Читать книгу Петроградка. Ратные дела. Блуждающее слово - Владимир Хачатуров - Страница 3

Муха по полю пошла, муха денежку нашла… Везет же насекомке – сразу денежку обнаружила, а не черти что, которое еще надобно изловчиться кому-нибудь втюхать, чтобы этой самой денюжкой разжиться, с тяжкого бодуна соскочить…

Так думал отнюдь не ветреный, и уж тем более не повеса, а некто Шкалик, профессиональный хроник и убежденный холостяк. Думал чуть ли не вслух, нисколько не стыдясь своей черной зависти к литературному персонажу.

Пошла муха на базар и купила самовар…Ну да, как же, самовар она купила… Самогон она купила! С тем в поле с утра пораньше и выскочила: на опохмел капустки надыбать… Вот и он, Шкалик, тоже в схожей ситуации очутился: трубы горят, башка гудит, грабли дрожат, словом, весь организм гневно протестует против преступной халатности и пренебрежения. На фиг ему самовар? Или вот это вот безобразие в красивой коробочке, что он на лавочке во скверике, как муха денежку во поле, обнаружил? Нет чтобы пару чириков там же забыть вместо этого непотребства!.. Вот и ломай теперь хворую тыковку. каким образом это дело к делу пристроить. Ведь не выдашь прямым текстом, дескать, люди добрые, а кому хрена искусственного импортного за пол… нет, за четверть цены? Враз в мудозвоны произведут. И хорошо, если только этим и ограничатся, а то ведь могут запросто и по шее накостылять. Этим самым хреном. И будут правы. Сам бы на их месте таким же естественным образом на подобное отреагировал…

«Милая моя, мутная холява, видно ждет меня подлая подстава» – затянул вдруг кто-то над самым ухом с мерзким лиризмом интонаций. Шкалик от неожиданности сначала вжал голову в плечи, затем, наоборот, вытянул ее до вертикального предела немытой шеи, подозрительно огляделся – так и есть: глюка словил. Пока что – слухового…

А ведь стоит этот лжехрен, как пить дать, недешево. Вон в какой нарядной коробочке торчмя томится, применения по назначению дожидается. Ему-то что, у него же вечный полдень с полночью. Завсегда готов, как пионер, всем мужчинам пример…

Интересно, если за него стольник заломить, не слишком жирно будет? В смысле – выдержит морда или треснет?

Как он там у них по-научному прозывается? Не то фулис, не то пунис… В общем, хер моржовый, ус китовый, суперчленюга силиконовая. А на коробочке, как положено, не по-нашему написано. Да еще и с завитушками. Тут и нормальную печать хрен разберешь без пол-литра, а они, затейники, еще и с выкрутасами паспортные данные рисуют.

Фал-ло-им… нам… вам… всем…

И тут в башке и у Шкалика что-то как бы щелкнуло, что-то там в запущенных извилинах прояснилось. Фаллоимитатор, – без труда прочитал он по-американски. Ясно: фалло он имитирует. Стало быть, так и буду к народу подъезжать – шепотом и с оглядкой: фаллоимитатор, импортный, нецелован- ный, новье, по дешевке, почти задаром, мировой продукт…

Легко сказать – к народу. А к какому именно? С таким товаром к

кому ни попадя не сунешься. Тут, как говорится, диффирентный подход нужен. Во как!

И Шкалик, пользуясь моментом внезапного прояснения в своей кочерыжке, принялся усиленно размышлять, в смысле – диффирентировать, а еще точнее, дифференцировать необъятный рынок своих потенциальных клиентов.

