Читать книгу Неподкупные - Владимир Колычев - Страница 4

Тридцать седьмой год канул в Лету, но его дух сохранился в милицейских застенках. Богдану самому стало не по себе, когда он оказался в помещении для допросов, которое размещалось в подвале здания, у входа в КПЗ. Что же тогда должен был ощущать задержанный? Освещение здесь тусклое, отчего грязные разводы на давно не крашенных стенах казались пятнами крови. Старинный канцелярский стол, стул за ним, стоящая по центру комнаты табуретка, намертво вмурованная в пол, – вот и вся мебель. Окон здесь нет вообще, вентиляция плохая, поэтому душно. Но у Богдана на столе работает вентилятор, ему легче, чем задержанному.

Огневая подготовка делится на две части – теоретическую и практическую. Богдан владел и тем, и другим. Но беда в том, что проверяющий мог потребовать конспект с описанием и тактико-техническими характеристиками пистолета «ПМ» и автомата «АКСУ-74». Вот и приходится ему переписывать содержимое учебника в тетрадь. Вид у него серьезный, сосредоточенный, к тому же он никуда не спешит и может сидеть в этой комнате хоть всю ночь. И задержанный демонстрирует то же самое. Дескать, что в камере сидеть ему, что здесь.

Личность его уже установлена. Несмеянов Виктор Петрович, семидесятого года рождения. Лицо простое, открытое, не обезображенное интеллектом. Рыжие волосы, конопатое лицо. И наглая ухмылка от подбородка до правого уха. Ноги вытянуты, руки за спиной. В таком положении он просидел не меньше двадцати минут, но вот ему надоела такая поза, он сменил ее на одну, затем на другую. Табуретка жесткая, неудобная, и камера сама по себе создает нервозную обстановку. Потому и закололо Несмеянова изнутри, потому и заелозил он, как вошь на гребешке. Нервы у парня зачесались, а это как минимум неприятно. Если такую чесотку не унять, то можно и умом тронуться.

– Слышь, начальник, ты чего там пишешь?

– Почему начальник, а не товарищ лейтенант? – не отрывая глаз от бумаги, спокойно спросил Богдан.

– Какой ты мне товарищ? Ты гражданин, – презрительно скривился Несмеянов.

– И все-таки почему начальник?.. Приводы в милицию были?

– Нет.

– Криминальная среда обитания?

– Чего?

– Среда, говорю, криминальная. Ты в ней как в том болоте. Потому я для тебя начальник, а не товарищ… А гражданином я стану, когда тебя осудят. Ты уже к этому готов?

– Слышь, лейтенант, а за что меня осуждать? Что я такого сделал?

– Ну вот, уже лейтенант… Исправляться начинаешь, Несмеянов.

– Чего исправляться? Я с детства правильный.

– Потому и человека избил?

– Кого я избил? О чем ты, лейтенант?.. Не бил я никого. Кто видел, а? Кто показания даст?

– Потерпевший показания даст.

– Ты что, не слышал, он же ясно сказал, что упал. Асфальтная болезнь у него. Знаешь, что это такое?

– Не надо ля-ля, Несмеянов. Мы точно знаем, что вы избили гражданина Багрянюка. И знаем, чем он занимался. И что ему за это срок светит, тоже знаешь. Изготовление и сбыт наркотических веществ – статья очень серьезная…

И ответственность по этой статье невероятно страшная – аж целый год лишения свободы. За систематический сбыт – пять лет, но как доказать, что Багрянюк занимался этим регулярно? Данных по нему нет, значит, в поле зрения органов он попал впервые. Можно привлечь его за посев конопли без разрешения, это уже два года лишения свободы, но он скажет, что не выращивал травку, а случайно нашел ее на улице.

Но мы с ним договоримся. Он дает показания против тебя и твоего друга, а мы закрываем дело. Такая вот арифметика…

– Ну и что, дал он показания? – настороженно спросил Несмеянов.

– Нет.

– О чем тогда разговор?

– Увы, гражданин Багрянюк пока не может дать показаний. Судмедэксперт обследовал его на предмет телесных повреждений и обнаружил у него разрыв селезенки, – слукавил Богдан. – А ты знаешь, что это такое?

На самом деле с Багрянюком ничего страшного не случилось. Под нажимом Ревякина он с ходу дал показания против своих обидчиков. Деньги у него Журавлев с Несмеяновым вымогали…

– Да мне по барабану, что там. Я его пальцем не тронул…

– Разрыв селезенки – это умышленное телесное повреждение, повлекшее за собой потерю органа. Это тяжкое телесное повреждение. И срок за него – восемь лет лишения свободы. А если мы докажем, что эти действия носили характер истязания, то сядешь на все двенадцать лет. Тебе это надо?

