Читать книгу Романовы. Последние дни Великой династии - Владимир Хрусталев - Страница 5

Во все усложняющейся обстановке Первой мировой войны, возрастающем революционном движении, непрекращающейся министерской чехарде многие видели кризис власти и неспособность Николая II справиться с ситуацией. Вызревали многочисленные варианты дворцового переворота.

Французский посол в России Морис Палеолог в дневниковой записи от 13 августа 1915 г. излагал (со слов бывшего гвардейского офицера) один из таких вариантов. Суть его состояла в том, что императора Николая II оставить на троне как своего рода декорацию, а императрицу Александру Федоровну и ее сестру, московскую игуменью Елизавету Федоровну, сослать в монастырь Приуралья; «распутинскую клику» запрятать еще дальше, в «глубь Сибири»²²⁶.

Строились и более радикальные планы, даже после убийства «святого» и «всемогущего» Григория Распутина. 5 января 1917 г. на банкете у миллионера Богданова фабрикант Путилов прямо предложил, обращаясь к князю императорской крови Гавриилу Константиновичу, собрать нечто вроде «земского собора» (всю царскую фамилию, лидеров партийных фракций в Государственной думе, представителей дворянства, командующих армиями и т. п.), «торжественно объявить императора слабоумным, непригодным для лежащей на нем задачи, неспособным дальше царствовать и объявить царем наследника под регентством одного из великих князей»²²⁷.

Таким настроениям в немалой степени способствовали поджигательские речи, звучащие с трибуны Государственной думы. Атака велась систематически и продуманно, под флагом критики и строгой законности, и лидеры оппозиции твердили, что они все делают для пользы России, для освобождения народа от ига «темных сил» и что поэтому они не против царя как такового; что они настоящие «монархисты» и являются не «оппозицией Его Величеству», а «оппозицией Его Величества»…

Другими словами, что они против окружающих царя неверных слуг, для пользы же самого царя.

В то же время, 1 ноября 1916 г., как мы уже отмечали выше, один из лидеров «Прогрессивного блока» П.Н. Милюков произносит в Государственной думе речь, в которой прозрачно обвиняет царицу в измене. Впоследствии многие называли эту речь штурмовым сигналом революции!

Опытной рукой направляются слухи о дворцовом перевороте, о предстоящей неизбежной революции, о попытках подготовки сепаратного мира с немцами и т. п.

Ползет клевета. Царь женат на немке, которой Германия конечно ближе, чем Россия! Царица – изменница России!

А за первой клеветой другая.

Царица неверная царю жена! Наследник? Да разве вы не знаете, что он не сын царя Николая? Наследник ведь сын генерала Орлова. А о Гришке Распутине слышали?

Под видом все дозволенной критики «святого старца» на страницах газет на самом деле чернили царскую семью. Так велась кампания по подготовке общественного мнения для предстоящих переворотов в государстве и царском дворце.

Член Государственной думы, монархист В.В. Шульгин признавал: «Раздражение России… действительно удалось направить в отдушину, именуемую Государственной думой. Удалось перевести накипевшую революционную энергию слова в пламенные речи и в искусные звонко звенящие «переходы» к очередным делам». Удалось подменить «революцию», т. е. кровь и разрушение – «резолюцией», т. е. словесным выговором правительству… Но… В минуту сомнений мне иногда начинает казаться, что из пожарных, задававшихся целью потушить революцию, мы невольно становились ее поджигателями»²²⁸.

Всякое слово обличения царского правительства и «темных сил» в такой обстановке моментально подхватывалось многоголосым эхом оппозиции, а всякое слово увещания правительства все больше глохло, как «глас вопиющего в пустыне». Николай II понимал, что в таких условиях каждая уступка правительства побуждает оппозицию к выставлению все новых и новых требований.

Определенные круги оппозиции отдавали себе отчет, что с Николаем II договориться трудно, а с Александрой Федоровной просто невозможно, поэтому необходим переворот с выдвижением на трон более покладистого монарха. Конечно, без помощи военных в таком деле не обойтись, кроме того, необходима была поддержка дипломатов. Если в армии существовала определенная оппозиция влиянию царицы на государственные и военные дела, то дипломатов Антанты стали запугивать перспективой заключения «распутинской кликой» сепаратного мира. Утверждалось даже, что экономический кризис в стране царское правительство создает искусственно, чтобы иметь повод вскоре предательски завершить войну за спиной союзников.

