Читать книгу Есть только миг… Необыкновенные приключения американца в Туркестане - Владимир Фетисов - Страница 2

Часть первая. Безумная гонка

Стоял ясный солнечный день 7 апреля 1873 года. Над степью, что широко раскинулась на многие сотни километров кружил стервятник, высматривая мертвечину. Но её не было. Лишь какая-то длинная повозка с живыми людьми медленно, словно улитка, пробиралась, увязая в грязи. Человек пять ямщиков-киргизов кто на лошадях, кто по пояс в воде, кряхтя и выкрикивая ругательства толкали колёса, вязнущие в грязи. Не найдя для себя ничего заслуживающего внимания, стервятник отправился дальше, к далёкой едва заметной полоске воды, называемой людьми рекой Сыр-Дарья.

В повозке, называемой тарантасом, сидели двое путешественников. Оба были американцами. Юджин Скайлер, состоявший «charge d’affairea» (поверенный при делах) при посольстве Соединенных Штатов в Петербурге и военный корреспондент газеты «Нью Йорк Геральд» Януарий Мак-Гахан.

Через некоторое время их пути разойдутся. Юджин отправится в Ташкент, Самарканд, Бухару и Коканд, став первым американцем, посетившим новые русские владения в Средней Азии.

После возвращения на родину он сделает конфиденциальный доклад в Государственном департаменте США, в котором отметит благотворное влияние России в этом регионе: «В целом, присутствие России в Средней Азии выгодно не только для её жителей, но и для всего мира. Так же, безусловно, это и в наших интересах, так как оно действует как противовес английскому господству в Азии». Вскоре дипломат и путешественник выпустит двухтомник о своём путешествии по Туркестану, где также благоприятно отзовётся о политике России в этом крае: «Несмотря на многие недостатки, которые могут быть найдены в управление страной, русское управление в целом полезно для туземцев, поэтому было бы вопиющей несправедливостью лишить местных жителей русской защиты и оставить их на произвол анархии и бесконтрольной власти местных фанатичных деспотов». Впоследствии Юджин Скайлер, настоящее имя которого Евгений Шулер, дослужится до должности Генерального консула США в Константинополе.

Но, вернёмся ко второму путешественнику, именно он является героем нашего повествования. Цель Мак-Гахана была совершенно иной. Он пытался догнать отряд генерала К. П. фон Кауфмана, отправившийся на покорение Хивы.

Кем же был этот человек, бесстрашно пустившийся в столь опасное путешествие.

Януарий Алоизий Мак-Гахан представлял собой яркий образец типичного американца «self-made», то есть сделавший себя сам. Родился будущий титан военной журналистики 12 июня1844 года недалеко от города Пежон Руст Ридж в штате Огайо, в семье ветерана британского флота ирландского происхождения Джеймса Мак-Гахана и Истер Демпси. Ранняя смерть отца (мальчику было всего семь лет) заставила его уже в раннем возрасте искать работу на соседних фермах, чтобы помогать семье. Когда Януарию исполняется семнадцать лет он перебирается в город Хантингтон в штате Индиана, где учится и одновременно подрабатывает продавцом, бухгалтером, а затем учителем в школе. Но тихая провинциальная жизнь совершенно не устраивала деятельного, полного энергии молодого человека: в 1864 году он находит работу в железнодорожной компании «Юнион Пассифик» и переезжает в Сент-Луис. Здесь юноша обнаруживает в себе талант репортёра и начинает подрабатывать в местной газете. Благодаря многочисленным репортажам и встречам с известными людьми Мак-Гахан становится пионером нового жанра в журналистике – интервью. Во время одного из них он знакомится с героем Гражданской войны, своим земляком, генералом Филом Шериданом. Это определило дальнейшую судьбу 22-летнего Януария. Именно генерал Шеридан подал мысль жаждущему приключений молодому человеку «двигаться далеко на Восток», в Европу. Последовав совету старшего товарища Мак-Гахан, в декабре 1868 года, уезжает во Францию.

За два года жизни в Париже, постоянно выезжая в различные путешествия, Януарий, показал необычную способность к изучению иностранных языков. Скоро он стал свободно разговаривать на пяти языках. В 1870 году Я. А. Мак-Гахан столкнулся с проблемой – закончились деньги, но выдающийся талант и протекция генерала Шеридана помогли ему стать собственным корреспондентом газеты «Нью Йорк Геральд» в Европе.

Начинающий корреспондент становится свидетелем франко-прусской войны 1870 года. Сделанные им репортажи о катастрофическом поражении Франции и интервью с будущими ведущими государственными и общественными деятелями Франции (Гамбеттой, Луи Бланом, Виктором Гюго) сделали его звездой журналистики как в Америке, так и Европе. Известный репортёр и общественный деятель Артур Буллард так писал о своём собрате: «Поведение молодого американца на протяжении этих дней опасности, его мужество и такт сделал его знаменитым… Он послал графические и точные письма, которые были скопированы газетами многих стран».

