хочу, чтоб твои глаза

Для меня не гасли никогда…

За два часа до августовской полуночи звучала команда «Отбой». Вечерняя прохлада обнимала за плечи и нагло лезла под майку летней сыростью. Мы с товарищами кутались в серые байковые армейские одеяла, чтобы согреться, ёжились и тут же засыпали. Сладок сон кадета после броска по бездорожью. А рано на зорьке, когда чуть заморгал рассвет, резкие звуки трубы еще сильнее заставляли почувствовать, откинув пОлог, холод прохлады туманного утра. «Ту-ту-туту!» Сразу с постели ежедневно мы бегали кросс: по траве, по росе, по лесной дороге. А после, потные, но весёлые, бросались в, освежающую плоть, спасительную речку.

На учениях была всем поставлена задача: по азимуту и знакам местности найти зарытый пакет в лесу. Мне повезло, я быстрее всех справился с этим сложным заданием и первым был у цели. За находчивость и армейскую смекалку мне объявили благодарность и поощрили увольнением в город.

В ближайший выходной я оказался за металлическими воротами со звездой. С любопытством бродил по большому городу, в который вместе со мной ворвалась удача, свобода и любопытство.

В метро неожиданно встретил любимую учительницу, растерялся, вскочил со своего места и предложил ей присесть. На что она улыбнулась в ответ и сказала:

– Серёжа, неужели я так старо выгляжу или Вы так галантны, что мне в пустом вагоне уступаете своё место?

– Нет, что Вы! Вы, Вы, Вы… Прекрасны! – выпалил я, заикаясь, и покраснел.

Она погладила мои коротко подстриженные волосы.

– Ах, Серёженька, какой же Вы смешной, – взяла меня под руку и предложила: – Можно я угощу Вас кофе с мороженым?

Как я ни отнекивался, но она упорная, настояла на своём. Ох, как было приятно побыть рядом, хотя бы недолго, с такой красивой женщиной. Мне казалось, что на неё посматривали все мужчины в кафе. Она рассказала мне зачем-то, что муж её был намного старше. Он долго болел, потом его не стало. Нигде человек не высказывается так ясно, как во время еды, сладкой еды.

– А теперь я все силы отдаю работе, повышаю твои знания и других ребят, – она впервые назвала меня на «Ты» и щёлкнула пальцем по носу. – Ах, как же мне с вами хорошо. Я вас всех люблю, моих милых, славных учеников, но тебя больше всех!

Мне было приятно её признание, а я так и не решился сказать ей что-то подобное, признательное, тёплое. Мы разговорились, и незаметно время дня убежало за горизонт. Засиделись, съев по три порции мороженого. Я заторопился, глядя на часы, боялся опоздать. Отказался от такси, которое предложила Наталья Григорьевна. Бежал с тёпленького и, в то же время, холодно-сладкого места.

Только что был на седьмом небе – и вдруг страх: подвести товарищей своего взвода. Тогда я стал со страхом разговаривать. Мне понравилось. Он стал моим другом. Идём быстро вечером по тёмной улице вдвоём, Страх и Я. Страх подобен волку, посаженному на цепь: он опасен только тогда, когда ты спустишь его с цепи.

Вдруг возле памятника Генералиссимусу вижу, как двое парней моего возраста пристают к девчонке. В голове мысль: «Вот Суворов бы не дал её в обиду, а я что?! Трус? Нет! Я – суворовец? Нет, я не побоюсь!» И заступился, они ретировались. После взглянул на девушку, не выдержал, всё же поинтересовался, как её зовут: в ней было что-то свежее, живое, красивое, что привлекло моё внимание.

– Катя, – просто представилась она. – Я учусь в девятом классе, здесь неподалёку.

Но мне надо было уже бежать на проходную, а я всё держал её за руку, заглядывал в её небесного цвета глаза и не смел сказать больше ни слова: подумает ещё, что я тоже пристаю, как эти двое, которые убежали.

Конечно, из увольнения я опоздал. Но я был очень доволен собой, встречами, увольнением, столько осталось впечатлений. Оно было похоже на езду без тормозов.

Однако схлопотал за все удовольствия первое взыскание – выговор. Сижу злой в ленкомнате, пишу письмо матушке и проклинаю в мыслях ротного: «Подполковник – старый хрыч, у него все чувства ещё до революции отпали. Что он может понимать в любви? Ничего! А я, такую девушку встретил. И вот тебе на: и с девушкой толком не познакомился, и наказание получил».

А в это время другие рядовые нарушители во всей казарме натирали полы до зеркального блеска. Здоровенные весёлые кадеты танцевали на одной ноге по паркетным полам час-другой, возя щётками по полу и заполняя всё пространство скипидарным запахом мастики и собственного пота.