Малолеток, педерастов и лесбиянок сразу отверг. Первых по моральным соображениям, а двух остальных по чисто техническим. Потому как некоторые пидоры только с виду пидорами кажутся, а как дойдет до гамбургского счета, так вдруг выясняется, что нормальный мужик, только на моду шибко падкий, оттого и кажется окружающей братве натуральным гомосеком. А с женским полом в этом смысле вообще полный завал. Вроде смотришь – ну чисто мужик, хотя и баба. Такой только юных да нежных девок подавай. А выпьешь-разговоришься, оказывается, ни фига подобного: она сама вся изнутри юная и нежная, и принца своего на белой кобыле – с охапкой роз в одной руке и справкой об освобождении в другой – ждет – не дождется уже целых три полных срока по 182-й статье…

С головой у Шкалика явно творилось что-то неладное: она одновременно пухла с похмелья и вовсю соображала, как бы его побыстрее унять. Иначе, то есть ближе к теме говоря, кому сей непотребный фалльно-свальный предмет пристроить. Допрояснилось в этом органе до того, что предложил он избрать в качестве сегмента рынка одиноких женщин среднего возраста. Шкалик аж оторопел. В смысле, офанарел, но без возгласов матюгального удивления. Он и слов-то таких отродясь не знал. Что еще за сиг-мент рынка? Почему слитно? Сиг с ментом на рынке или наоборот?.. А средний возраст – это сколько лет-годочков? От последнего развода до первой пенсии?..

Шкалик с трудом поднял окончательно отяжелевшую от похмелья и ума голову и принялся недоверчиво всматриваться во встречных женщин.

На дворе стояла осень – пора, как он помнил еще со школы, унылая, но глаз радующая. Наверное, своим унынием… Женщины были одеты в куртки, пальто, плащи и в нечто такое, что можно одновременно считать и тем, и другим, и третьим. И тоже радовали глаз своим унынием. Иди пойми, одинокая она или обременена мужем, детьми, любовником и случайными связями. С виду-то все они ужасно одиноки и смотрят явным средним возрастом. Ну то есть молодость давно прошла, а до пенсии еще пахать и пахать… И, главное, все с надеждой отвечают на его пристальный меркантильный взгляд взорами, исполненными романтических надежд, которые моментально гаснут, как только в поле их зрения, кроме честных, налитых похмельной мукой синевы, глаз Шкалика, попадает и все остальное: задрипанное полупальтецо, засаленная кепка, штаны неизвестного фасона, едва прикрывающие щиколотки, башмаки, один другого моднее, потому что разные, хотя номера почти совпадают – 42-й и 44-й, – наконец, носки цвета осеннего неба, в одну белесую полоску от соленого пота странствий, потому как лето, не в пример осени, нынче выдалось препротивно прежаркое…

Н-да, после такого облома к ним лучше не подходить, – уже не светило, а сияло в бедной черепушке Шкалика, – сочтут за издевку.

«Точно!» – согласился с ней Шкалик и, стыдливо потупившись, выгреб из кармана треснутые солнцезащитные очки, которые отчаялся втюхать кому бы ни будь уже с год как. Приходилось пользоваться этой роскошью самому. Вот и пригодились. Черные очки – не черные очи, реакции на них от среднего возраста никакой. А он им имитатор под нос: не угодно ли? А они ему в ответ: а что это за фиговина? А он им чего на уши вешать будет? Что это такая штука, которая фалло имитирует? А они ему по горбу пакетами с провизий. А там ее килограммов по-восемь в каждом. А могут и ментов крикнуть, за ними не заржавеет. А с ментами ему не резон, враз к стенке припрут наводящими вопросами: где агрегат скомуниздил, бомжина позорная? Кого радости последней в жизни лишил, синюха? И так далее , не считая поощрительных подза-тыльников и убедительных затрещин…