В 1871 году, после его корреспонденций о Парижской коммуне, Мак-Гахан был арестован французскими властями и только дипломатическое вмешательство США спасло его от трагической участи. Выпутавшись из этой передряги Януарий отправляется в Санкт-Петербург собственным корреспондентом всё той же «Нью Йорк Геральд». Приехав в Россию, он достаточно быстро овладел русским языком и обзавелся широким кругом знакомств среди представителей русской аристократии. В Петербурге он встречает Варвару Николаевну Елагину из старинного дворянского рода, и в 1873 году женится на ней. Ещё не закончился медовый месяц, когда Мак-Гахан узнаёт, что русская армия собирается совершить поход на Хивинское ханство. Мечтая сделать репортаж об этом событии американский журналист без разрешения русских властей, на свой страх и риск, отправляется догонять отряды генерала Кауфмана.

Именно в начале этой погони мы застали Мак-Гахана, сидящим в тарантасе посреди среднеазиатской степи, наблюдающим за выбивающимися из сил лошадьми и попытками ямщиков вытащить застрявшую повозку.

Транспортное средство, в котором находились американцы, представляло собой чисто русское изобретение, приспособленное специально для дальних поездок. Кроме редкой прочности оно обладало ещё одним весьма полезным качеством – колёса можно было заменить на полозья и использовать его зимой.

В этот раз тарантас застрял крепко. После долгих и напрасных усилий решили послать в ближайший населённый пункт за лошадьми. Им оказался город Казалинск, находящейся в часе верховой езды от застрявших путешественников. Вскоре помощь подоспела, и через короткое время Мак-Гахан с товарищем уже въезжали в город стоящий на берегу древнего Яксарта, как в незапамятные времена называли Сыр-Дарью.

Устроившись в лучшей гостинице и попарившись в русской бане, путешественники отправились осматривать город. Глядя на открывающиеся виды Мак-Гахан отметил, что, несмотря на широкие улицы, этот город принадлежал уже Средней Азии. Низкие дома с плоскими крышами, без окон и почти без дверей, ряды навьюченных верблюдов, базар с его рядом лепящихся друг к другу маленьких лавок, где длиннобородые торговцы, в ярких халатах, величественно восседали посреди своих диковинных товаров, неспешно потягивая чай. Все это ясно говорило путешественникам, что они уже вступили в сказочные страны Востока.

Но времени любоваться красотами города не было. Военному корреспонденту чрезвычайно важно было узнать что-нибудь о Хивинской экспедиции. Последние известия о ней Мак-Гахан получил ещё, выезжая из Оренбурга, но с тех пор вполне возможно Хива уже была занята. Выезжая из Петербурга, журналист надеялся застать в Казалинске отряд под началом Великого Князя Николая Константиновича, который должен был выступить отсюда. Не получилось. Отряд уже давно был на пути в Хиву. Для получения хоть каких-то сведений американец отправился к коменданту крепости, полковнику Козыреву, и был принят весьма радушно. Уже в годах, чрезвычайно добродушный и гостеприимный комендант пригласил американца на обед, за котором рассказал, всё что ему было известно о Хивинской экспедиции.

К этому времени русские отряды, наступающие с трёх сторон – от Ташкента, Оренбурга и Красноводска – далеко продвинулись вперёд. Казалинский отряд, 25 марта прибыл в Яны-Дарью, где им была заложена Благовещенская крепость и, по последним сведениям, уже достиг колодцев в горах Букан-Тау в 150 километрах от Аму-Дарьи, дожидаясь там прибытия главнокомандующего Кауфмана. Тогда же оренбургские казаки под командованием генерала Верёвкина переправились через Эмбу и подвигались к югу. Первого мая отряд предполагал достигнуть южных берегов Аральскаго моря, где к нему должно было присоединиться подразделение полковника Ломакина идущее от Киндерлинской бухты, у северо-восточных берегов Каспийского моря.

Сведения были десятидневной давности и возможно отряды уже соединились. Для Мак-Гахана эти новости были неутешительны, поскольку к этому времени он рассчитывал уже догнать русские войска.

Комендант Козырев также рассказал, что в Казалинск три недели назад прибыл посол хана Хивинского Бей-Муртаза-Ходжа-Абасходжин, со свитой из 25 человек, письмом от хана к генералу Кауфману и с русскими пленными. Говорили, что хан предписал послу соглашаться на все условия какие бы Кауфман ни предложил, лишь бы предотвратить захват Хивы.

Взвесив все обстоятельства, Мак-Гахан решил попытаться пробраться чрез Кызыл-Кумы по следам Казалинского отряда, рассчитывая добраться до Оксуса (Аму-Дарья) за семь – восемь дней, успев до того, как генерал Кауфман совершит переправу.

Затея была чрезвычайно опасной и практически неосуществимой. Необходимо было преодолеть несколько сот километров безводной пустыни, постоянно подвергаясь опасности быть захваченным разбойниками, рыскающими в этих местах.