Николай II, чтобы покончить с подлыми слухами об якобы предпринимаемых царским правительством попытках заключения сепаратного мира с немцами, отдает распоряжение генералу В.И. Гурко: подготовить проект приказа. Вскоре 12 декабря 1916 г. император обращается к армии и флоту и подписывает приказ, который приведем полностью:

«Среди глубокого мира более двух лет тому назад Германия, втайне издавна подготовлявшаяся к порабощению всех народов Европы, внезапно напала на Россию и ее верную союзницу Францию, что вынудило Англию присоединиться к нам и принять участие в борьбе. Проявленное Германией полное пренебрежение к основам международного права, выразившееся в нарушении нейтралитета Бельгии, и безжалостная жестокость германцев в отношении мирного населения в захваченных ими областях понемногу объединили против Германии и ее союзницы Австрии все великие Державы Европы.

Под натиском германских войск, до чрезвычайности сильных своими техническими средствами, Россия, равно как и Франция, вынуждена была в первый год войны уступить врагу часть своих пределов. Но эта временная неудача не сломила духа ни наших верных союзников, ни в вас, доблестные войска Мои. А тем временем путем напряжения всех сил государства разница в наших и германских технических средствах постепенно сглаживалась. Но еще задолго до этого времени, еще с осени минувшего 1915 года, враг наш уже не мог овладеть ни единой пядью русской земли, а весной и летом текущего года испытал ряд жестоких поражений и перешел на всем нашем фронте от нападения к обороне. Силы его, видимо, истощаются, а мощь России и ее доблестных союзников продолжает неуклонно расти. Германия чувствует, что близок час ее окончательного поражения, близок час возмездия за все содеянные ею правонарушения и жестокости.

И вот, подобно тому, как во время превосходства в своих боевых силах над силами своих соседей, Германия внезапно объявила им войну, так теперь, чувствуя свое ослабление, она внезапно предлагает объединившимся против нее в одно неразрывное целое союзным державам вступить в переговоры о мире.

Естественно, желает она начать эти переговоры до полного выяснения степени ее слабости, до окончательной потери ее боеспособности. При этом она стремится для создания ложного представления о крепости ее армии использовать свой временный успех над Румынией, не успевшей еще приобрести боевого опыта в современном ведении войны. Но если Германия имела возможность объявить войну и напасть на Россию и ее союзницу Францию в наиболее неблагоприятное для них время, то ныне окрепшие за время войны союзницы, среди коих теперь находятся могущественнейшая Англия и благородная Италия, в свою очередь, имеют возможность приступить к мирным переговорам в то время, которое они сочтут для себя благоприятным.

Время это еще не наступило. Враг еще не изгнан из захваченных им областей. Достижение Россией созданных войною задач, – обладание Царьградом и проливами, равно как и создание свободной Польши из всех трех ее ныне разрозненных областей, – еще не обеспечено. Заключить ныне мир – значило бы не использовать плодов несказанных трудов ваших, геройские русские войска и флот, труды эти, а тем более священная память погибших на полях доблестных сынов России не допускают и мысли о мире до окончательной победы над врагом, дерзнувшим мыслить, что если от него зависело начать войну, то от него же зависит в любое время ее окончить.

Я не сомневаюсь, что всякий верный сын Святой Руси, как с оружием в руках вступивший в ряды славных Моих войск, так равно и работающий внутри страны на усиление ее боевой мощи или творящий свой мирный труд, проникнут сознанием, что мир может быть дан врагу лишь после изгнания его из наших пределов, только тогда, когда, окончательно сломленный, он даст нам и нашим верным союзникам прочные доказательства невозможности повторения предательского нападения и твердой уверенности, что самою силою вещей он вынужден будет к сохранению тех обязательств, которые он на себя примет по мирному договору.

Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный ваших геройских подвигов, славные войска Мои, – мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память.

На подлинном Собственной Его Императорского Величества рукой написано:

“НИКОЛАЙ”»²²⁹.

Однако слухи о подготовке сепаратного мира продолжали эксплуатироваться оппозицией вплоть до начала Февральской революции.

Члены английской миссии в России лорда Мильнера не раз слышали откровенные разговоры о возможном убийстве царя и царицы, а сэр Джордж Клерк писал: «Каждому из нас приходится слышать о неизбежности самых серьезных событий, вопрос только о том, кто должен быть устранен: император, императрица, Протопопов или все трое».

Сама идея дворцового переворота ее организаторами преподносилась как бы «против революционной прививкой».