В училище работал кружок танцев. Я очень хотел научиться вальсировать, но нас обучали кружиться со стульями вместо девушек. БОльшая часть желающих сразу отсеялась, остались единицы. И вдруг мы увидели, что самые стойкие через некоторое время начали танцевать с девочками. Мы ринулись обратно, но нам предложили опять стулья. Танцующие познавали уже сложные Па, нам их уже было не догнать. Эх, до свидания, девочки! Однако азы танца мы всё же получили.

Строевая – «через день на ремень»! Но были и другие дни недели. Их так и называли: «поющий четверг», а следом шла «пляшущая пятница» – кому со щёткой, а кому с танцами.

«Не мужское это дело – ножкой кренделя выписывать, – успокаивали мы себя. – Мужское дело – это военные парады! Под духовой оркестр, под барабан. Ать-два, ать-два. А не раз-два-три!»

Но в начале вытянутого шага была жесть и проливание пота! Особенно перед парадом начиналась ежедневная строевая подготовка на плацу, чтобы, во-первых, ровным строем пройти мимо трибуны, где будет стоять командование училища, да ещё с песнями. Ротный командует:

– Нога прямая, каблук на 15-20 сантиметров, носок оттянут, кисть руки выше пряжки, рука назад до отказа…

А, во-вторых, шутка ли прошагать строевым шагом километров семьдесят на плацу за два месяца при тренировке к военному параду.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та, та, та, та, та, та, та, та, та… Отбивал дробно барабан. «Люблю музЫку, особливо барабан!» – поговаривал Суворов.

Когда шёл по городу строй суворовцев, то в такт барабанов дрожали улицы и весь город. Да что там город! Дрожали все миры!

А после военного парада мы бегом спешили в казарму за отпускными. Урааа! Домой, в отпуск! На каникулы!

Показаться на улицах родного города в мундире с золотыми галунами на стоячем воротничке и в «фураге», надетой набекрень, отдавать на улице честь офицерам и видеть, как они в ответ, точно равному, будут прикладывать руку к козырьку, вызывать удивлённо-почтительные взгляды сестры и девчонок из своего бывшего класса – все эти удовольствия смущали меня, оттирали на задний план предстоящую встречу с матерью.

Моим поступлением, лычками и учёбой больше всех был доволен отец, несостоявшийся генералиссимус, майор запаса. Мать была в полном умилении, лишь только всхлипывала и приговаривала:

– Сынулька, ну, как ты там, не голодаешь? – подкладывая мне в тарелку очередную седьмую котлету, а другой рукой поглаживая форму. – А я первое время места себе не находила, ругала себя и отца. А ты вон какой стал! Возмужал!

Да, в кадетке мы учились, дружили, грустили, мечтали, взрослели.

Два года в Суворовском пролетели, как редкая птица над Москвой-рекой, и мы могли выбирать для себя высшие военные училища, прикрепив свой первый кадетский погон под закрутку значка «Деда», так мы величали Фельдмаршала. Перед выпускными экзаменами, по давней кадетской традиции, когда строй проходил мимо бюста Суворова, вдруг из толпы высовывалась рука и тёрла нос «Деду», за ней вторая, третья.

Распределение шло относительно справедливо: по количеству набранных балов по всем предметам из ста человек, сверху вниз. Наверху был передовик, отличник. Я оказался по списку в середине, полсотни пятый.

Выбор мой пал на ракетные войска стратегического назначения, РВСН, как самые прогрессивные на то время, дающие хорошее инженерное и всестороннее высшее образование. Их создавали на базе артиллерии, авиации и морского флота. У каждого вида войск были взяты лучшие качества: у первых – техническую точность, у летчиков – дружбу и взаимовыручку, у моряков – традиции и боевое дежурство.

Детской мечте не суждено было осуществиться – стать стройным, крепким моряком, но зато я стал рыбаком. А это что-то совсем рядышком, наверное, сближает вода, тянет к себе водоём с карасями. И не было девушки, которая любила бы несостоявшегося моряка. «Первым делом – самолёты, ну а девушки, а девушки – потом!» – напевал я известную песенку. Однако без девушек никак не обойтись, когда делали общую фотографию, кто-то крикнул:

– Сиськи! Всем сказать это слово, а то стоите серьёзные, как истуканы.

И все выпалили, как по команде: «Сиськи!» Фото получилось с всеобщей улыбкой.

В начале жизненного пути надо получить высшее образование. Тогда у меня был вид: «Всё знаю! Всё могу! Всех люблю! Вперёд покорять неведомое! Прокладывать брешь в минном поле армейской жизни!»

После экзаменов был кадетский выпускной бал в старинном дворце: зеркала, лепнина, подсвечники, банкетки… И светлые девушки, как благовоспитанные гимназистки, в белых платьях с кринолином, выпускницы из соседних школ.

Я заметил, как трепетно они волновались, перебирая белоснежными ручками прозрачную шаль, как горели их глаза, бросая родниковый взгляд из-под длинных ресниц на будущих офицеров. А мы с ребятами, курсируя между красавиц, ходили и шутили, подбадривая в первую очередь себя, выбирая достойную напарницу на полонез. Вдруг среди светлого живого облака я заметил солнечное, милое лицо Кати. Солнце огненными красками отображалось везде: в её глазах, на губах, волосах. Наши взгляды встретились. Лёгкая искра короткого замыкания, словно сладостная нить молнии, пронзила сердце. И я уже больше никого и ничего не замечал. Полонез, вальс и другие бальные танцы проплыли в музыкальном тумане на раз, два, три. Этот танец мог оказаться длиною во всю жизнь, но в то время не все девушки готовы были из столичных тёплых условий жизни «лететь» в дальние холодные гарнизоны.

Ну вот, пока искал девушку на полонез, нарвался на чувство. Что это? Любовь, влюблённость или сиюминутная страсть? На балах часто среди танцующих зарождалось, возникало, вспыхивало чувство. Я, может быть, встретил свою избранницу, как и Пушкин повстречал свою Наталью Николаевну именно на балу.

Но вот окончен бал, погасли свечи. Впереди меня ожидали учёба и служба. В этой длинной обойме армейских отношений я почувствовал себя исходной точкой бытия, но не одинокой точкой самой по себе, а точкой, являющейся частью линии, росчерка, взлётной полосы на моём, отмеренном мне жизнью, пути. Но вначале всего этого было ЖЕЛАНИЕ, МЫСЛЬ, а затем уже СЛОВО! Моё слово! И слово это было РЕШЕНИЕ! Решение жить вот так: «Делай, что можешь, и будь, что будет!»…

Всё повторяется, но на новых, своих кругах – дружба и расставания. Грустно порой, но что поделаешь: жизнь, словно состоит из этих встреч и расставаний.

Всегда так, конец чего-то означал начало нового, другого. Меня ожидало Серпуховское высшее военно-командное училище имени Ленинского комсомола.

Серпухов.

Училище в городе Серпухов оказалось «придворным», рядом со столицей – в ста километрах, на берегу реки Оки. Сюда бывалые офицеры, генералы отправляли своих сыновей на учёбу. Здесь была отличная учебно-материальная база.

Обучали нас «грызть гранит науки» очень хорошо, да еще обязательные самоподготовки после занятий. Я иногда заезжал в Москву к друзьям – студентам. Так в сравнении с нами, они просто перебивались сдачей зачетов, прогуливая занятия. У студента три причины отсутствия на занятии: забыл, запил, забил. А дисциплины мы изучали серьёзные: Сопромат, Высшая математика, Баллистика, Психология, История.

На первом курсе начал курить. Мой отец сам никогда не курил и внимательно следил за моим здоровьем. А я, как не сопротивлялся, но всё-таки начал баловаться сигаретами. Все курсанты на перерывах между занятиями шли в курилку и дымили за разговорчиком. Коллективное дело заразительно. Не выделяться же из массы.

Однако получить военную форму, я понял, что это внешний путь, но есть ещё и внутренний, не менее трудный. Путь воина – это путь развития воли. Именно благодаря воле воин обретает власть над телом и эмоциями. В том числе над страхом. Он не избавляет тебя от страха, но ты приобретаешь над ним власть. Ты не готовишься к подвигу. Ты к нему уже готов. Внутренне. Самое важное – это внутреннее решение, позволяющее тебе идти до конца в том, что ты считаешь правильным. Этот путь ты проходишь долгие годы, и можешь не дойти до конца, как правило, не доходят…

Сложно мне, крымчанину, зимой давались лыжи. А снег он такой разный, то ватный пушистый, то ноздреватый, пористый, а то и вообще – корка льда, и лыжи проскальзывают, не катят вперед, скользят на одном месте.

На юге кругом вода, а тут первым делом – лыжи! Не спрашивали – умеешь ты или нет на них ходить. Должен! Вручили лыжи и все курсанты за территорией училища по всему периметру в сосновом бору должны пройти за полчаса, иначе на завтрак опоздаешь. Вот где воля к победе или тяга к еде вырабатывалась.

Преферанс

В дни долгих стажировок, во время отдыха друзья обучили меня любимой игре офицеров – преферанс. Играли на деньги в «сочинку». Преферанс мне в военной жизни еще не раз пригодился – дальние расстояния от городка до стартовой площадки на мотовозе заполняли этой увлекательной и прибыльно – убыльной игрой. Мотовоз! «Возит уголь, возит лес, и офицеров РВэС!!!» Время – деньги! Офицеры любили играть в преферанс, но ставки были мизерные. Расписывали самую жесткую версию пульки – «Сталинград». Теперь играют в легкомысленные «Сочинку», «Классику», «Ростов» или «Ленинград». Мне игра нравилась. Мне получалось обыгрывать чаще, чем оставаться «на мели», всё таки по высшей математике имел отлично и были хорошие учителя.