Читать книгу Лагерный пахан - Владимир Колычев - Страница 4

Лето, солнце жарит и палит, духота в изоляторе такая, что мокрая одежда высохла б в два счета, если бы не чрезмерная влажность. Но по тюремным коридорам мало-мальски гулял сквознячок, а в камеру, куда попал Трофим, свежий воздух не заглядывал как минимум с утра. Зато дыму под самый потолок…

Но без табачного дыма здесь никак нельзя, вперемешку с испарениями карболки он хоть как-то заглушал вонь от параши. И вату из матрацев используют для того же – жгут ее, чтобы перебить зловоние. Уж лучше пусть глаза режет от дыма…

Камера не самая большая, но и не маленькая – квадратов двадцать. Сплошь и рядом – шконки, сваренные из железных полос и уголков; в узком проходе между ними намертво вмурован в пол длинный стол. И везде, куда ни кинешь взгляд – арестанты. Стоят, сидят, лежат. Один на толчке тужится, взбаламученно зыркая по сторонам. Даже на потолке, и то движение – какой-то мэн с третьего яруса водит по нему ногой, – или чудя свои вентилирует, или таким вот макаром вытягивает прохладу из потолочного перекрытия… Впрочем, обитатель «пальмы» Трофима не интересовал.

Опытным взглядом он выцепил особых людей, блаткомитет – наколки, фиксы, пугающая уверенность в собственном превосходстве над серой арестантской массой. Блатные, черная масть, коренные и потому главенствующие обитатели тюрьмы.

Стол незримо делился на две части – ту, которая поближе к двери, занимали простые смертные, жались друг к другу в ожидании, когда освободится дальняк, чтобы перекусить жалкими крохами из своих торб. Ведь пока сортир занят, есть в камере никому не дозволяется – ни блатным, ни чертям. За чертой, в сторону окна, было посвободней. Четыре человека, из-за духоты все голые по пояс, в наколках. Важно, чинно играют в карты. За их спинами, редкой чередой, стоят блатованные «быки» и шестерки. У этих тоже свои привилегии, шконки поближе к окну, доступ к общаковому столу.

– Поклон братве, не кашлять ботве! – без вызова, с чувством спокойной уверенности в себе поздоровался Трофим.

Тюрьма выскочек не любит, показушников и прочую скользкую рыбу здесь раскусывают на раз-два. Держаться нужно естественно; сколько весишь реально, столько напоказ и выставляй, ни больше ни меньше.

Трофим не кичился, он всего лишь давал понять, что разбирается в тюремной иерархии. Знал он, что народ здесь делится на братву и ботву, на людей и быдло…

– Ну, здорово, коль не шутишь! – холодно, но все же с интересом посмотрел на него смотрящий.

Он восседал во главе стола, чисто как король на именинах. Едва он заговорил, как гул в камере смолк. И даже засранец поспешил убраться с толчка. Негоже разгружаться, когда смотрящий слово держит… Болезненно худое лицо, тощие плечи, впалая грудь, голос хриплый, прокуренный. Тело все в наколках: на груди четырехмачтовый фрегат о белых парусах – авторитетный вор-«гастролер» с четырьмя ходками. О том же примерно свидетельствовал и орел с чемоданом в клюве. Дерущиеся быки – также символ лагерного авторитета, не стесняющегося силой вырывать власть…

– Кто такой, с чем пришел? – спросил смотрящий.

Но ответить Трофим не успел. Со скрежетом отодвинулся засов, с шумом открылась дверь.

– На прогулку выходим! – трубным голосом возвестил вломившийся в камеру вертухай. – Живо!

Здоровенный дядька с красной от жары рожей. Он тяжело дышал, правый рукав форменной рубахи был мокрым, оттого что часто приходилось смахивать пот со лба. Если ему тяжко приходилось, что уж говорить об обитателях камеры.

Смотрящий знаком показал, что разговор временно закончен. Народ потянулся к двери. Трофиму пришлось попятиться, чтобы пропустить людей.

На него не обращали внимания, бочком-бочком он пробился к шконке, примыкавшей к стене напротив толчка. Далеко не самое лучшее место, зато не у параши. Сейчас ему нужно было только одно – сбросить скатку и хабар. Не тащить же все это в прогулочный дворик.

