Читать книгу На край света - Владимир Кедров - Страница 4

Прошел год. Отшумели зимние метели. Наступил июньский день, когда четыре коча Семена Дежнева вышли из Колымы в Студеное море.

Дул крутой попутник[16]. Третьи сутки, ныряя в волнах, кочи бежали на восток. Справа, примерно за версту, чернел матерой берег[17]. Низкий у моря, он постепенно поднимался, а там, вдали, одетый туманами, вдоль берега тянулся горный хребет – «камень», как его называли землепроходцы.

Наступила третья ночь, летняя белая полярная ночь – без звезд, без луны, полночь, в которую красноватое солнце висело над северным горизонтом.

Стоя на «помосте», служившем крышей казенке или каюте кормщика, Дежнев устало оглядывал дорожки оранжевых облаков, тянувшиеся по небу. Волны матово поблескивали, отражая ослабленные и холодные лучи солнца.

Позади Дежнева, держа рычаг руля, стоял сосредоточенный Михайла Захаров. Он был на правеже[18] и при кормщике боялся сделать малейший промах.

Подозвав полукормщика[19] Сухана Прокопьева, Дежнев наказал ему вести судно и по скрипевшим ступеням спустился на плотик – среднюю часть палубы. Через низкую дверь кормщик вошел в свою каюту – казенку.

Слабый свет, проникавший в казенку через два кормовых оконца, освещал стол и постель. Полом казенки служили елани, положенные на днище коча.

Как ни тесна казенка, но она была все же много выше средней и носовой заборниц (отсеков) коча. В средней, грузовой, заборнице можно было передвигаться лишь на четвереньках. В носовой же заборнице – «поварне», где помещались остальные мореходы, можно было стоять лишь согнувшись.

Дежнев опустился на постель, не раздеваясь. Здесь, в казенке, все скрипело и стонало. Волны глухо били в днище коча. От каждого удара судно содрогалось, и казенка гудела, как барабан.

Над головой Дежнева слышались шаги и голоса Захарова и Прокопьева.

Из-за двери с плотика доносились скрип мачты, гудение паруса, шум волн.

Но едва Дежнев прилег, он уж перестал слышать шум. Сон мгновенно охватил усталого кормщика. Непрестанные тревоги не оставляли Дежнева и во сне. Он что-то бормотал, ворочался, вдруг выкрикнул: «Держи правее!»

Но вот сонное лицо Дежнева смягчилось. По нему пробежала улыбка. Не женка ли его, якутка Абакаяда, навестила Дежнева во сне? Не в ее ли черных глазах Дежнев увидел упрек себе, шесть лет назад оставившему ее одну бороться с нуждой в Якутском остроге? Не сынишка ли Любим протягивал к Дежневу голые ручонки?

– Семен! Кормщик!

Дежнев открыл глаза. Перед ним то появлялось, то исчезало освещаемое фонарем рябое лицо Сухана Прокопьева. Прокопьев тряс его за плечо.

– Сиверко задул![20] Несет к берегу! – прокричал Прокопьев, но его голос в гуле и треске был еле слышен.

Дежнев выскочил наверх. Солнце скрылось. Серые клочья облаков низко неслись над морем. Прокопьев уже убрал парус. Мореходцы налегали на весла, выгребая против ветра. За кормой, не более как в полверсте, чернел берег, вздымалась белая пена.

Дежнев оглянулся. Остальные три коча виднелись поодаль. На них гребцы также выгребали в море. Вдали, мористее, Дежнев заметил белую ломаную полосу.

«Лед! – подумал Дежнев. – Ветер гонит лед с моря… Ежели при эдаком ветре лед подойдет, разобьет в щепы!»

– Все наверх! – приказал Дежнев.

Прокопьев бросился к поварне. Приподняв творило[21], он крикнул в поварню что было мочи:

– Гей! Все наверх!

– На весла! Правая табань![22]

Дежнев налег на погудало – рычаг – руля, помогая Михайле Захарову. Разворачиваясь, коч стал боком к волне. Волна поднялась над бортом.

– Держись!

Коч вздрогнул от тяжелого удара. Холодная вода обрушилась на людей, уцепившихся за нашести[23].

Захлебываясь, но удерживая погудало руля, Дежнев поймал за пояс сбитого с ног Захарова.