Такая тактика приносит свои плоды. Так, в дневнике великого князя Андрея Владимировича от 11 сентября 1915 г. читаем: «Удивительно, как непопулярна бедная Аликс. Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатии к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это, что она не сумела быть популярной»²³⁰. Далее в дневнике имеются и такие строки: «По мнению графа Ад. Замойского, после войны, безусловно, будет революция, которая отберет все земли у помещиков. Во главе этого аграрного движения станет Даниловчерный, а потому и надо быть с ним в хороших отношениях… Мысли, безусловно, дикие. Но я прибавляю – и вредные»²³¹.

Насколько глубоко мысль о предательстве запала в среду военных, говорят строки из дневника генерала В.И. Селивачева, которые публиковались в советской печати:

«Вчера одна сестра милосердия сообщила, что есть слух, будто из Царскосельского дворца от Государыни шел кабель для разговора с Берлином, по которому Вильгельм узнавал все наши тайны. Страшно подумать о том, что это может быть правда – ведь какими жертвами платит народ за подобное предательство!»

Со своей стороны отметим, этот слух имел такое широкое распространение, что даже после Февральской революции следователи Чрезвычайной Следственной Комиссии (ЧСК) Временного правительства выясняли его достоверность. Материалы ЧСК показали, что ничего подобного на самом деле не было. В частности, в протоколе допроса Б.В. Штюрмера (бывшего премьер-министра) от 31 марта 1917 г. на вопрос следователя об отношении Александры Федоровны к Германии и находила ли она нужным скорейшее заключение мира, тот ответил: «Если кто-нибудь это утверждает, то я говорю – никогда ничего подобного не было. Это было такое презрение к Вильгельму, какое я редко от кого слышал, именно скажу презрение, иного ничего не было».

Обвинения царя и царицы в склонности к сепаратному миру было лишь оружием оппозиции для подготовки их свержения. Известно, что Николай II до конца оставался верен союзническим обязательствам. Когда в конце 1915 г. граф Эйленбург пытался начать мирные переговоры, царь их отверг, то же самое повторилось, когда весной 1916 г. попытался это сделать великий князь Гессенский (брат царицы)²³².

Насколько сильным оружием в руках оппозиции оказалась клевета, говорит выступление после революции В.В. Плеханова на Всероссийском совещании Советов, где он упомянул, что «царь не хотел защищать Россию», что «царь и его приспешники на каждом шагу изменяли ей».

Подобные взгляды на роль Николая II в русской истории на долгие годы в нашей стране стали стереотипными.

Однако вернемся к последовательности событий. В такой обстановке напряженности, предшествующей революционным событиям 1917 г. в России, заговорщикам было не очень сложно найти опору для осуществления своих преступных замыслов. В архивных документах имеются свидетельства о нескольких таких мятежных очагах.

Например, в показаниях известного революционера В.Л. Бурцева, данных ЧСК 1 апреля 1917 г., он, сообщая о контактах с полицией, указал на жандармского генерала А.В. Герасимова: «…Он (Герасимов. – В.Х.), не будучи в заговоре, был, однако, посвящен в планы дворцовых переворотов и не в целях шпионажа, а в качестве человека сочувствующего… Вы, конечно, знаете, что в декабре – январе ждали в Кронштадте дворцового переворота. Он был в это посвящен. Нельзя было обойтись без цареубийства, и он был за цареубийство, как и я…».

Говоря о системе полицейского сыска и провокаций, Бурцев отмечал: «В печати я не раз говорил, что система провокации в деле Азефа была доведена до того, что царь лишь случайно не был убит, что убийца стоял около него ближе, чем Богров к Столыпину. Ко мне всегда приставали все, – разъяснить, в чем дело. Но так как я был связан честным словом, то я никогда не раскрывал тайны. На самом деле система этой провокации, во времена Герасимова, довела до того, что царь едва не был убит. Мне Азеф говорил с упреком: “Если бы не вы, так царь был бы убит. Не сейчас, так потом, – я его хотел убить…”. Если бы я не стал разоблачать Азефа, он сам говорил, что, идя тем путем, на котором он стоял, он мог сделать цареубийство».

Как мы видим, спектр вариантов переворота был очень обширен: от бескровного устранения монарха от дел или высылки его за границу до «тени Павла I» руками заговорщиков или просто террористического акта со стороны революционеров.

Заметим, что у последних был накоплен достаточный опыт по систематическому истреблению наиболее верных приверженцев трона. Известно, что от выстрелов и бомб террористов погибают: великий князь Сергей Александрович (супруг великой княгини Елизаветы Федоровны); царские министры: Плеве, Сипягин, Боголепов и Столыпин; генерал-губернаторы и губернаторы: граф Игнатьев, Слепцов, Старынкевич, Александровский, Хвостов, главный военный прокурор Павлов, петербургский градоначальник фон Дер-Лауниц, генералы и адмиралы: Чухлин, Мин, Алиханов и многие другие. Изданная в 1907 г. «Книга Русской Скорби», в 14 томах, памятник жертвам революционного террора, содержит сведения от царских министров и губернаторов до урядников, священников и учителей. Что это?! Борьба за свободу или начало разрушения государства Российского?!

