Читать книгу Вот и управились к празднику (сборник) - Владимир Киреев - Страница 5

Соседи никогда не ссорились.

– Георгич, заходи! – кричал со своего крыльца Прокопьич. – Чайку попьём из моего чайничка.

– Не пью и не тянет, – вяло отзывался Михаил, копаясь со старым мотоциклом.

Техника со временем изрядно проржавела и износилась.

Выступившие капли пота на лбу затекали в глаза. Часто фыркая, он сбивал их воздухом с ресниц и заодно поправлял свой редкий чуб. Грязными от мазута руками пытался выправить обильно смазанную солидолом цепь. В прошлую поездку на рыбалку какая-то торчавшая из кустов коряга попала между цепью и «звездочкой» и изрядно их покорежила.

Со «звездочкой» разобрался относительно быстро: снял колесо, большим молотком обстучал по кругу, стрельнул взглядом на вытянутую руку и отложил в сторону.

С цепью было сложнее. Звенья поизносились, в некоторых местах погнулись и не было никакого толка от правки. Делать нечего, надеясь на чудо, примерил, но чудес, видно, не бывает: цепь соскочила после трёх оборотов колеса.

«Черт с ней, – подумал Михаил, выпрямляя занемевшую спину, – новую покупать надо».

За работой хозяина с интересом наблюдала лайка по кличке Антар. Белый с черными подпалинами пес-трехлетка лежал возле обветшавшей от времени будки. Доски рассохлись, и в многочисленных щелях свободно гулял ветер, зимой – залетал снег.

Антар часто ездил с хозяином в лес на мотоцикле, и ему были хорошо знакомы все беды, какие незаслуженно терпел хозяин от своей техники.

Пес любил кататься на мотоцикле, только сильный вонючий запах сгоревшего бензина иногда раздражал его. Сейчас, глядя на хозяина, с удовольствием помог бы ему, если бы вместо лап были руки.

Михаил иногда поглядывал на собаку и, казалось, не реагировал на призывы соседа.

– Ну что, идешь? – не унимался тот.

Михаил развел в стороны грязные руки, дескать, ничего с тобой не поделаешь и уже спросил самого себя:

– А что, может, действительно чайку принять?

– Чайку-чайку, – обрадовался Прокопьич, – давай поторапливайся – простынет чаёк-то…

– Ты куда? – услышал сзади голос жены Михаил.

– Да вот, до Прокопьича надо сходить.

За двадцать с лишним лет совместной жизни Валентина научилась довольно хорошо понимать своего мужа. Вот и сейчас было ясно видно, что он серьезно озабочен, да вот не тем, чем нужно бы и, значит, может напиться – душёнка слабовата, отказаться не может.

– Ну, сходи, только смотри мне, – пригрозила вслед уходящему мужу.

Сосед в шлепанцах и широких спортивных штанах, в которые была заправлена, изрядно оттопыренная на животе, белая майка, стоял на крыльце и суетливо кланялся желанному гостю.

– Проходи, Георгич, чайку попьем. По-о-пьё-ом…

В огороде, надалеко от дома, стоял сколоченный из строганных досок небольшой стол, возле него две вкопанные в землю лавочки.

На столе красовался зеленый эмалированный чайник, какие были в ходу лет эдак пятьдесят назад, в голубой чашке лежало несколько свежих огурцов.

Михаил хорошо знал, что в этом чайнике первоклассный, пахнущий сивухой, самогон. Сам Прокопьич перестал пить водку лет десять назад после того, как отравился поддельной самокатной. С тех пор гнал свою, неподдельную, наливая в этот самый чайник, к которому, видно пылал особой любовью.

Пробовал гнать хлебный из муки проросших пшеничных зерен, пробовал сахарный, и даже из томатной пасты.

– Вся самогонка хороша, но хлебная, эта – особенная, – после третьей стопки обычно хвастался Михаилу.

Чайник обычно стоял у него наготове, всегда полно налитый и спрятанный в кухне на окошке за занавеской.

Немного посидев, мужики разговорились.