Едва вода схлынула, люди снова схватили весла. Коч разворачивался. Еще миг – и он уж по ветру мчался к берегу.

– Суханко, отмаши поворот! – приказал Дежнев.

Прокопьев нырнул в казенку, мигом вернулся с белым стягом и отмахал приказание. Тотчас повернули к берегу и кочи кормщиков Попова, Игнатьева и Пустоозерца.

Рев прибоя возрастал. Его белая пена кипела перед кочем.

– Табань! – крикнул Дежнев.

Под днищем коча зашуршал грунт. Коч резко остановился, и люди попадали.

Дежнев стоял наблюдая, как остальные кочи выбрасывались на берег. Громадные волны почти захлестывали беспомощные суда. Дежнев слышал зловещий треск руля. Когда же сквозь разрыв в облаках глянуло солнце, мореходцы увидели в море лед.

«Скоро лед подойдет, – мелькало в мыслях Дежнева, – разобьет… Нужно вытащить кочи на угор»[24].

– Якорь на угор! – крикнул он своей ватаге.

Все шестнадцать человек спрыгнули в воду и поволокли якорь. Они протащили его сколько позволяла шейма[25]. На берегу люди стали рубить пешнями землю, чтобы врыть лапы якоря. Чуть оттаявшая и покрытая мохом земля, едва копнешь поглубже, была мерзлой.

Но вот якорь врыт. Михайла Захаров и Степан Сидоров, по плечи в ледяной воде, подвели каток под нос коча. Люди поднялись на судно. Там они вставили в ворот прочные рычаги – воротовые стяги – и всей ватагой начали вращать ворот, наматывая шейму на его барабан.

Шейма натянулась, но коч, весивший более двух тысяч пудов, не сдвинулся.

– Стой! – приказал Дежнев, отирая пот. – Кличьте людей со всех кочей…

Другие кочи стояли поодаль. Между крайними было с версту.

– Ого-го! Эй! Сюда! – кричали дежневцы.

– Кончай кричать, – вдруг остановил Дежнев товарищей. – Им невдомек, что надо. Побежим-ко мы сами.

Оставив коч, Дежнев со всеми своими людьми побежал к соседнему кочу Семена Пустоозерца. Люди кричали и размахивали руками, чтобы к нему бежали и с прочих кочей.

На крайнем был Попов. Он только что выволок якорь на угор. Поняв намерение Дежнева, он со своими покручениками побежал навстречу. По пути захватили людей с коча Игнатьева.

Шестьдесят шесть мореходцев собрались у коча Пустоозерца. Якорь был врыт на берегу. Двадцать дюжих парней взялись за стяги ворота. Остальные – тянули за канаты, привязанные у бортов.

– Эх, раз! Еще… раз!

Коч двинулся. Волны до него уже не доставали. Промокшие до нитки мореходцы пошли к кочу Игнатьева. Захлестываемые волнами, дрожа от холода, они вытянули и этот коч.

Тем временем потемнело. Снежинки закружились в воздухе. Налетел снежный шторм – «погода», как называли его поморы. Свинцовые волны и кочи исчезли из вида.

Настал черед коча Попова. Груженный мукой, он был особенно тяжел. Шейма лопнула. Ее связали, завели второй якорь и стали разом наматывать на ворот две шеймы.

Покончив и с этим кочем, сквозь поредевшую завесу снегопада люди увидели, что лед подошел вплотную. Пока это был битняк – мелкий битый лед. Волны выбрасывали его на берег. Теперь нужно было пробежать с версту до коча Дежнева.

Семен Пустоозерец и Николай Языков сбросили мокрые кафтаны и бежали в одних рубахах. Многие последовали их примеру. Скворец сбросил даже сапоги, полные воды. Потом он говорил, что «бежать было ловчее», хотя все видели, как его босые ноги скользили по снегу, и он то и дело падал. Но падал не один Скворец. Падая и снова поднимаясь, люди бежали за Дежневым.

Крупный ледяной налом и люди достигли коча одновременно. Мореходцы увидели большую льдину, несущуюся на гребне волны к судну. Раздался треск. Льдина разбила руль и, крутясь, заскрежетала о борт коча.