На шконке, дожидаясь, когда разрядится пространство в проходе, сидел плотный парень лет двадцати. Постное выражение лица, низкие надбровные дуги, под которыми тускло мерцали равнодушные к жизни глаза. Вот и он поднялся, чтобы выйти из камеры.

– Здорово, братан! – не совсем уверенно обратился к нему Трофим.

Он не знал, с кем имеет дело. Вроде бы не петух – потому как шконка у него своя, к тому же нижняя. Но в то же время и место далеко не козырное. Может, парень из опущенных по беспределу – бывает такое, прошел правильный пацан через пресс-хату и лохмачей позорных, опоганился не по своей воле, потерял честь. Братва таких уже к себе не принимает, но и не чморит особо. Могут даже на шконку спать положить, чтоб не на «вокзале»…

Парень поднялся, вопросительно вздернул подбородок.

– Я скатку брошу, да?

В ответ он неопределенно пожал плечами.

Трофим положил свой матрац и вещмешок на освободившуюся шконку. Но уже в дверях обернулся и застыл в гневном недоумении. Парень брезгливо ногой скинул его скатку со своих полатей. Хотел было сбить на пол и хабар, но Трофим его опередил, оттолкнул плечом.

Будь его воля, он бы прямо сейчас порвал этого выродка на части. Но не было здесь его воли. Это не КПЗ, это – тюремная хата, дом родной, здесь все по-настоящему. Хатой рулил смотрящий, он здесь решал, как быть в том или ином случае. Он здесь казнил и миловал. Так что рамс нужно было решать через него…

– Разбор проведем, – хищно прошипел Трофим. – Как смотрящий скажет, так и будет…

Он пнул свой лежащий на полу матрац в знак того, что никогда не посмеет взять в руки опоганенные вещи.

Обитатели камеры столпились в коридоре, в пространстве между разделительными решетками. Открылся один «шлюз», толпа перетекла в следующий отсек, дождалась, когда откроется следующий, и под окрики надзирателей двинулась дальше. Толкаясь, с шумом, мрачными коридорами, по лестницам с этажа на этаж, через сито «шлюзов» на крышу тюрьмы, в прогулочный дворик… Друзей у Трофима здесь не было, как назло, не находил он в толпе знакомых лиц.

Крупноячеистая сетка над головой, символ неволи. Но если смотреть на ослепительный сгусток солнца до боли в глазах, то сетка как бы исчезает. Трофим знал это еще с прошлой отсидки. Если так смотреть, то хоть какая-то иллюзия свободы… А солнце яркое, небо чистое, ветерок, разгоняющий зной. Благодать. Расслабиться да прибалдеть бы в этой солнечно-воздушной ванне. Но нельзя расхолаживаться, впереди серьезные терки – и за жизнь, и чисто в тему…

Толпа рассосалась по дворику, разбилась на кучки. Блатные с блатными, мужики с мужиками, черти и обиженные жмутся к дальней стене. Трофим отыскал взглядом своего обидчика. Стоит, падла, в толпе мужиков. Стоит, молчит. Заметил, что на него смотрят, даже глазом не сморгнул. Как будто ни в чем не виноват. Все то же постное лицо, все тот же равнодушный взгляд… И что за напасть такая – сначала урод Севчик наехал, теперь вот этот на прочность его испытывает. Как будто не видно, что Трофим может за себя постоять… А может, не видно? Может, есть в нем какая-то внешняя слабина, которая выдает в нем жертву…

К Трофиму подошел крепкого сложения молодчик. Наколок много, но все ни о чем. Чувствовалось, что у паренька не самая богатая на факты биография. Но видно, что не последний он здесь человек. «Бык» из воровской пристяжи. На новичка он глянул нехотя, словно в одолжение.

– Пошли, Витой тебя зовет…

Смотрящий со своей командой занимал одну-единственную на весь дворик курилку. По правую руку от него восседал блатарь лет тридцати. Плотное, подернутое жирком тело, грубое, изрытое оспой лицо. Смотрится внушительно. Взгляд живой, въедливый. Слева – арестант постарше. Большая, как у рахита, голова на тщедушном теле. Лет сорока, плешивый, лопоухий, губастый. Он мог бы показаться смешным, если бы не взгляд – огнеупорно-прочный, забористо-ядовитый. Если бы его взгляд обладал звуком, у Трофима бы заложило уши от пронзительного свиста…

Какое-то время смотрящий разглядывал Трофима – сначала снаружи, затем полез в душу.

