Читать книгу Загадки литературной сказки - Владимир Голубев - Страница 4

Милостивые судари и сударыни, подскажите: а чем пахнет XVIII век? Далёкое столетие, пропитано порохом, балтийским бризом, запахом пота и пылью бесконечных дорог, резким степным духом причерноморских трав да едким дымом, тянувшимся от курных изб и из леса, где чумазые углежоги день и ночь жгут древесный уголь для железоделательных заводов. От такого букета запахов, пропади он пропадом, режет глаза и слёзы нет-нет да и застят глаза. Чу! Слышно, как где-то поблизости скрипит телега, а возница, кутаясь от мелкого дождя в дряхлый армяк умершего брата, кстати сгодившийся в этих чухонских болотах, зычно подгоняет умаявшуюся лошадь. Только к концу века зазвенит на большаке колокольчик под дугой почтовой тройки, а пока возчик всё хлещет и хлещет конягу…

Холодные времена, как указывает Н. Я. Эйдельман в книге «Твой восемнадцатый век». В феврале 1799 года средняя температура в Петербурге – 37 градусов Цельсия. Выходит, на XVIII век, по данным современных учёных, пришлась кульминация второй половины малого ледникового периода – локального похолодания, продолжавшегося в Евро – пе с XIV по XIX столетие. Зимы суровые и долгие, частые неурожаи. Неурядицы начались ещё в 1704 году, когда в Центральной России 20 мая нежданный мороз побил ржаные посевы. Напасти не прекратились, и в 1708–1709 годах выдались необычайно холодные зимы. Как отмечалось в «Походном журнале» Петра Великого, «немало шведских солдат пропало, также и в наших людях от морозов было не без упадку». Вот опять объявился генерал Мороз – спаситель России, скажет капризный читатель. Но мы оставим бесконечные равнины с лесами и болотами дотошным историкам и географам…

* * *

Вперёд, дорогие читатели, с головой окунёмся в постпетровскую эпоху, попробуем хоть чуть-чуть ощутить аромат того времени. Тот вроде бы совсем не дальний век весьма плохо известен нашему современнику, даже по сравнению с веком XIX, который большинство из нас хорошо представляют себе благодаря не только историкам, что день и ночь пропадают в архивах и на раскопках, но и, скорее всего, поэтам и писателям, сделавшим замечательный слепок с эпохи, пусть во многом и неточный и субъективный. Вот и мы с вами, откинув политику, навешанные кем-то ярлыки, стародавнюю грызню между литераторами, обиды и склоки, просто поспешим навстречу малознакомым людям, глянем на них не с железной телеги прогресса, везущей человечество якобы в неведомый рай, а по-семейному, по-свойски, как на собственных предков. Покинем шумные столицы. Изредка, правда, будем заглядывать на их пыльные улицы и проспекты – как без этого обойтись? – но в основном примемся странствовать по лесам и полям России-матушки в поисках истоков литературной сказки, непременно заглянем в дворянские усадьбы, купеческие хоромы и крестьянские избы. Попробуем разобраться, с чего вдруг потянуло городских и сельских грамотеев к пустозвонным выдумкам, различным быличкам и легендам…

* * *

Несмотря на трудности, доставшиеся в наследство после сонма бестолковых указов и нескончаемых войн Петра I (только кампания со шведами длилась двадцать один год) и его преемников, становление экономики России проходило под влиянием введённых в начале века реформ. Кстати, большинство их так и не было доведено царём до конца. Шальной император в перерывах между битвами и кутежами торопится просветить растерянных от его напора соотечественников, действуя иногда лаской, но чаще насилием, пинками загоняя нерасторопных россиян в светлое будущее. Он спешит основать Академию наук, но не университет, кунсткамеру с бесплатными угощениями для посетителей, налаживает массовое издание книг, выпуск газеты… Наследники реформатора время от времени тоже возвращаются к заветам шумного предка и, вспомнив о культуре и образовании, основывают публичные библиотеки, Московский университет, гимназии, поощряют развитие книгопечатания и открытие книжных лавок. Например, в губернской Туле с населением всего-то под двадцать пять тысяч человек, в конце века имелись аж четыре (!) лавки. Но не стоит обольщаться, книги стоили безумно дорого, ни много ни мало около двух рублей за штуку. На эти деньги можно было прикупить тёлку, двести килограммов ржи или двухлетнюю крепостную девочку… Всё в издательском деле было так, как и ныне: чем меньше тираж, тем заоблачнее цена и, следовательно, тем недоступнее книга для потенциального читателя. Замкнутый круг: общество теряет читателя из-за высоких цен – тиражи скукоживаются, а стоимость книг летит к звёздам. Неужели снова вернёмся к рукописным книгам?

