Читать книгу Побасёнки. Браво - Владимир Ганзенко - Страница 2

Dramatis Personae:

Шизофреник – молодой человек 35–40 лет.

Н. В. Гоголь, собрание сочинений в шести томах, Москва, 1952 г.

Ф. М. Достоевский, собрание сочинений в десяти томах, Москва, 1957 г.

М. А. Булгаков, «Избранное», Москва, 1982 г.

^{Все диалоги воспроизводятся одним актёром.}

^{Сцена страдает избытком книг. Книги расположены в шкафах и на полу, неаккуратно. Два стула и узкая кровать. На кровати спит Шизофреник.}

ШИЗОФРЕНИК (во сне): – Фёдор Михалыч? Фёдор Михалыч!

^{Шизофреник вскакивает, совершает короткую пробежку. Между репликами всегда происходит некое движение или перемещение актёра.}

ШИЗ Н. В.: – Здравствуйте, здравствуйте, Фёдор Михалыч! Ну, поздравляю, поздравляю! С новым изданием вас, сударь мой! Экий юбилей! От всей души!

ШИЗ Ф. М.: – Что вы, право. Какой там, к шутам, юбилей…

ШИЗ Н. В.: – Ну как же, как же… Полное собрание, десять томов как одна копеечка! А меня забывать начали, забывать… Никому не нужен старик…

ШИЗ Ф. М.: – Так уж и забывать, Николай Васильевич!..

ШИЗ Н. В.: – Забыли, забыли… Всё вас, молодых, издают. Совести нет.

ШИЗ Ф. М.: – Полтораста лет вас печатают, а вы завидовать изволите. Пять лет назад издавали, нечего завидовать!

ШИЗОФРЕНИК: – Нельзя ли потише, господа литераторы! Ночь на дворе. А вам должно быть стыдно, Николай Васильевич, вы постарше будете…

^{Некоторое время на сцене тишина. Шизофреник сидит на стуле с усталым лицом, прикрыв глаза. Потом встаёт, бредёт к кровати, ложится.}

ШИЗ Н. В.: – А что, опять этот тип сегодня не в духе?

ШИЗ Ф. М.: – Спать мы ему мешаем. А хочется поговорить!

ШИЗ Н. В.: – Давайте потихонечку. Вот вы мне скажите, Фёдор Михалыч, – вы психолог известный, так сказать, все тайники души проникли, – отчего люди читают?

ШИЗ Ф. М.: – Что-то я вас недопонял. Как это – отчего? Литератор пишет, а читатель, стало быть, читает. Естественный ход событий.

ШИЗ Н. В.: – Отчего литератор пишет – это можно понять, ему нельзя не писать. А вот взять этого самого читателя: неужто ему занять себя нечем? Поверьте мне, я знаю это дело: писать куда естественнее, чем читать.

ШИЗ Ф. М.: – А вы что, сами-то книжек не читаете?

ШИЗ Н. В.: – Почему же не читаю? Как-то вы обидно спрашиваете…

ШИЗ Ф. М.: – Ну полно, полно. Не дуйтесь. Я к чему спросил: сами читаете, а остальным нельзя, что ли?

ШИЗ Н. В.: – Да пусть себе читают на здоровье… Всякий хлам, Дюмапэра этого… На здоровье! А самим подумать не лучше ли? Что я пишу – так это мои предрассудки, надо бы и свои иметь.

ШИЗ Ф. М.: – М-да… Не ожидал от вас такого нигилизма. Неглупый вроде человек, неплохой писатель… Неужели не понимаете значения своего труда? Это совесть, понимаете? Совесть общества. Потому и читают, что от своей совести никуда не денешься. За то и славят, что самим признаваться не приходится.

ШИЗ Н. В.: – Нет, не так. Рукоплескания не много значат и готовы служить всему наградой: актёр ли постигнет всю тайну души и сердца человека, танцор ли добьётся умения выводить вензеля ногами, фокусник ли – всем им гремит рукоплесканье! Голова ли думает, сердце ли чувствует, звучит ли глубина души, работают ли ноги, или руки перевёртывают стаканы – всё покрывается равными плесками. Но, боже! Сколько проходит ежедневно людей, для которых нет вовсе высокого в мире! Всё, что ни творилось вдохновеньем, для них пустяки и побасёнки; создания Шекспира для них побасёнки, святые движения души – для них побасёнки…

ШИЗ Ф. М.: – Помнится мне, это из ваших сочинений. Как там это… Ага! «Протекли веки, города и народы снеслись и исчезли с лица земли, как дым унеслось всё, что было, – а побасёнки живут и повторяются поныне, и внемлют им мудрые цари, глубокие правители, прекрасный старец и полный благородного стремления юноша…» Весьма точно сказано, Николай Васильевич.

