Читать книгу Этика. Краткий курс - Владимир Георгиевич Иванов - Страница 3

Человек совершает поступок. Ситуация, с которой сталкивается каждый и ежедневно. В большинстве случаев мы о ней даже не задумываемся. Поступки различны, естественно, различными оказываются и их оценки. Но, прежде чем спрашивать, какую цель имел человек, необходимо задуматься над тем, является ли человек автором своего поступка? Может быть, люди всего лишь марионетки в театре жизни?

Снова вспомним Аристотеля. Он первый четко разделил человеческие действия на произвольные (когда человек – автор поступка), непроизвольные (когда причина действия вне человека) и смешанные, или полупроизвольные.

Таким образом, для Аристотеля то, что человек может выбирать и являться автором своих поступков, то есть человек обладает свободой воли, есть нечто самоочевидное. «Хотеть – значит мочь». Так ли это?

Простой пример. Утро. Будний день. Студент, накануне поздно вернувшийся с вечеринки, пробудившись, вспоминает о занятиях. Пойти или не пойти? С одной стороны – надо пойти, исходя из обязанностей. С другой – не хочется, исходя из желания отдохнуть. Оказывается, есть внешние условия, требования, нарушение которых влечет определенные санкции: выговор, упоминание в приказе по университету, наконец, отчисление. И, тяжко вздохнув, студент отправляется на лекции. Вот вам смешанный поступок – ибо принуждают обстоятельства, но выбор сделан самим. Если же студент повинуется не из страха, а по внутреннему убеждению или посредством самопринуждения – его поступок, по Аристотелю, произволен.

Но все предшествующие рассуждения подразумевают, как нечто само собой разумеющееся, свободу человека – хотя сразу возникают ограничивающие ее моменты.

Каковы же эти ограничения? Свобода человека оказывается ограничена временем и пространством; устройством общества: хозяйственным укладом, законами, обычаями. Вспомним А. С. Пушкина: «Обычай – деспот меж людей.» Она ограничена характером убеждений, мировоззрением человека, данным им словом, обещанием. Некоторые из этих ограничений абсолютны – таково, например, ограничение временем. Степень иных ограничений свободы различна, но достаточно существенна. Ограничения свободы имеют как внешний, так и внутренний характер. Последнее обстоятельство подчеркнул Бернард Шоу: «Свобода означает ответственность. Вот почему многие боятся ее».

И напротив, многими свобода рассматривалась как величайшее благо. Герой Сервантеса в XVII в. говорит своему оруженосцу: «Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с ней не могут сравниться никакие сокровища: ни те, что таятся в недрах земли, ни те, что сокрыты на дне морском».

Но какое отношение философская проблема свободы имеет к этике? Нравственности? Морали?

Оказывается, самое непосредственное.

В самом деле, если человек только орудие – Судьбы, Божества, Закона, Необходимости – и он поступает только так, как предопределено, он не несет никакой ответственности. Он просто не может поступить произвольно: марионетки не отвечают за кукловода. Но тогда исчезает сама возможность моральной оценки. Нет ни добра, ни зла, нет самой нравственности, а стало быть, невозможна и этика как наука о нравственности и морали. Таким образом, необходимой предпосылкой этики является утверждение, что человек обладает свободой выбора, что именно он является автором своего поступка.

Фатализм и волюнтаризм

В истории человеческой мысли и в истории человеческого общежития на вопрос о свободе человека давались разные ответы:

– первый: отрицание свободы человека;

– второй: утверждение абсолютной, ничем не ограниченной свободы; ® третий: признание свободы воли человека в исторически определенных границах.

Как правило, последовательное проведение первой позиции оказывается невозможным, коль скоро ее сторонники обращаются к проблемам нравственности и морали.

Например, Блаженный Августин полагал, что без воли Божьей и волос не упадет с головы человека. Однако если человек – орудие Божественной воли, вся ответственность за его поступки ложится на Бога. Выход из затруднения Августин находит в первородном грехе. До грехопадения Адам и Ева жили в раю, не ведая различия между добром и злом. Вкусив, по наущению змея, яблоко с Древа Познания, что было запрещено Богом, они проявили своеволие. С тех пор человек обрел свободу воли, но как свободу грешить. Воля оказалась злом для человека, и поэтому богопослушный человек обязан истребить всякое своеволие. Добрые поступки, по Августину, совершаются человеком по воле Бога, злые – по своей воле. Против такой однобокости в признании свободы воли выступил Пелагий, обратившийся к Богу со словами: «Ты создал нас людьми, но нравственными мы сделаем себя сами». Человек по собственной воле может не только грешить, но и совершать праведные поступки.