А что же приобретал массовый читатель? Призовём в свидетели известного и авторитетного Н. И. Новикова, просветителя и крупнейшего издателя того времени. Вот что он пишет в журнале «Живописец» (1779): «Кто бы во Франции поверил, что волшебных сказок разошлось больше сочинений Расиновых? А у нас это сбывается: „Тысячи и одной ночи“ продано гораздо больше сочинений г. Сумарокова… О времена, о нравы! Ободряйтесь, российские писатели; сочинения ваши скоро и совсем покупать перестанут». Но и сам Новиков лукавит, как арендатор университетской типографии в Москве издаёт в ней восточную сказку Марианн Аньес де Фок «Визири, или Очарованный лавиринф» в переводе В. А. Лёвшина, а затем, в 1780–1783 годах, – и «Русские сказки» самого Лёвшина. Как ни крути, но сказка наряду с романом и повестью была самым популярным жанром у читателей, живших во второй половине XVIII века.

* * *

Α ещё по всей необъятной державе, от Балтики до Охотского моря, стучали молотки да кирки, шла перестройка городов в соответствии с новейшими архитектурными идеями и вкусами. В крупных провинциальных центрах появились литературные и научно-популярные издания, а главное – образованные люди, такие как старший современник Василия Лёвшина, одного из героев нашей книги, известный просветитель из Тульской губернии Андрей Тимофеевич Болотов, проживший огромную жизнь, прямо целую эпоху (1738–1833).

Всё это привело к тому, что в России создавалась пусть небольшая, но всё же просветительская среда, влиявшая не только на образованные слои общества, но и на городское и сельское население. Так кто же читал книги, для кого денно и нощно скрипели гусиными перьями господа литераторы?

Начнём с того, что денежный оборот в стране был скудным. Среднестатистический туляк на рубеже XVIII–XIX веков тратил на покупки 17 копеек в год (в то время как парадное платье фаворита Екатерины II Григория Потёмкина стоило под двести тысяч рублей). Такие малые расходы объясняются тем, что горожане вели натуральное хозяйство и практически не покупали продукты питания. В 1800 году деревянный барский дом на пять комнат в Туле оценивали в 25 рублей, «людская изба» в барском дворе для прислуги стоила 10 рублей, конюшня – тоже 10 рублей, ворота – один рубль. Скотину оценивали так: корова стоила 4 рубля, бык – 3 рубля, свинья – 1 рубль. Овцы – по 40–50 копеек, куры – по 5 копеек.

Крепостные крестьяне и дворовые люди тогда тоже имели свою цену; надобно помнить, чей труд обеспечивал благополучие богатых помещиков, в том числе Пушкиных, Лермонтовых, Тургеневых, Толстых и иже с ними. Барин просил за молодого мужчину 20–30 лет 70-100 рублей, за женщину – 20–30 рублей. Мальчики как будущие работники стоили, как и их матери, 15–30 рублей, а девочек оценивали всего в 5-10 рублей.

Канцлер Российской империи граф Александр Воронцов (1741–1805) носил с собой в качестве карманных денег в среднем 30–40 рублей, их ему хватало на полтора месяца. А вот князьям Алексею и Михаилу Андреевичам Голицыным обучение в Страсбурге, по подсчётам современных исследователей, стоило менее тысячи рублей. Средний бюджет на целый год у крестьянской семьи с двумя детьми 1780-х годов составлял около 27 рублей; например, только на соль тратилось около 70 копеек.

Какие доходы, такие и цены. В сборнике «Воспоминания русских крестьян XVIII – первой половины XIX века» Леонтий Автономович Травин пишет, что в 1718 году в Псковской губернии, откуда он родом, и в Сибири ржаной хлеб стоил 5,5 коп. за пуд, то есть 0,34 коп. за 1 кг. Практически на копейку можно было приобрести 2,5 кг. Пшеничная мука ручного помола обходилась несколько дороже – 1,84 коп. за 1 кг. Окорок свиной – 2,5 коп. за 1 кг. В блистательном Петербурге, где цены всегда были выше, чем по стране, просили 3,6 коп. за килограмм отборной говядины. Мясо похуже качеством можно было прикупить за 2,4 коп. При этом свиное сало стоило 12 коп. за 1 кг. За белугу и осетра по требованию царя, не могли брать более 12 коп. за 1 кг, а цена такого деликатеса, как чёрная икра, ограничивалась 18,3 коп. за 1 кг.