ШИЗ Н. В. (не без гордости): – Вздор, всё вздор. Но, однако же, читают…

ШИЗОФРЕНИК: – С ума с вами сойдешь! И читают, и издают, и памятники им ставят – всё мало! Обязательно надо в душу залезть, всё там перелопатить и наружу вытряхнуть. Ну не всё ли вам равно, господа, отчего вас читают? Радоваться должны! Как дети малые, ей-богу…

^{Шизофреник бросается на кровать и затыкает уши руками.}

^Пауза.

ШИЗ Н. В.: – Экий скверный характер у человека. В разговор встрянет, да ещё и обругает. Спал бы себе.

ШИЗ Ф. М.: – Его можно понять. Всё-таки он из-за нашего брата, писателя, свихнулся…

ШИЗ Н. В.: – А вы говорите – читать! Вот, пожалуйте, – дочитался!

ШИЗ Ф. М.: – Ну, это ещё не пример. Подумаешь, один из миллиона свихнулся.

ШИЗ Н. В.: – Вы ещё молодой, вам должно быть стыдно так говорить! Душа любого человека бесценна, губить душу – великий грех! А вы прямо как Раскольников какой-то рассуждаете… Нехорошо, сударь мой.

ШИЗ Ф. М.: – А сколько нашими с вами трудами душ спасено? Не считали? И не сосчитаете! Да что нашими! А Александр Сергеич? «Глаголом жги сердца людей!» Михал Юрьич, Лев Николаич, Михал Афанасьич…

ШИЗОФРЕНИК: Невозможный какой-то бред. Ну при чём тут Михал Афанасьич? Вы его вообще знать не должны. Вы, между прочим, умерли к тому времени.

ШИЗ Ф. М.: – Эка невидаль – умерли! Человек смертен, а дела живут! А ведь не для того писали, чтобы славы снискать, а потому, что молчать не сумели. Не могли пройти мимо кривды, несправедливости, отчаянья человеческого, сердцем за всех болели…

ШИЗОФРЕНИК: – Надо же, какое бескорыстие! Пожалели, значит, сироток. Благородство фонтаном прёт, идеи гуманизма так и хлещут! Одного почитал – хорошо! Другого – ещё лучше! Непротивление злу насилием, возлюби всех подряд и облобызай, одному помоги, другому посочувствуй, злодея накажи и от награды в кусты спрячься, так, да?

ШИЗ Н. В.: – Что-то я не припомню у себя таких идей. А вы, Фёдор Михалыч?

ШИЗ Ф. М.: – М-м… Было что-то этакое. Но в такие крайности не впадал, да и выражался яснее. Экая у вас каша в голове, молодой человек!

ШИЗОФРЕНИК: – Каша? Каша?! А взгляните-ка на это! (показывает на книги) Пуды откровений, центнеры идей, тонны благих намерений – зудят в голове, перешёптываются, спать не дают в конце концов! Это ж надо было такие горы навалять, чтобы потом у людей мозги пухли и трещали! И что, меньше стало подлости на свете, оттого что вы все «сердцем за людей страдали»? Да как было, так и осталось! Ещё хуже стало! Старушек-процентщиц пачками валят, жулики толпами снуют… Взятки борзыми щенками?! Жизнями взятки берут, душами, детьми и родителями! Слыхали вы про такое в своём девятнадцатом?!

ШИЗ Н. В. (тихо): – А мы, стало быть, виноваты… Слыхали, Фёдор Михалыч? Ох, сердце что-то…

ШИЗ Ф. М.: – Да что вы, Николай Васильич? Да не берите вы в душу, ну мало ли что человек в сердцах ляпнет! Устал он, измучился, третью ночь уже не спит – вот и наговорил ерунды с три короба. Да вы прилягте, вы успокойтесь…

ШИЗ Н. В.: – Нет, нет, не могу… Он прав, прав! Всё пустое… И я ведь знал, знал… Ни для кого! Пустяки, публика… Ах, Фёдор Михалыч! Как это тяжело – своё, кровное губить, но я-то чувствовал – не к добру это, нет, нет, всё пустое… (затихает)

ШИЗ Ф. М.: – Довели. Опять «Мёртвые души» вспомнил. Жестокий вы человек, о себе только думаете.

ШИЗОФРЕНИК: – Ах ты, господи… Надо же так… Может, «скорую» вызвать?

ШИЗ М. А.: – И в смерти покоя нет. Не повезло нам, товарищи. Но, думается мне, не стали бы вы ни с кем судьбой меняться, так, Фёдор Михалыч?

ШИЗ Ф. М. (задумчиво): – Даже если бы было сие возможно… Но старика жаль.

ШИЗ М. А.: – Ничего. У него сильная, русская душа. Я, признаться, завидую ему иногда. Мне выдалось по-другому…

ШИЗОФРЕНИК: – А мне умирать – как в колодец. Никто не вспомнит. Страшно…

ШИЗ Ф. М.: – В бога не веруете, в себя не веруете – поделом вам, молодой человек!

ШИЗ М. А.: – Не судите, Фёдор Михалыч. Мне тоже было страшно.

ШИЗ Ф. М.: – Вам, Михал Афанасьич? Вот уж напрасно! Да неужто вы себя с этим психом сравниваете?