– А что, Георгич, – закусывая огурчиком, толковал разомлевший Прокопьич, – может, на солонец сгоняем? Техника твоя на ходу?

– Технику-то мы в порядок приведем, – глядя на свои не совсем отмытые руки, буркнул Михаил. – А далече ехать-то надо?

– Да знаю я солонец один за Октябрьском. Раньше, когда работал в леспромхозе, часто на него ездили. Косулей всегда хватало, а иной раз и изюбры приходили. Теперь леспромхоз закрыли. Дорогу к нему немногие знают. Проверить можно.

– Не только можно – надо. Вот с патронами у меня туго, одна дробь осталась.

– У меня тоже всего один патрон с картечью с добрых времен завалялся. Да на солонце она и не нужна. Стреляешь с близкого расстояния – годится и дробь.

Михаил отвечал соседу, а между тем краем глаза видел, как жена Валя, вооружившись лопатой, подалась в огород копать картошку. Надо бы и ему следом за ней, да выпитое уже приятно разлилось по телу, и вставать с лавочки не хотелось.

Неожиданно Прокопьич затянул резким голосом старую, всем известную песню:

Он тянул нудно, плохо справляясь со своим повреждённым выпитой самогонкой голосом и почему-то размахивая перед собой большим кулаком. Но Михаилу отчего-то было приятно его слушать, словно с этой песней входило в его жизнь все, чего не доставало раньше.

Он склонил голову и с чувством присоединил свой бас к голосу соседа:

Прокопьич замолчал, прокашлялся в кулак, поднялся и неуверенной походкой прошел в дом, чтобы наполнить опустевший чайник. Михаил, покачиваясь всем телом из стороны в сторону, не переставал петь.

Вышедшая навстречу Прокопьичу жена осуждающе покачала головой, забрала из рук мужа чайник и тихо сказала:

– Иди спать. Быстро.

Михаил ещё посидел с минуту, потом встал, оглядываясь вокруг себя, словно собираясь с мыслями, утер ладонью рот, смачно плюнул на землю и на негнущихся ногах потащился в сторону дома, однако не прекращая при этом тянуть:

Он слышал, как где-то в глубине дома сосед подпевал ему:

– И тебе не стыдно! – возмущенная Валентина готова была выцарапать мужу глаза. – Забор вот-вот завалится, столбы менять надо, а у тебя все одно. Все пьешь из меня кровушку, ирод.

Слышал или не слышал, о чём говорила жена, всем телом повалился на диван и захрапел.

Проснулся Михаил рано. Вышел во двор.

Солнце еще не взошло. Вокруг противно гудели комары. Душёнка тряслась как овечий хвост. И в животе, и во рту было гадко, и сейчас он жалел, что поддался на уговоры соседа – выпить.

То ли потому, что с молодости был непьющий, то ли по другой причине, но организм самогон не принимал.

Проблевавшись в густом кусте сирени, Михаил решил, что пить больше никогда не будет и что надо починить забор.

Глотнув воды и накинув на плечи застиранную фуфайку, он присел на лавочку возле дома. Сосредоточив взгляд на деревянном полу ограды, каковой в России издавна называют «чистым», и жадно потягивая «Приму», задумался о том, что время пролетает как-то уж совсем незаметно.

Двадцать лет назад купил отец ему этот старый дом. Отремонтировали с женой. Посадили деревья, взяли у знакомых собаку, которая тут же принесла щенков. Купили телевизор, мотоцикл.

Выросла и вышла замуж дочь, завели дом на соседней улице. Нарожала дочь внуков, и всем большим семейством теперь приходят к ним по выходным и праздникам – отметить и поиграть в карты.

Внук любит считать и высчитал, что дед Миша прожил на свете сорок восемь лет.

Он любил сидеть на этой лавочке и разглядывать нарядные клумбы с цветами, которые с особым удовольствием разводила Валентина. Высокие пушистые кусты георгин с большими красными и фиолетовыми шапками, бледно-розовые гладиолусы, а вдоль бордюр – садовые ромашки перемешивались с анютиными глазками. Густые заросли «бешеных» огурцов с колючими зелеными шишками переплетались на натянутых веревочках, затеняя половину ограды.

