Читать книгу На костылях любви - Владимир Качан - Страница 8

Срок заточения Максима иссякал, но сам узник об этом не догадывался. Напротив, он думал, что попал в мохнатые лапы олигарха и его взбалмошной дуры-дочери надолго. Поэтому Максим делал все от него зависящее, чтобы устроить пребывание в шикарной своей тюрьме более или менее сносным. Ему и так было предоставлено все, что он пожелает, кроме свободы. Но он временами все равно капризничал, чтобы позлить хозяев. Они не злились. А Дуня вообще была готова на все, лишь бы угодить своему пленнику.

По части капризов фантазии Максима, выросшего, как мы помним, в семье с ограниченными возможностями, были весьма скромными и легко выполнимыми. Например, в один из дней он потребовал гитару. Очень хорошую акустическую гитару, толком сам не зная, какая гитара из всех существующих в Москве – самая хорошая. И тем не менее уже через пару часов ему привезли инструмент, при первом же взгляде на который было ясно: супер! И не просто супер, а мегасупер: ручная работа, штучный товар, «индивидуальный пошив» с фамилией мастера внутри. Такая гитара дилетанту родом из клуба самодеятельной песни была вовсе не нужна, но… ему ведь хотели и тут угодить. Максим взял драгоценный инструмент, благоговейно настроил и попросил Дуню и курьера, доставившего эту дорогую вещь, эту бесценную лиру для пленника чужой любви, покинуть комнату.

Курьер вышел шумно и грубо, а Дуня – на цыпочках, правильно оценивая таинство происходящего. «Давненько не брал я в руки…» – подумал Максим и осторожно прошелся по струнам. Недавно он сочинил мелодию и выучил одну песню, точнее романс, на стихи Солоухина, которые ему очень нравились, и собирался этот романс повторить. Для себя. Для своего удовольствия. И начал потихоньку, а затем все громче и увереннее его напевать.

Дуня же никуда не ушла. Она стояла под дверью и, обмирая от любовной истомы и восхищения, слушала проникновенные слова поэта и чарующее исполнение любимого мужчины.

Надо сказать, что сердце почти любой женщины можно растопить интимным исполнением песни душевного содержания. Ну а бедное Дунино сердце уже давно было растоплено и беспомощно плавало в розовом сиропе нежности и умиления. К тому же представьте себе, что стихи вдруг оказались абсолютно созвучными с происходящим, с тем, что творилось в исстрадавшейся Дуниной душе и жаждущем ласки организме. Мало того что попали в резонанс, но и служили мудрым утешением, были, как говорится, пронизаны теплотой и участием. Да еще и оптимизмом.

Максим пел: «Давным-давно известно людям, что при разрыве двух людей…»

«Это про меня, про меня! – беззвучно рыдала Дуня за дверью. – Это мне! Мне нужна хоть капелька любви! А мы с ним ведь точно скоро расстанемся, нельзя же будет его держать тут так долго! И вот это: „Сильнее тот, кто меньше любит“… А он же меня вообще не любит. Совсем-совсем! И потому „сильнее“ – не то слово! Еще как сильнее! А я уже совсем слабая стала, уже и дышать без него не могу! Как там еще? – „Кто больше любит – тот богаче“. Да куда уж, блин, богаче-то! Уже долларами можно всю дачу обклеить! А толку-то?! Все равно ведь не любит и не полюбит! Хотя бы нравилась я ему! Хоть капельку! Но нет! В лучшем случае – улыбнется. Смеется надо мной! Что я такая необразованная. Читала мало… Дурак! А в любви никакого чтения и не нужно! Если бы позволил хоть раз прикоснуться к себе, потрогать – я бы ему и без чтения показала, на что способна, как я могу любить и ласкать его!»

Дунин внутренний монолог был совершенно несправедлив: именно чтению она была обязана своими скромными теоретическими познаниями в сфере межполовых связей. Причем следует подчеркнуть, что чтению не каких-то там книг, а, разумеется, полезной во всех отношениях информации из Интернета. Про всякие-разные половые отношения-сношения там всего было в избытке. И не просто скучное чтение, а, что немаловажно, с картинками, с наглядными, между прочим, пособиями. Поэтому Дуня была совершенно уверена, что, если дойдет до дела, она бы смогла Максима и удивить, и обрадовать, а потом даже, может быть, и привязать к себе.