– Э-э, какие двенадцать лет, начальник? – разволновался Несмеянов.

– Багрянюка увезли в больницу, Ревякин поехал вместе с ним. Он допросит его, а потом займется твоим другом. У него к Журавлеву большие претензии. Сам знаешь, за что…

– Так кто ж знал, что вы из ментовки! Налетели, как петухи…

– Ты это прекращай, – покачал головой Богдан. – Учись подбирать слова. А то скажешь такое в камере при честном народе, сам петухом на парашу налетать будешь… А насчет «знали не знали» Ревякин крикнул вам, что мы из милиции.

– Так не услышали…

– Удары по ребрам, жертва стонет, да?

– Ну да, удары, стоны…

– А говоришь, ничего не было, – усмехнулся Богдан.

– Так ничего и не было. Мужик упал и давай себя в грудь колотить. И еще ногами сучит, как псих ненормальный!

– Ну, вы ему и помогли. Ногами… Короче, Несмеянов, ситуация такая. В ближайшем будущем капитан Ревякин займется твоим дружком. Это я человек спокойный, мирный, в общем-то, безобидный, а с Ревякиным шутки плохи. Он умеет убеждать людей. И дружка твоего убедит. Поверь, Журавлев во всем сознается, но спишет все на тебя. Скажет, что ты истязание организовал. Слышишь, Несмеянов, истязание, а не просто избиение. Ты как организатор получишь все двенадцать лет, а он трешкой отделается… Правда, ему за сопротивление сотруднику милиции отсыплют, но это уже не твои проблемы. Ты тоже пытался меня ударить, но со мной этот номер не прошел, поэтому я к тебе претензий не имею. Более того, предлагаю воспользоваться уникальной возможностью чистосердечно во всем признаться…

– Я Журавля не сдам, – покачал головой Несмеянов. – И он меня не сдаст.

– А кто предлагает тебе Журавлева сдавать? Это Ревякин заставит его тебя сдать. А я тебя чморить не собираюсь. Напишешь, как все было, с чего началось, а кто начал, писать не надо.

– Не буду я ничего писать!

– Думай, Несмеянов, думай. Я тебя не тороплю. Мне всю ночь дежурить; что с тобой тут сидеть, что у себя в кабинете…

Богдан придвинул к себе учебник и снова стал писать. «При стрельбе стоя из пистолета туловище и ноги стрелка занимают положение, как при гимнастической стойке: ступни ног расставлены примерно на ширину плеч; вес тела равномерно распределен на обе ноги…»

В помещение стремительным шагом зашел Ревякин.

– Ну как тут у тебя? – спросил он, глянув на Несмеянова, как Сталин – на Троцкого.

– Да пока никак. Ничего не знаем, никого не трогали…

– Ну и зря. Багрянюк показания дал, все как было расписал…

– Как, уже? – изобразил удивление Богдан.

– Почему уже? Нет, он еще до того, как в больницу, все расписал. Я только протокол допроса оформил и на подпись ему дал… Пойду к Журавлеву, поговорю с ним. – Ревякин сказал это с таким видом, как будто собирался идти на сытный ужин после трехдневного голодания, даже руки в предвкушении удовольствия потер.

Он вышел из комнаты, и вскоре послышался лязг решетчатой двери, голоса: это дежурный по изолятору впускал его в свои владения. А минут через десять послышался душераздирающий стон – как будто шкуру с кого-то живьем сдирали.

– Что это? – испуганно встрепенулся Несмеянов.

– Что, ужасов на видаке насмотрелся? – усмехнулся Богдан. – Не бойся, у нас тут живые мертвецы не ходят. Здесь все гораздо проще. Это у Ревякина такая манера разговора…

Сеанс устрашения продолжался. Сначала послышался шум ударов, а потом жуткий стон:

– Ме-енты! Па-адлы!

Это голосил бич Лука, бывший зэк, а ныне никому не нужный огрызок судьбы. В КПЗ он был частым гостем, потому что здесь и переночевать можно, и пайку получить. Действительно, бывают случаи, когда тюрьма – дом родной. Потому и совершал Лука мелкие пакости, чтобы попасть в изолятор. И операм подыгрывал по их личным просьбам.

Камера Луки находилась в отдалении от помещения для допросов, выл мужик громко, истошно, поэтому Несмеянов не мог распознать подлог.