Вернувшись из Армии, Михаил сразу женился. Толи не хотел баловаться, бегая по девкам, то ли любовь к Валентине была такой сильной и смешивалась с благодарностью – все-таки два года ждала. Устроился работать слесарем на хлебозавод, да там и прикипел. Отец его, Георгий Иванович, веселый был человек: и выпить любил, и погулять. Но дело в работе знал твердо.

В начале шестидесятых полным ходом шло строительство Братской ГЭС, куда он и отправился подзаработать.

Направили его на монтажный участок. Тянули они по тайге ЛЭП–500. Торопились. И однажды то ли выпили мужики по стопарику, то ли скользко было, – сорвался отец с опоры и разбился…

– Ну что, болеем? – раздался радом тихий и, как показалось, мстительный голос жены.

В махровом темно-синем халате, туго затянутом поясом, она присела рядом.

Первые лучи солнца осветили печную трубу и конек крыши соседа.

– Опять полночи просидел?

– Да спал я как убитый. Только вот поднялся с постели.

– Вот ты пьешь и все по-беспутнему. Прокопьич, он хоть и пьет, но дом не забывает. Видишь, баллон с кислородом в ограде стоит. Для дела человек привез, что-то ремонтировать собрался, а ты столбы на заборе поменять не можешь.

Михаил привстал, поглядел на ограду соседа.

Действительно, возле сарая стоял кислородный баллон, Даже отсюда было видно, что он старый и кое-где покрылся ржавчиной.

– Вот те раз. А я вчера его и не заметил.

– Да где уж там, вчера и зарод сена не увидел бы. А я вот как картошку пошла копать, сразу увидела.

– Хитрый Прокопьич, даже и словом не обмолвился о баллоне.

– Это только ты один дурак у нас.

– Слушай, отстань. Без тебя тошно.

– Тошно, тошно. Всю жизнь тебе от меня тошно, – и Валентина ушла в дом.

– Ну, да ладно. И мы не лыком шиты, – жадно раскуривая сигарету, процедил сквозь зубы Михаил.

Ему было обидно, что весь вечер просидели за выпивкой, и сосед даже словом не обмолвился о своем приобретении.

Михаил снял чистую рубашку, накинул на тело рабочую куртку, выданную на заводе еще два года назад, изрядно поношенную и застиранную. Поглядел на мотоцикл, покачал головой: была бы его воля, выбросил бы на помойку и не прикоснулся бы к нему больше, до того уже надоели эти ремонты. Но хочешь, не хочешь, а делать надо, и, засучив рукава, стал аккуратно править цепь.

Между тем мысли его крутились вокруг соседа. Вот, думалось, живет по своим понятиям, кои не поддаются никакой логике. Купит диван или комод и ничего никому не скажет о предполагаемой покупке. Даже ему, Михаилу, соседи ведь или даже более того – почти друзья. А как привезет в дом, так сразу и к ним с Валентиной – похвалится, заодно и чайничек на стол поставит. Ему-то ничего, а Михаилу вечером достается от бабы – завистливые ведь они, эти женщины. Всё кажется им, что у других мужья как мужья, только собственный – простодырый.

Вот и на прошлой неделе машину асфальта привез, всю ограду облагородил. Что, не мог сказать? Вместе бы привезли и дело сделали. Ограду заасфальтировал, а вечером кричит, соседей зовет. Ну Валентина, как увидела черный с синими переливами пол, так Михаил и понял, что вечером опять житья не даст.

Да Бог с ним, куда теперь от этого денешься.

На работе Михаил выяснил, что достать баллон с кислородом сущий пустяк.

– Литр водяры и считай, что он у тебя в ограде, – смеясь, просветил слесарь-сантехник Санька. – У меня кореша в горкомхозе черта достанут за водяру.

В обеденный перерыв Михаил укатил на мотоцикле домой. Рассказал все жене. Валентина с пониманием отнеслась к делу. Она знала, что если муж за что-то взялся, то пока дело не сделает, пить не будет. Такой он упертый, но если все, что наметил, выполнил, тогда держись.