Этому валу разрушительной силы не был поставлен надежный заслон, как во времена императора Александра III. Многие царские министры служили интересам государства с опаской за свою жизнь и оглядкой на оппозицию, как бы чего не вышло. В то же время многие из них считали себя патриотами и верными сынами Отечества. Своеобразный «шкурнический интерес» таких карьеристов довольно верно подметил писатель Василий Иванович Немирович-Данченко: «Ведь и в верхах любили Россию, но странною любовью. Они любили Россию под собою, а не рядом. Им казалось, что замени их – и Отечество погибло. Ведь и Горемыкин и Штюрмер думали не иначе. Они отождествляли судьбу России со своими собственными, хотя они давно врозь. И когда, в какое время… Вот уж, именно, время великое, а люди малые и не только малые, но и недобросовестные…».

Многие «столпы Отечества» не отдавали себя отчета в критичности политической ситуации в стране, больше ища оправданий своим поступкам и действиям, чем служа интересам державы. Так, старый дипломат Е.Н. Шелькин передавал свой разговор с И.Л. Горемыкиным: «“Вы видите этот пепел, – говорил он мне, указывая на свою сигару. – Мне стоит дунуть, и он разлетится. То же представляет и пресловутая революция”. – “Однако же вы не дунули?” – спросил я его. Горемыкин, в то время уже не занимавший места председателя Совета Министров, нахмурился. “Я не раз хотел дунуть, – сказал он, – но Государь не хотел идти со мною до конца”».

Заговорщики понимали, что Николай II неуязвим среди армии, пока высшее командование остается верным присяге. Поэтому они направили все усилия, чтобы заручиться поддержкой хотя бы некоторых генералов. Однако в правящих государственных верхах считали, что они надежно контролировали ситуацию в стране. Многие считали, что в условиях военного времени широкого революционного выступления в армии невозможно. Однако не отрицалась возможность отдельных небольших заговоров. В секретных заседаниях Совета Министров 4 августа 1915 г. министр юстиции А.А. Хвостов уже говорил о поддержке А.И. Гучкова левыми кругами ввиду того, что «его считают, в случае чего, способным встать во главе батальона и отправиться в Царское Село».

В воспоминаниях А.Ф. Керенского также имеется свидетельство, что «в последнюю зиму монархии генерал Крымов, вместе с Гучковым и Терещенко, готовил дворцовый переворот».

Известно, что А.И. Гучков (основатель и лидер партии октябристов) из сторонников Николая II в годы русской революции (1905–1907 гг.) перешел позднее в наиболее непримиримую оппозицию. Недаром его имя часто упоминалось в письмах императрицы Александры Федоровны, которая еще в сентябре 1915 г. отмечала: «Все знают, что Гучков работает против нашей династии» или «Ах, если б только можно было повесить Гучкова»²³³. В частности, она в письме к Николаю II от 20 сентября 1916 г. с тревогой предупреждала: «…Пожалуйста, душа моя, не давай доброму Алексееву начать играть роль с Гучковым. Родзянко и тот теперь образуют одно и стараются обойти Алексеева, притворяясь будто никто, кроме них, не может работать. Он должен заниматься исключительно войною, – остальные отвечают за то, что происходит в тылу…»²³⁴. На следующий день, т. е. 21 сентября 1916 г. еще одно письмо с ее предостережением: «…Нужно вырвать Алексеева у Гучкова с его скверным влиянием… Родзянко, Гучков, Поливанов и компания интригуют гораздо больше, чем это наружу видно (я чувствую), для того, чтобы вырвать разные вопросы из рук министров»²³⁵.

О «подрывной деятельности» А.И. Гучкова знали силовые органы царского правительства. Так, например, жандармский генерал А.И. Спиридович характеризовал ситуацию: «В борьбе с правительством весомую роль сыграл Гучков, который вел опасную, конспиративную работу по организации заговора против Государя среди высшего состава армии. В этом деле ему помогал Терещенко. Он с Коноваловым прикрывал революционную работу рабочей группы Военно-промышленного комитета. Рабочие не верили, конечно, ни Гучкову, ни Коновалову, но, признавая их пользу в подготовке революции, шли с ними рука об руку. В данный момент Гучков широко распространял свое письмо к генералу Алексееву, в котором он выступал против отдельных членов правительства. В нем он распространял такие тайны правительства военного времени, за оглашение которых любой военный следователь мог привлечь его к ответственности за государственную измену. И только за распространение этого письма он, Гучков, мог бы быть повешен по всем статьям закона куда более заслуженно, чем подведенный им под виселицу несчастный Мясоедов.