Ирония ситуации заключалась в том, что Ревякин сейчас должен был допрашивать Журавлева в его камере. Наверняка Богдан объяснил ему, что это стонет его дружок-подельник.

– Не, я понимаю, что Журавль накосячил, но не до такой же степени! – бледный как полотно, возмущенно протянул Несмеянов.

– До какой степени? Это в живот бьют, – невозмутимо сказал Богдан, делая вид, что прислушивается к ударам. – Сейчас его Ревякин по почкам будет бить…

– У-у-у! Мусора, суки! Ненавижу!.. Ой-ёё! Твари!

– Ну вот, началось… Мой тебе совет, Несмеянов: спасай друга. Напишешь чистосердечное, его оставят в покое. Нет – будут молотить до утра…

– Не буду я ничего писать!.. Менты, суки!..

Несмеянов закипал от злости, но голос его при этом звучал неуверенно. Страх перед расправой давил на его рассудок. А тут еще тяжесть окружающей обстановки. Да и время уже позднее, что так же тягостно действует на психику.

– Ну, не будешь и не будешь, – пожал плечами Богдан. – Только учти, твой Журавль выставит тебя крайним. Скажет, что это ты ударил Багрянюка по селезенке. И скажет, и подпишет. Он получит всего три года, а ты – двенадцать лет. Что лучше, двенадцать лет строгого режима или три года условно?

– Условно?

– Ну да. Он же сотрудничал со следствием, значит, может на условный срок претендовать. Ты вот сотрудничать не хочешь, тебе больше в тюрьме нравится, чем на свободе… Ты Рычага знаешь?

– При чем здесь Рычаг? – вздрогнул Несмеянов.

– Ну, он рэкетом занимается, и вы с Журавлем рэкетом занимаетесь…

– Рэкетом? Я даже не знаю, что это такое!

– А как топор ни назови, по лбу все равно ударит. Если лоб тупой… Если ты в банде Рычага, то тебе бояться нечего. Он в законе, в тюрьме тебя холить будут. А если ты против него, то тебя в тюрьме хулить будут аж по самое не хочу… Может, Рычаг водку паленую бабкам базарным поставляет, а вы с них деньги трясете?..

– Да нет, не поставляет он водку, – мотнул головой Несмеянов.

– А кто поставляет?

– Ну… Да не знаю я, кто поставляет. Мне какая разница?

– А травку Багрянюку кто поставляет?

– Я откуда знаю? Может, сам где-то берет. Меня это не колышет.

– Насчет водки я не знаю, только предполагаю, а вот насчет косячков… Есть информация, что Рычаг этим занимается. И Багрянюк – его человек…

На самом деле никакой информации у Богдана не было, но на допросе и мимолетное предположение можно выдать за истину в первой инстанции. И можно, и нужно. Чтобы сбить Несмеянова с толку, еще сильней пошатнуть его душевное равновесие.

– Ну, может быть, – задумался парень.

– Такая вот петрушка у тебя на грядке растет. Кто-то коноплю выращивает, а у тебя петрушка… Багрянюк на Рычага работает, а вы с Журавлевым его жестоко избили. Как думаешь, Рычагу это понравится? Как думаешь, что тебя в тюрьме ждет?.. У тебя своя петрушка, у блатных – своя. Аж по самые помидоры…

Несмеянов думал недолго.

– Э-э, а в тюрьму обязательно? – в лихорадочном волнении спросил он.

– Ну а как же?

– А если я во всем признаюсь?

– Если признаешься, получишь скидку. Года два, от силы три…

– А условно?

– Это если Журавля сдашь.

– Но я не могу…

– Молодец, уважаю. Друзей сдавать нельзя.

– Да он мне, в общем-то, и не друг.

– Все равно сдавать нельзя… Нельзя говорить того, чего не было. Но если Журавлев ударил по селезенке, то ты не должен этого скрывать. Напишешь чистосердечное признание, укажешь там, что по селезенке потерпевшего не бил. Про Журавлева ничего писать не надо. Мы сами сделаем вывод, что это он человека искалечил…

– Но это он его искалечил!

Несмеянов сам испугался своих слов, при этом он вздрогнул так, будто внутри его что-то сломалось.

– Значит, как было, так и пиши.

– Да нет, не буду я писать, – опустив голову, подавленно вздохнул парень.

И в это время из глубины изолятора послышался стон, похожий на предсмертный.

– Что там такое?