Аккуратно поставила в коляску ведро со свежими огурцами и помидорами, а за спинку положила завернутые в старый рваный халат две бутылки водки.

– Ну, езжай с Богом, – благословила своего суженого.

Поднимая клубы пыли и отработанной гари, Михаил укатил.

Не дождавшись конца работы, тайком от мастера поехали в горкомхоз. Остановились возле высокого деревянного забора.

– Я мигом, – негромко сказал Санька и, отодвинув доску, исчез.

Минут через десять появился с мужиком, которого называл Максимычем.

– Ну, что у вас там? – потирая ладонью подбородок, спросил тот.

– Вот! – с гордостью откидывая дермантин, выпалил Санька.

Михаил, отодвинув сиденье, достал халат и выставил водку.

– Забирай! – хмуро сказал он, ничего не спрашивая о баллоне. В этот момент ему хотелось верить, что Санька его не обманет. Просто не посмеет.

– Ну, что ты, Георгич, – вмешался Санька, – Здесь пить будем. Вот и Максимыч так же думает.

Максимыч покашлял в кулак и раздраженно сказал:

– Ладно уж, наливай здесь…

Время шло, тара пустела. Максимыч не отказывался, принимал угощение. Чего ж не принять – дармовое ведь.

Санька, в очередной раз беря стакан в руки, вскидывал маленькие, заросшие бровями, выцветшие глазки на Максимыча, низко наклонял голову, кряхтел и принимался за «работу».

Михаил тоже поглядывал на Максимыча, выжидая удобного момента, когда можно будет сказать о деле. Они ждали, когда Максимыч захмелеет, и можно будет вести разговор о деле.

Наконец, Максимыч хрустнул затекшими суставами тела, распрямился и доброжелательно спросил:

– Ну, чего вам?

Михаил встал, вскочил и Санька:

– Да вот баллон кислородный нужен, – коротко ответствовал Михаил.

– Пустой или с газом? – переспросил Максимыч. – Без газа хоть сейчас притащу.

– А, – махнул рукой Михаил, которому вся эта канитель уже изрядно надоела, – тащи хоть без газа.

– Тащи, – прохрипел, опускаясь на траву, и Санька.

Через несколько минут Максимыч появился в проеме забора с баллоном на плече, а был это невысокий, крепкого телосложения мужик в расстегнутой на животе рубахе. И ещё через минуту аккуратно опустил в коляску блестящий, окрашенный голубой краской баллон.

«Как будто всю жизнь носил эти баллоны», – глядя на него, подумал Михаил.

– Ну, будь здоров, – протянул руку Максимыч. От тяжести и напряжения его лицо прибрело багровый цвет, крупные капли пота бежали по щекам.

Домой приехал позже обычного. Пока Саньку отвез на другой конец города, да по дороге свечу на моторе заменить пришлось.

Баллон оказался неподъёмным, и вытащить его из коляски одному было не под силу.

– Как же Максимыч тащил его? – недоуменно спросил он самого себя.

– За две бутылки и слона утащить можно, а за просто так и чирей не сядет, – промолвила вышедшая из дома Валентина, – Давай подмогу.

Вдвоем они с трудом вытащили баллон и поставили посреди двора, как раз напротив соседских окон.

– Ну, вот и ладненько, – проговорила довольная Валентина, – Мы тоже не лыком шиты. Не хуже других живем.

Михаил присел на лавочку. Закурил. Внимательно осмотрел огород соседей.

Огороды забором не разделялись. Издавна на границе между ними стояли деревянные невысокие столбы. Так было и до того, как Михаил поселился в этом доме. По всей видимости место здесь, на берегу реки, было благоприятное и положительно воздействовало на людей, поэтому соседи жили между собой дружно вот уже почти два десятка лет. Раньше, когда у Михаила еще не было бани, два семейства регулярно встречались у Прокопьича.

Пока женщины, хлопоча возле плиты на кухне, собирали ужин, мужчины, взяв чистое белье, шли в баню.

Парились долго, обстоятельно, часто выходили отдыхать в тесный предбанник.

Отдышавшись на свежем воздухе, снова заходили в жаркую парную, плескали кипятку на раскаленные камни-дикари и от души охаживали себя березовыми, а то и пихтовыми вениками, которые привозил с лесосеки Прокопьич.

Позже шли женщины с малышней, которые не выносили крепко натопленной парной и мылись с приоткрытой дверью.

После бани, распаренные, довольные подсаживались к столу ужинать. Пили крепко заваренный чай с молоком. Однако не обходилось и без стопочки горячительного из знаменитого чайничка. Начинали пораньше, пока женщины были еще в бане. При них добавляли еще. Частенько поход в баню заканчивался веселым, громким пением. И что тут скажешь: если уж одна на две семьи банька крепила дружбу двух соседей, то как же поживал народ, парясь в одной общей на весь посёлок? И Михаил помнил то время, когда все ходили в общую, понимая теперь, что потеряли они все вместе в посёлке, а не только Михаил с Владимиром. Помнил Михаил, как отец его ходил в общую баню, как готовился к ней, как мать утюжила ему исподнее, брюки, рубаху, как собирала сумку, и как шагал он каждое воскресенье с веником под мышкой. Помнил и то, как впервые был взят родителем, как долго стояли в очереди, потом раздевались под шутливый говор мужиков, потом оказались среди множества голых дядек, потом жар парной и сиденье на ступеньке полка, потом необычайная лёгкость в детском теле и хруст молодого снега под ногами, когда возвращались после бани домой. Тогда-то и он, Михаил, впервые осознал себя почти взрослым и потом с нетерпением ожидал следующего воскресенья, чтобы снова пойти с отцом в баню. Вот и они с Прокопьичем были совсем другими, пока он, Михаил, не построил свою собственную. Построил из зависти и по настоянию супруги, чтобы уж ни в чём не уступать соседу. А как же было всё-таки здорово – встретиться раз в неделю на каких-нибудь два-три часа, но эти немногие часы помнились потом до бани следующей. Они с Прокопьичем носят воду в баки – для горячей и холодной, готовят дрова. Женщины, каждая на особицу, колдуют над съестным у себя на кухнях, и потом, после баньки, уставлен стол разносолами, какие в обычное время бывают только по праздникам, потому что ни одна из них не желает выглядеть плохой хозяйкой. Тут тебе и салаты всякие, и мясо жареное да пареное, и ватрушки какие-нибудь, и напитки ягодные. И никогда ведь не напивались мужики, а в удовольствие и усладу им бывали и сама банька, и стол, и общение. Теперь же встретятся, напьются и – разойдутся, словно ничего более их не объединяет. И каждый – сам по себе, старается не уступить друг другу в обустройстве усадьбы. Прокопьич вот баллон привёз, асфальт положил в ограде. Теперь ему, Михаилу, надо чем-то взять, чтобы уж не ударить в грязь лицом хоть перед той же Валентиной. Потому на следующий день, сразу же по приходу домой, первым делом спросил у супруги:

– Ну как? Про баллон не спрашивали?

– Нужен им наш баллон, – недовольно отозвалась Валентина и не понять было, чем или кем недовольна: то ли мужиком своим неразворотливым, то ли соседями недогадливыми – могли бы и заметить ярко-голубую железину в их дворе.

– Надо же… Ну, ничего. Мы – люди негордые, сами можем сходить напомнить, чтобы хоть иногда поглядывали через заплот ограды.

Закурив, Михаил медленно пошел к дому соседа, издали, как бы сравнивая два баллона. Один старый и ржавый, а другой новенький, с голубыми переливами в вечернем закатном солнце.

– Эх, спасибо Максимычу, удружил…

Чувство превосходства распирало изнутри, и думалось Михаилу, что вот сейчас-то он и утрет нос Прокопьичу.

– Какими судьбами? – с лейкой в руках встретил его сосед. И показал на лавочку, дескать, присаживайся.

– Никуда не торопишься, а то мне полить бы огурцы, иначе жена будет шибко недовольна?

– Не тороплюсь, поливай, – разрешил Михаил.

– И правильно, а чайничек у меня всегда заправлен, в полной готовности дожидается.