Штюрмер доложил Государю о происках Гучкова и о письме Гучкова к Алексееву.

Государь допросил Алексеева. Тот ответил, что он не переписывается с Гучковым. Этим дело и закончилось. Слабость правительства и генерал Алексеев спасли тогда Гучкова. Верил ли Государь в его революционную деятельность – трудно сказать. Но царица правильно оценила весь приносимый им вред и правильно считала, что его надо арестовать и привлечь к ответственности»²³⁶.

Со своей стороны заметим, что письмо А.И. Гучкова к генералу М.В. Алексееву от 15 августа 1916 г. было впервые опубликовано еще в советские времена. Оно содержало ряд секретных сведений о поставках вооружений и т. п. Вместе с тем в нем Гучков резко критиковал царское правительство: «Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и ваш доблестный фронт, и вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью… Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоостры и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны. Надвигается потоп, а жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм теми мерами, которыми ограждают себя от хорошего проливного дождя: надевают галоши и раскрывают зонтик»²³⁷.

Скандалы, возникающие вокруг А.И. Гучкова, только добавляли его имени авторитет ярого оппозиционера. 14 декабря 1916 г. царица в письме к мужу указывала: «Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки), отняла бы чин у Самарина (он подписал эту московскую бумагу). Милюкова, Гучкова и Поливанова – тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России – они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов…»²³⁸.

Планы заговорщиков вначале были очень туманными. Все разговоры вращались вокруг «ответственного министерства», согласие на которое необходимо было добиться у царя. Чтобы этого удалось достигнуть, решено было удалить Александру Федоровну в Крым (были и другие предложения), если даже пришлось бы применить силу.

В течение лета и осени 1916 г. в Ставке шли многочисленные тайные переговоры и совещания, в которых заговорщиками даже поднимался вопрос о низложении императора. В конце 1916 г. разговоры о военном заговоре звучали не только в Ставке (в Могилеве), но и в столичных аристократических и политических салонах. В декабре великая княгиня Елизавета Федоровна, встревоженная подобными слухами, посылает своего приближенного фон В.В. Мекка предупредить царицу о готовящемся предательстве.

В курсе подготовки заговора был и начальник штаба Верховного главнокомандования в Могилеве генерал М.В. Алексеев. Он, имея негласные контакты и переговоры с представителями заговорщиков, одновременно готовил проект военной диктатуры, который 15 июня 1916 г. представил на рассмотрение императору Николаю II. Однако когда император, в конце концов, отверг этот проект, Алексеев стал склоняться к военному заговору «во имя спасения России».

Смысл плана заговора сводился к тому, чтобы во время одной из многочисленных поездок Николая II на фронт или в столицу захватить его поезд и вынудить отречься в пользу цесаревича Алексея при регентстве одного из великих князей. Затем в духе дворцовых переворотов XVIII века намечалось арестовать и сменить правительство.

Казалось, все было готово. Имеется свидетельство, что генерал М.В. Алексеев при обсуждении срока переворота сказал: «Так передайте князю Львову в спешном порядке, что для дела, о котором мы с ним говорили, я назначил день: 30 октября»²³⁹. Однако через некоторое время он сказался больным и вскоре уехал на лечение в Крым, сдав временно должность начальника штаба Верховного главнокомандующего генералу В.И. Гурко. Болезнь М.В. Алексеева, можно предположить, была настоящая, а не «дипломатическая» или «медвежья», т. к. по возвращении в Ставку 23 февраля 1917 г. он чувствовал себя еще не совсем здоровым.

Любопытен и другой эпизод. Когда заговорщики посетили генерала Алексеева во время его пребывания в Крыму, он (по свидетельствам очевидцев) заявил: «Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду»²⁴⁰.

Факт посещения генерала М.В. Алексеева в Севастополе представителями «некоторых думских и общественных кругов» подтверждает в своих исследованиях и генерал А.И. Деникин. Приведем его версию событий:

«В Севастополе к больному Алексееву приехали представители думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета.

Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость, как бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому определению, “и так не слишком прочно держится”, просил во имя сохранения армии не делать этого шага.

Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося переворота.

Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял меня впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась.