Но ничто не могло остановить бесстрашного корреспондента. Он стал искать проводника и хороших лошадей, но неожиданно к американским путешественникам явился военный комендант города капитан А. В. Верещагин (младший брат известного художника) и объявил обескураженному корреспонденту, что без разрешения генерал-губернатора он не может взять на себя ответственность позволить тому пуститься в столь опасную авантюру. А так как никто не знал где сейчас находится генерал Кауфман и на письменное с ним сообщение потребовались бы недели, то решение капитана Верещагина оказалось непреодолимым препятствием для планов американца. Верещагин предложил тому переправить с нарочным письма генералу Кауфману, что и было сделано. Забегая вперёд следует сказать, что Кауфман, стоявший тогда на Катта-Кургане, как только получил письмо американского журналиста немедленно с курьером выслал ему приглашение ехать в Хиву, приложив карту и подробное описание маршрута.

Оставалось одно, отправиться в форт Перовский (ныне Кызылорда, Казахстан) где возможно удастся договориться с более покладистым начальником. Уложив багаж в телегу и заняв свои места в тарантасе, путешественники вновь оказались на скучном почтовом тракте.

Четыре дня занял путь до форта и всё это время Мак-Гахан провёл в невыносимом беспокойстве.

«Если генерал Кауфман действительно уже так далеко продвинулся, придется сильно поспешить, чтобы нагнать его до вступления войск в Хиву, а я тут тащусь черепашьим шагом по почтовой дороге и даже не знаю позволят ли мне ехать дальше», – стучали тревожные мысли в голове американца.

Ночью въехали в ворота Перовского, и найдя единственную гостиницу застали ее целиком занятую семейством какого-то русского офицера. Комнату путешественникам всё же нашли. Маленькую, грязную и без всякой мебели. Но делать нечего, расстелив свои матрасы путники, утомлённые долгой дорогой, моментально уснули.

Утром следующего дня Мак-Гахан послал своего переводчика Акмаматова – сопровождавшего американца с самого начала путешествия – на поиски проводника и лошадей. Сам журналист вместе со своим товарищем Юджином Скайлером весь день провёл, осматривая город. Перовский мало чем отличался от Казалинска, те же маленькие, лепящиеся друг к другу лавки и базар, те же яркие костюмы на местных жителях, такая же миниатюрная крепость с выглядывающими из-за стен орудиями и та же широкая река.

До того как стать Перовским город назывался Ак-Мечеть. Именно здесь состоялось первое серьёзное сражение русских с кокандцами. Городом в то время правил, уроженец Пскента, отважный и искусный воин Якуб-Бек. Однако после нескольких дней осады крепость была взята отрядом под командованием военного губернатора Оренбурга В. А. Перовского. Якуб-бек бежал, и впоследствии стал правителем Кашгара.

Тем временем был найден проводник. Им оказался весьма толковый и знающий каракалпак по фамилии Мустров. Осталось добыть разрешение местного начальства. Скрепя сердце и с тревогой в душе Мак-Гахан отправился к коменданту города полковнику Родионову. Волнения оказались напрасны, Родионов, в отличие от Верещагина, не только не воспротивился отъезду американца, но немедленно выдал проводнику паспорт, дал разрешение на выезд и оказал всю необходимую помощь.

В Перовском пути американцев разошлись. Скайлер отправился в Бухару. Мак-Гахан, купив шесть лошадей и наняв ещё одного местного жителя-киргиза для ухода за ними, погрузив необходимый багаж, ясным апрельским днём поднялся на паром, чтобы переправиться на другую сторону.

Постепенно берег с крепостью и маленьким городком стал медленно отступать, подергиваясь туманом. Впереди лежала неизвестность, но единственным стремлением журналиста было как можно скорее выбраться из окрестностей города – вдруг полковник Родионов передумает и пошлет за ним погоню. После переправы Мак-Гахан предполагал идти берегом Яны-Дарьи – маленькой речки, вытекающей из Сыр-Дарьи и извивающейся по пескам в юго-западном направлении – до ключей Иркибая. Там, как стало известно Януарию, Великим Князем Николаем Константиновичем была заложена крепость. Оттуда Мак-Гахан намеревался идти по следам русского отряда пока его не настигнет. Весь день путешественники шли по песчаной долине, покрытой жесткой высокой травой.

Иногда встречались конные киргизы (так тогда называли казахов) вооружённые старыми фитильными ружьями, перекинутыми через плечо. Они с любопытством осматривали необычно одетого американца. Акмаматов и Мустров при каждой такой встрече не упускали случая, чтобы остановиться поболтать и дать каждому проезжему полный отчет: откуда приехал этот странный человек и по какому делу направляется.

К вечеру въехали в густую чащу терновника. Проложенная здесь тропинка вывела путешественников на лужайку, покрытую густым ковром зеленой травы. С трех сторон окружённая густой чащей, на четвертой она спускалась к берегу широкой реки, оказавшейся к величайшему изумлению американца опять Сыр-Дарьей, делавшей в этом месте широкий поворот. Посреди лужайки стоял небольшой киргизский аул, состоящий из пяти кибиток. Киргизы были кочевниками и аулы постоянно меняли своё расположение.