Богдан изобразил переполох и вышел из помещения, не забыв закрыть за собой дверь. Ревякина он нашел в дверях одиночной камеры. Тот прикладывал палец к губам, подавая Луке знак, что концерт по заявкам оперов пора заканчивать.

– Ну как там у тебя, лейтенант? – закрывая дверь в камеру, негромко спросил Ревякин.

– Думаю, сломается.

– Тут не думать, тут ломать надо… Мой уже ломаться начал.

– Мой вроде бы тоже.

– Это твое первое серьезное дело, лейтенант. Если справишься, значит, будет из тебя толк. Если нет… все равно молоток. Ну, давай к своему, а я к своему.

В комнату к Несмеянову Богдан зашел с трагическим видом.

– Все, нет больше Журавля… Что теперь делать, не знаю, – в наигранной растерянности проговорил он, пальцами массируя свои виски. – Я здесь ни при чем, но и мне влететь может…

– Как это ни при чем! Все вы здесь при чем!.. Что вы, падлы, с Журавлем сделали?

– А что такое? – Богдан глянул на Несмеянова так, будто только что очнулся от забытья.

– Как что? Вы, мусора, Журавля убили!

– Ну да, убили. Но это наша проблема… И что с тобой делать, тоже наша проблема.

Богдан никогда не замечал за собой особого артистического дара, значит, он превзошел себя, если Несмеянов принял его страшный взгляд за чистую монету.

– Эй, лейтенант, ты чего? – в замешательстве спросил он.

– А ты чего?

– Ничего… Ничего не видел, ничего не знаю! – торопливо мотнул головой Несмеянов.

Богдан сумел передать ему свои наигранные самой ситуацией мысли, и он поверил, что его могут убить как опасного свидетеля.

– Не видел. Но знаешь.

– Не знаю!.. Если надо, чистосердечное признание напишу!

– Надо! – Богдан положил на стол бумагу, ручку. – Пиши.

Ждать пришлось долго, не меньше часа. За это время Несмеянов заполнил всего лишь один лист. Почерк не самый крупный, но все-таки мог бы написать и побольше.

– Так, вы с другом Борей шли по улице по своим делам. Так, какой-то мужик сказал вам грубое слово, вам это не понравилось, и вы набросились на него с кулаками. Верней, кулаками бил только ты, Виктор Петрович, а Журавлев бил исключительно ногами. Ты сбил жертву с ног, а Журавлев начал бить его ногами. А бил ты только в лицо… Ну да, все правильно, кодекс чести, лежачего не бьют… Какой там кодекс чести? Ты что, Рыцарь печального образа, Несмеянов? Или хрен с бугра царских кровей?

– Ну, так я карате занимаюсь, у нас строго, – пожал плечами Несмеянов.

– Система восточных единоборств как система духовного искусства, да?

– Э-э… вам это знакомо?..

Богдан в полемику вдаваться не стал. Несмеянов мог прозреть и отказаться от своих показаний в любой момент. Поэтому он сначала заставил его расписаться под своими словами по всем правилам уголовно-процессуальной науки и только затем продолжил разговор.

– Я самбо занимаюсь, а не карате. Самбо – это наше советское изобретение, хотя, да, Восток там присутствует. И философия примерно одна – не используй свою силу против слабого…

– Какой же он слабый, если наркотой торгует? За такое убить мало! Лично я наркотой не увлекаюсь. И пацана одного знаю, который на игле сдох…

– Это верно, за такие дела надо наказывать. Но вы-то не знали, что Багрянюк наркотой торгует… Или он вам наркоту предложил купить?

– Э-э, ну да, предложил, – быстро, но неверно сориентировался Несмеянов. – Мы отказались, а он нас козлами назвал…

– Врешь ты все, Витя. И это легко доказать. Оказывается, Багрянюк дал показания. Я думаю, он признался, что вы с Журавлевым вымогали у него деньги. А ты мне лапшу тут вешаешь…

– Не вымогали… – замялся парень.

– А что?

– Просто он нам должен был.

– А бабки на рынке? Они тоже были вам должны?

– Ну, это наш район…

– А вот это уже интересно… Чей это ваш?

– Мы с Журавлем здесь все решаем. Если у кого-то частная лавочка, то к нам. Мы, если что, защитим.

– От кого вы защитите?

– Мало ли вдруг кто наедет…

– Кто наедет?

– Ну, Рычаг со своими. Или Зяма со своей пехотой…

– Зяма?

– Ну да, у него тоже бригада не слабая… Вы, наверное, в курсе…

– Да нет, если честно, не очень. Я здесь недавно, пока не сориентировался… Кто такой Зяма?