Пока трудно выяснить детали этого дела. Участники молчат, материалов нет, а всё дело велось в глубокой тайне, не проникая в широкие армейские круги. Тем не менее некоторые обстоятельства стали известны… предполагалось вооруженной силой остановить Императорский поезд во время следования его из Ставки в Петроград. Далее должно было последовать предложение Государю отречься от Престола, а в случае несогласия, физическое его устранение. Наследником предполагался законный правопреемник Алексей и регентом Михаил Александрович»²⁴¹.

Февральские и мартовские события 1917 г. показали истинные позиции генерала М.В. Алексеева, который не оставил своих соучастников по общему «делу» без своеобразной координирующей поддержки.

Заметим, что «охранка» тоже не дремала, отрабатывая свой хлеб. В «совершенно секретном» докладе жандармского генерала К.И. Глобачева от 26 января 1917 г. сообщалось о «действующей пока законспирировано» группе, состоящей из А.И. Гучкова, князя Г.Е. Львова, С.Н. Третьякова, А.И. Коновалова, М.М. Федорова и некоторых других. В докладе подчеркивалось, что «вся надежда этой группы – неизбежный в самом ближайшем будущем дворцовый переворот, поддержанный всего-навсего одной-двумя сочувствующими частями».

Слухи о военном заговоре беспокоили французского посла М. Палеолога. В своем дневнике он анализировал ситуацию: «Император Николай, конечно, останется верен союзу с нами, в этом я нисколько не сомневаюсь. Но ведь он не бессмертен. Сколько русских, и особенно в самой близкой к нему среде, втайне желают его исчезновения. Что может произойти при смене царя? На этот счет у меня нет иллюзий: Россия тогда немедленно откажется от участия в войне»²⁴².

Фактический отказ генерала М.В. Алексеева активно участвовать в военном заговоре затормозил его выполнение. В следственных материалах ЧСК Временного правительства имеются показания А.И. Гучкова, в которых он говорит о своей роли в заговоре: «…Я ведь не только платонически сочувствовал этим действиям, я принимал активные меры… Провести это было трудно технически… план заключался в том (я только имен называть не буду), чтобы захватить по дороге между Царским Селом и Ставкой Императорский поезд, вынудить отречение, затем одновременно, при посредстве воинских частей, на которые в Петрограде можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство и затем объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собой правительство… Надо было найти часть, которая была бы расположена для целей охраны ж. д. пути, а это было трудно»²⁴³.

Технику исполнения плана дворцового переворота Гучков представлял так: «Предполагалось уговорить царя (что и было сделано. – В.Х.) поочередно приводить гвардейские кавалерийские полки в столицу на отдых и для поддержания порядка, а затем выманить царя из Ставки и при помощи кавалергардов совершить дворцовый переворот, добившись отречения в пользу цесаревича и регентства».

Из следственных материалов ЧСК можно понять, что А.И. Гучков имел непосредственные связи через генерала А.М. Крымова с Румынским и, очевидно, через генерала Н.В. Рузского с Северным фронтами, а также имел свидания с некоторыми великими князьями. Некоторые из участников событий указывают на сочувствие заговору генерала А.А. Брусилова, который заявлял: «Если придется выбирать между царем и Россией, я пойду за Россией»²⁴⁴.

Однако, по признанию А.И. Гучкова, трудности были не только технические: «У многих были известные принципы, верования и симпатии, для многих это представляло трагедию…, требовалась с нашей стороны известная осторожность»²⁴⁵.

Некоторые участники заговора позднее в своих воспоминаниях пытались устраниться от этих событий и снять с себя, в какой-то мере, ответственность за все последовавшие катастрофические события в России. Так, например, генерал А.А. Брусилов писал:

«Доходили до меня сведения, что задумывается дворцовый переворот, что предполагают провозгласить наследника Алексея Николаевича императором при регентстве великого князя Михаила Александровича, а по другой версии – Николая Николаевича, но все это были темные слухи, не имевшие ничего достоверного. Я не верил этим слухам потому, что главная роль была предназначена Алексееву, который якобы согласился арестовать Николая II и Александру Федоровну; зная свойства характера Алексеева, я был убежден, что он это не выполнит»²⁴⁶.

В воспоминаниях А.И. Верховского, наоборот, выпячивается роль заговорщиков, приводятся дополнительные любопытные факты и откровения того же Гучкова в узком кругу единомышленников: «На 1 марта был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твердых людей должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено»²⁴⁷.