– Да не буду я.

– Заболел, что ли? Или съел чего?

– Ты меня, Прокопьич, не доставай, – сам не ведая, отчего, злился Михаил. – Я по делу пришел.

– Что, на солонец едем? Так это в пятницу надо, а сегодня вторник. Рано еще.

Михаил бросил взгляд на свой дом. Баллон стоял посреди ограды, кажется, ещё ярче сверкая голубизной. Не видит или придуривается?

– Ну, так что? Едем или ты уже передумал? – Прокопьич поставил лейку возле бочки с водой и сел напротив Михаила.

Понятно, не о солонце лихорадочно думал сейчас Михаил. Если сосед принесет сейчас свой чайничек, прощай баллон. Валька не простит. И, набравшись духу, показывая пальцем на баллон, выдавил из себя:

– На что он тебе сдался?

– Этот-то? Да вот выбросить хотел. Да больно уж тяжелый. Прошлым летом сварщики теплицу варили да и бросили в сарае. Я его до схода дотащил, чуть не надорвался.

Михаил оторопел и, хлопая глазами, смотрел то на баллон, то на соседа.

– Да, Георгич, – вдруг обратился Прокопьич с просьбой, – подсоби вытащить за ворота, одному тут не управиться. Зинку просил, а у нее радикулит.

Михаил посмотрел на Валентину, слышавшую весь разговор, хотел было что-то сказать. Потом махнул рукой и встал.

– Ну, так что, подсобишь?

Подняв с двух концов железину, мужики потащили её за ограду, на улицу.

– Пионеры заберут на металлолом, – сказал Прокопьич, отряхивая руки от ржавчины. – У тебя, я видел, тоже стоит такой. Может, помочь?

– Не надо, я сам справлюсь. А вообще – это не мой, – отозвался Михаил, направляясь к своему дому.

Михаил шёл и чувствовал, как по спине растекается холодный липкий пот, будто в это самое время, сейчас он занят какой-то необычайно трудной, тяжёлой работой и никак нельзя её оставить. Он чувствовал, как с каждым шагом ему всё более хочется остановиться, повернуть назад, к соседу, чтобы сказать что-то извинительное, за что-то попросить прощения, хотя в то же время понимал, что ни в чём не виноват перед Прокопьичем, и Прокопьич ни в чём не виноват перед ним, Михаилом. Просто такая у них жизнь – у каждого своя. Просто у них свои собственные в этой жизни дороги, свои линии поведения, свои представления о ценностях, как свои собственные дома, обстановка в них, свои одежёнка, обувка, свои привычки, привязанности, свои лад и строй. И не надо им ничего менять в своих жизнях, не надо пытаться заскочить вперёд, в чём-то обойти или превзойти. И ему, Михаилу, не нужен был тот треклятый баллон, как вовсе не требуется ограде его усадьбы асфальт, потому что он сам более любит в ней летнее разнотравье, по которому день-деньской слоняются куры, на которой подле будки разлёживается пёс Антар, да и сам он любит пройтись по мягкому ковру сочной июльской травы босиком.

Раздумывая в таком вот направлении, дошёл-таки до стоявшей у крыльца супруги, взглянул ей в лицо и прочёл в глазах то ли иронию, то ли насмешку над ним, над Михаилом, хотя, может статься, ничего такого с её стороны и не было, но Михаил, видать, разглядел то, что желал разглядеть. И сказать Валентина хотела, видать, что-нибудь утешительное, да ему почудилось, что вот-вот скользнёт с губ её нечто унижающее его, мужика, достоинство, потому, неожиданно для себя, резко без всякой на то причины, бросил в лицо Валентины обидное:

– Цыц! Всё тебе мало: то баллон тащи, то асфальт ложи, а того не поймёшь, дура, что надо просто жить. По-человечески жить, а не как кошка с собакой.

И уже повернувшись к ней спиной, махнул рукой неопределённо:

– А ну тебя!..

И подался к другу Прокопьевичу, к его чайничку, за которым и время проходит незаметно в душевном разговоре, и не думается ни о чём таком, за что потом было бы стыдно.