Путешественники подъехали к самой большой кибитке из которой тотчас вышел хозяин, приветствуя гостей неизменным «Салам». Как оказалось, он был старым знакомым Мустрова, с которым дружески поздоровался. Порасспросив проводника киргиз знаком показал американцу слезть с лошади и пригласил в своё жилище. Пол кибитки был устлан коврами и кипой ярких одеял и Мак-Гахан, по приглашению хозяина, с удовольствие устроился на них со всем комфортом.

Расположился, впрочем, он с некоторой опаской, поскольку впервые с начала путешествия очутился один среди киргизов, без охраны и покровительства русских властей.

Как рассказывали Януарию, народ этот имел репутацию разбойников и грабителей, а при американце было достаточно денег и вещей чтобы представлять собой богатую добычу. У Мак-Гахана, как он позднее вспоминал, было две линии поведения: или с боем пробивать себе путь, или же положиться на великодушие и гостеприимство киргизов. Американец выбрал второе.

Войдя в палатку, он снял свою винтовку и вручил ее хозяину вместе с поясом и револьвером, а сам разлегся на мягких одеялах, оценив после треволнений последних дней настоящей покой. Посредине кибитки горел костёр и дым синими клубами поднимался и уходил через отверстие наверху. Хозяин, убрав оружие гостя вышел посмотреть как управились с лошадьми путников, оставив гостя на попечении двух широкоскулых женщин, бросающих на Мак-Гахана любопытные взгляды.

Вскоре в палатку вошёл Акмаматов и предложил Януарию отправиться на ближайший пруд, куда спустилась стая диких уток. Поспешно схватив ружье, американец выбежал за ним и действительно застал огромное количество дичи. Охота была удачной и через некоторое время на поясе Мак-Гахана висело пять подстреленных уток.

Добыча американца произвела большое впечатление. Фитильные ружья киргизов точностью не отличались. Редко, когда удавалось подстрелить одну утку, а пять за один раз показалось им почти богатырским подвигом. Уток зажарили, и Мак-Гахан пригласил хозяина и его соплеменников принять участие в ужине.

Едва на следующее утро поднялось солнце как путешественники были уже в седле, продолжив путь на юго-запад. Дороги как таковой не было и приходилось идти прямо вперед то высокими тростниками, то пологими песчаными холмами, поросшими терновником, затем опять голой степью, где лишь изредка попадалась жесткая, колючая трава.

Около десяти часов подъехали к аулу, состоящему из четырех кибиток, где и остановились чтобы позавтракать. Аул стоял в маленькой терновой чаще, огораживающей его со всех сторон и оказался очень бедным. Войлок, покрывавший кибитки, был старый и весь изодранный, внутри не было ни ярких ковров, ни мягких одеял.

Позавтракав отправились дальше, и через полчаса подъехали к Яны-Дарье. Дальнейший путь лежал вдоль этой небольшой речки.

К вечеру подъехали к киргизскому кладбищу, состоящему из нескольких глиняных гробниц и высокой пустой башни с лестницей внутри. Возле неё находился колодец, вода которого была тёплой и пахла гнилой соломой. Однако, делать было нечего: утолили жажду, напоили лошадей и отправились дальше.

Так пробираясь от аула к аулу, а иногда ночуя в чистом поле, путешественники постепенно приближались к своей цели.

В один из дней приметили в двух километрах какого-то всадника. Мустров галопом направился в его сторону, рассчитывая найти там колодец. Перебросившись несколькими словами с этим человеком, он подал знак остальным. Достигнув места Мак-Гахан увидел уже не одного, а четверых наездников, которые приняли путешественников весьма радушно, предложив только что заваренный чай. Как выяснилось это были своего рода квартирьеры, выбирающие место привала для шедшего следом аула.

Как узнал Мак-Гахан все работы при уходе с кочевья: разборка кибиток, погрузка их со всею домашней утварью на верблюдов, гонка скота и тому подобное, всегда возлагаются на женщин и детей, тогда как мужчины садятся на коней и скачут вперед на поиски места нового привала. Эта территория была ими выбрана из-за находившегося недалеко маленького озера и травы, растущей по его берегам.

Вскоре показался и весь аул. Длинной нитью растянулись верблюды с женщинами и детьми, за ними шли стада овец. Верблюдов заставили стать на колена, потянув веревки, обвязанные вокруг их морд; женщины сошли на землю и немедленно принялись за установку кибиток и разборку домашней утвари.

Старейшина аула, узнав о чужеземном путешественнике приказал поставить маленькую кибитку для Мак-Гахана, и после её установки со всей восточной вежливостью отвёл туда гостя. Януарий пригласил радушного хозяина разделить с ним трапезу, на что тот с радостью согласился. Откинувшись на мягких одеялах и подушках, американец приказал своим людям зажарить фазана, которого он подстрелил утром, а сам стал поджидать старейшину. Какого же было удивление Януария, когда через короткое время тот явился с настоящим русским самоваром, который кипел и пыхтел самым аппетитным образом.