– Ты бы назвался для начала, – достаточно мягко сказал он.

Но глупо было бы думать, что это просьба. Он требовал.

– Зовут Трофим, фамилия Трофимов. Пацаны так и звали Трофимом…

– Какие пацаны?

– Здесь, на крытом, четыре года назад… Потом на Икше…

– На малолетке был?

– Был. Два года навесили, – Трофим начал бодро, но в определенный момент несколько скис. – За два-ноль-шесть…

Двести шестая статья не входила в число самых уважаемых. Хулиганка, бакланка… Но и страшного в том ничего не было. Многие уважаемые сейчас воры именно с того и начинали. Вот если за мохнатый сейф, за изнасилование загремишь, то это уже все – дырка в права и вечный позор…

– А чего заменьжевался? – уловил его настроение Витой. – Гребнем в зоне был?

– Не-е! – протестуя, мотнул головой Трофим.

– Косяки какие?

– Нет… Я правильным пацаном был, – гордо расправил он плечи.

– Хорошо, если пацан… Ты же должен понимать, мы малявы отобьем, братва скажет, кто ты есть… Лучше сразу объявись, если есть что. А то ведь кранты, сам понимаешь…

Трофим слыхал о таких случаях, когда прибывший в камеру петух заявлял о себе как о правильном человеке, его сажали за общий стол, который он осквернял своим присутствием. Законтаченными объявлялись все, кто ел с ним с одного стола. И все потом набрасывались на подлеца, убивали его долго и мучительно… Уж лучше объявиться сразу, так хоть не убьют. Но за Трофимом не тянулся позорный шлейф, ему нечего было бояться. Поэтому он стоял перед смотрящим с высоко поднятой головой.

– Все путем, братва. Я чистый.

– Ну, хорошо… Сам откуда?

– Из Чернопольска.

Блатарь с изрытым лицом оживился.

– А конкретно?

– Из Вороньей Слободки.

– И я оттуда… Почему тебя не знаю?

Трофим пожал плечами. Воронья Слободка – само по себе место известное. И ее обитатели знают друг друга если не в лицо, то хотя бы по именам… Но Трофим водился с мелкой шпаной, в кругу которой было больше громких понтов, чем реальных дел. Серьезные люди ходили где-то рядом, свысока поплевывая на молодняк…

– Да, наверное, сел рано, в шестнадцать.

– А сейчас тебе сколько?

– Ну двадцать…

– Два года отмотал, что еще два года делал?

– В армии служил…

Опять же не самый почетный факт из его жизни. Но скрывать его Трофим не имел права. Все равно ведь узнают.

– Сапогом был? – поморщился земляк.

– Ну да… Но я в стройбате. Людей с автоматом не караулил…

– Как же так, правильный пацан, а в сапоги влез, а? – с осуждением покачал головой Витой.

Трофим понимал, что в этом факте его биографии ничего особо страшного нет. Тем более что стройбат – это почти зона, потому как живут там по понятиям… Главное, нужно дать достойный ответ на заданный вопрос, тогда все будет в норме. А начнешь мямлить, путаться – вмиг сожрут…

– Да менты прижали – или служить, или снова закроют, – неторопливо проговорил он.

– Так лучше на крытый.

Трофим не растерялся.

– Не вопрос, – кивнул он. – Если б по своей статье, то лучше за решки. А если к чужому паровозу пристегнут… А к тому все и шло…

Он знал, что в тюрьме не очень жалуют арестантов, закрытых по чужой вине. За лохов таких «пассажиров» держат. На том и сыграл…

– Лучше в стройбат, чем чужая чалма.

– Дело говорит, – кивнул рахитно-лопоухий.

Голос его звучал на удивление сильно и густо.

Трофим облегченно вздохнул. Можно сказать, отмазался… Только дуболомы вроде Севчика считают, что в зоне ум не нужен, если есть сила. Тупая морда никогда высоко не поднимется, какой бы здоровенной она ни была. Чтобы стать авторитетом, нужно уметь держать не только удар, но и базар. Глупая голова с мощными мышцами сможет постоять за себя, но разрулить ситуацию за всех никогда не сумеет. Масло в голове нужно иметь, чтобы за словом в карман не лезть…

– А в Слободе кого знаешь? – спросил земляк.