Завершая разговор о ценах, лишь добавлю, что инфляция также существовала, особенно при Екатерине II, но после указанных цен на питание особенно страшишься суммы знаменитых долгов А. С. Пушкина. Перед дуэлью они составили 92 500 рублей частным лицам, а казне – бюджету, как сейчас говорят, – Александр Сергеевич был должен 43 333 рубля…

* * *

Оставим цены – не сохранилось в людской памяти таких эпох, когда их бы не бранили, – и вернёмся к книгам, одному из первейших развлечений в тогдашней жизни, в отличие от нынешней. Несмотря на то что в ту пору в городах появляются публичные театры и особенно много частных, в имениях богатых и даже средних помещиков главными забавами образованных дворян по-прежнему остаются игра в карты, охота, рукоделие да книги с журналами. У дворян, проживавших в городах, было принято гулять по улицам в праздники и по воскресеньям вместе с жёнами и взрослыми дочерьми. Простые мещане часто сидели на лавках, приодевшись в лучшие наряды. Но по правилам приличия требовалось, чтобы девушки не выходили за ворота на улицу, оттого они любовались разряженной толпой через щели в заборе или из окна.

А что же творилось в деревнях? Мы обычно представляем себе сельскую Россию, какой её описывал А. Н. Радищев (спасибо советской школе, хотя и в нынешней мало что поменялось, ярлыки навешивают те же) в своём «Путешествии из Петербурга в Москву», которое он издал анонимно в 1790 году. Но, как ни странно, существовало и другое крестьянство, не похожее на нищее и забитое, – например, торгующее. В 1778 году в Северной столице в розничной торговле крестьян было до 50 тысяч. В торговле даже крепостные крестьяне, и это несмотря на запреты, в конкуренции побеждали городское купечество. На селе преобладал оброк, то есть зависимые крестьяне расплачивались с помещиком деньгами, а в крупных имениях барская запашка часто полностью отсутствовала, и крестьянам там жилось полегче. В таких деревнях было сильное расслоение крестьянства; в воспоминаниях А. Т. Болотова есть упоминания о таких сельских богатеях, что писали на него жалобы самой Екатерине II и, будучи дворцовыми крестьянами, продавали хлеб государству втридорога.

Крестьянская верхушка из больших имений, как и государственные люди, жила достаточно неплохо. Например, В. Шкловский писал, ссылаясь на олонецкого наместника (ныне Республика Карелия) Тутолмина (1785), что зажиточных крестьян больше, чем бедных. Ему возражал известный поэт и общественный деятель Г. Р. Державин. Будучи сам в то время олонецким губернатором, он всё же подчёркивал, что лично встречал в Повенецком уезде дома, где крестьянка в шёлковых чулках поила его изысканным кофе…

В журнале М. Чулкова «И то и сё» за 1769 год встречается распространённое выражение: «достаточен, как олонецкий мужик». О мебели из красного дерева в избе такого селянина пишет и академик Н. Я. Озерецковский в книге «Путешествие на озеро Селигер» (1817). Отмечал эту особенность и Η. Μ. Карамзин, говоря о коломенских фабриках под Москвой и о старообрядцах…

Вот это разбогатевшее крестьянство имело свою литературу – лицевой лубок и не только. Виктор Шкловский ссылается на свою библиотеку с книгами XVIII столетия, с надписями «принадлежит крестьянину такому-то» и проставленными библиотечными нумерами. На одной был аж номер 200. Существовали целые издательства, такие как типография Решетникова, работавшие на подобного читателя. Особенно ценно свидетельство Н. П. Барсукова в книге «Жизнь и труды Погодина», где рассказывается, что будущий историк и писатель в 1813 году поехал в Медынский уезд Калужской губернии, к своей бабушке, крепостной помещика Салтыкова, и в глухом селе мальчик нашёл у своих родственников-крестьян множество книг и, кстати, впервые прочитал «Письма русского путешественника» Н. Карамзина. К слову, известный историк и писатель Михаил Погодин ещё сыграет свою пусть не прямую, а скорее, косвенную роль в становлении одного из героев нашей книги.

К сожалению, в XIX веке крестьянина-торговца, крестьянина-промышленника, крестьянина-грамотея заменил бедный поселянин, горбатившийся от зари до зари на своего прижимистого барина, порой аж до семи дней в неделю. Вслед за достатком грамотность и книги постепенно уходят из деревни. Дворянин, которому теперь не надо служить царю и отечеству, перебирается в своё поместье, где пытается разбогатеть и заменить собой на рынке купечество и оброчного крестьянина. Чем все эти «благостные» усилия закончатся, мы с вами знаем из учебников по российской истории XIX века или, например, из поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души», с портретами весьма выразительных помещиков. Да и знатоки истории литературы подтвердят это на примере помещичьих забот Льва Толстого и Ивана Тургенева. Последний честно называл себя безалабернейшим из русских помещиков. Но имелись и положительные примеры, однако, скорее, как исключение из правил. Например, тот же мелкопоместный Болотов…