Заговорщики наметили гарнизон села Медыха и стали искать подходы к его офицерам. В начале января 1917 г. в Петроград приезжал командир одной из кавалерийских дивизий на Румынском фронте генерал А.М. Крымов, который приглашался на разные совещания верхушки буржуазной оппозиции. В заговор были вовлечены генерал А.А. Маниковский, ответственный сотрудник Военного министерства, князь Д.Л. Вяземский, аристократ с большими связями среди высшего офицерства, и некоторые другие. Многие участники заговора, по свидетельствам С.П. Мельгунова, В.В. Шульгина и др., являлись членами масонских лож.

Князь Д.Л. Вяземский и М.И. Терещенко отправились на фронт, стремясь посетить воинские части охраны железной дороги между Петроградом и Могилевом. Заговорщики не сомневались в успехе своего дела. Однако обстоятельства не благоприятствовали им. На этот раз почувствовал себя плохо главный вдохновитель всего дела А.И. Гучков, который 13 октября 1916 г. выехал лечиться в Кисловодск. Хотя дело и без него продолжало двигаться, но медленно. Вернулся он в столицу только 20 декабря. А за три дня до этого был убит Г.Е. Распутин, что привело к ужесточению репрессий, общему ухудшению обстановки. Неожиданным и самым главным явилось то, что император Николай II спешно вернулся в столицу по срочному вызову своей супруги. Неделя шла за неделей, а император все продолжал оставаться в Царском Селе. В связи с этими обстоятельствами Гучков стал поговаривать, что «дело» придется отложить до Пасхи, т. е. до 2–3 апреля 1917 г.

Любопытное подтверждение этому имеется у английского посла Бьюкенена: «Один мой русский приятель, который стал потом членом Временного правительства, сообщил мне через полковника Тарнгидля, нашего помощника военного атташе, что революция произойдет перед Пасхой, но что мне нечего беспокоиться, так как она продолжится всего две недели»²⁴⁸.

По признанию самого А.И. Гучкова, о стадии подготовки к осуществлению военного заговора можно было судить следующим образом: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления…»

На самом деле, по нашему мнению, картина «военного заговора» вырисовывается недостаточно убедительной на деле, для реального планируемого переворота. Военные устами генерала А.М. Крымова говорят думской оппозиции: если вы решитесь, мы вас поддержим… А те, в свою очередь, подталкивают военных: если вы сумеете заставить царя отречься, то мы это используем на благо России. Все надеялись, что кто-то начнет первым и только «зондировали» позиции друг друга, опасаясь брать инициативу на себя. В то же время морально все были готовы к предстоящим событиям и каждый способствовал осуществлению плана переворота.

Вызывает удивление, что генерал А.М. Крымов в дни Февральской революции оказался в тени и не принимал активного участия. Тому есть свои причины.

Стоит отметить, что союзники по Антанте опасались заключения Россией сепаратного мира с Германией. Они желали содействовать урегулированию отношений между царским правительством с деятелями «Прогрессивного блока» и Государственной думой в целях более успешного ведения военных действий на фронте. Монархисты обвиняли английского посла Д. Бьюкенена в том, что он подготовил русскую революцию, что под его влиянием думские лидеры пошли на обострение ситуации в борьбе с царским режимом. Французский посол в России М. Палеолог 28 декабря 1916 г. (по новому стилю) записал в дневнике: «Вот уже несколько раз меня расспрашивают о сношениях Бьюкенена с либеральными партиями и даже серьезнейшим тоном спрашивают меня, не работает ли он тайно в пользу революции. Я каждый раз всеми силами протестую»²⁴⁹. Между прочим, Бьюкенену бросали такие же обвинения по его возвращению на родину. Ему приходилось постоянно оправдываться. Даже его дочь Мириэль вынуждена была его защищать. В своей книге она позднее писала: «Английское посольство являлось тем единственным домом в русской столице, в котором планы дворцовой революции не подвергались обсуждению… Верность его Государю стояла выше всяких подозрений»²⁵⁰.

Однако имеются и другие свидетельства. Жандармский генерал А.И. Спиридович позднее писал в воспоминаниях о событиях первого дня 1917 г.: «Новогодний Высочайший прием… Принимая поздравления дипломатов, Государь очень милостиво разговаривал с французским послом Палеологом, но, подойдя к английскому послу Бьюкенену, сказал ему, видимо, что-то неприятное. Близстоящие заметили, что Бьюкенен был весьма смущен и даже сильно покраснел. На обратном пути в Петроград Бьюкенен пригласил к себе в купе Мориса Палеолога и, будучи крайне расстроенным, рассказал ему, что произошло во время приема. Государь заметил ему, что он, посол английского короля, не оправдал ожиданий Его Величества, что в прошлый раз на аудиенции Государь упрекал его в том, что он посещает врагов монарха. Теперь Государь исправляет свою неточность: Бьюкенен не посещает их, а сам принимает их у себя в посольстве. Бьюкенен был и сконфужен, и обескуражен. Было ясно, что Его Величеству стала известна закулисная игра Бьюкенена и его связи с лидерами оппозиции»²⁵¹.