Но Ивашка Зырянин с дюжиной молодцов уже взбирались на борт. Другие бросились в воду и схватились за канаты. Задыхаясь, мореходцы кричали от возбуждения. Отставшие, подползая почти на четвереньках, тотчас хватались за канаты.

Дежнев вместе с другими тянул канат. Искаженное напряжением лицо какого-то парня мелькнуло перед его глазами. Мокрые волосы, прилипшие ко лбу, разорванная рубаха… Дежнев не сразу узнал, только потом он понял, – это Попов. Он обернулся снова, кивнул ему.

– Эх!.. Раз! Еще… раз!

Коч тронулся. Вытянув его, мореходцы повалились на землю кто где стоял.

Все кочи были спасены.

Стоял оглушительный треск и скрежет. Льдины бились друг о друга, наползали одна на другую, поднимались на ребро, погружались в воду, выкидывались волнами на берег. Снежный вихрь кружился над кочем.

Дежнев и Попов подняли людей с земли и заставили их разойтись по кочам. Выставив стражу, Дежнев забрался в казенку и, переодевшись, лег. Скоро все, кроме стражи, спали.

Когда Дежнев проснулся и вышел на плотик[26], первое, что он увидел, была высокая, сажени полторы высотой, грива – гряда битого льда, выброшенного волнами на берег. Ветер дул с прежней силой, но волны не бились сзади коча. Сплошная белая масса мертвого льда[27] покрывала море.

Льдины громоздились на льдины. Иные стояли торчком, как зубы неведомого морского чудовища. Не шум волн слышался среди свиста ветра, но только треск льда, напоминавший выстрелы.

Дежнев глянул на кочи Попова, Игнатьева и Пустоозерца. Они печально стояли поодаль, отгороженные от моря ледяным валом. Их высокие мачты трепетали под порывами ветра, а незакрепленные снасти мотались, то взлетая ввысь, то падая. Лицо Дежнева помрачнело.

– Сели подле санок на соломку, дядя Семен, – произнес за его спиной чей-то голос.

Дежнев оглянулся. За ним, опираясь на пищаль, стоял стражник Иван Зырянин. Ему еще не пришлось поспать, и его лицо, обрамленное короткой черной бородкой, потемнело. Но в глазах Зырянина блестел веселый огонек. Видно, вчерашняя передряга была для него забавой.

Глядя на молодого человека, Дежнев улыбнулся:

– Да, сынок, хотели ехать дале, да кони стали. В жизни, брат, частенько бывает: думаешь так, а выйдет инак.

– Придет солнышко и к нашим окошечкам, – ответил Зырянин.

– Оттерпимся, сынок.

– Теперь уж всяк знает: с тобой, дядя Семен, мы до Анадыря-реки дойдем.

– Добро… А ну, глянь-ко, молодец, у тебя глаза помоложе, что там на льдине шевелится, – указал Дежнев в сторону ледяного поля.

– Ошкуй![28] – радостно воскликнул Зырянин. – Ошкуй и есть! Дозволь мне, дядя Семен, взять этого ошкуя.

– Ладно уж… Обожди только. Дай ему хоть на угор выйти.

Белый медведь, неторопливо перепрыгивая с тороса на торос, пробирался к берегу за полверсты от коча.

Зырянин разбудил себе на перемену Степана Сидорова. Позвал он и своего друга Михайлу Захарова помогать взять и, главное, свежевать медведя. Что он и один сколет медведя, Зырянин не сомневался. Ему это было в примету.

Иван Зырянин, как и Михайла Захаров, происходил из семьи знатных соликамских медвежатников. В таких семьях искусство ходить на медведя передавалось от дедов отцам, от отцов сыновьям. У него и оружие-то было особое, сделанное его собственными руками.

К поясу он пристегнул обоюдоострый подсайдашный нож. В поварне достал свою рогатину, заботливо привязанную под потолком. Рогатина состояла из ратовища (древка) и насаженного на него булатного наконечника, называемого пером.

Зырянин снял ножны с десятивершкового обоюдоострого пера рогатины и тщательно осмотрел его жало.

Ратовище рогатины было сделано из свилеватой[29] рябины, которую Зырянин долго разыскивал. Такое дерево не скоро найдешь. Зато медвежьим зубам его не перегрызть, а могучим лапам не сломать. Сучки на ратовище не срезаны начисто, а так оставлены, чтобы руки не скользили и находили себе упоры. Подобное оружие было и у Михайлы Захарова.

Оба охотника скинули кафтаны и шапки, положили на плечи рогатины и размашистым шагом направились к зверю.

Сидоров не утерпел и разбудил кое-кого посмотреть на потеху. Мореходцы повылезали из поварни. Дежнев приказал им не подходить близко к медведю, чтобы не спугнуть его.

С коча Дежнев видел, как Зырянин приближался к медведю, пряча за спиной рогатину. Ветер трепал темные волосы Зырянина и его рубаху. Шагах в десяти шел Михайла Захаров.

Медведь, принесенный на льдине, видно, никогда не видел людей. Он не убегал, как того опасался Зырянин, а стоял, перебирая лапами, как бы разминаясь или почесывая когтями землю.

Шагах в двадцати от медведя Зырянин остановился, выставив вперед левое плечо и держа обеими руками наклоненную к земле рогатину. Перо рогатины он скрывал от медведя за левой ногой, а поднятую вверх пяту отклонил назад. Лицо Зырянина было серьезно и спокойно.

Медведь заворчал, но не нападал.

– Ну! – крикнул Зырянин на медведя, словно на лошадь.

Медведь вперил в охотника острые глаза и перестал отаптываться. Тем временем Захаров, скрывавшийся за Зыряниным, поднял ледяшку и швырнул ее в зверя. Медведь зарычал, оскалил зубы и решительно бросился на Зырянина. Теперь Зырянин уже ничего не видел вокруг, кроме намеченного желтоватого пятна на белой шкуре медведя. Все мускулы охотника напряглись. Подпустив зверя шага на три, Зырянин молниеносно поднял рогатину и коротким, без размаху, ударом всадил ее в медведя чуть ниже левого плеча. Медведь взревел и, пренебрегая болью, полез вперед на рогатину, стремясь расправиться с охотником. Медведь был пудов на восемнадцать. От толчка, с которым он навалился на рогатину, Зырянин слегка подался назад, но на ногах удержался. Рыча, медведь грыз ратовище и старался сломать его лапой. Обоюдоострое перо резало его тело то в одну, то в другую сторону. Кровь хлынула из широкой раны. Все перо вошло в тело медведя, но зверь борется и бьется. Лицо Зырянина покраснело, напряженные мускулы вздулись, пот лил с него градом.

Михайла Захаров стоял наготове рядом с другом, но не помогал ему. Были бы они вдвоем на промысле, Захаров давно бы пустил в ход свою рогатину. Здесь же много народу смотрело на Зырянина, и Захаров не хотел лишить друга чести свалить зверя в единоборстве.

Медведь упал грудью на землю. Его когти судорожно царапали землю. Наконец он замер. Захаров ткнул медведя пятой рогатины. Зверь не шевельнулся.

– Здоров ошкуй-то, – промолвил Захаров. – Меня уж подмывало ввязаться…

Зырянин отер со лба пот, заливавший ему глаза, вынул рогатину из тела медведя и заботливо осмотрел ее.

– Доброе ратовище. От таких зубищ, а, вишь ты, Михайла, сколь махонькие вмятинки остались!

Наступил черед поработать и Захарову. Он принялся свежевать медведя. На помощь подходили с коча и другие охотники.

Дни проходили за днями, а морские ветры дули не утихая. Мертвый лед по-прежнему покрывал море, но ледяной вал на берегу стаял. Дежнев и Попов напрасно ждали перемены направления ветра. Кончался июль. Стало ясно, что в этом году о походе на Анадырь нечего и думать. Нужно было смекать, как бы выбраться из ледяного плена и вернуться зимовать в Нижне-Колымский острожек.

В начале августа ветер переменился. Подул горний ветер – полуденник. Издалека с моря послышался треск: лед стал передвигаться.

Люди оживились, подводили под кочи катки, проверяли шеймы. Разбитый руль давно уже был починен. На каждом коче для таких работ возили доски и брусья.

Появились полыньи и заберега – полоса чистой воды вдоль берега. Кочи быстро стащили на воду и, частью парусом, частью греблей, расталкивая шестами льдины, иногда рубя их бердышами и топорами, дежневцы стали пробираться назад к Колыме.