Да на фиг ему вообще ср…ся этот имитатор! Таким товаром торговать – себе дороже. И Шкалик убрал очки со своей личности обратно в карман. И немедленно пожалел об этом. Потому как в них он, может быть, еще имел бы шанс проскочить незамеченным мимо этого долбозвона Опохмельченки. И какого, спрашивается, фалло он со своего Лиговского отстойника к нам на Петроградку таскается? По делам он тут, видите ли. Знаем мы его дела: нажрется и давай орать про свою бабушку, которая в киевской женской гимназии русскую литературу преподавала. Мало ли чем нашим бабушкам в тяжкие времена разгула царизма заниматься приходилось. Вот у него, у Шкалика, тоже, может быть, бабушка была. И вполне вероятно, что и до сих пор где-то есть. Но он ведь о ней не распространяется даже будучи во крайнем хмелю. И не потому что знать не ведает, какой дурью она по молодости маялась, а потому что под балдой надобно не про бабушек благим матом вопиять, а про жизнь тихо и степенно калякать. Про общих знакомых вспоминать, про корефанов, с которыми по рюмочным да по скверикам соображали… Ну да мало ли о чем можно под газом негромко и невнятно с хорошим человеком потрендеть. А этот – орет. Активен как электровеник. Всё знает. Обо всем осведомлен. Учился в трех техникумах и двух институтах сразу, правда, неизвестно, кончил ли хотя бы один… А еще он Байконур строил, на советском шатле по кличке Буран летал… Испытательный полет, – заливает, – вошел в атмосферу. Двигатели отказали. Рация накрылась. Кругом темная ночь. Наверху звезды, внизу океан. А на нем реденькие светлячки еле ползут, – корабли, значит, сухогрузы, танкеры и сейнеры курс свой держат. И тишина… Потому что океан-то Тихий!..

Во брехло-то.

А иной раз как наулюлюкается, так вместо того, чтоб бабушку свою добрым словом помянуть, начинает ко всяким темнопопеньким приставать, вопрос национальный решать. У вас, говорит, кожа смуглая, глаза карие? Нерусский, значит. А вы слышали такой девиз: «Франция – для французов»? А один черенький, не будь дураком, возьми да и спроси у него в ответ: «Вы хотите сказать, что Россия – для алкоголиков?» Ну тут-то Опохмельченко враз о бабушке своей вспомнил, сирену свою включил. Орал, пока в дюндель не схлопотал. Не от черенького, а от своего же брата русака белолицего сероглазого. Чтоб, объясняет, собак не пугал. Они, говорит, у меня холеные, умные, воспитанные, призовые, им завтра на выставку медали зарабатывать, а ты, падла подзаборная, своим ослиным ревом их нервируешь, аппетита лишаешь…

Ну, дали Опохмельченке в дюндель, а он сразу брык с копыт и лежит, пиво из горла досасывает и о бабушке своей вспоминать продолжает. Потом еще и дедушку приплел, который, оказывается, в той же гимназии директором подвизался…

Брехло брехлом, короче. Но когда трезвый бывает, не орет. Про Буран не заливает. О бабушке ни гу-гу. В общем, нормальным мужиком кажется, когда трезвый. А когда он трезвый-то?

Вот и сейчас – уже с пивом в граблях. В личность Шкалику заглянул и молча это самое пиво протягивает. Шкалик от такой братской неожиданности даже не сразу понял, что происходит. На автопилоте бутылку принял, заметил, что на треть полна, хлебнул и коробку с имитатором протянул: дескать, гляди, чего у меня для народа имеется… Да, на душе слегка полегчало, а вот в черепной кубышке обратный процесс начался: от ясности к затуманиванию. Ну, до окончательного тумана с последующей тьмой еще дожить и добыть надо…

Опохмельченко тем временем коробочку обсмотрел, обнюхал, открыл, заглянул, но продукт вынимать не стал, в тему так въехал, без проб и экспертиз. А как въехал, так давай во всю свою луженую глотку встречных гражданок агитировать на покупку очень нужной в хозяйстве, особенно в женском, вещи. Ну ни на полхрена стыда в человеке не осталось, весь пропил!

– Мадам! – орет на всю Большую Зеленину, – неужели вам не хочется обрести хоть немного независимости от этих подлых, гадких, вонючих, вечно пьяных мужиков? Так берите и пользуйтесь! Вот оно – ваше спасение! Вот он – одновременно символ и средство вашей свободы! Само просится к вам в руки в обмен на какие-то несчастные триста рублей! Подумать только, всего каких-то десять поганеньких долларов и вы свободны, как птица, мадам!

Шкалик, услыхав сумму, едва остатками пива не подавился. А мадам, ясное дело, шарахнулась от них, как путана от пидора.

– Ну ты это… того, – высказал свои претензии Шкалик. – Аккуратней с ценами. Каких еще десять поганеньких баксов к ядреной фене?

– Что, мало? – оживился заскучавший было Опохмельченко.