Позже Мак-Гахан запишет: «Все это, вместе с отведенною мне прекрасно убранною кибиткой, приютом от палящих лучей полуденного солнца – все это, говорю я, было проявлением такого искреннего гостеприимства и доброты которые трудно и встретить где бы то ни было кроме пустыни».

Со своей стороны, Мак-Гахан выставил все что имелось у него съестного: мясной экстракт Либиха (бульонные кубики), страсбургский пирог, который чрезвычайно понравился сотрапезнику, и множество сухих фруктов – персиков, абрикосов и изюма. Шоколад настолько восхитил старейшину, что он послал по куску своей жене и дочерям. В конце обеда Януарий вскипятил молока и накрошил туда сухарей. Это незатейливое блюдо понравилось киргизу более всего.

Киргизский (казахский) кочевой аул. Фото 19 века

Затем американец предложил старейшине сигар. Тот вначале отказался, очевидно, не поняв, что это такое, но увидев, что гость закурил одну из них, тотчас передумал и последовал примеру американца с большим наслаждением. При этом он показал свои папиросы и трубку, сказав, что курить научился у русских. Завязалась беседа, во время которой журналист узнал чрезвычайно много полезного для своих будущих репортажей. В частности, что зовут старейшину Довлат, и он управляет под властью русских двумя тысячами кибиток. Каждая из них обязана платить ежегодный налог в три рубля. На вопрос американца довольны ли они русским управлением, тот отвечал, что довольны; но затем погрустнел, сказав, что очень часто приходится платить также подати и хану Хивинскому, считающего всех киргизов, кочующих между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей своими подданными. Мак-Гахан, постарался утешить хозяина, заметив, что когда русские покорят хана, то положат конец такому положению дел. Но старейшина только покачал головой, словно не особенно радуясь такому исходу. Вероятно, ему не очень была приятна перспектива, что последняя твердыня его веры будет покорена христианской властью.

На следующий день, проснувшись, Януарий нашёл лошадей уже оседланными и готовыми к отъезду. Наскоро выпив стакан чая, путешественники вскочили на лошадей и продолжили свой путь. В качестве подарка Мак-Гахан оставил Довлату с полдюжины сигар и несколько плиток шоколада.

В следующем ауле куда добрались путники, журналист услышал историю достойную пера Шекспира.

В большой кибитке куда провели американского гостя, к нему по знаку хозяина подошли две молоденькие девушки, как оказалось его сёстры. Они приблизились к Януарию с потупленными глазами и приветствовали его, каждая по очереди, взяв руку гостя в свои и приложив с «тихою скромностью, которая была положительно очаровательна» к своему сердцу. Сделано это было с такою простой, природной грацией, сопровождалось таким застенчивым взглядом темных глаз, что американцу показалось в эту минуту что лиц, красивее и интереснее он еще не встречал. Как после отметил Мак-Гахан, киргизские женщины таким образом приветствуют своих мужей, братьев, отцов, возлюбленных, а также и гостей. Одеты девушки были в красные шелковые халаты с пестрым шитьём по швам и на рукавах, со множеством больших серебряных, тонких как пластинки, пуговиц. Из-под халата, застегнутого у шеи коралловой брошью, виднелась светлая шелковая рубашка, доходящая до колен. Белые шаровары из такого же шелка и красные сапожки дополняли этот несложный, но весьма нарядный костюм.

Вручив хозяину свою винтовку и револьвер, Януарий расположился на разостланных перед костром одеялах. Тем временем над огнём поставили чугунный котел с водой в который стали забрасывать большие куски баранины. После часовой варки похлёбка была вылита в большой деревянный таз. Расположившись вокруг него приступили к трапезе. Предоставим слово самому Мак-Гахану: «Мне также дали деревянную ложку и пригласили подсесть к еде вместе с другими. Кушанье это, весьма вкусное, оказалось чем-то в роде супа из баранины, заправленного пшеничною мукой. Мы все ели из одной чашки самым приятельским образом, но к несчастию супа не достало, а мне как нарочно в этот день не попадалось ни уток, ни фазанов. Молока, зато, оказалось вдоволь; я приказал его накипятить и накрошил туда сухарей. Друзья мои киргизы вероятно никогда еще до тех пор не отведывали подобного блюда, потому что оно их привело в положительный восторг, а к концу ужина, заключенного шоколадом и кишмишем, все мы были в самом веселом и общительном расположении духа, вполне забывая об окружающей нас пустыни. Девушки все время держались в стороне, и мне стоило больших трудов добиться чтоб они подсели есть с нами».