Общий знаменатель жесткого детерминизма и учения о предопределении – фатализм (от лат. fatalis – роковой, fatum – рок, судьба). Это мировоззрение, рассматривающее каждое событие и каждый человеческий поступок как неотвратимую реализацию изначального предопределения, исключающего свободный выбор и случайность. Его суть передают многие пословицы: «Чему быть, того не миновать», «Судьба-индейка, а жизнь – копейка», «Судьба играет человеком». Если вдуматься, то позиция фатализма глубоко пессимистична: человек не более чем игрушка в руках судьбы, от которой нет спасенья, – остается лишь покориться ей.

Казалось бы, позиция индетерминизма, прямо противоположная фатализму, утверждая абсолютную, ничем не ограниченную свободу воли человека, должна быть оптимистичной. Но Артур Шопенгауэр, в основу своей философской концепции положивший волю, – один из наиболее глубоких пессимистов. Впрочем, лежащая в основе всего воля Шопенгауэра очень похожа на фатум – судьбу, поскольку люди – не более чем проявление этой мировой воли. Они обречены на страдание и отнюдь не хозяева своей судьбы.

Иначе рассматривают абсолютность человеческой свободы французские экзистенциалисты – Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. Человек свободен, но свобода не благо, а проклятие: человек постоянно находится в состоянии выбора, но у него нет надежного критерия – правилен ли его выбор. Более того, какой бы выбор человек не сделал, он неизбежно обернется абсурдом или получится обратное тому, на что человек рассчитывал.

Абсолютная свобода, по сути дела, ничего не меняет в фаталистическом, непредсказуемом результате.

Обратимся к третьему ответу, к позиции признания свободы человека в исторически определенных границах.

История человечества как саморазвитие свободы или расширение границ свободы выбора

Демокрит, живший на рубеже V–IV вв. до н. э., едва ли не первый из мыслителей представил человеческое общество в развитии, подчеркнув, что «.сама нужда служила людям учительницей во всем, наставляя их соответствующим образом». Он назвал объективные условия, реальные границы возможности свободного выбора человека, указав на нужду и накопление опыта.

Необходимость (нужда) побуждает к действию, к деятельности. Давление необходимости отражается в формирующемся сознании как потребность в изыскании новых способов добывания пищи. Приобретаемый опыт расширяет реальную возможность в этом направлении. Так, переход от рубила к луку и стрелам расширяет возможности охоты. И каждое последующее изобретение, говорит Демокрит, освобождает человека от некогда полного подчинения объективной, природной необходимости.

Подчеркнем, что с накоплением опыта неуклонно расширяются объективные границы свободы выбора.

Историческая точка зрения, называемая нередко историческим детерминизмом, не отрицает свободы, а подчеркивает органическую и противоречивую (диалектическую) взаимосвязь необходимости и свободы.

«В реальной действительности свобода присутствует в необходимости в виде непрерывной цепи свободы выбора, которая была осуществлена прошлыми поколениями и привела общество к его данному состоянию; в свою очередь и необходимость присутствует в свободе в виде объективных обстоятельств и не может претвориться в жизнь иначе, как благодаря свободной деятельности людей»[1].

Например, человек впервые оказывается в незнакомом городе. Ему необходимо найти учреждение, куда он командирован, но он не знает, каким видом транспорта он туда попадет. Спросив, он узнает, что ему годится троллейбус № 10, и терпеливо ждет, когда он подойдет. То есть он предельно ограничен в возможности выбора, зависим только от одного вида транспорта. Спустя несколько дней, освоившись, он уже знает, что до учреждения можно добраться также несколькими трамваями и автобусами… Насколько расширилась его возможность выбирать, настолько он стал свободнее в передвижении.

Иначе говоря, с каждым достижением науки и техники объективная возможность свободы человека неуклонно расширяется.

Но если мы от технических достижений перейдем к переменам в социальной жизни, окажется, что здесь объем свободы возрастал гораздо медленнее и несравненно более противоречиво.

Указанное различие станет яснее, если обратиться к двум аспектам свободы. Их можно назвать отрицательным и положительным, часто названные аспекты характеризуют как «свободу ОТ» и «свободу ДЛЯ».