– Э-э… Ты извини меня, брат, не видел я тебя раньше… – не заискивающе, но и не буром спросил он. – Ты бы назвался, я бы сказал…

– Рубач я… Если ты из Слободки, должен знать…

Трофим облегченно вздохнул.

– Ну а то… Ты с Кимом и Мослом тусовался… Вас еще мусора повязать пробовали, так вы им перцу всыпали… Я тогда совсем мелким был, только слышал, а не видел…

Давно это было, лет шесть или семь назад. Блатная малина, дым коромыслом, и вдруг менты. Братва в дупель, говорили, пьяная была, а менты дубовые, потому и на рожон полезли. Стрельбы и поножовщины не было, но мусорам, говорили, конкретно досталось.

– Но ведь слышал же, – самодовольно улыбнулся Рубач.

Приятно было осознавать, что братва услышала отзвук его хоть и былой, но славы.

– Громко звучало, потому и слышал.

Но на этом разговор не закончился.

– Еще кого знаешь? С кем на крытом был, с кем на зоне чалился?

Трофим выдал целый список имен, некоторые из них имели довольно веское значение в воровской среде.

– Это хорошо, что ты в теме, – взял слово Витой. – А к нам за что зачалился, так и не сказал. Что менты шьют?

– Сто вторую…

Трофим немного слукавил. Ему предъявили обвинение в нанесении тяжких телесных и незаконное применение оружия. Но и сто вторая статья в его деле тоже присутствовала, хоть и косвенно.

– Замокрил кого-то? – спросил Рубач.

– Нет, покушение на убийство…

– Ты в отказе или как?

Вопрос этот был задан неспроста. Если вина Трофима не доказана, Рубач не смел вникать в его дело. Но если все ясно, он мог спросить, хотя и в этом случае совсем не обязательно было ему отвечать. Но Трофим ответил:

– Да нет, менты накрепко все сшили, в сознанке я… Фофан один в кабаке наехал, ну, я шмальнул из волыны…

– Из волыны?

– Ну да… Я человек серьезный, и делюги серьезные, потому и волына нужна…

– Ты что, гопник?

– Нет, хаты выставляли, сладкие фраера там…

– А волына откуда?

– Ну, это мое дело.

– Твое так твое…. Ты мне вот что скажи, а на Линейной куражного сделали – твоя работа? Недели три назад…

Трофим понял, о чем разговор. Именно там и убили они с Петрухой цеховика… Но признаваться в этом он не стал. И многозначительно поджал губы, пристально глянув на Рубача. Может, он и авторитетный человек, но и сам Трофим не сявка какая-то. И вообще, косяк это – чужие дела выстукивать…

Витой нехорошо глянул на Рубача, тот стушевался. Но не заткнулся.

– Я ж почему спросил, – начал оправдываться он. – Этого куражного Жиха крыл. Он слам хороший на общак сливал, а какие-то отморозки его сделали…

Трофиму стало не по себе. Жиха был очень авторитетным вором в законе. Сам из Чернопольска, но дела крутил в Москве. И свою родную вотчину не забывал… Оказывается, убиенный цеховой был для Жихи потерей, потому как тот деньгами его подогревал. Выходило, что для Жихи Трофим был отморозком. И для Жихи, и, значит, для других воров…

– Наглухо сделали? – спросил у Рубача Витой.

– Меня на днях к прокурору возили, – сказал тот. – С нашим там одним пересекся, а тот мне расклад ментовской сдал. Куражного сначала завалили, из хаты на тачке вывезли и в тачке сожгли. Хату тоже спалили…

Трофим едва сдержал рвущиеся наружу переживания. Он-то думал, что менты не смогут опознать обгорелый труп. Но, выходит, смогли…

– Зачем? – флегматично спросил Витой.

– Я думаю, хату выставили, терпилу сделали, ну, следы замели…

– И чо?

– Так это, говорю же, терпилу Жиха крыл, слам на общак сливал…

– Жиха – уважаемый бродяга, не вопрос. Но чет я тебя не пойму, Рубач. Я сам хаты выставляю, сам терпил делаю, разве ж это не по понятиям?

– Да не вопрос, терпила на то и терпила, чтобы с честными ворами делиться… Так этого Жиха крыл. С Жихой надо было вопрос решать… А эти буром поперли. И мокрое сделали…

– Может, надо так было?

– Жиха так не думает…

– Жиху я уважаю, – пожал плечами Витой. – И все равно не понимаю…

Он сделал паузу – дал понять, что разговор закончен. Разговор, который очень не нравился Трофиму… С одной стороны, Витой был прав – терпилы на то и существуют, чтобы их дербанить. По большому счету, Трофим не вышел за рамки понятий. Но, с другой стороны, он перешел дорогу самому Жихе, а тот может спросить. Хорошо, если на разбор вызовет. Так хоть на понятиях отмазаться можно будет. А если с ходу правилку учинит – перо в бок, и все дела…

– Значит, хаты, говоришь, выставляли? – задумчиво глянул на Трофима смотрящий.

Чувствовалось, что он еще не отошел от перепалки с Рубачом. И Рубач все еще под впечатлением. Недовольно смотрит на Трофима, как будто он в чем-то провинился перед ним…

– Ну да.

– А замели за то, что из пушки пальнул?

– За то самое.

– Ну что ж, я не в предъявах, братва, думаю, тоже… Малявы зашлем, спросим за тебя. Если все в цвет, то живи спокойно… С нами ты или с мужиками, тебе решать…

– Я бы с вами.

– Поговорим. Братва отпишет, поговорим. А пока сами посмотрим за тобой. В хате будем, шконку тебе определят… Что еще есть сказать?

Трофим понял, что бояться ему нечего. Братва еще пока не принимает его к себе, но и не отвергает. Смотрящий разошлет малявы, выяснит, что нет за ним никаких косяков, тогда, возможно, ему отведут место в блатном углу. Если, конечно, он до того не лажанется по какой-нибудь теме.

– Есть что сказать, – кивнул он. – В нашей хате баклан рогатый живет…

– Это ты о ком? – нахмурился Витой.

Трофим рассказал, с кем и как было дело.

– И что ты хочешь? – подозрительно глянул на него смотрящий.

Если Трофим хотел защиты у него искать, то дело его швах. Малодушных ябед в тюрьме, понятное дело, не жаловали.

– Башку ему открутить, – спокойно сказал Трофим. – Я бы его прямо там урыл. Но это беспредел – если без твоего ведома…

– Беспредел, – соглашаясь, кивнул Витой. – Я за хатой смотрю, мне решать, что почем. Мне балаган не нужен…

Смотрящий глянул на «быка», которого до этого отправлял за Трофимом. Сейчас он снарядил его за борзым «пассажиром».

Тот подошел к смотрящему без суеты и трепета, невозмутимо глянул на него.

– Что ж ты, Бутон, гостей так встречаешь? – укоризненно спросил смотрящий и взглядом показал на Трофима.

– А я в хозобслугу не записывался, и шконка у меня не склад…

– Он же тебя спросил, ты сказал, что можно.

– Не говорил я такого… Плечами пожал, да… Но это же не согласие было.

– А что?

– Ну, пусть попробует… Он попробовал, я скинул…

Бутон неприязненно глянул на Трофима. От смотрящего это не укрылось.

– Ты его знаешь? – спросил он.

– Да нет вроде…

– Что значит – вроде?.. Ты из Чернопольска?

– Да.

– И он из Чернопольска.

– А, ну тогда, наверное, знаю… Лицо знакомое…

Витой глянул на Трофима:

– А ты его знаешь?

– Нет, – твердо ответил он.

– А он тебя знает… Что ты о Трофиме знаешь?

– Да так, совсем чуть-чуть… – язвительно усмехнулся нахал.

– А конкретно?

– Да это давно было. В пионерском лагере еще, я тогда после седьмого класса был… Или после восьмого…

– И что?

– Да этот с нами тоже был… Я не знаю, что он больше любил, пирожки или это, но пирожки ему таскали…

– Ты конкретней говори.

– Ну, говорят, он с пацанами по ночам баловался, ну, сам подставлялся, говорят, нравилось…

– Оба-на! – взвинтился Рубач. – Это предъява!

Он не скрывал своей радости. Фактически он пострадал из-за Трофима, а теперь у него появилась отличная возможность посчитаться с ним.

Но Трофим его не боялся. Потому что в этот момент он боялся ВСЕХ!..

– Я?! Баловался?! – ошалев от возмущения, взвыл он.

Обвинение было настолько же страшным, насколько и напрасным. И такая буря взыграла в душе, что Трофим не смог сдержаться, набросился на обидчика с кулаками. Но тот неожиданно резко ушел в сторону и каким-то непонятным, но неуловимым финтом послал в него свой кулак. Ударил точно в подбородок. Трофим пытался удержаться на ногах, но куда там – настолько мощным оказался удар.