После обеда Мак-Гахан услышал рассказ, из которого вынес суждение, что природа человеческая везде одинакова, и что любовь также самовластно царит в Туркестанских степях, как и во всём цивилизованном мире. Юноша Пулат был сговорен с самой красивой девушкой Туглукского аула по имени Муна Аим. Отцу невесты был уплачен калым и назначен день свадьбы. Но за несколько дней до неё Пулат умер, и девушка стала опять свободна. Тут появляется Сулук, брат покойного, и требует Муну Аим себе в жены (существовал такой обычай среди некоторых народов Средней Азии). Таким способом он хотел получить обратно собственность брата, которая была дана в приданое. Отец Муна Аим согласился отдать дочь за Сулука, но сама она наотрез отказалась. Рассердившись отец выгнал дочь и она, взяв своего верблюда, овец, коз и всё имущество ушла от него. Девушка купила себе маленькую кибитку и поселилась в ней одна.

Когда аул трогался с места, она шла со всеми и ставила свою кибитку неподалеку от других. Тогда все старухи на нее ополчились: «Что это делается с Муна Аим?» говорили они. «Она не хочет идти к своему мужу, и живет одна, как бродяга. Пойдемте, уговорим ее». Они отправились к ней, исцарапали ей лицо, драли ее за волосы; но она только плакала, ломала руки, но к Сулуку не шла. Каждый день старухи приходили к её кибитке и ругались. Но всё было тщетно: ничто не могло сломить девушку. Потеряв терпение Сулук, с тремя товарищами ночью ворвался в кибитку Муны Аим чтобы забрать её силой. Но девушка защищалась так, что четверо мужчин не могли с нею сладить. Она схватилась за дверной косяк и держалась так крепко, что они были вынуждены перебить ей пальцы, чтобы оторвать от двери. Когда разъяренные мужчины выволокли, наконец, непокорную из кибитки, на девушке почти не осталось одежды и все тело было окровавлено, но она кусалась и царапалась как дикая кошка. Сулук, вскочив на лошадь, схватил её за волосы и стал волочить за собой пока девушка не потеряла сознание, тогда он ускакал, оставив её на земле, в разодранной одежде и едва живой.

– Да отчего же она не хотела за него выйти? – спросил американец.

– Потому что любила Азима.

– А где же он был?

– Он принадлежал к другому аулу. Она, видите ли, никогда не любила своего нареченного

жениха, а выходила за него единственно по приказанию отца.

– Чем же всё кончилось?

– А услыхал об этом Ярым Падишах (так называли К. П. фон Кауфмана), прислал казаков,

которые и захватили Сулука.

– Что же с ним сделали?

– Не знаю. Говорят, угнали так далеко что ему никогда назад не вернуться.

– А девушка умерла?

– Нет, выздоровела; а как вернулась на зимнюю стоянку, то свиделась со старым своим возлюбленным и вышла за него замуж.

– А старухи уже не вмешивались?

– Нет, боялись Ярым Падишаха.

Мак-Гахан позже поинтересовался у генерала Кауфмана было ли это на самом деле. И Константин Петрович подтвердил, добавив, что Сулук был сослан в Сибирь.

На следующее утро не без сожаления Януарий распрощался с хозяином и его хорошенькими сёстрами, оставив в подарок брату карманный нож, а девушкам по паре серег.

Здесь мы вновь дадим слово американскому путешественнику: «Я не могу здесь не заметить, что все время моего пребывания с киргизами оставило по себе самое приятное воспоминание. Они все, без исключения, были добры ко мне, гостеприимны и честны. Я провел среди них целый месяц, путешествовал с ними, ел с ними и спал в их кибитках; со мной все это время были деньги, лошади, оружие и вещи, которые могли прельщать их как богатая добыча. А между тем, я от них ничего кроме хорошего не видал; не только не пропало у меня во все время ни малейшей безделицы, но не раз случалось, что за мной скакал киргиз пять-шесть верст в вдогонку, чтобы возвратить что-нибудь мною забытое».

Через некоторое время, наполненная скудной жизнью степь, осталась за спиной. Начинался самый тяжёлый участок пути – безжизненные пески Кызыл-Кумов.

Караван в пустыне. Фотография из «Туркестанского альбома», часть этнографическая

Весь день путешественники продолжали ехать песчаными холмами, на которых почти не попадалось растительности. Не было видно и каких-либо следов людей и животных. Ворон, свивший себе гнездо на самой вершине оголенного дерева, был единственным представителем живых существ в этих местах.

Он встретил путников неприязненным хриплым карканьем, словно хотел предупредить о чём-то. Вероятно, о том, что отряд Мак-Гахана сбился с пути. Взглянув на компас Януарий понял, что они идут в обратную сторону от своей цели. Несколько часов последовавших за этим открытием оказались для путешественников самыми тяжелыми со времени вступления в пустыню. Они блуждали, не зная где искать дорогу, всё более и более теряя надежду. В довершение к этой неприятности, оказалось, что захватили с собой мало воды, и после дневного перехода по пустыне все изнемогали от жажды.