Супруга великого князя Павла Александровича княгиня О.В. Палей, поддерживавшая знакомство со многими дипломатами, позднее писала в своих воспоминаниях:

«Так прошел январь, причем общее положение дел ухудшалось день ото дня. В газетах недовольство прорывалось даже сквозь цензуру. Революционная пропаганда в войсках резервистов распространялась не по дням, а по часам. А рассадником ее стало английское посольство под началом Ллойд Джорджа. Наши либералы, князь Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и иже с ними, из посольства не вылезали. Там же и решено было отказаться от мирных путей борьбы и встать на путь революции. Причем сам английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, Государю нашему просто мстил. Николай не любил его и в последнее время держался с ним все суше и суше, особенно после того как Бьюкенен сошелся с Государевыми личными врагами. На последней аудиенции Государь принял посла стоя и даже не предложил ему сесть. Бьюкенен спал и видел отомстить. Водил он дружбу кое с кем из великих князей. С их помощью он чуть было не затеял дворцовый переворот…»²⁵².

В России в начале 1917 г. все ожидали решительных перемен, и политическая оппозиция начала «сжигать мосты». Особой активностью отличались думские лидеры «Прогрессивного блока», т. к. срок полномочий IV Государственной думы скоро истекал, предстоящие выборы не могли гарантировать их прежнего положения, а также личную неприкосновенность. Представителям оппозиции необходимо было набирать политические очки и попытаться решительно переломить ситуацию в свою пользу. Так, например, в воспоминаниях председателя Государственной думы М.В. Родзянко имеется описание одного из конспиративных совещаний, которое происходило на его квартире:

«С начала января приехал с фронта генерал Крымов и просил дать ему возможность неофициальным образом осветить членам Думы катастрофическое положение армии и ее настроения. У меня собрались многие из депутатов, членов Государственного Совета и членов Особого Совещания. С волнением слушали доклад боевого генерала. Грустной и жуткой была его исповедь. Крымов говорил, что, пока не прояснится и не очистится политический горизонт, пока правительство не примет курса, пока не будет другого правительства, которому бы там, в армии, поверили, – не может быть надежд на победу. Войне определенно мешают в тылу, и временные успехи сводят к нулю. Закончил Крымов приблизительно такими словами:

– Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет. Все было испробовано как вами, так и многими другими, но вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю. Времени терять нельзя.

Крымов замолк, и несколько минут все сидели смущенные и удрученные. Первым прервал молчание Шингарев:

– Генерал прав – переворот необходим… Но кто на него

решится? Шидловский с озлоблением сказал:

– Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию.

Многие из членов Думы соглашались с Шингаревым и Шидловским: поднялись шумные споры. Тут же были приведены слова Брусилова:

“Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией”. Самым неумолимым и резким был Терещенко, глубоко меня взволновавший. Я его оборвал и сказал:

– Вы не учитываете, что будет после отречения царя… Я никогда не пойду на переворот. Я присягал… Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения – пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием…

Много и долго еще говорили у меня в этот вечер. Чувствовалась приближающаяся гроза, и жутко было за будущее: казалось, какой-то страшный рок влечет страну в неминуемую пропасть»²⁵³.

Конечно, читая эти строки, трудно поверить в искренность уверений тонкого политика и искушенного царедворца Родзянко. Вскоре сами события показали, и стало ясно: у кого и как «слово» расходится с «делом».

Относительно боевого генерала А.М. Крымова (1871–1917) следует заметить, что в его политической позиции не все было однозначно. Во многих взглядах он был введен в заблуждение, что несколько для него прояснилось, когда он побывал в Петрограде. Возможно, этим можно объяснить то, что Крымов практически никак не проявил себя в дни Февральской революции, а затем принял активное участие в «корниловском мятеже» против Временного правительства. Стоит в этой связи упомянуть еще об одной встрече генерала Крымова с генералом Дубенским в начале 1917 г.:

«В пояснение сего расскажу случайную встречу мою (в начале февраля) с генералом Александром Михайловичем Крымовым. О нем говорили как о выдающемся боевом начальнике и имя его пользовалось большим уважением в Ставке. Я помню, как при каком-то сообщении о боях в Карпатах, где была дивизия Крымова, Государь сказал: “Там этот молодец Крымов, он управится скоро…”