Не найдя сходу слов для достойного ответа на такой идиотский вопрос, Шкалик вернул хозяину пустую тару и повертел пальцем у виска.

– Много? – догадался лиговский.

– Тут бы хоть стольник содрать, уже – во! – определил предел своих мечтаний Шкалик, проведя ребром ладони по срезу подбородка.

– Но стоит он явно больше, – не согласился Опохмельченко. – Может, даже сто баксов!

– Здоровье дороже, – мудро рассудил Шкалик, забирая свою находку у незваного помощничка.

–Слушай, – загорелся новой идеей обитатель Лиговского отстоя, – у меня тут на Гатчинской знакомый ларечник в газетном киоске. У него этой порнухи, как говна. А в ней, между прочим, всякая такая вот хренотень рекламируется… Сходим к нему, хоть настоящую стоимость разведаем. А то действительно, то десять баксов кричим, то сто рублей шепчем…

Шкалик хотел заметить, что о десяти баксах кричал не он, а о ста рублях они еще вслух народу не заикались, но тут к ним, воровато оглядываясь подошла неприметно одетая женщина неопределенного среднего возраста и, ни на кого не глядя, кроме коробочки с изделием, тихо поинтересовалась:

– А он током не бьется?

–Да что вы, мадам! Он же на батарейках! – принялся загибать во все свое воронье горло Опохмельченко. – Двух батареек, сударыня, хватает аж на три недели нормального замужества. Правда, на медовый месяц понадобиться раза в три больше, – добавил он с честной авторитетностью.

Шкалик молчал, боясь спугнуть удачу, и одновременно злясь на лиговца за откровенный трендеж. А что, если эта фиговина ни на каких не батарейках, а прямо от сети, или вообще на механической тяге, в смысле – для ручного применения?

– А батарейки к нему прилагаются? – гнула свою покупательскую линию дама.

Шкалик слегка зарумянился и взглянул на Опохмельченко с надеждой и опаской.

– Увы, мадам, – огорченно развел руками последний, – чего нет, того нет, врать не буду. Но зато мы можем помочь вам купить отличные батарейки с солидной скидкой. Это недалеко, в двух кварталах отсюда, в газетном киоске…

– Сколько? – не отводя глаз от нарядной коробочки любопытствует женщина.

Опохмельченко и рта раскрыть не успел, как Шкалик, пребывавший на этот раз на чеку, выдал заветную сумму: «Сто несчастных рубликов, сестрица!»

– Что-то дешево слишком. Это подозрительно… И я вам не сестрица!

Опохмельченко, открывший было рот для ответа на вопрос о цене, так с открытым хлебальником и остался. Не надолго, правда. Захлопнул с лязгом искусственных челюстей, вновь отверз и запричитал:

– Исключительно из уважения к вам мадам, исключительно из уважения! В убыток торгуем-с…

Женщина, словно очнувшись от наваждения, вздрогнула, зажмурилась, прозрела, перевела наконец взгляд с товара на его дилеров.

– Господи, какая же я дура!..

– Мадам, куда же вы? Отдадим за девяносто пять! – кинулся было за нею Опохмельченко, но, быстро сообразив, что развить с места в карьер такую космическую скорость не способен, остановился, пожаловался:

– Что за холявный народ пошел – жалкого стольника за такое чудо техники им жалко! Жмотка…

– Да она не из-за этого, – пробормотал Шкалик, пряча злосчастный товар под пальто.

Однако полностью спрятать не успел, был остановлен строгим вопросом:

– Что там у вас? Вибромассажер?

Перед ним стояла, переминаясь в нетерпении на скрещенных ножках, молоденькая девушка, с виду явная школьница: в одной руке дымящаяся сигарета, в другой – портфель. Шкалик сначала растерялся, затем испугался (это же статья – совращение несовершеннолетних!), наконец, сглотнул и хрипло выдавил:

– Нет, не он…

– А кто?

Шкалик затравленно оглянулся на Опохмельченко, рассматривавшего с отсутствующим видом архитектурные украшения последнего этажа дома на другой стороне улицы: портики, пилястры… Деваться некуда, надо отвечать:

– Хрень это, – честно признался Шкалик.

– Ясно, что хрень, – пожала плечами девчонка. – Только хрень хрени рознь. Иногда они идут в наборе: фаллоимитатор с вибромассжером. Фаллоимитатор мне ни к чему, слишком брутально, к тому же я – девственница, но вот вибромассажер очень бы пригодился. У меня вот… – Она сунула сигарету в рот, слетала в карман куртки, вытащила несколько мелких бумажек с мелочью. – Сорок два рубля с копейками… Это же три пива почти, соглашайтесь…

Шкалик отвел взгляд от рубликов, прощально вздохнул: «Нет там никакого вибромассажера, одна хрень» и решительно двинулся с места в неизвестном направлении.

– Увы, мадмуазель, видимо, не судьба, – услышал он за спиной Опохмельченку. – Не пожертвуете ли пару рубликов сирым и убогим на поправление здоровья?

– Слышь ты, сирый, а не пошел бы ты на х…

– Что?! – завелся с места Опохмельченко.– Да знаешь ли ты, девица непотребная, кем была моя бабушка?

– Знаю – сукой. Катись давай за своим дружком, пока ментов не позвала…

– А-а-а! – зарычал Опохмельченко в ярости. Топнул ногой, погрозил пальцем и в конце концов сделал так, как девчонка ему посоветовала, – засеменил в том же направлении, что и Шкалик

Неизвестное направление привело их аккурат к вратам ада, в которых Опохмельченко моментально признал входную дверь в секс-шоп. При входе – привратница: потасканная девица в боевой раскраске при распахнутом плаще, выгодно подчеркивающим своей непомерной длинной набедренную повязку мини-юбки с торчащими из-под нее нижними конечностями в черных ажурных чулочках.

– Слушай, Шкалик, – зашептал против своего обыкновения орать обо всем в полный голос Опохмельченко, – давай зайдем, вдруг там на комиссию товар принимают?

– Какую комиссию? Охренел? Пока продадут, загнемся!..

– Да не загнемся, не ссы. Я знаю, как эти дела делаются. Они нам цену скажут, за которую товар на продажу выставят, а мы им в два раза меньшую предложим, но чтобы прямо сейчас заплатили. А уж они там его за сколько им влезет выставить могут, нам-то что?..

– А-а, – сказал Шкалик, задумываясь.

– Разрешите пройти…

Прилично одетый мужик, брезгливо отстранив заговорщицкую пару хроников, потянулся к ручке входной двери. Девица встрепенулась.

– Мужчина, вы куда? Подумайте: а оно вам надо? Вот ведь я – живая, теплая, настоящая! И обойдусь вам вполовину дешевле, чем любая примамбасина этого заведения! Учтите, резиновые бабы изнашиваются, требуют ухода, соблюдения секретности, и удовольствие от них довольно сомнительное. Не то что от меня!..

Мужик слегка помедлил, окинул внимательным взором девицу, быстро что-то в уме подсчитал, пожал плечами, рванул дверь на себя, шагнул внутрь, поделившись на прощание итогом своих размышлений:

– Да ведь тебя, красавица, все равно с резиной употреблять придется. Так какая разница?..

И вошел в магазин. Однако тут же вышел. Не весь, голову только высунул. Для дополнительных сообщений.

– А я тебе скажу – какая. Разница в том, что резиновую куклу покупаешь раз и навсегда. А тебя – только на время…

И вновь скрылся в магазине. Теперь уже окончательно. Ну то есть надолго: пока выберет, пока приценится, пока то да се. Такие покупки с кондачка не совершаются…

– Какая жалость, что тебя, Шкалик, резиновой бабы найти не угораздило. Сейчас бы втюхали этому мудиле на раз-два, – высказал Опохмельченко то, о чем Шкалик с тоскливой завистью подумал.