Вот как вспоминает этот эпизод Мак-Гахан: «Горло мне жгло как огнем, голова горела, воспаленные глаза блуждали по сторонам. Я серьёзно стал бояться, чтоб у меня не сделалось воспаление в мозгу. На целые мили кругом пустыня была покрыта сухим песком. Если не найдем дороги, то неизвестно, когда придется напасть на колодезь, а перспектива пробыть еще сутки или даже хоть одну ночь без воды сводила меня с ума». Наконец, когда солнце уже почти зашло за горизонт дорога была найдена. Она шла от Казалинска на Иркибай, и именно этим путём прошёл отряд Великого Князя. К счастью, было найдено и мелкое озеро, больше похожее на мутную лужу. Вода была с изрядной примесью грязи, но всё же это была вода.

Заночевали тут же, рядом с водоёмом, но уже в три часа утра поднялись, чтобы выехать по прохладе.

Через несколько часов увидели вдали двух человек. Слава богу, это оказались русские солдаты. Форт был неподалеку. Путники пришпорили коней и выехав из зарослей саксаула увидели земляной вал, перед которым собралась группа солдат и офицеров, наблюдающих за приближением маленького отряда.

Укрепление Благовещенск (Иркибай). Художник Г. Бролинг. Журнал «Всемирная иллюстрация».

СПб, 1873

– Что вас так долго задержало? – был первый вопрос, который задал Мак-Гахану один из офицеров.

– Да я, кажется, недолго ехал – отвечал удивлённый американец – всего четыре с половиной дня.

– Четыре с половиной дня? – воскликнул офицер – Да вы выехали из Казалинска целых тринадцать дней тому назад.

– Это так, но ведь я четыре дня был в форте Перовском.

– В Перовском?

– Да, я выехал оттуда только четыре дня тому назад.

– Да разве вы шли не с хивинским посланником и это не ваш караван? – спросил офицер, указывая за спину Мак-Гахана.

Януарий оглянулся. С той стороны, откуда они только что приехали, медленно подходила длинная вереница верблюдов.

– Да кто же вы такой, наконец? Очевидно, вы не из этого каравана.

– Я американский корреспондент и пытаюсь догнать армию генерала Кауфмана.

– Что? Удивительнее этого я ничего в жизни не слыхивал. Ушам своим не верю. Надеюсь, что бумаги ваши в порядке, а пока слезайте-ка с лошади, вы, должно быть, чертовски устали.

Через несколько минут была разбита палатка, куда американец и был препровождён всё тем же офицером, который оказался капитаном Гизингом, комендантом крепости.

И как позднее напишет Мак-Гахан: «Во все короткое время моего с ним знакомства относился он ко мне с такою добротой и радушием которые трудно было бы когда-нибудь забыть».

После обеда и осмотра крепости, заложенной Великим Князем, Мак-Гахан отправился знакомиться с хивинским посланником, лагерь которого расположился за стенами форта. Караван Бей-Муртаза-Ходжа-Абасходжи состоял из тридцати верблюдов, перевозивших провиант и багаж. По среднеазиатским меркам посол считался весьма важной особой. Величие, впрочем, имело здесь и некоторый минус. Чтобы соответствовать статусу, он продвигался медленно, неспешным шагом, чтобы показать русскому генералу, что не слишком торопится начинать переговоры. Эта неспешность привела к тому, что он нагнал Кауфмана лишь через несколько дней после падения Хивы и вопрос о переговорах отпал сам собой.

В крепости никто ничего не знал ни о Кауфмане, ни о Казалинском отряде, вышедшим отсюда две недели назад и Мак-Гахан решил выехать на следующее утро и идти по следу Великого Князя. Комендант не возражал, только предупредил, что путь этот очень опасный, и посоветовал ехать за хивинским посланником, которого сопровождал конвой из 25-ти казаков. Но американец спешил, и к совету не прислушался.

Выехать рано утром не удалось. Гизинг настоял, чтобы американец позавтракал с ним. Только к полудню, пожав руки всем офицерам и получив от коменданта несколько рекомендательных писем Мак-Гахан продолжил своё путешествие.

Cразу за фортом началась самая опасная часть пустыни. Речки, ручьи, маленькие озёра, часто встречающиеся колодцы остались за спиной путешественников, но окружающий пейзаж всё ещё радовал глаз. Вокруг раскинулись небольшие возвышенности, покрытые роскошной темно-зелёной травой, напомнившие Януарию покровы американских долин. Но красота была обманчивой. Под холмами покрытыми изумрудной зеленью скрывался сыпучий песок, где обитали скорпионы, тарантулы, огромные ящерицы – вараны – достигающие до двух метров в длину, черепахи и змеи. Кое-где попадались гниющие трупы верблюдов. Горе путешественнику, заблудившемуся в этом песчаном океане – без проводника и без воды его ждёт мучительная смерть.

До первых колодцев Кизил-Как оставалось почти сто километров безводья, а у путешественников в запасе имелось лишь два турсука (кожаный мешок) воды на пять человек и восемь лошадей. Красное солнце медленно, точно нехотя, опускалось к закату и затем разом исчезло за горизонтом. Вечерние тени сгустились, пустыня погрузилась в ночной мрак, но вскоре осветилась бледным, неверным светом восходящей луны. Проехали мимо погружённых в тишину кибиток, тлевших костров и уснувших верблюдов хивинского посланника, который по-видимому давно здесь остановился. Устроился неподалёку на ночлег и отряд Мак-Гахана. Спали недолго, уже через три часа путь был продолжен. К полудню солнце, от которого некуда было спрятаться, достигло зенита, песок обжигал как раскалённая лава и лошади еле-еле плелись, понурив головы. Миражи озёр, появляющиеся вдали сводили путников с ума, и когда наконец к вечеру они подъехали к вожделенным колодцам, лишь в изнеможении бросились на ещё не остывший песок.

Вода – главное богатство в пустыне. В ней выживает только тот, кто знает дорогу к колодцам. Никому не ведомо кем и когда они были вырыты. В далёкие времена войска Тамерлана утоляли из них свою жажду. Прошли века, сменилось сотни поколений, а вода этих колодцев все также чиста и неисчерпаема.

Еще одну ночь пришлось путникам провести на песке, под открытым небом. На следующее утро изменив направление на юго-западное въехали в местность «дикую и печальную». Это была плоская возвышенность, состоящая из песка, покрытого редким кустарником.

С каждым шагом дорога становилась все хуже и хуже. Лошади с трудом пробирались по глубоким песчаным наносам. Одну лошадь, окончательно выбившуюся из сил, пришлось развьючить и оставить в пустыне. Необходимость бросить бедное животное умирать, привело Мак-Гахана к самым мрачным мыслям. Пятнадцать дней он уже был в пути, а все кажется так же далёк от цели. Лошади последние несколько дней питались только тем что им удавалось найти в пустыне. «Возможно и нам суждено будет пасть от изнеможения» – всё чаще думал Януарий.

Наконец выехали на вершину восточного склона горного хребта, с которой открылась низкая бесплодная равнина, а за ней, синим туманом виднелись горы Урта-Тау. По словам проводника, до них было ещё около 60 километров.

Путешественники стали медленно спускаться по обрывистому склону. Копыта лошадей скользили и выворачивали большие глыбы песчаника, которые скатывались вниз миниатюрными лавинами. Спуск занял полчаса и вновь впереди томительная пустыня, покрытая уже не песком, а пылью, где не растёт ничего. Несмотря на спустившуюся ночь отряд продолжал двигаться вперёд, в надежде набрести наконец на место где росло хотя бы что-то пригодное для корма лошадей, но все тщетно. Наконец выбившись из сил, путники остановились и заварили чай из последней бутылки воды.

Когда рассвело, о счастье, был найден колодец с чистой водой, а еще через полчаса выехали на вершину Урта-Тау. Величественный издалека, вблизи он оказался низкой цепью небольших гор.

Мустров поднялся на остроконечную вершину и осторожно заглянув за нее дал знак остальным двигаться дальше. Необходимая предосторожность, поскольку в этой местности уже вовсю хозяйничали туркменские отряды, словно стаи волков, кружа вокруг русских войск. Мак-Гахан пришпорил еле плетущуюся лошадь и выехав на возвышенность осмотрел местность в подзорную трубу. Его взору предстала открытая голая пустыня. Сливаясь с горизонтом, она раскинулась на десятки километров к югу. На расстоянии около 15 километров, к своей огромной радости, Януарий увидел куполообразное возвышение, показавшееся ему чудовищной кибиткой, окруженной небольшими палатками. Около них виднелись белые кители солдат и сверкающие на солнце лезвия штыков.

Сомнений не было, он достиг цели – это был отряд генерала Кауфмана.

Измученные, покрытые пылью, ранним утром 4 мая 1873 года, Мак-Гахан и его люди въехали в русское укрепление. За спиной осталось семнадцать суток и почти 1000 километров тяжелейшего пути.

Лагерь Хала-Ата расположился посреди совершенно гладкой равнины, с севера окаймленной низким хребтом гор, которые только что перевалили наши путешественники. Равнина широко раскинулась на огромное пространство к югу и востоку. Куда хватало глаз не было видно никакого признака растительности, лишь один песок, сливающийся на горизонте с медно-желтым небом. «Какое ужасное место. – подумал американец, – Зачем генерал Кауфман выбрал его для стоянки?». Однако удивление Януария прошло, когда он увидел источник чистой, прозрачной воды, текущей довольно большим ручьем. Воды в нём хватило бы для армии в несколько тысяч человек.

На четырёхугольном пространстве лагеря в беспорядке были разбросаны палатки и кибитки всех цветов и размеров. Большое куполовидное строение, которое Мак-Гахан издали принял за громадную кибитку, оказалось земляным холмом, на котором возвышалась каменная сторожевая башня. Она представляла собой угловой бастион укрепления, воздвигнутого генералом Кауфманом. Группы солдат поили лошадей из небольших прудов, образованных бьющими из земли источниками. Множество верблюдов растянулись по пустыне, отыскивая саксаулы и дикую полынь. Пыль, жара и песок – такова была Хала-Ата, какой её увидел американский корреспондент.