– Он тоже из этих, из урок. Такой же, как Рычаг. Только у него в бригаде обычные пацаны, такие как наши. Зяма весь Закамский район под себя взял, там такая война была, что мама не горюй. Это у нас в Советском районе все спокойно…

– А вы с Журавлевым, значит, Советский район представляете?

– Мы вдвоем? Да нет, весь район мы представить не можем. Мало нас для такого района…

– А кто наш район держит? Чья банда здесь заправляет?

– Ну… Паша Мохнатый со своими пацанами воду мутит, Леха Кипяток тоже быкует…

– Значит, Паша Мохнатый может на бабулек у продмага наехать? И Леха кипятком нассать, да?

– Кипятком нассать? Да запросто!

– И вы с Журавлем бабулек от них защищали?

– Ну да.

– А почему ты с Рычага начал? Почему про Зяму сказал?.. Это серьезная сила, да? А Паша Мохнатый и Леха Кипяток так себе, правильно я понял?

– Ну, Рычаг и Зяма покруче будут…

– Так, понятно. Значит, Зяма Закамский район представляет. А кто представляет Юбилейный район? Рычаг?

– Да нет, Рычаг по всему городу. Где хочет, там и кирует. У нас в Советском районе дела делает, и Пархом с Юбилейного ему не указ. С Зямой он, правда, на рожон не лезет. Зяма – родственная душа, воровская; это мы спортсмены… каратисты там, боксеры… нас он в расчет не берет…

– Кого это вас?

– Ну, меня с Журавлем…

– Хорош юлить, Витя. А то я твое хулиганство быстро на вымогательство переквалифицирую. Тогда мы всем отделом разбираться начнем, что там у вас за банда такая и чем она занимается… Кто у вас в банде старший?

– Какая банда? Нет никакой банды!

– Витя, ты же видишь, я с тобой без протокола говорю. А это значит, что весь разговор останется между нами. Получишь годик-другой за хулиганку, отсидишь, героем выйдешь – ну, для своих дружков-бандитов. А может, и условно получишь. А так мы копать начнем, глядишь, и бандитизм тебе пришьем. А это пятнадцать лет лишения свободы. И дружки твои подумают, что ты их предал… А так никто ничего не узнает. Расскажешь мне все в порядке оперативной информации, и на этом все. Оформим тебе хулиганку, получишь два года условно, и все дела…

– Э-э, а как же тяжкие телесные повреждения?

– Нормально все, Витя. Багрянюк здесь, в КПЗ, жив-здоров, чего и тебе желает…

– А Журавль? – прозрел Несмеянов.

– И с ним все в порядке. Ревякин стружку с него снимает. Только не Журавлев кричит, есть там у нас один завывала…

Несмеянов икнул раз, другой и только затем разразился истерическим смехом.

– Ну, мусора!.. Ну, цирк!.. Как последнего лоха развели…

– Почему развели? Просто время себе сэкономили. Мы бы тебя по-любому прижали. И твоего Журавля тоже…

– Нельзя так!

Задержанный прекратил давиться смехом и пристально посмотрел на Богдана, зло. Но полную волю своему гневу не дал. Что-то мешало ему распалиться. Что-то отдаленно похожее на уважение к лейтенанту Городовому.

– Знаю, что нельзя. Но работа у нас такая, приходится выкручиваться. Вы с Журавлем людей калечите, а нам этих людей защищать приходится. Занятие это, скажу тебе, непростое… Думаю, вы с Журавлевым сядете. За хулиганство. А можете за бандитизм сесть. Это, правда, пятнадцать лет лишения свободы. Только привлечь вас будет трудно. Но если очень постараться, то все можно. Только зачем нам жилы рвать? Мы вас за хулиганство оформим, и галочка за раскрытие дела у нас в кармане… Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– Поэтому давай разойдемся по-хорошему. Ты расскажешь мне, что у вас там за банда, а я позволю тебе переписать признание. Ну, чтобы никто не узнал, как ты Журавля сдал…

– Я Журавля сдал? – опешил Несмеянов.

– А кто бил только в лицо? Вспомнил?

– Э-э, я бы хотел переписать…

– Тогда расскажи мне, что у вас за банда и кто вами заправляет.

Несмеянов не желал выглядеть предателем и трусом в глазах своих дружков, потому хотел изменить свои малодушные показания. А Богдан просто взял да сыграл на этом. Никакой хитрости, просто стечение обстоятельств.