Она так размечталась, что перестала сдерживать скорбные звуки несостоявшейся любви, которые рвались наружу.

Максим услышал, прервал песню и выглянул из комнаты в коридор. Он увидел сидевшую на корточках Дуню, которая тихо скулила, как дворняжка Каштанка, потерявшая хозяина.

– Ты чего? – удивился Максим.

– У-у-у-у, – ответила девушка.

– В каком смысле? – уточнил он.

Ее ответ ясности диалогу не прибавил:

– Не знаю… Ты такой… Ух ты какой…

Она замолчала, поднимаясь и глядя на него с собачьей преданностью, как все та же Каштанка, которую наконец нашли. Хозяин нашел и сам отыскался.

Глаза Дуни оказались на уровне подбородка Максима. Она неотрывно смотрела вверх, в его глаза, стремясь найти в них хоть какой-нибудь отблеск ответного чувства. Не любви, конечно, куда там, но хотя бы сострадания, тени минимальной – а много и не надо – симпатии. Она еле сдерживалась, чтобы не прильнуть к юноше и не стиснуть его в объятиях.

Максим сверху смотрел в эти глаза, полные любви и слез, и не знал, что делать. Несмотря на свою уже проявившуюся звездность, он ухитрялся сохранять в себе порядочность и даже некоторое целомудрие, совершенно нетипичное для актерской среды. Юная привлекательная девушка стояла близко-близко и смотрела на него, совершенно очевидно и недвусмысленно предлагая себя. На мгновение Максиму стало смешно: он вспомнил собственную аналогию с Бэлой и Печориным и понял, что не дает себя обнять, как непорочная девушка на выданье. Он даже сделал такой вяло-отталкивающий жест рукой – мол, не надо; я сейчас не готова; только не здесь; зачем тебе ЭТО надо – куда ты так спешишь?..

Дуня восприняла этот жест как робкий отказ, но не слишком решительный; как сопротивление, но такое слабое, что его можно и нужно сломить. И она ринулась в образовавшуюся, как ей показалось, брешь, словно вода сквозь прорванную плотину; судорожно обвила руками объект своей неудержимой страсти и прильнула к нему всем телом – так, чтобы точки соприкосновения были везде, чтобы не оставалось ни одного просвета.

Справедливости ради надо отметить, что тело было стройным, гибким и к тому же очень мягким и отзывающимся на каждое встречное движение. Это тело расцвело и созрело (извините за рифму), оно всецело (вот опять) было готово к любви и ласке, но никто, никто! пока (теперь извините за пошлость, но против правды не попрешь) этот плод не сорвал. Вот и Максим…

Объясним теперь, почему краткая характеристика Дуниного тела была дана именно ради справедливости. Потому что Максим отказался, не принял предлагаемый в дар плод. После объятия он почувствовал, что проклятое мужское естество берет верх. В конце-то концов, он ведь молодой мужчина, и нерастраченный тестостерон просто требует выхода. Но Максим был слишком хорошо и строго воспитан для того, чтобы инстинкт возобладал над порядочностью и, знаете ли, ответственностью. «Ты в ответе за того, кого приручил», – кстати припомнил он слова безусловно порядочного и хорошего человека – Антуана де Сент-Экзюпери. А вот если я поцелую ее сейчас – все! Считай, уже приручил и оставил ее без взаимности. А сейчас она только без взаимности, и давать ей какую-то надежду – это как раз и есть непорядочность, безответственность и попросту ложь. Вот Максим и сдержался, не прильнул к этим влекущим, алчущим поцелуя губам.

Автор в первый и – хотелось бы верить – в последний раз употребил в своей прозе слово «алчущие», но тем не менее подумал: пусть эта страница (начиная с описания Дуняшиного тела) будет отмечена этаким эротическим пафосом – хотя бы для разнообразия.

