Читать книгу Самсон назорей. Пятеро - Владимир Евгеньевич Жаботинский (Зеев), Владимир Евгеньевич Жаботинский - Страница 17

Из Аскалона Самсон вернулся прямо в Цору, ко времени жатвы. После уборки, взяв с собой Ягира и Нехуштана, он ушел, как обещал, в обход селений Дана разбирать тяжбы.

В самом деле, мала и тесна была Данова земля и оттого полна раздоров. «Дан судит и рядит», – насмехались соседние колена. В каждой деревне была ссора из-за того, что сосед у соседа ночью передвинул межевые знаки. На каждой десятой корове лежало обвинение в потраве. Вообще земледельцы ненавидели скотоводов. «Для малого стада, – жаловались они, – нужно столько земли, что посей на ней пшеницу – прокормишь целую деревню». Была округа, где человеку в шерстяной одежде опасно было показаться среди пахарей, а человеку в рубахе изо льна – среди пастухов; если же забрел бы туда чужак, не знающий местной злобы, в платье, сотканном из смеси льна и шерсти, плохо пришлось бы ему среди тех и других. Скотоводы еще были не так свирепо расположены – вероятно, потому, что их было меньше и они реже селились скопом; но у земледельцев убить тайком пастуха не считалось за грех.

Такого убийцу привели к Самсону в Айялон. На сходке вокруг судьи пастухи столпились с одной стороны, земледельцы с другой, как два лагеря. Самсон посмотрел на тех и других и сказал:

– Если затеете драку, перебью всех без разбору. Вызывайте свидетелей.

Убийца, коренастый человек, очень спокойный, отозвался:

– Никаких свидетелей не нужно. Я его убил, точно так, как рассказали тебе эти чертовы дети. – Он указал на пастухов. – И второго убью, если поймаю козу на своем винограднике. Сам Бог велел истреблять скотоводов.

Самсон усомнился в этом, но в стане земледельцев многие закивали головами. И обвиняемый с глубочайшей и невозмутимой убежденностью рассказал назорею предание о том, как в древности землепашец Каин убил овцевода Авеля и другие пастухи устроили было на него облаву; но тогда сам Бог послал к ним ангела заявить, что за каждого убитого пахаря чума поразит семерых из пастушьего отродья; а если они тронут Каина, совершившего такое хорошее дело, то за него одного умрут семьдесят семь скотоводов.

Самсон предложил семье убитого на выбор – побить виновного камнями или взять выкуп; посоветовавшись со своими, старший сын предпочел выкуп, чтобы не плодить кровавой мести в округе.

– Не дам выкупа, – упрямо сказал убийца, – Иегова запретил кормить эту саранчу.

Самсон взял его за правую руку и стиснул ее; почитатель Каина несколько минут извивался, бранился и вопил от боли, но под конец сдался и простонал:

– Дам выкуп – будьте вы прокляты с судьею вместе!

* * *

Среди самих скотоводов было тоже неладно. Те, у которых были коровы, ненавидели тех, что разводили овец; ругали овец той же бранью: «саранча». В Шаалаввиме, где недавно Самсон оказал услугу овцеводам, волопасы на него за это косились; но оказалось, что и овцеводы им недовольны. Как и староста их Шелах бен-Иувал, они все находили, что не следовало отбирать у херешанских грабителей все украденное стадо целиком: часть надо было оставить ворам, не то в утешение, не то в виде взятки. Теперь уже больше месяца не видно было в Шаалаввиме гостей из Вениаминовой земли, а прежде они приходили часто: иногда, правда, воровать, но иногда и торговать. Словом, все были сердиты на Самсона.

Самсон выслушал эти жалобы, ничего на них не ответил и сказал:

– У меня мало времени. Вы меня звали прийти к вам судить. Есть у вас тяжбы?

Оказалось, что в этом селении скотоводов вообще никто не хочет идти к нему на суд – кроме двух братьев, занимавшихся, в виде исключения, хлебопашеством и потому не имевших на него досады.

Братья были не похожи друг на друга. Старший говорил много, быстро и злобно, размахивал руками, сверкал глазами; младший держал себя скромно и молчал, покуда его не спрашивали. Первым выступил старший.

– Мы, собственно, не здешние уроженцы, – заговорил он, – покойный отец наш переселился из Баалата…

Самсон коротко прервал его:

– Начинай с конца.

Жалобщик удивился:

– Как так с конца?

– Начинай прямо с жалобы; об отце ты расскажешь, когда я тебя спрошу об отце.

– Но… ведь поле это купил наш отец…

– О чем спор?

– О дележе урожая, – ответил тот.

– Рассказывай.