Он упал на заплеванный пол, больно ударившись затылком о шершавую стену. Подниматься пришлось самому – руки ему никто не подал. Но и Бутону не позволили добить его, а тот был совсем не прочь уработать его ногами. Витой осадил его, заставил объясниться.

– Ты уверен в том, что сказал? – жестко спросил он.

– Ну, сколько лет прошло… – пожал плечами Бутон. – Он же мелким тогда был…

– Я спрашиваю, ты уверен в этом?

– Э-э… Ну, да…

– Да врет он все! – встрял в разговор Трофим. – Какой, на хрен, пионерский лагерь! Я знаю только один лагерь, на Икше…

– Ну да, на Икше лагерь был… – кивнул Бутон.

Чем больше смотрел на него Трофим, тем явственней осознавал, что перед ним непроходимый тупица.

– Ну, ты вахлак, в натуре! – Трофима пробрал надрывный истерический смех.

Он смеялся, а кожа покрылась липким холодным потом, тело вдруг зазнобило, как в лихорадке.

– Там воспитательно-трудовой лагерь был! Я в зоне мотал, урод! Ты глянь на меня!

Трофим сорвал с себя рубаху, обнажил свои наколки.

– Где ты здесь пернатого видишь?

Показал пальцы с татуированными перстнями на них. На одном черный квадрат – «вышел по звонку». На втором такой же квадрат, но разбитый на два треугольника, правый нижний – черный, левый верхний – белый и половинка солнца на нем. «Грехи юности», начало лагерного стажа с малолетки…

– А здесь?

– Ну, я не знаю, – безмятежно пожал плечами Бутон.

Похоже, этот дебил даже не понял, что подписал себе смертный приговор. Когда все прояснится – а это обязательно случится, – Трофим лично поставит его на нож. А у него другого выхода не было. Нет на зоне страшнее предъявы, чем та, которую бросили ему сейчас. Такие оскорбления смываются только кровью.

– Ну-ка, ну-ка, перточки покажь!.. – хищно сузил глаза Рубач. – Не нравится мне твой квадрат…

Трофим с досадой закусил губу. Говорили же ему в свое время, что не надо было накалывать квадрат на первом перстне. Сначала сделали, потом сказали… Дело в том, что петухам на палец накалывают квадрат, разбитый на два треугольника – верхний черный, нижний белый. Накалывают в тюрьме, а на воле они потом сами закрашивают белый квадрат, и значение наколки кардинально меняется. Конечно же, и Рубач знал про такие плутни, и Витой, и все, кто хоть мало-мальски сек воровскую фишку…

– Короче! – негромко, но резко сказал смотрящий.

Арестанты замерли в ожидании приговора.

– Предъява очень серьезная. Без разбора, сплеча рубить не будем! Малявы по дому зашлем, и в мир тоже отправим. И ты, Бутон, своим дружкам, хм, пионерлагерным отпиши, пусть чиркнут, что да как. И ты, Трофим, своим корешам пулю зашли… Срок – две недели. Нормальный срок.

– Да я-то зашлю. А этот пионер кому коней гнать будет, не знаю, – страшно улыбнулся Трофим… – Не было у меня никаких пионерлагерей… Вешайся, питон!

Бутон не выдержал его лютый взгляд, отвел в сторону глаза. Наконец-то пробрало недоумка. Но слово уже дано, назад его забрать можно, но только через то место, которое скоро станет у него дырявым…

– Кому из вас вешаться, мы еще посмотрим, – сурово глянул на Трофима смотрящий. – Предъява брошена тебе, под подозрением ты. Спать будешь возле параши, к посуде не прикасаться, из чужих чашек чай не пить…

Трофиму вдруг показалось, что началось землетрясение – пол под ногами качнулся, внутри образовалась сосущая пустота… Его вина еще не доказана, но с ним уже обращаются как с петухом.

– Как ты сказал, так и будет, – глядя на Витого, с трудом выдавливая каждое слово, сказал он. – Я все понимаю… А этот! – взглядом показал он на Бутона. – Не жилец!.. Но пусть пока живет…

Сначала он докажет свою невиновность и только затем приведет свой приговор в исполнение. И никакая совесть его не остановит.