«Не утешайте меня, мне слова не нужны. Мне б отыскать покупателя этой фигни» – вновь накрыло Шкалика музыкальной галлюцинацией. На сей раз – в сочувственной тональности. Шкалик затаился в ожидании продолжения. Но его не последовало. Возможно, из-за Опохмельченки…

– Послушай, красавица, – вдруг встрепенулся лиговский, – а вам, часом, фаллоимитатор не нужен? Ну там, для сексуальных игрищ с клиентурой…

– Игрищ! – фыркнула привратница. – Ну ты скажешь тоже, дядя!..

Тут бы хоть кого бы нибудь на обыкновенный трах развести, а ты – игрищ…

– Шкалик, покажи товар лицом, а то девушка рассуждает как-то слишком отвлеченно…

Шкалик неуверенно полез к себе за пазуху.

– Не надо, Шкалик, не утруждайся, все равно не куплю, – грустно молвила красна девица. – Вот если бы этот ваш лжехрен еще и платил бы мне за каждую палку, тогда конечно, – мечтательно добавила она, сладко жмурясь от недостижимых перспектив. Помечтала секунду-другую, тряхнула завитой головкой, поделилась по-дружески советом:

– А сюда вам, мужики, лучше не соваться. У них у самих этого добра завались. Спрос минимальный…

Опять облом! У Шкалика на слезящиеся от похмелья глаза набежали дополнительные, исторгнутые драмой неудач, слезинки.

– Ладно, нет так нет, – с несвойственной ему покладистостью примирился с отказом Опохмельченко. – Сигареткой не угостите, барышня?

– С паршивой овцы хоть шерсти клок? – скривилась та в саркастической гримасе.

– Да что вы на себя такое наговариваете, милая девушка! – возмутился Опохмельченко. – Да если бы не обстоятельства, если бы не возраст, не проклятое безденежье, да разве позволил бы я вам торчать тут на сквозняке! Да я бы вас мигом в ресторан, в номера!.. И не на раз, и не на час, а как минимум, недельки на две, если не дольше…

Столько брехни за ради курева! – сокрушенно подумалось Шкалику. Лично он бы так не смог. Язык бы не повернулся…

Сраженная откровениями Опохмельченки девушка полезла в сумочку за сигаретами. Однако достать их не успела. Дверь секс-шопа отворилась, выпустив наружу того самого расчетливого мужика с внушительной коробкой под мышкой. Видимо, давно уже выбрал и приценился…

– А, ты еще здесь? Как насчет групповичка со мной и моей резиновой подружкой? Плачу тыщу…

– За час?

– За три. Но – с бухаловом и закуской…

Раздумывать девица не стала:

– Заметано!

Опохмельченко ткнул в бок Шкалика: дескать, доставай товар по-быстрее.

– Сударь,а не угодно ли фаллоимитатор за четверть цены? Самая подходящая для всякого порядочного групповичка вещица…

Мужик смерил его недобрым взглядом. Опохмельченко опасливо попятился. Шкалик сделал то же.

– Не терплю конкуренции, – оскалился мужик. Хмыкнул и удалился в сопровождении девицы.

– Ни бабок, ни курева, – печально подытожил Опохмельченко.

– Зато по шее не надавали – хотел было вставить Шкалик хоть что-то обнадеживающее, но не успел.

– Игорь?! Глазам свои не верю! Игорь, это ты?! – перед Шкаликом вдруг очутилась расфуфыренная по последней моде дама. Вся такая вальяжная, ухоженная, исходящая дорогущими духами и немереным баблом. Таких еще бизнес-леди называют…

– Я не Игорь, я – Шкалик, – не признал знакомства Шкалик.

– Я не по кличке, я по имени, – пояснила леди. – Игорь Адоматский – это ведь ты? Не отпирайся, я тебя узнала. А ты – узнаешь меня?

– Ишь ты, Адоматский, – пробормотал себе под нос Опохмельченко.

– Я понимаю, тебе в таких обстоятельствах неудобно, не хочется вспоминать, – продолжала меж тем дама. – Но ты все-таки вспомни: это не я тебя из армии в Кривом Наволоке не дождалась, это ты ко мне не вернулся, даже не заехал, предпочел сразу в Питер…

Шкалик молчал, тупо уставившись на женщину.

– Шкалик, – зашептал ему на ухо встревоженный Опохмельченко, – не стой истуканом, обними девушку…

– Нет, обнимать меня, Игорь, не надо, – расслышала подсказку леди. – Обнимешь, когда протрезвеешь, вспомнишь, отмоешься как следует и будешь готов рассказать, как тебя угораздило дойти до жизни такой…

– Так ведь для того чтобы протрезветь и отмыться… – позволил себе встрять Опохмельченко с резонными соображениями, но был прерван на полуслове самым высокомерным тоном:

– А тебе, синюха голимая, никто слова не давал. Заткнись и чеши отсюда, пока я охрану не позвала…

Опохмельченко раскрыл было рот, видимо, собираясь по своей привычке сообщить на повышенных тонах о роде деятельности своей бабушки, а заодно, может быть, и дедушки, но, взглянув на подавленно молчащего Шкалика, тихо крякнул и отошел. Метров на пять, на шесть…

– Что ты там за пазухой прячешь, Игорь?

Шкалик машинально вытащил из-под пальтеца злополучную коробочку.

– Да уж, докатился, – вздохнула дама. – Ладно, так и быть. По старой, так сказать, дружбе, и в память о любви моей юности… Двухсот баксов на все про все хватит?

– Лучше в рублях, мадам, и купюрами помельче, – подал голос из своего далёка Опохмельченко.

– Разумно, – усмехнулась дама, заглянула в сумочку, пошелестела наличностью, извлекла несколько разноцветных бумажек, сунула их в руки оторопевшему Шкалику, забрала коробочку, помедлила, добавила к деньгам визитную карточку: – Примешь человеческий облик – звони…

Развернулась, шагнула к шикарного вида автомобилю солидного бутылочного цвета с предупредительно распахнутой то ли охранником, толи шофером задней дверью. Помахала ручкой, села и укатила.

Опохмельченко подошел к Шкалику не сразу – благоразумно дождался пока авто с с дамой скроется за поворотом.

– Сколько там?

Шкалик растерянно уставился на свои руки – в одной банкноты, в другой визитка.

Подсчитали. Не так уж много оказалось. Ну да богатенькие всегда жмоты. Потому и богатенькие, наверное. Впрочем, на бутылку с прицепом хватило.

Уединились в закутке пыльного скверика, доживавшего последние дни перед сносом под очередной торговый центр.

– Масленкина Екатерина Прокопьевна, генеральный директор ООО «Севэкспортраст», – прочитал Шкалик уведомление на визитке. Пожал плечами: не знает такой…

Сели, выпили. Настроение у Шкалика не улучшилось. Напротив, вторая и вовсе не пошла. Махнул рукой притихшему Опохмельченке: мол, не жди меня, я потом. Опохмельченко понимающе кивнул:

– Ладно, Игорек, я свою половину добью и пойду. Выпьешь свою,когда отпустит…

Но Шкалика не отпустило даже к вечеру, даже после того как он допил, давясь от отвращения, свою половину вырученной за фаллоимитатор водки. Эх, еще бы граммов двести и он бы снова ожил, в смысле – вырубился бы наконец, опьянел бы и с концами. А там утром добрый боженька наверняка что-нибудь на опохмел подкинет. Что-нибудь приличное, что можно сбыть легко и непринужденно – на раз-два…

И вдруг, трезвея, вспомнил, возмутился. Почти вслух. Почти внятно.

– Николай я, а не Игорь! И фамилия моя Агурихин… Да, точно – Огурихин, а не какой-то там Адомайский. И ни из какой я не из Кривой Наволочки , а из Питера, из Красного Села…

Вскочил, замахал руками, бормоча опровержения, сел и… заплакал…

Кто-то над ухом тихо пропел с издевательской проникновенностью: «Плач, синюха, плач, меньше писать будешь…»

Шкалик затравленно огляделся – опять никого. Вздохнул, утерся, встал и побрел искать урну, в которую по дороге в закуток бросил скомканную в сердцах визитную карточку обознавшейся дамы. А вдруг он все-таки не Николай, не Огурихин, и даже не Шкалик, а как есть Игорь Адоматский, опустившийся уроженец Кривого Наволока, для которого еще не все потеряно в этой жизни?