«Свобода ОТ» жесткой природной необходимости. Самое первое завоевание на этом пути – освобождение от действия биологического закона эволюции с возникновением первых социальных закономерностей. Не удовлетворение биологических инстинктов, но осознанное удовлетворение материальных потребностей, которое существенно изменяет и самоё потребность. На примере развития средств передвижения можно понять, как сочетаются эти аспекты свободы. Освобождение от жесткой природной необходимости лежит в основе свободы творчества, то есть свободы для создания, в частности, средств передвижения. А многообразие созданных человеком средств передвижения, в свою очередь, способствует развитию свободы.

«Свобода ОТ» любых форм угнетения человека человеком. На протяжении всей истории массы людей, угнетенные той или иной формой господства, стремились к свободе. Восстание Спартака в Древнем Риме, восстание Уота Тайлера в средневековой Англии, восстание «желтых повязок» в феодальном Китае, крестьянские войны Степана Разина и Емельяна Пугачева в России, революции – от Нидерландской XVII в. до Великой французской в конце XVIII в. и Февральской и Октябрьской 1917 г. в России – имели один общий знаменатель: стремление к свободе.

Однако «свобода ОТ» – лишь необходимое условие осуществления «свободы ДЛЯ».

В. Е. Давидович в своем исследовании свободы указал четыре ее грани: свободу жить, свободу мыслить, свободу решать и свободу действовать.

Свобода от природной зависимости и политическая свобода составляют основание для всех других форм свободы, поскольку прямо относятся к свободе жить.

Одним из величайших завоеваний человечества является свободомыслие, то есть свобода мыслить. Мученики свободомыслия в истории человечества хорошо известны: Сократ, П. Абеляр, М. Сервет, Т. Мор, Дж. Бруно, Г. Галилей. В Новое время тех, кто стремился свободно мыслить, не сжигали на кострах, но нередко лишали свободы и преследовали. В XX в. достаточно напомнить о жертвах фашизма и сталинизма: Карл фон Осецкий и Павел Флоренский, а далее «имя им – легион». В последние годы скандально известными событиями стали: заочный смертный приговор Салману Рушди в Иране за «Сатанинские стихи» и зверское убийство отца Александра Меня под Москвой.

Оказывается, что первые две грани свободы – свобода жить и свобода мыслить – имеют четко выраженный нравственный аспект, однако же прямое отношение к сфере нравственности и морали имеют две другие грани свободы – свобода решать и свобода действовать.

Внутренняя свобода

В философских концепциях свобода воли есть нравственная, индивидуальная форма свободы. Как нет коллективной совести, так нет и «группового поступка». «Свобода воли – философское понятие, обозначающее самоопределяемость человека в своих действиях», – говорится в «Философском энциклопедическом словаре».

Самоопределяемость в своих действиях предполагает единство разума, чувств и воли. Сложность и трудность заключается в расхождении, разрыве, даже противостоянии этих составляющих. В рационалистических этических концепциях считается, что чувства (эмоции) оказываются помехой для морального выбора и нравственного поступка. Поэтому лишь подавив их, человек поступает нравственно. Наиболее последовательно эту точку зрения развил Кант.

Обратимся к «Размышлениям» Марка Аврелия (121–180). Исключительную роль он придает разумной воле. Именно благодаря органическому единству разума и воли человек в полном смысле слова становится человеком.

Истинно свободен тот, кто является господином над своими чувствами, желаниями, стремлениями. Именно эта внутренняя свобода и есть, с точки зрения Марка Аврелия, свобода нравственная.

Человеку «радость – делать то, что человеку свойственно», а именно: любить ближнего, быть благожелательным, терпимым, почитать благом собственное деяние, а не награду за него. Именно такой человек может быть и становится нравственно свободным. При этом, по Марку Аврелию, над ним уже не властны ни рок, ни промысел, ни случайность. Каково бы ни было мироустройство, оно не может ни отнять, ни ограничить нравственную свободу как свободу человеческого духа.

Нравственная деятельность только та, что совершается по свободной воле, по моральным мотивам, а не по чужой воле или по собственным прихотям и произволу.

От этих размышлений Марка Аврелия можно «протянуть ниточки» ко многим вечным проблемам морали и к острым вопросам современности.

Ограничимся лишь одним примером – соотношением внешней и внутренней свободы. Марка Аврелия интересует прежде всего свобода внутренняя, то, что названо было индивидуальной свободой воли или нравственной свободой, в отличие от внешних – политических, экономических и иных социальных свобод.