– Поле мы вспахали и засеяли вместе; но во время жатвы поссорились и порешили разделиться. Поле пополам, на это оба согласны; но как быть с урожаем?

– Почему и урожай не пополам?

Старший закричал:

– Потому что он ничего не делал; и пахал, и сеял, и жал один я. Урожай мой!

Самсон спросил у второго:

– Правда это?

– Нет, – ответил младший, – оба мы работали поровну. Половина урожая – моя.

Самсон спросил:

– Есть свидетели?

Кроме жен, свидетелей не было: братья эти были единственными земледельцами в Шаалаввиме; никто их работы не видел, а жены не в счет.

Самсон помолчал; внимательно посмотрел на обоих братьев; потом оглянулся на стариков, которые только что укоряли его за то, что не оставил ворам подарка; и вдруг спросил у старшего:

– Ты говоришь: весь урожай твой?

– Весь. Потому что брат мой с самого детства…

– А ты что говоришь?

– Я по справедливости: половина его, половина моя.

– Значит, – сказал Самсон, – об одной половине спора нет: оба согласны, что она полагается старшему. Спор только о второй половине; ее мы и разделим поровну. Три четверти урожая – старшему, а младшему четверть. Ступайте.

Старший радостно загоготал; младший побледнел, но поклонился и хотел пойти. Тогда старики зароптали: один из них тронул руку Самсона и сказал ему тихо:

– Мы их хорошо знаем: старший лжет; он известен как человек негодный.

– Я это вижу, – громко ответил Самсон и обратился к младшему: – Брат твой – обманщик; но ты – глупец, а это еще хуже. Сказал бы ты тоже: «Весь урожай мой», – получил бы свою половину. Когда бьют тебя дубиной, хватай тоже дубину, а не трость камышовую. Ступай; впредь будь умнее и научи этому остальных людей твоего города: им это пригодится.

Старики опустили головы, кроме желто-седого Шелаха, который смотрел на Самсона с любопытством.

– Ты судишь по-новому, – прошамкал он. – А вот есть у нас еще один случай, похожий на этот. Приведи сюда Этана и Катана, – сказал он одному из сыновей, сопровождавших его, – скажи, что это я приказал.

Этан и Катан пришли неохотно – они были скотоводы.

– Эти шли дорогой, – объяснил Шелах, – и нашли приблудную ослицу. Пришли ко мне судиться. Я спрашиваю: «Кто первый увидел?» Каждый говорит: «Я». – «А кто первый схватил?» Каждый говорит: «Я». Как быть?

Самсон спросил:

– Верно рассказал мне Шелах бен-Иувал?

Оба кивнули головой.

– Разрубите ослицу пополам, – велел Самсон, – каждому полтуши и полшкуры.

Старики засмеялись этому, как неумной шутке; но Этан поднял голову, кивнул Самсону и сказал:

– Ты мудрый судья, цоранин. Если не мне, то и не ему.

– А ты что скажешь? – спросил Самсон у Катана.

Катан был человек рассудительный.

– На что мне половина ослиной шкуры? Коли так, можете отдать ее кому угодно, хоть ему – пусть он на ней женится, если хочет.

Самсон плюнул.

– Глупая тварь осел, – сказал он, – но ты осел из ослов. Рад бы и решить это дело в твою пользу – ты, видно, добрый хозяин, умеешь жалеть скотину; но раз ты сам уступаешь, спор кончен, и судье нечего делать. Ослица за Этаном. Иди и впредь никогда не уступай.

Старики были опять недовольны; только Шелах бен-Иувал проговорил как бы сам себе:

– Судит он, как неуч, но человек он мудрый.

А в народе с того дня пошла поговорка: «осел из ослов» – «хамор-хаморотаим» – про каждого, кто из чрезмерной честности сам себе выкопал могилу.

* * *

В Модине – тогда он еще носил другое имя – пришел к Самсону туземец с молодой дочерью. Муж ее, данит, велел ей накануне забрать свою одежду и годовалого ребенка и вернуться в дом отца. Туземец утверждал, что для развода нет причины; женщина была беспорочна, и сам муж не обвинял ее ни в изменах, ни в сварливости, ни в неряшестве.

Дело это оказалось сложным. Данита вызвали, и он, хоть запинаясь, но с глубокой убежденностью, объяснил, что жениться на туземке – грех.

– Зачем же ты женился?

– Я тогда не знал, что грех.

– А откуда знаешь теперь?

Оказалось, что близ Модина, в пещерах, поселилась недавно банда пророков и они ему растолковали, что нельзя смешивать кровь израильскую (он так и выразился: «израильскую», хотя слово это было неупотребительное в его скромном сословии) с кровью низких племен. Один из этих пророков сам пришел на суд и хотел было произнести речь; но Самсон и ему сказал коротко: «Начинай с конца», – и тот смешался и ничего не ответил, ругаясь вполголоса.

Браков таких было много и в Модине, и повсюду. Давно прошло время, когда завоеватели селились на холмах, оставляя покоренным племенам долину, ничего не делали и отбирали у туземца лучшую половину его жатвы. С тех пор на даровых хлебах Дан расплодился, а туземцы, голодая, вымирали и разбегались – пока, уже много поколений назад, некому стало кормить завоевателя. Тогда пришлось даниту спуститься в долину, взяться за соху или за пастуший посох и учиться у захудалого туземца. Так создались смешанные деревни – некоторая сфера общей жизни, и в домах Дана стали появляться наложницы, потом и жены, с покатыми лбами, с глазами навыкате, со страстной полнотою губ; часто по-своему красивые, но всегда более послушные и всегда лучшие кухарки, чем гордые девушки из потомства Валлы.

Суд этот принял отчасти характер богословского спора. Данит, наслушавшийся пророческих речей, привел длинный ряд заповедей и притч, по которым выходило, что сам Иегова, наместник его Моисей и славный воевода Иисус Навин запретили коленам брать ханаанских жен. О Моисее Самсон никогда не слыхал, о Навине ему кто-то когда-то рассказывал; он зевнул и спросил:

– Мало ли кто что запретил, когда и деда твоего еще не было на свете; надо знать почему?

– Это чужие девушки ввели к вам чужих богов! – закричал пророк из толпы.

Самсон повернулся к нему.

– Эй ты, бездельник, – сказал он, – вокруг меня вьются комары. Отчего ты их не отгоняешь?

– Сам отгоняй, – дерзко огрызнулся дервиш, – мало тебе твоих медвежьих лап?

– Верно, – признал Самсон. – Есть у меня свои руки; мне подмога не нужна. И Иегове не нужна. Покуда он сам терпит Астарт и пенатов – ты чего вмешиваешься?

В толпе, где было много туземцев, засмеялись от ловкого ответа.

– Кровь наша избранная, – говорил данит, – она – что вода из родника; нельзя лить ее в лужи на дороге.

А Самсон ответил:

– Мы не вода; мы – соль. Вода – это они; ударь по воде рукою, расступится. А брось пригоршню соли в бочку воды, не соль пропадет, а вся бочка станет соленой.

Тот опустил голову и не знал, что возразить. Самсон присмотрелся к нему: был он очень молод, из себя румяный и пухлый, со смачными губами; сам, очевидно, от туземной прабабки.

– Женщина, – сказал Самсон, – иди домой. Навари чечевицы с чесноком и тмином, прожарь на вертеле козленка, в самую меру, чтобы жирок не перестал капать, вареники посыпь шафраном и корицей и выкупай три раза в меду; и накрой стол чисто. Он вернется.

Она побежала, держа ребенка под мышкой.

– Твои пророки живут в пещерах, – сказал Самсон мужу, – не строят, не пашут, не пасут. Хочешь – поселись с ними: будешь тогда считать звезды и печалиться, что не так они размещены в небе, как тебе хочется. А кто выстроил дом, у того другие заботы. Ступай домой.

Когда они шли из Модина, Ягир сосредоточенно молчал. Как всегда, Самсон прочел его думу; он и сам с горечью думал о том же и отозвался ему и себе:

– Может быть, в самом деле прав тот голый пророк.

– А ты рассудил против него, – тихо и укоризненно сказал Ягир.

Самсон помолчал, потом спросил его:

– Случалось тебе тащить мешок зерна? Когда наполнишь его, сразу не взвалишь на спину: раньше надо его утрясти, чтобы зерно осело и не болталось. Что такое город или страна? Мешок, наполненный людьми. А судья, или царь, или саран должен его трясти, пока все не приладятся друг к другу – и правые, и неправые. Шелах бен-Иувал из Шаалаввима сказал мне умное слово: и правду нельзя подавать к столу полными тарелками.

Долго они шли молча; солнце село, полевые «шакалы» расплакались от радости, что скоро можно будет войти ужинать на виноградники. Самсон опять заговорил:

– Периззеи, гиргасеи, хиввеи… Что же, всех перерезать?

– За что? – спросил Ягир. – Кого они обидели?

– Или торчать им среди нас навеки, словно кость поперек горла? Проглотить надо кость – благо она стала мягкая, словно хрящ у барашка.

– И филистимляне – хрящ? – шепнул Ягир.

Самсон покачал головою:

– Кафтор не кость; Кафтор – железо; его не проглотишь. Значит – или мы, или они.

Ягир, как и все в то время, иногда тоже умел говорить образами. Он сказал с досадой:

– Кафтор железо. Дан камень; сведи их – будет огонь, и земля загорится.

Самсон остановился, расправил могучие руки, потянулся и ответил бодро и весело:

– Так и надо!

Нехуштан, не принимавший участия в этой беседе, только весело засвистал.

* * *

После Модина стали к нему повсюду приходить туземцы, прослышав о мудром судье. Сначала он отсылал их: согласно обычаю, они по своим дрязгам должны были судиться у собственных старост. Но оказалось, что у них уже и старост иногда нет – просто забыли выбрать, живя изо дня в день. Пришельцы взяли у них землю, язык, обычай, искусство, богов, а под конец отобрали у них и самую волю жить по-своему; как воробей, заглядевшийся на змею, они без ропота, может быть и не без охоты, дожидались поглощения.

Тяжбы их были несложны, сводились обычно к простой краже или обману, а приговоры Самсона – к палкам и пеням. Об одном случае, однако, сохранилось предание.

В Гимзо, на самой границе, где ханаанейское население было крупнее, потому что здесь селились иногда беженцы с филистимского побережья, была застарелая ссора между двумя соседями. Были это зажиточные люди, а потому их стычки волновали одноплеменников: туземцы охотно и грубо ругались между собою, но драк не любили. К Самсону пришло посольство просить, чтобы он помирил врагов. Враги оказались оба рослые, крепкие, без обычной тупости в глазах – может быть, с отдаленной примесью филистимского налета в крови.

– Жалуйтесь по очереди, – велел им Самсон.

Жалоб у них друг на друга было много, но все мелочи – Самсону стало скучно.

– Часто они дерутся? – спросил он у свидетелей.

– Чуть ли не каждый день приходится их разнимать, – ответили те.

– Отойдите в сторону, – сказал он свидетелям. Те расступились направо и налево; враги остались посередине. Самсон вдруг закричал: – Бей его!

Каждый из двоих принял этот приказ на свой счет; они замолотили кулаками, лягали друг друга, катались по земле, вцепившись один другому в бороду, а Самсон их по очереди подстрекал. Постепенно увлеклись и туземцы и тоже начали подбодрять то одного, то другого. Под конец оба выбились из сил и поплелись домой, то и дело опираясь друг на друга.

– Теперь будет у вас покой, – сказал Самсон. – Вся беда в том, что вы их разнимали. Всегда надо людям дать додраться.

Только одна группа туземцев не пришла к Самсону и вообще держалась особняком и от данитов, и от ханаанеян. В Хересе, у развалин храма, где когда-то вымершее племя поклонялось солнцу, жили в землянках аморреи. Высокие, с тонкими чертами лица, они промышляли огородничеством и охотой; женились только между собою; говорили мало, но по вечерам пели заунывные рифмованные песни; даниты их считали ворами и волшебниками, но избегали с ними ссориться, боясь неизвестно чего…

Настоящую племенную ненависть Самсон нашел только в Эштаоле. Здесь, в особом селении за городской стеною, жили переселенцы из колена Иуды, и каждый год их становилось больше. Даниты их терпеть не могли. Иудеи жили замкнуто, никого не обижали; между собою вечно о чем-то спорили и бранились; но у них были свои старосты, которых они слушались беспрекословно; и когда умирал староста, ходили судиться к его сыну. Занимались они больше всего торговлей, а женщины ткали шерсть на продажу – и шерсть получали из Иудеи, обходя местных овцеводов. И опять услышал Самсон от данитов то же бранное слово: «саранча»…

Месяц это продолжалось; и каждую ночь перед сном он думал и тосковал о Семадар.

* * *

Пытки Самсон почти никогда не применял – не приходилось: вид его и слава о его силе сами по себе достаточно пугали упиравшихся. Кары его были жестоки, и трех человек он велел побить камнями.

Когда он кончал обход, влиятельные люди повсюду были им в общем недовольны. Он судил не по обычаю; и сам, будучи молод, обычая не знал, и со стариками не хотел советоваться. Он слышал об этом недовольстве; и, вернувшись в Цору, сказал:

– Я к ним больше не пойду; если я им нужен, пусть приводят своих воров и спорщиков сюда, к воротам Цоры.

Впоследствии – хотя не сразу – так оно и было. Не проходило месяца, чтобы к воротам Цоры не приводили издалека связанного преступника или не приходили с толпою пыльных свидетелей истец и ответчик; и Самсон их судил по законам своей дикой мудрости и учил Дана суровой жизни волка среди волков.

Но до того еще много произошло других событий.