Итак, Максим не поцеловал, но пожалел влюбленную выпускницу средней школы. Собрав волю в кулак, он взял Дуню за плечи и мягко отстранил. Потом сказал:

– Пойдем в комнату… Песню слышала, да? Понравилась?

– Да, да, очень, – залепетала Дуня. – Там все про меня… про нас…

– Да ладно!.. – выразил он удивление.

– Правда. «Кто больше любит – тот слабее» – это про меня. А ты ведь меня совсем не любишь… Это я и так знаю. – Она чуть подождала, слабо надеясь на возражение. Но, не дождавшись, продолжила: – Но я тебе хоть чуточку нравлюсь? Ну хоть немножко?

– Подожди, Дунь, – постарался уйти Максим от скользкой темы. – Ты лучше скажи, как тебе в голову могла прийти такая идиотская идея – меня украсть и тут запереть? Ну как вообще нормальному современному человеку в двадцать первом веке может такое взбрести в голову? А?

– Да не моя это идея, – потупившись, сказала Дуня, – а папеньки моего. Он решил, что пускай, мол, я на время получу такую игрушку, о которой мечтаю. Он думал, что ты для меня – игрушка. Все остальные он уже перепробовал. Дам, мол, доченьке предмет ее воздыханий в коробочке с розовой ленточкой – она насытится и успокоится.

Дуня замолчала.

– Ну? И что, успокоилась уже? Или еще надо месяцок-другой? – почти злобно спросил Максим.

– Нет! Не успокоилась! – категорически и вместе с тем нежно ответила она. – Успокоишься тут, когда ты такие песни сочиняешь и поешь.

– Почему я? – проявил Максим честную скромность. – Моя только музыка, мелодия. Ну и исполняю сам, конечно.

Он был рад при любой возможности увести беседу в сторону, но ему это не очень-то удалось.

– Я знаю, мой люб… Короче, Максим, мне и так известно все, что ты делаешь. Я ведь очень давно слежу за то… за творчеством твоим. Потому что я тебя очень-очень… Потому что я тебя… вообще… Кажется, что всю жизнь, пока себя помню. Стихи тебе пишу. Тебе и про тебя. Не показываю никому. И все про тебя знаю… И помню. – Дуня глубоко вздохнула и спросила: – А ты помнишь, какое сегодня число?

– Пятое июня, – удивленно ответил Максим.

– Нет, ты не понял. Что это за дата – ты помнишь?

Из вежливости Максим порылся в памяти, ничего там не обнаружил и ответил:

– Нет… Нет, ничего не припоминаю.

– Так вот, – сказала Дуня. – Сегодня исполнился ровно год, как ты меня послал подальше. Не помнишь?

– Не помню… Как послал? Зачем? По какому поводу?

– Я тогда десятый класс оканчивала. И в который раз пришла на твой спектакль, последний перед отпуском. Потом у служебного входа ждала тебя с букетом тюльпанов. Поздравить хотела с окончанием сезона. А сзади папин лимузин ждал. Ты вышел…

– Ну, ну, дальше! – поторопил Дуню ее пленительный пленник (ну как же тут без каламбура!).

– А дальше – как всегда. Тебя окружила куча телок с цветами и блокнотами для автографов. Стали клянчить сфоткаться с тобой. Ну и когда я сквозь них все же прорвалась, Валера, шофер наш, меня окликнул. И я, уже озверелая совсем, рявкнула на него как на лакея, чтоб не лез, куда не просят, и знал свое место…

– Ну, и что дальше?.. – с трудом припоминая давний эпизод, спросил Максим.

– А дальше ты посмотрел на меня, потом на машину как на мусоровоз, не принял от меня цветы и так, знаешь, брезгливо обронил: «Не пошла бы ты, девочка, читать книгу „Капитал“ Карла Маркса, чей бородатый памятник тут на площади стоит». И я с позором ушла. А телки твои мне вслед ржали…

Печальный рассказ Дуни о памятной дате их несостоявшегося знакомства подтолкнул Максима на еще один, почти профессиональный вопрос.