Всегда в борьбе угнетенных с угнетателями свобода внутренняя противопоставлялась внешней несвободе. С исключительной остротой эта мысль выражена у предшественника Марка Аврелия – раба Эпиктета: «Возьми мое тело, мое имущество, мою честь, мою семью – но мысли моей и воли никто не может у меня отнять, ничто не в силах их подавить…»

Увы! В массе, как правило, раб телом оказывается и раб духом. Вековое порабощение неизбежно сказывается и на душевном складе. Взрыв возмущения тех, кто терпел гнет из поколения в поколение, оказывается, как точно сказал А. С. Пушкин, «бунтом бессмысленным и беспощадным». Достаточно вспомнить свирепость Крестьянской войны в Германии в XVI в., разгул разинщины и пугачевщины, жестокости санкюлотов в эпоху Великой французской революции… И уже совсем близко к нам – Октябрьская революция и Гражданская война и их кровавое наследие – годы сталинских репрессий. Сказалось «рабское наследие», доставшееся Союзу от Российской империи, которая была «тюрьмой народов». «Рабство порождает рабство, свобода – свободу», – говорил американский философ и поэт XIX в. Р. У. Эмерсон.

В современном обществе, пока еще весьма далеком от совершенства, по крайней мере достигнуто понимание органической связи внешней и внутренней свободы. Однако легче, пожалуй, свободу завоевать, нежели дорасти до завоеванного уровня свободы каждому члену внешне относительно свободного общества. Сегодня для каждого человека по-прежнему актуальны тяжелые в справедливости своей слова А. П. Чехова: «Нужно каждодневно, ежечасно, по капле выдавливать из себя раба».

Между тем нередко худший вид рабства полагают подлинной свободой. Речь идет о произволе.

Произвол

«Нет человека, который не любил бы свободу; но справедливый требует ее для всех, несправедливый – только для себя», – заметил Людвиг Берне, немецкий публицист и критик, живший на рубеже XVIII–XIX вв. Словно уточняя его слова, веком позже английский писатель и издатель Э. Xаббард сказал: «Все тираны, когда-либо жившие на свете, тоже верили в свободу – свободу для самих себя».

Человек, опьяненный самовластьем, рано или поздно превращается в раба собственных прихотей, развивающейся подозрительности, страха за собственную жизнь. Две судьбы, разделенные временем и пространством, в этом отношении поразительно сходны – китайского императора Цинь Шихуанди, жившего в III в. до н. э., и «вождя всех народов» И. В. Сталина. Сходны они в жесточайшем преследовании инакомыслия, в политических репрессиях, в собственном произволе. И оба закончили жизнь в патологическом страхе. Император, боясь покушения, последние годы жизни провел в непрерывном перемещении с места на место, никому не доверяя. и в конце концов был убит одним из приближенных. Сталин в последние годы жизни превратился в самозаключенного, отдалившись ото всех и вся, в постоянном страхе, недоверии к самым приближенным и, по скупым источникам, был оставлен умирать в одиночестве.

У тирана и самодура произвол обнаруживается или в формуле «чего моя левая нога хочет», или в убежденности, что «закон – мое желание, кого хочу – помилую, кого хочу – казню!»

Но есть иной вариант произвола, когда капризное своеволие рассматривается как проявление подлинной свободы индивидуальности, сколь вычурную форму это своеволие не обрело бы.

Послушаем героя «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского: «Ведь вы, господа, сколько мне известно, весь ваш реестр человеческих выгод взяли средним числом из статистических цифр и из научных формул. Ведь ваши выгоды – это благоденствие, богатство, свобода, покой, ну и т. д.; так что человек, который бы, например, явно и зазнамо пошел бы против этого реестра, был бы, по-вашему, ну да и, конечно, по-моему, обскурант или совсем сумасшедший, не так ли? Но ведь вот что удивительно: отчего это так происходит, что все эти статистики, мудрецы и любители рода человеческого, при исчислении человеческих выгод постоянно одну выгоду пропускают? Даже и в расчет ее не берут в том виде, в каком ее следует брать, а от этого и весь расчет зависит… (И это) – свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы и самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы до сумасшествия, – вот это-то все и есть та самая, пропущенная самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к чорту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то добродетельного хотенья? Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы она ни привела. И этот "каприз" может быть выгоднее всех выгод даже и в том случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, – потому что сохраняет во всяком случае нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность».