Читать книгу Разгром - Владимир Колосков, Владимир Владимирович Колосков - Страница 3

Из темного проема тянуло прохладой и сыростью. Тянуло сильно, как при сквозняке.

– Пойдем, рассказчик историй, – позвал Мельхиор и шагнул в темноту. – Не знаю, друзей или врагов мы тут встретим, но в опасности советую бежать не оглядываясь.

– Оставить тебя одного? – спросил рассказчик историй, делая шаг следом.

– Именно. Если забота обо мне – твое самое тяжкое бремя, бросай его в первую очередь, хотя, кажется, все обойдется: тут тихо. – Пауза. Действительно тихо. – Брось ты это опахало!

За дверью находилось небольших размеров святилище с алтарем, покрытым пылью, кусками штукатурки и птичьим пометом. Стены были невообразимо толсты – толще человеческого роста, по наблюдению Паласара. Они съедали значительную часть строения. Глаза Паласара постепенно привыкли к темноте. Где-то сверху было забранное решеткой окно, тень от решеток лежала на стене поверх светлого пятна. Окно служило единственным путем для света и воздуха. Если бы на улице было шумно, то через окно и часть звуков попадала бы внутрь, но в старом городе всегда стояла тишина.

Святилище давно заброшено. Не осталось ни мебели, ни утвари. Только по каменным узорам можно было догадаться о предназначении капища, да и скупые узоры говорили только с человеком, знающим о парсах не меньше Паласара. Когда-то храм выглядел торжественно и сурово, но сейчас мрачная камера более всего напоминала склеп, недоставало только покойников.

– Поразительно, – воскликнул рассказчик историй, когда осмотрелся, – это все построили парсы, первые последователи единого Бога, открывшегося их пророку Зороастру под именем Ахура Мазды.

– Он помнил, хоть не без греха, из книг Авесты два стиха, – перебил Мельхиор, вспомнив одну шуточную поэму. – Послушай, я разглядел твою манеру к сообщениям и надеюсь, ты не хочешь рассказать мне все, что тебе известно о зороастрийской вере, потому что тогда нам придется остаться в этих катакомбах до конца праздника.

Получив нагоняй, Паласар притих и не спросил, о каких катакомбах идет речь. Бегло оглядевшись по сторонам, Мельхиор не заметил ничего интересного, узоры на стенах и остатки фресок с ним не разговаривали. Его не заботило, что они могли рассказать. Наверху ровным счетом ничего. Значит, надо спускаться под землю.

– Нам туда, – указал волшебник на узкий проход, уводящий куда-то вниз.

– Туда? – переспросил Паласар. – Там темно, а у нас ни лампы, ни факела.

– Не говори, что ты еще и в темноте не умеешь видеть, – усмехнулся Мельхиор.

– Совсем не умею, – растерялся Паласар. – Вообще я много чего умею – например, седлать верблюда и переводить с персидского. Готов без ложной скромности заявить, что после некоторой тренировки у меня получилось бы делать и то и другое одновременно, но вот умения видеть в темноте и дышать под водой мне с детства не давались.

– Держи, ездок на верблюдах! – волшебник бросил Паласару перстень. – Поверни кольцо на седьмой месяц, и будет свет.

Замысловатый перстень оказался в руках Паласара. Пока рассказчик историй изучал хитроумную магическую штуковину, Мельхиор исчез в черном проеме. Паласар услышал его шаги по лестнице. Лестница – это хорошо. Парсы – молодцы, удосужились построить лестницу, с них станется оставить грубо прорубленный в стене лаз. Времена тогда были не то что сейчас.

Однако чем глубже уходила лестница, тем круче становились каменные ступени, и пропорционально их растущей высоте ухудшалось мнение Паласара о парсах. Волшебный перстень на руке светил достаточно ярко, однако, чтобы не сверзиться с лестницы, приходилось обеими руками упираться в стены, поэтому чаще всего перстень светил рассказчику историй прямиком в левый глаз, что нисколько не помогало древним парсам вернуть утраченное расположение Паласара.

Лестница кончилась узким проходом, который вел в небольшое, два на два человеческих роста, подземелье. В нем, ковыряя ногтем клинопись на стенах, дожидался спутника съедаемый нетерпением Мельхиор.

– Так вот о каких катакомбах ты говорил, – понял Паласар.

Из четырехугольной комнаты уходили четыре узких хода. По одному они пришли, оставалось три.

– Ты знаешь, что тут написано? – продолжил рассказчик историй, указав на стены.

– Я даже не знаю, какой это язык, – грустно ответил Мельхиор, так как понял, что захлопнуть рассуждения Паласара о древних народах можно, разве что залив ему в горло жидкое золото, но Мельхиор боялся, что даже эта жестокая парфянская казнь может стать для рассказчика историй не наказанием, а лишь новой темой для обсуждения.

– Весьма обидно, но я тоже, – сознался в неведении Паласар. – Подозреваю, что сарматский, но для него нетипично…

Мельхиор не узнал, что нетипично для сарматского языка, потому что в одном из ходов мелькнул свет, который заставил Паласара прервать разъяснения. Блики колыхнулись на стенах и исчезли. В тишине товарищи услышали тихие удаляющиеся шаги.

– Теперь ты иди первым, – предложил Мельхиор, и Паласар, вздохнув, протиснулся в узкий лаз.

Через несколько шагов он снова различил на стенах отсветы чужого фонаря и почувствовал запах горящего масла. Присутствие за спиной Мельхиора придало рассказчику историй уверенности, и он бесстрашно преследовал ведущий в ловушку отблеск чьего-то фонаря. Скоро он увидел конец лаза, за которым было еще одно маленькое, не больше первого, подземелье. Паласар вылез из каменной кишки, пробитой парсами, и обнаружил, что лаз привел его в тот же каземат, где он изучал надписи на стенах.

У стены, держа в руках фонарь, стоял наглухо завернутый в холщовую одежду прокаженный. Вслед за Паласаром из лаза выбрался волшебник.

– Вот и гости, – сказал волшебник, и словно по приглашению из всех четырех проходов появились люди. – Не бойся, рассказчик, это те, на кого надеялся, а не кого опасался.

Как и первый гость, они были плотно закутаны в одежды из грубого полотна. В подземелье стало тесновато. Прокаженные на это и рассчитывали, но Паласара с Мельхиором не так просто напугать.

– Мир вашему жилищу. – Паласар соединил руки и наклонил голову в почтительном приветствии.

– Оставь свое обхождение, чужак, – отрезал человек с фонарем и медленно повернулся к Мельхиору. Встретившись глазами с волшебником, он спросил:

– Что привело вас двоих в обитель отверженных?

– Хочу знать, почему ваших людей вдруг потащило на поверхность.

– Некоторые из нас предпочитают быструю смерть, – ответил прокаженный, сделав шаг вперед и приблизив фонарь к своему лицу. Паласар увидел, что тот был слеп и смотрел на волшебника белесыми бесцветными зрачками. – Чужим нас не понять.

– Это не причина, – столь же резко ответил Мельхиор, – держи нас за чужаков, но не за дураков.

– Может быть, ты и прав. Что у тебя на уме, незнакомец?

– Иди-ка сюда. – Мельхиор схватил прокаженного за грудки и привлек к себе так близко, что слепец почувствовал на лице его дыхание. – На уме у меня то, что в городе над нами происходит нечто странное, и вы, лезущие изо всех щелей, одно из звеньев в этой цепи странностей. Теперь подумай хорошенько. Ты можешь рассказать мне, что знаешь, и я помогу вам, если это в моих силах, а можешь остаться здесь живым или мертвым, ибо ни я, ни мой спутник не в вашей власти. Спрашиваю еще один раз: что гонит вас на поверхность?

– Некоторых гонит страх, – ответил прокаженный и рассмеялся.

Он схватил Мельхиора за запястья и легко стряхнул цепкие руки волшебника со своей одежды. Силы ему не занимать.

– И чего могут бояться и так живущие одной ногой в могиле?

– Одной ногой, – повторил прокаженный и усмехнулся: – Это хорошая шутка, чужак. У многих из нас в могиле побольше одной ноги. – Он рассмеялся своей шутке сквозь сжатые челюсти. Сквозь сдавленный смех Паласар услышал скрип зубов. – Они пришли недавно. В ущелье. Тех, кто не успел уйти, убили. Нас они не боятся. Мы их тоже, но нам пришлось покинуть обжитые места.

– Кто это был? О ком ты говоришь?

– Я их не видел, – снова рассмеялся прокаженный через закрытый рот и приблизил фонарь к своим невидящим глазам, – но если ты хочешь помочь нам, я могу отвести тебя к нашей королеве. Смешно, что у нас тоже есть королева, вы не находите?

– А ты тут весельчак, – недовольно пробурчал Мельхиор. – Ладно, веди. У меня нет времени для шуток, – ответил Мельхиор. Он не разделял веселого настроения нового знакомого, но понимал, что для того смех, может быть, единственный способ переносить нынешнее жалкое состояние.

Они прошли узкими ходами и вскоре вышли к подземной реке. Все ходы были рукотворными, но пещера оказалась природной. Ее освещала тусклая масляная лампа, света которой едва доставало, чтобы человек с поверхности мог различить очертания пещеры. Глаза прокаженных привыкли к темноте, а за время нахождения под землей обвыкся и Паласар.

– Где вы берете масло? – спросил Мельхиор.

– Там, – ответил прокаженный, указав пальцем вверх, – ждите здесь, я соберу остальных.

Друзья остались у подземной реки, а их сопровождающие исчезли в ходах. Новые ходы вели много глубже подвала парфянского храма. Их пробили не парсы, а тысячелетняя работа воды, которая, судя по следам на стенах, когда-то поднималась так высоко, что затопляла пещеру целиком и, ища выходы, размывала узкие трещины до такой ширины, что теперь по ним могли передвигаться люди.

– Неуступчивый малый, – заметил волшебник и сел, скрестив ноги.

– Его зовут Хафар, – сообщил Паласар. Пока они пробирались к пещере, рассказчику историй удалось перекинуться с ним парой слов, и на этот раз Хафар оказался не против его обходительности.

От дальнейшего повествования о Хафаре Паласар воздержался, потому что волшебник закрыл глаза и, по предположению рассказчика историй, погрузился в медитацию. Решив не отвлекать спутника от столь важного занятия, он прошелся вдоль реки.

Пещера оказалась интереснее, чем ему сперва подумалось. Во-первых, по ней гулял сквозняк, и по реке можно было куда-то выбраться. Мельхиор, слившись с подземным ветром, изучал именно это. Во-вторых, парсы поработали над пещерой. В стенах были выбиты ниши, которые использовались или как кельи для отшельников, или как склепы для захоронения. Сейчас в нишах лежали тряпки и мелкие вещицы прокаженных, облюбовавших эту пещеру за легкий доступ к питьевой воде.

– Он рассказал тебе, откуда они берут масло? – внезапно спросил Мельхиор, очнувшись от медитативного оцепенения.

– Оттуда же, откуда и еду. У многих наверху остались родные. Они сообщаются через храм. Обычно не видятся. Родственники оставляют еду внутри у входа, а те потом забирают и делят.

– Можно было легко догадаться, – упрекнул себя волшебник. На какое-то время ему показалось, что, поняв тайну сообщения отверженных с миром, он приблизится к разгадке происходящего, но в этот раз взял ложный след.

Измерив пещеру шагами и получив двадцать пять в той части, где высота позволяла ходить, не сгибая спину, Паласар перебрался на другой берег реки. Сильным прыжком он с запасом преодолел водную преграду. С другой стороны шагов вдоль берега набралось двадцать шесть. А в стенах он разглядел новые вырубленные ниши. В одной из них, согнувшись в три погибели, лежал человек. Паласар хотел заговорить с ним, но, прислушавшись к дыханию, предпочел не тревожить хозяина келейки. Тот доживал последние часы, и если ему повезет, то он отойдет в иной мир во сне.

Из ходов показались люди. Паласар прыгнул обратно к волшебнику и стал разглядывать собравшихся. Всего набралось человек шестьдесят. Хафар вел под руку старую женщину. По легкой тени почтения, с которой на нее смотрели остальные, легко было догадаться, что это королева и есть, причем особого пиетета, кроме самого формального, ее подданные к ней не испытывали. Когда королеву усадили на камень, покрытый затертым до дыр персидским ковром, она окинула пронзительным взглядом голубых глаз окружавшее ее собрание и, обращаясь к Мельхиору, спросила:

– Вы и есть те самые чужаки с поверхности?

– Вопрос риторический, ваше величество, – ответил Мельхиор.

– Бросьте ваш придворный этикет, уважаемый, – остановила его королева. Резкие нотки ее голоса очень напоминали Хафара. «Родственники?» – подумали Мельхиор и Паласар одновременно.

– Когда я была в силе, факиры вроде вас ползали по полу и целовали мой перстень, прежде чем получали разрешение заговорить.

– Какая резкая перемена, – усмехнулся в ответ Мельхиор. Эта женщина стала ему симпатична, в ней чувствовалась сила. – Смею заверить, что если бы ты хоть раз встретила факира вроде меня, – Мельхиор подчеркнул свою значимость, выделив эти два слова, – то твоя судьба сложилась бы более счастливо.

– Тебе ли под силу изменить ход колеса Судьбы?

– Мне – да.

«Что это? – встревожился Паласар. – Уж не флиртуют ли они?»

– Ладно, оставим восхваления. Хафар сказал, что вы готовы предложить нам помощь, пусть мы в ней и не нуждаемся, и взамен, наверное, попросите об услуге. В чем ваше дело?

– Сейчас мне от вас ничего не требуется. Только не мешаться под ногами. Меня интересуют пришельцы, которые загнали ваших людей под землю. Я уже знаю, откуда они являются, и собираюсь к ним. Все, что мне надо, я надеюсь получить от них.

– Кого ты видишь перед собой, не боятся пришельцев. Но нас много. Куда больше, чем пришедших сюда. Есть среди нас те, кто готов рискнуть наверху, лишь бы не попасть к ним. Нас выгнали из ущелья, сейчас они заняли почти всю реку под городом и ту часть, что проходит под дворцом, тоже, но здесь, под храмом, нас не трогают. Пока будет так, мы не пойдем на улицы.

– Тогда мой совет: оставайтесь здесь. Мне надо поговорить с моим спутником.

Королева, не ответив, махнула рукой. Мельхиор и Паласар отошли.

– Она не похожа на прокаженную, – поделился подозрением Паласар.

– Болезнь не в ее коже, а в костях и суставах, – ответил Мельхиор. Заклинание истинного видения он произносил по многу раз на дню.

– Скрытая форма, – многозначительно заметил Паласар, будто не повторял уже изреченное суждение, а набирал очки авторитета на врачебном консилиуме.

– Я отправлюсь поглядеть на пришельцев, а ты возвращайся в город. Против них ты мне не помощник.

– Разумное предложение, – облегченно вздохнул рассказчик историй. Он любил приключения, но у него не рождались желания рисковать ради них головой.

– Встретимся за ужином у нашего хозяина.

– До вечера.

– До вечера.

Мельхиор юркнул в темноту пещеры, и местные жители, чье зрение было сродни кошачьему, увидели, как он растворился в тени. Они не поверили глазам, приняв исчезновение волшебника за игру теней, но прошло время, и волшебник не появлялся. Мельхиор, конечно, не исчез и не растворился. Он же был не из тех, кто колет орехи кузнечным молотом. Волшебник просто обратился в летучую мышь.

В подземелье под парсийским храмом дороги волшебника и рассказчика историй на время разошлись. Паласар в сопровождении Хафара поднялся по крутой лестнице в храм и оттуда знакомой дорогой вернулся в дом Фраман Раджа. Мельхиор в теле летучей мыши миновал многочисленные изгибы подземного потока и нашел уютное место на потолке круглой пещеры, над головами тех пришельцев, чьи замыслы в настоящий момент интересовали его более всего.

Зацепившись лапками за кальцинированный выступ, Мельхиор обернулся крыльями и вслушался в идущий под его головой разговор. Говоривших было трое. Редкий, древний язык, язык не этого мира. Волшебник, никогда не покидавший пределов посюстороннего, не слышал его со времен обучения. Не позабыл ли он его? Нет. Пока говорившие не декламировали од и не углублялись в вопросы философии, понимать их речь было нетрудно.

Первого звали Пепел, второго – Космы (Мельхиор прозвал его Косматым), третьего – Вельхфрунг (Мельхиор не знал, что значит это слово и значит ли оно что-то вообще, в конце концов, не все обязаны иметь говорящие имена). Все трое сбросили покровы иллюзий, под которыми волшебник видел пришельцев в городе. В пещере под городом они чувствовали себя в безопасности. Серые, нечеловеческие головы пришельцев нелепо торчали из дорогих одежд. Пепел и Вельхфрунг были одеты по моде. Пепел щеголял в знакомом белом халате и белой чалме горожанина торгашеского сословия, а Вельхфрунг, как нахохлившийся попугай, нес на себе шелка и злата высшей знати. Косматый, напротив, был облачен в диковинный наряд из чешуи и кожи, расшитый слюной пауков. В городе он был бы слишком заметен, поэтому вряд ли его владелец часто выходил из пещеры, разве что ночью.

– Семьдесят тысяч в городе, – отчитывался Пепел, – тридцать тысяч под стенами, еще несколько тысяч в дороге. Этого будет достаточно для жрицы.

– Для великой жрицы никогда не достаточно, – отрезал Вельхфрунг, – как и для Вечного.

– Она не забывает неудачи на сапоге, – заметил Косматый. – Пора бы перерасти прошлое.

– Она перерастет, когда убийца племянницы будет найден, – ответил Вельхфрунг.

– Убийца до сих пор не найден? – спросил Косматый. – Хотя если бы он был найден, вы бы пели об этом, как на рождении.

– Не найден, – равнодушно ответил Вельхфрунг. – Им никто не занимается, все готовят предстоящую жертву. Потом вернемся и к нему. Правосудие – это месть, месть – это долг, а наш род платит по долгам.

Иерархия говорящих не показалась Мельхиору ясной. Пепел был исполнителем, возможно высокого ранга, но каковы отношения Вельхфрунга и Косматого? Сначала Вельхфрунг взял лидерство. Косматый не обладал подавляющей силой и аристократическими замашками Вельхфрунга, но на словах не уступал ему. Их отношения были в большей степени горизонтальными. Мельхиор почесал себя коготком за ухом (одно из немногих удовольствий, доступных летучим мышам). Всегда сложно бороться с обществами без четких иерархий: отрубишь одну голову – на ее месте девять новых, и каждая сама по себе.

– Как дела у шаха? – спросил Косматый.

– Все хорошо. Совет визирей наш, никаких подозрений ни при дворе, ни в городе. Ждем завтрашнего дня, – ответил Вельхфрунг.

– Я жду только послезавтрашнего, – проворчал Косматый, у которого все давно было готово. – Слышал, у вас появились нежданные гости?

– Занимайся тем, что под землей, а под луной мы сами разберемся, – не поддался Вельхфрунг, но все же решил попотчевать Косматого крупицей сведений: – Завтра гость будет у шаха. Шах хочет использовать его, тут и мы посмотрим, что с ним можно сделать. Вплетем его узелок в наше кружево или бросим в костер.

У Мельхиора закралось подозрение, что сейчас пришельцы говорят про него, но нельзя быть уверенным. Люди часто принимают на свой счет то, что не имеет к ним ни малейшего отношения. Всем знакомое заблуждение человеческого ума хорошо известно и волшебнику. Пришельцы говорят намеками, лишь им понятными в точности. Речь у них могла идти про кого угодно, но подозрение стоит оставить.

Трое собеседников замолчали. Они долго стояли без движения, как никогда бы не стали стоять люди. Они ждали. Чего? На секунду, когда Мельхиор моргнул, ему почудилось, что пещера не то, чем кажется, что все кругом хитро задуманная иллюзия. Произнести бы Истинное видение, но из летучей мыши он никогда не колдовал таких сложных заклятий. Кроме того, пришельцы имели ярко выраженную магическую природу и могут заметить постороннее колдовство.

– Она здесь. Жрица, – тихо проговорил Вельхфрунг.

«Так вот что это было, – догадался Мельхиор, – это открывался проход, через который прошла жрица, и тогда иллюзию чуть подернуло».

Тем временем Пепел встал на одно колено и положил лоб на второе, а Косматый с Вельхфрунгом склонили головы. В пещеру вошла та, кого называли жрицей. Ничего такого уж великого Мельхиор в ней не увидел. Еще более странный наряд, чем у Косматого: длинный плащ из кишок крупных грызунов, короткий посошок в духе египетских. Лицо… Мельхиор понял, что с трудом различает мужские и женские лица пришельцев, поэтому красива была жрица или нет, судить не мог.

– Все готово к великой жертве, – поднял голову Косматый, но жрица сделала ему знак молчать.

Она неуверенно обернулась, прошлась взглядом по стенам, скользнула глазами по летучей мышке и подняла за подборок Пепла.

– Разведка города нашла незнакомца?

– Еще нет, – ответил Пепел, поднимаясь на ноги, – это задание не относилось к важным. Он видел только меня. Прикажете сосредоточиться на нем?

– Нет необходимости, дурачок. Он уже нашел нас. – Последнее предложение великая жрица выкрикнула с силой, которую было сложно ожидать от такого хрупкого тела.

– Где ты, человек? Покажись! – Приказ жрицы раскатами отразился от свода и прокатился по пещере, дойдя до дальних подземелий и вселив немало страха в оставшихся под землей прокаженных.

Подозрение Мельхиора теперь можно выбросить в отхожее место: пришельцы говорили о нем, но это неважно, он раскрыт. Волшебник отцепился от выступа, на котором висел, и опустился перед жрицей на свои человеческие ноги.

– Мой сын не силен в магии, – сказала, словно извиняясь за неловкость, великая жрица и отвесила Вельхфрунгу затрещину.

– Я снял свои покровы, теперь вы снимите ваши, – попросил Мельхиор.

– Ты заслуживаешь видеть, – согласилась жрица, – ведь ты останешься здесь и умрешь всего двумя днями ранее всех остальных.

– Мы думали использовать его, – встрял Вельхфрунг, отчего Косматый вздохнул и покачал головой. – У шаха был план…

Жрица подняла палец, и Вельхфрунг замолк.

«В ней есть что-то прекрасное, – подумал Мельхиор, – и мать, и смерть, как богиня Кали, танцующая на своем муже Шиве… но сегодня мы еще поглядим, кто на ком станцует».

Жрица взмахнула посошком, и пещера вспыхнула ярким светом. Пространство вокруг было аккуратно расчищено. Пол выровнен, на его поверхности читался сложный оккультный узор, служивший еще не понятному Мельхиору замыслу. Кроме узора он обратил внимание на царапины, как будто по полу передвигали каменные глыбы, вместе с узором царапины образовывали некую гармонию, но волшебник не разобрал, в чем тут дело, потому что его внимание привлек потолок. Он был мутно-прозрачен, словно сделан из кварцевого стекла. Сквозь верхний свод открывался вид на внутреннюю залу шахского дворца. По зале как ни в чем не бывало ходили и спешили по своим делам люди. Придворные, слуги и стража не замечали под собой ничего особенного, из чего Мельхиор заключил, что прозрачен свод только в одну сторону.

– Много сил ушло, чтобы сделать такое, – похвалил Мельхиор. – Могу я спросить зачем?

– Наш друг, Косматый, непревзойденный мастер в обустройстве, – ответила жрица.

– Благодарю, – коротко согласился Косматый.

– Это подземелье мы использовали, чтобы сотворить проход в наш мир. Мы можем проходить через проходы меньшего размера, но к празднику нам потребовался один крупнее. Следы, которые ты изучал на полу, чародей, теперь бесполезны, они отслужили, к чему назначались.

– И что за недобрые намерения привели вас в наш мир?

– Недобрые намерения привели тебя в эту пещеру. Не отрицаешь ли ты, что хотел навредить нам?

– Если угодно великой жрице, я лишь заметил странности и поддался справедливым, в чем могу после увиденного не сомневаться, подозрениям. Остались детали. Кто вы? Откуда? Чем вам не угодил шах или его город?

– Для человека, который нашел нас, ты не смышлен. Тебе известно о доппельгангерах?

– Пожалуй, нет.

– Мы навещаем ваш мир. Ваши души – жертва нашему богу. Мы приходим, проводим ритуал Великой жертвы, он забирает ваши души, и мы уходим. Это не страшно, это было много раз, и вы из столетия в столетие не замечаете нашего присутствия.

– Велика ли обычно Великая жертва?

– Ныне наш бог довольствуется малым – один город со всеми жителями.

– А раньше?

– Когда он сам приходит в мир, он забирает целые народы, погребает под песком страны, опускает под воду континенты. К счастью для вас, эти кровавые времена позади. Сейчас мы служим ему. А вы, с тех пор как отвергли его, служите только как жертвы.

– Его имя?

– Вы нарекли его Баалом.

– Интересно. Ты права, жрица. Люди давно изгнали его, имя едва сохранилось.

– Вы не помните ужаса и страха, терзающего отчаяния, предвестий катастроф. Мы сделали так, что вы их не помните, потому что ему не нужна ваша память, ему нужна кровь.

– Благодарю, великая жрица. Я узнал, что мне нужно. Мы можем перейти к делу.

– Радуйся, чародей, ты не станешь его жертвой, ты просто умрешь.

Мельхиору всегда было интересно, как он умрет. Может быть, сейчас? Может быть, здесь конец? Он может быть где угодно, так почему не здесь? В этом будет и логика, и смысл, и определенная красота. Их четверо, дьявол знает, насколько они сильны. Мельхиор не безупречен, не так силен, как древние маги. Кто знает, в каких мирах он окажется вечером и наступит ли вообще для него вечер. Никто.

– Убейте его, – приказала жрица.

– Позвольте мне, – вызвался Пепел, весь разговор крутивший в пальцах ударное заклятие.

Волшебник прочитал заклинание, которое хотел выбросить Пепел, задолго до того, как тот получил от жрицы одобрительный кивок головы. Хорошенькое, миленькое заклинаньице, которое сделало бы честь любому придворному магу. Пальцы Пепла загорелись от ногтей до ладоней. Взмахнув руками, он бросил в Мельхиора десять раскаленных ножей, способных пробить многие доспехи и отправить к праотцам несколько молодцов. Почему Пепел решил, что заурядное боевое заклинание будет иметь успех против мага? Неизвестно. Мельхиор посмотрел на воткнувшиеся в его кафтан иглы и стряхнул их, как надоедливых мух.

Пепел был напуган. Волшебник почувствовал, как он напуган, услышал, как бьется его сердце, увидел, как кровь пульсирует в венах, ощутил, как нагревается его лицо, готовясь через поры выделить на поверхность кожи похожий на человеческий пот. Еще он почувствовал, как хрупка была шея Пепла, как точно прилегают друг к другу шейные позвонки, внутри которых лежат защищенные лишь тонкими оболочками нервы. Сдвинь позвонки немного, и ведущий жизненные токи нерв лопнет. Мельхиор щелкнул пальцами, и Пепел упал на землю со сломанной шеей. Никакой защиты не поставил. Погиб от простейшей телесной манипуляции.

Чалма Пепла подкатилась к ногам великой жрицы. Вельхфрунг схватился за меч и бросился на врага, но жрица взяла его за шиворот и как щенка отбросила обратно.

– Сначала Косматый, – попросила она.

Великой жрице тоже было интересно, как умрет Мельхиор, но если Мельхиор рано или поздно это обязательно узнает, про великую жрицу этого нельзя сказать. Мельхиор мог ждать, жрица – нет. Послезавтра у нее большой день, и Мельхиору в нем не место.

Загремели по камню кованые сапоги, и перед Мельхиором вырос Косматый. Подземельных дел мастер учел ошибки предшественника и заговорился от магии. Бой с ним грозил разрушениями. Сшибать лоб в лоб защитные заговоры и сильные боевые заклятия в замкнутом пространстве небезопасно, и не в последнюю очередь для дворца наверху. Косматый запустил чем-то тяжелым в Мельхиора. Заклятие впустую громыхнуло по стене. Мельхиор, исчезнув, появился за спиной Косматого, схватил с его пояса кинжал и ударил Косматого в ухо (иногда оружие не хуже магии). Кинжал прошелся по воздуху. Косматого перед волшебником не было. «Быстр», – оценил способности доппельгангера Мельхиор. Сверху раздался нарастающий гул и на волшебника пролился водопад бездымного огня. Мельхиор ветром пронесся к выходу, но на подземный ход доппельгангеры поставили преграду. Пришлось покинуть форму ветра. Огонь продолжал литься сверху. Враги исчезли, заперев его в пещере, которая раскалилась, как жерло вулкана.

Стихийная форма не годилась для бегства из-за преграды, летучей мышке, как и всякой тварной форме, грозило немедленное испепеление, а под щитом в этом пекле можно сидеть до Страшного Суда. Мельхиору ничего не оставалось, как нырнуть в подземный поток и проворной рыбкой выскользнуть из заготовленной для него печи. С огнем и преградами доппельгангеры ловко придумали, но про реку забыли. Возвратиться ли теперь к ним и воспользоваться внезапностью, чтобы продолжить бой, или вернуться в город и как следует подготовиться к следующей встрече?

Второе. План великой жрицы не должен погибнуть вместе с ним в случае неудачи. Надо все рассказать Паласару, привлечь на свою сторону шаха, и тогда… Что тогда? Тогда будет сделано все, чтобы предотвратить ритуал Великой жертвы, и останется положиться на судьбу.

Мельхиор выбрался из потока и остановился на берегу реки, где первый раз встретился с королевой отверженных. Прокаженные забились по нишам и кельям и, дрожа от страха, слушали звуки, доносившиеся из пещер. Адский котел под дворцом продолжал полыхать. Волшебник задумался об участи прокаженных.

Расставаясь с ними летучей мышью, он подумал о них как о ничего не значащих жертвах, случайно попавших в жернова неизвестного заговора. Одна расплывчатая, еще не оформившаяся мысль потревожила Мельхиора. Может, найдется им место в заговоре. Может, именно они станут камушком, который заклинит эти чудовищные, набирающие обороты жернова?

Этих людей – а по катакомбам их пряталось несколько сотен – выбросили, и даже в изгнании им не дали покоя. В их ничтожестве они не считались даже за помеху, достойную внимания. Пришельцы оставили их ютиться в непосредственной близости от своих проходов. Так много работы в городе и во дворце: визири, шах, пришлые волшебники, что на прокаженных отрядили одного Пепла.

– Что там случилось? – спросил Хафар.

– Ничего хорошего, – ответил Мельхиор, – до праздника опасность от пришельцев вам не грозит, если не будете заходить в их часть пещер.

– Не новость.

– Опасность будет потом, но я подумаю, как с вами быть, – добавил Мельхиор перед тем, как уйти.

Идея того, что нечто маленькое и незаметное может в подходящих условиях оказывать огромное влияние на ход событий, была близка волшебнику: использовать крупицу хаоса, чтобы расшатать точно выстроенный план.

В доме Фраман Раджа ужинали. Семья и многочисленные гости шумно обсуждали предстоящий праздник. У Фрамана было шесть дочерей и один сын (сын, как водится, был младшим, последним). Такое количество дочерей соответствовало данному природой порядку. Считалось, что у шахов рождаются сыновья, потому что большую часть времени правитель проводит среди женщин в своем гареме. У визирей и военачальников, пребывавших в окружении солдат и чиновников мужского пола, по той же причине рождались дочери. Поскольку сыновей у шаха от многих жен бывало по нескольку десятков, это давало возможность заключать равные браки и семейными узами укреплять связь правящей династии с верхушкой знати. К сожалению Фрамана, шах был молод, его старшие сыновья едва входили в отрочество, поэтому своих четырех дочерей Фраман выдал замуж в другие семьи. Сейчас они изысканными беседами развлекали гостей в домах своих мужей. Оставалась надежда на двух младших дочерей, которые были одного возраста с сыновьями шаха, но конкуренция была высока. Постоянные интриги подтачивали счастье Фрамана и заставляли его возлагать на дочерей такое бремя ответственности за семейное благополучие, что девочки выглядели не по возрасту серьезно и скованно.

Паласар с необычайной для такой балаболки сдержанностью отбивал множественные вопросы гостей о том, куда сегодня запропастился его друг и главный гость Раджа. Даже витиеватые просьбы хозяина дома наталкивались на бесхитростные отговорки, что Мельхиор-де осматривает в городе парсийские древности.

– Великий маг и кудесник нюхает пыль в руинах, до которых нет дела даже крысам?! – восклицал Фраман Радж. – Он предпочел старые камни веселому обществу. Нет, я отказываюсь в это верить! Не таков Мельхиор, которого я знаю! Скорее уж тебя, рассказчик историй Паласар, можно застать за этим душным занятием.

– Безгранична мудрость великого мага, – пожимал плечами Паласар, – любознательность его простирается от далеких звезд, что тайнописью рисуют нашу судьбу на небесных сферах, и до серых камней, воздвигнутых пращурами, что таят в себе загадки седой старины. Кто может знать, что привлекло мудрейшего из живущих под небом к этим руинам? Что за знаки читает он там, где невежды, как я, видят лишь грубые стены? Быть может, ход времени вспять повернув, нашел он беседу с теми, кто не уступит ему в понимании майи.

– Да ты наплетешь! – рассмеялся Радж и пальцами отправил в рот комок обжаренной в оливковом масле манной крупы.

– Ваш гость нахлобучил вас, как этот тюрбан! – встряла в разговор Аридуашни, подносившая чай. Ловким движением руки сдвинула она выходной тюрбан Паласара так, что тот свалился ему чуть ли не на нос. Все гости встретили выходку служанки хохотом. Радж, сдерживаемый законами гостеприимства, не пустил на свое лицо улыбку и только погрозил Аринуашди кулаком. Впрочем, он ограничился предупреждением и не подкрепил угрожающий жест сдвинутыми бровями, что говорило бы о неотвратимости наказания.

Паласар же видел только узкую полоску пола перед собой, но нашел достойный выход из своего положения. Он приподнялся, подобрал под себя скрещенные ноги, так что оказался стоящим перед Аридуашни на коленях, взял ее за лодыжку и воздел к ней покрытые тюрбаном глаза. Он знал, чем смутит проказницу:

В ответ Аридуашни вырвалась и убежала, а гости оживленно загалдели, обсуждая лирическую красоту найденного Паласаром стихотворения. Даже серьезные дочери Фарадха, зардевшись, переглянулись. Они находили служанку недостойной таких высоких слов; им бы они подошли куда более, но кому, как не служанке, делать поэтические комплименты простому рассказчику историй. Вот если бы Мельхиор…

Волшебник показался в арочном проеме, ловко пропустил мимо себя Аринуашди, неосторожно бегущую на него с кувшином горячего чая. Найдя глазами Паласара, Мельхиор воспользовался всеобщим возбуждением и незаметно подобрался к освобождавшему себя от тюрбана рассказчику историй.

– Прошу извинить меня за недостойное гостя опоздание, Радж, – извинился волшебник, присаживаясь рядом с Паласаром.

– Ну что ты! – спохватился хозяин. – Ты, должно быть, голоден. – Радж любил потчевать.

– Как я понял по обрывкам разговора, мой друг безуспешно пытался раскрыть вам мой интерес к парсийским древностям.

– И что же заинтересовало мага, как говорят, величайшего к северу от Багдада, среди этих осколков старой веры? – спросил кто-то из гостей.

– Нашел одну настенную надпись, не мог оторваться, пока не прочитал до конца, а сарматский язык, как многим известно, сложен для перевода. Поверите ли, они пишут не справа налево и даже не сверху вниз, а слева направо, как римляне и греки! Какая удача, что я вырос именно в этом направлении письма!

Вздох удивления прошел над столом.

– И что же за мудрость содержалась в этой древней надписи?

– О, величайшая, – ответил Мельхиор и, подхватив миску булгура, начал отправлять в рот маслянистые, пахнущие фенхелем, комки.

Все ждали продолжения, и, немного насытившись, волшебник продолжил:

– Сей герметичный текст содержал полные правила проведения лошадного базара, что проходил здесь шесть веков назад каждый день две луны после Нового года. Поверите ли, но, зазывая продавцов, городские власти писали, что лучшего скакуна ярмарки тогдашний шах покупал за его вес серебром, для чего на площади были сооружены специальные весы!

Снова удивленный шепот прокатился над столом. Волшебник легко выдумывал, чем можно занять приземленные умы, а Паласар, только что блестяще выбравшийся из неудобного положения, сам подивился его умению владеть публикой.

– Как ни велики кажутся нынешние цены, глядя на прошлое, видишь, что вашей праздничной дороговизне есть к чему стремиться, – закончил Мелихиор.

– Вот это – настоящая мудрость, – подчеркнул Фраман Радж, как и всякий пожилой человек, грустивший по старым временам. Грустивший не потому, что времена были чем-то лучше, а потому, что тогда он был молод. А шесть веков на кону или пара десятков лет – Радж был не так силен в числах, как в гостеприимстве.

– Вес серебра не может иметь прямого отношения к ценам на лошадей! – заспорил доселе молчавший купец. – Это лишь уловка, чтобы заманить побольше зевак. Не видим ли мы таких же мер в наше время?

Его голос оказался знаком Паласару. Уж не тот ли это важный сейид, чей караван они встретили вчера у городских ворот и который так громогласно ругался за место для верблюдов?

– Возможно, – предположил волшебник, – хотя если лучший конь торгуется весом серебра, не означает ли это, что кони тех же кровей пойдут хотя бы вполовину?

– Совсем не обязательно, – не согласился гость, – хотя я торгую золотом и украшениями, а не конями, но я знаю, что за крупнейший рубин может платиться людскими жизнями в кровопролитных набегах, хотя чуть меньшие мирно торгуются за серебро. Как только что-то становится самым лучшим, хоть на полграна лучше, его цена растет и раздувается на тщеславии, а тщеславие – чувство безграничное.

– Разрешите представить вам моего гостя, сейида Лезаха, – улыбнулся Фраман Радж. – Лезах прибыл вчера из Шираза. У него очень много дел перед праздником, поэтому только сегодня вечером он смог быть с нами.

Волшебник развел руками, признавая поражение:

– Предоставлю купцам изрекать истину о торговле. Пусть каждый остается знатоком в своем ремесле. Я лишь скромный маг.

Он задрал повыше рукава, взмахнул руками, и из ладоней вылетел соловей. Птица неловко вспорхнула над столом, словно хотела показаться гостям, дать им разглядеть свою красоту, описала круг над головой купца и, чирикнув, взлетела под потолок. Гости удивленно зашумели, а волшебник вернулся к еде. Он был очень голоден: хозяева подземелий, причем обе их фракции, оказались не слишком радушными на угощения.

Ужин подходил к концу. Детей отослали укладываться спать. Фраман Радж с Лезахом удалились в шахматную залу, чтобы вернуться к недоиграной партии. Гости разбредались по своим покоям. Слуги прибирались на столе, уносили посуду, расправляли и убирали в сундуки помятые подушки и шелковые коврики, на которых сидели гости. Погасли масляные светильники, и вскоре Паласар с Мельхиором остались одни. Волшебник размышлял.

– Ты нашел, кого искал? – вывел его из раздумий Паласар.

– Нашел и говорил с ними.

– Что говорят?

– Что городу осталось жить два дня.

– Как это? – Паласар подумал, что волшебник ведет речь в переносном смысле.

– Они готовят ритуал, жертвоприношение какому-то кровавому богу. Весь город со всеми жителями будет принесен в жертву. Они составили заговор и, пользуясь умением менять форму, проникли в окружение шаха. Праздник выбран, чтобы собрать больше жертв в одном месте.

– И что же делать? – воскликнул Паласар, пока в его голове пронеслось, как скорейшим образом добраться из трапезной Фраман Раджа до городских ворот.

– Если б я знал! – развел руками Мельхиор. – Я знаю, что делать мне: пытаться остановить этот кошмар, но сила не на моей стороне, я не вижу верного пути к успеху, хотя свой путь вижу отчетливо. Завтра я буду говорить с шахом, постараюсь вырвать его из-под влияния окружения, если он еще не подменен. Что делать тебе, я не знаю.

– Предупредить остальных.

– Пара смутьянов смутит немногих. Раздача золота, помнишь?

– Об этом я забыл.

– Каждый должен заниматься своим делом. Тебе лучше бежать из города или укрыться в подземельях, чтобы потом рассказать людям нашу историю.

– Предупредить Раджа?

– Он не поверит. Решит, что я пророчествую в духе мистиков, болтающих о божьей каре и конце света. Я же маг, просветленный, а он воевода. Ему бы говорить с лазутчиком. Он уважает меня, но верит собственным глазам, и нельзя его за это упрекать: с лазутчиками и мамлюками он провел лучшие годы молодости, а меня знает недолго.

– Прокаженные знают?

– Еще нет. Завтра тебе надо укрыться в парсийском храме, там спокойно, – продолжил волшебник после долгого молчания. – Я пойду к шаху. Если я не вернусь к ночи, беги из города, когда тьма ляжет на улицы. Прости, рассказчик, что не принес хороших новостей. – Мельхиор поднялся на ноги и пошел к выходу из трапезной. – Я пришлю к тебе Аридуашни. У меня другие заботы в эту ночь, а твои стихи ей по нраву, они имеют поистине магическую власть над женскими ногами. Ты видел, как быстро она выбежала, чуть не облив меня кипятком?

– Как ветер, – механически произнес Паласар. Стихотворное настроение покинуло его со слов «жертвоприношение кровавому богу». Время бежать, а не вожделеть.

Паласар остался один в большой полутемной зале, хранившей отпечаток застольного веселья и смертного приговора. Бежать! За городом большой лагерь, много людей. Можно остановиться в чьем-нибудь шатре, рассказать что-нибудь, что-нибудь послушать. Если не найдется шатра, заночевать под открытом небом, положив вокруг себя колючую веревку из конского волоса, которую из-за нежного брюшка не могут переползли змеи… Паласар рисовал эту картину, хотя про себя решил, что не сбежит. Не сейчас.

Рассказывать истории, которые видел издалека, совсем не то, что рассказывать виденные изнутри, вплетенные в события своей собственной единственной и драгоценной жизни; цена таких историй намного выше. Мельхиор знает, что происходит, и пока он не отослал его, надо оставаться с ним.

Паласар потер лоб и нащупал первую морщину. Опять начинается. Наверное, он единственный человек, который ощутил безжалостность сансары в течение одной жизни. К счастью, он не верил в перерождение; испытывать то, что испытывал он, да еще и на протяжении бесконечного цикла рождений, должно быть, похуже ада, нарисованного воображением христианских отцов. Первая морщина. За ней последуют другие, и Аридуашни будет не смущаться его ухаживаний, а смеяться над ними, и он уподобится волшебнику, покупающему ласки за славу, а не за красоту и умение очаровывать. Хотя не все ли равно за что, хоть за деньги? Нет, Паласару не все равно. Значит, скоро снова в дорогу, даже если б город не был обречен.

В комнате Паласара дожидалась нового поклонника Аридуашни. Она дремала, но как только скрипнула дверь, проснулась, сказала: «Ты долго» – и легла, чтобы Паласару было удобнее. Паласар спровадил ее утром. Настойчиво прогонять не пришлось, потому что Фраман Радж с Мельхиором собирались во дворец на высочайшую встречу и обоим нужна была помощь.

Паласар так не спешил и вышел из дома, когда мостовые, политые с утра поливальщиками, успели высохнуть. В одиночестве побрел рассказчик по городу отыскивать убежище прокаженных. Путь его лежал безлюдными закоулками, а площадь перед шахским дворцом была, как снежная равнина, бела от халатов и тюрбанов. Народ толпился в ожидании, как бы предвкушая завтрашнее празднество. Фраман Радж в белоснежной одежде пробирался через толпу. За ним гордо, как лев, шел блистающий черно-красными с золотой вышивкой шелками Мельхиор. При виде необычных и грозных одежд мистика народ с любопытством расступался.

Стража, оттеснявшая толпу от прохода во внутренний двор, узнала Фраман Раджа, часто ходившего в присутствие, где он сидел надимом, и пропустила его вместе с необычным гостем. Во дворце перед парадным входом в тронный зал стояла толпа людей, которую трудно назвать народом. Все это были люди высшего сословия, приглашенные шахом на последнюю перед праздником аудиенцию. Мельхиору, как и всем, пришлось ждать довольно долго. Военные чины с привычной выдержкой переносили тяготу полуденного зноя, а толстые купцы и богословы едва не шлепались в обморок.

Когда Фраман Раджу и Мельхиору удалось попасть в тронный зал, солнце двинулось к горизонту, но и в тронном зале им пришлось подождать. Распорядитель дворца, именовавшийся на арабский манер хаджибом, важный, как индюк, и разукрашенный, как павлин, отправил Раджа к чинам, а Мельхиора записал мелом на глиняной табличке и поставил в очередь. Волшебник не торопился. Шах Андзор сидел на троне в окружении шести – по трое с каждой стороны – визирей. Все визири были доппельгангерами под личиной людей. Они скупо поглядывали на Мельхиора, стараясь даже движениями глаз не показать интерес, но они знали. Шах же ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Он приветствовал поэтов и выслушивал астрологов, в полудреме пропускал мимо ушей отчеты о размещении иноземных гостей и даровал разрешения на торговлю крупным купеческим рыбам, сумевшим подкупами и взятками пробраться в его тронный зал. Наконец глашатай взялся за табличку с именем волшебника и нараспев произнес:

– К стопам высокородного шаха Андзора призывается маг Мельхиор из северных земель!

Мельхиор вышел из толпы:

– Многих побед великому шаху, и да расстелятся в пыли враги его, как я расстилаюсь перед стопами его, – произнес Мельхиор придворную формулу и по обычаю распростерся на полу, дожидаясь разрешения подняться и предстать. Глупые обычаи шахского самодурства, закрепившиеся за много поколений до Андзора, его не смутили. Нынешние правители много разных традиций и уложений – как хороших, так и скверных – сохранили со времен древних персов. Андзор, однако, понимая цену времени, не стал долго держать волшебника на полу.

– Поднимись и предстань, – объявил шах, едва церемониал был соблюден.

Шелковая накидка Мельхиора зашевелилась и подняла его на ноги, так что ему и пальцем пошевелить не пришлось, чтобы оказаться перед шахом во весь рост.

– Неплохо, – хлопнул в ладоши Андзор, – ловкий фокус. Ты мой седьмой маг за сегодня и пока лучший. Если бы не праздник, головы прежних шестерых украшали бы наши колья правосудия у северных ворот. Чем еще порадуешь? – Шах утомился, но был в добром расположении духа. Он надеялся на пару броских фокусов в духе трюка с накидкой.

Шах хотел поскорее найти подходящего трюкача и объявить во всеуслышание о его чудодейственной силе. Лучше, чтобы эта сила была из разряда исцеления болезней, потому что простолюдины больше всего обожают чудесные исцеления. Первые шестеро магов и впрямь никуда не годились. Их магия могла одурачить только самых глупых или бесконечно доверчивых. О том, что седьмой волшебник придет к шаху с другой целью и может иметь иные намерения, Андзору не приходилось задумываться.

– Благодарю за похвалу, великий шах, – начал Мельхиор. – Меня называют магистром иллюзий за то, что я могу превратиться во что угодно.

«Очень недурно!» – воскликнул про себя Андзор и продолжил мысль вслух:

– Если ты сможешь это доказать, то завтра будешь выступать перед толпой на рыночной площади и заберешь столько денег, сколько унесешь, но ни монетой больше.

– Вы слишком высоко оцениваете меня, великий шах. В вашей свите я вижу людей, не менее моего сведущих в искусстве менять обличье. Не желают ли они показать нам свое искусство, перед которым я, возможно, смиренно преклоню голову?

Ропот удивления поднялся в зале. Шах пристально посмотрел на Мельхиора, его лицо нахмурилось, волшебник заметил, что Андзор пришел в замешательство, но не удивился. Подменные визири остались непроницаемы. Один из них встал, чтобы приблизиться к шаху, но тот жестом оставил его на месте.

– Кого ты имеешь в виду?

– Сероликих, что стоят среди нас. Если они неизвестны вам, великий шах, я могу назвать их.

– Тебе не следует говорить, – ответил шах Мельхиору. Надо как-то убрать этого умника, но аккуратно. – Твои слова понятны мне, но темны и могут быть неправильно истолкованы. Я убедился, что ты великий маг. Ты будешь выступать завтра.

– Если великий шах хочет, чтобы я выступал, а не говорил, то мне придется удивить всех и сдернуть пару масок с тех, кто при великом шахе их носит не по праву, – надавил волшебник. Шах что-то знает, или что-то скрывает, или не подает виду, потому что боится за свою жизнь. Надо пробиться к нему.

– Личная аудиенция Мельхиору! – объявил шах, поднялся с трона и удалился, сделав на ходу знак распорядителю. Шесть визирей молча последовали за Андзором. В зале поднялся недовольный гомон. Фраман Раджа засыпали вопросами. Стража застучала древками копий по мрамору, призывая к порядку.

Хаджиб побледнел. Он бледнел всякий раз, когда буква церемонии нарушалась хотя бы неурочным пением птицы или внезапным облачком на солнце. Надо ли говорить, что после внезапного удаления шаха он стал белее самого настиранного халата в тронной зале. Хаджиб и двое стражей с изогнутыми мечами подошли к волшебнику, и распорядитель сказал ему следовать за ним. Мельхиор с хаджибом и стражей долго шли по дворцу, забираясь все выше и выше.

– Ты неплохой человек, сейид, – вдруг сказал хаджиб, – не ровня тем прошлым, хотя и говоришь непонятно. Не смотри на шаха так пристально, опусти голову, не увиливай – он это чует. Будет сердиться, чуть что – проси пощады и сули откуп.

– У тебя есть основания опасаться за мою жизнь? – спросил Мельхиор, не ждавший, что хаджиб станет говорить о чем-то, кроме заведенных порядков.

– Изменение порядка – это плохой знак. Четвертый раз, как я главный хаджиб, шах прерывает собрание личной аудиенцией. Головы первых двух просителей висели потом на кольях у северных ворот. Третьего, а был он трех недель до вас, вообще больше не видели ни с головой, ни без.

– Спасибо за совет. Тебе я посоветую скрыться из города при первой возможности.

– Мое место во дворце, чужестранец.

Хаджиб распахнул двери в шахские покои, и стража провела Мельхиора внутрь.

Из просторной, но неприкаянно пустой комнаты открывался чарующий вид на город. По знаку шаха хаджиб и стража вышли, двери затворили, и в покоях с Андзором остались только шесть визирей и Мельхиор.

– Что тебе известно? – торопливо спросил шах. – Говори ясно, время дорого.

– Что против вас готовится заговор.

– И кто участвует в этом заговоре?

– Ваши визири, что сейчас рядом с вами. Их поддерживает группа. Они обосновались в подземельях под дворцом и готовят недоброе чернокнижие.

– И тебе известно содержание этого заговора?

– Ему известно, – ответил первый визирь за Мельхиора.

– Тогда ему известно все, – обратился шах к визирю. Тот согласно кивнул. – Когда вы собирались поставить меня в известность? – требовательно спросил Андзор. Шаху казалось, что в своем дворце он еще повелевает кем-то, кроме хаджиба.

– До начала аудиенции мы считали, что его убили, – ответил визирь, – поэтому, увидев его сегодня, мы решили не прерывать собрание и избавиться от него до начала ритуала. Предположительно, ночью.

– Теперь поздно, надо привлечь его на свою сторону, – рассудил шах и снова обратился к Мельхиору: – Я веду сложную политику, которую сразу не понять чужеземцу даже твоих способностей. Мы погрязли в междоусобице. Моя армия воюет на чужбине, наши юноши гибнут за альянсы, которые не держатся и года. Мы воюем, чтобы встретить зиму, но весной мы просыпаемся во рву со змеями и снова боремся, чтобы выбраться из него. И если бы только это!.. На севере поднимает голову новая империя. Лев раздавит нас одной лапой, когда в нем проснется охота к завоеваниям. Мне надоело, что мой город выступает пешкой в игре империй. Я решил заключить альянс, который избавит меня от нескончаемых беспокойств за безопасность. Я нашел нового бога и новых союзников, которые положат конец войнам.

– Этому богу нужна жертва, которая хуже многих войн, – заметил Мельхиор.

– Жертвы окупятся. Сила, которая станет за мной, привлечет под мою защиту намного больше людей, чем погибнет здесь.

– Мы говорим о гибели всего города, – уточнил Мельхиор.

– Нет, всего лишь о горстке черни, собравшейся покутить на мое золото. Через год такого сброда у меня будет вдвое больше.

Шах открыл себя, но как переубедить фанатика? Проще воды Нила повернуть вспять, чем призвать фанатика к благоразумию. Андзор тем временем продолжал восхищаться своей политической мудростью:

– Небольшая цена за годы благоденствия для всех. Я создам новую империю, я организую новую религию, новые культы, новые храмы, новые традиции. Места погибших с радостью займут тысячи новообращенных, которые будут работать на благо будущего и прославлять Баала по обычаям моих союзников. Мы возведем на трон старого бога, которого забыли. Мои союзники рассказали мне о том благе и процветании, которое Баал принес их миру. Если бы ты только знал, что знаю я, ты бы смотрел на меня как на пророка, а не как на тирана. Мы принесем эти блага людям, которые захотят последовать за нами. А если кто-то осмелится пойти против, то судьба черни моего города послужит им предостережением. Да и кто пойдет против пророка, бог которого сокрушает города по его просьбе!

– Бог, разрушающий города… – задумчиво произнес Мельхиор. – Напомни, если память меня подвела, великий шах, но судьба Содома и Гоморры предостерегла не многих грешников.

– Когда пример был перед глазами, она предостерегла многих. («А ты тогда жил?», – подумалось Мельхиору.) Пора напомнить людям, что такое расплата и наказание. Ты можешь присоединиться к нам. Союзники согласны, что ты великий маг, иначе ты был бы мертв. Я могу использовать это. Выступай сегодня перед толпой. Исцеляй калечных, поднимай на ноги немощных. Я объявлю, что завтра ты избавишь от болезней всех, пришедших на площадь! Ты представляешь, как слух о тебе покатится к городским стенам, сколько людей будут отдавать последнее, лишь бы пробраться завтра на торжества!

Глаза шаха горели. Мысли о завтрашнем дне привели его в экстатическое состояние провидения будущего. Место провидения занимало плоское фантазирование, замешанное на глубоко личном чувстве собственного величия. Сделать с Андзором в этом состоянии ничего нельзя. Повлиять Мельхиор мог только на визирей. Повлиять на них он рассчитывал тем же нехитрым образом, каким прошлым днем повлиял на Пепла.

Шаха волшебник решил не трогать. Его смерть не остановит ритуал, а подменят его так же легко, как и визирей. Шах был его скрытым козырем, картой таро, которая в последующем раскладе может перевернуться. Если показать ему, что благодетели, с которыми он связал надежды, не так сильны, как о себе думают…

Не раскрывая губ, Мельхиор прошептал Истинное видение. Шестеро визирей хорошо сработались и использовали против него сложные заклинания, доступные только при совершенном взаимодействии. Магия визирей окружила залу плотным кольцом. Выходы волшебнику перекрыты. Если шах еще раздумывал, оставлять ли Мельхиора в живых, то решение визирей было очевидно. Справиться со всеми не получится, но одного из них Мельхиор выцепит. Выхватит, как вырвет львица кобылу из сбившегося в кучу табуна.

– Твое сознание, великий шах, одурманено ядом власти. Ты безумен.

Возвращаясь от грандиозных мечтаний об империи к рутине политических дел, шах только вздохнул на эти обвинения и сделал знак поторопиться.

– Я иначе вижу свой путь среди предначертанного демонами, что окружили тебя ложью, поэтому не помогу тебе.

– Убейте его, – равнодушно приказал шах и взмахнул рукой, будто отказывался за обедом от поданного блюда.

Шесть заклятий пронзили Мельхиора, но он загодя переместился за спину визирям, и когда темная магия ударила в куклу, оставленную для отвлечения внимания, он протягивал руки к беззащитной шее одного из шестерых. Шея – слабое место доппельгангеров. Пальцы волшебника превратились в орлиные когти, и первый из шестерых упал на колени, захлебываясь в крови. От его тела поднялся грязно-розовый дым, и серое, безликое существо, скрытое под маской важного сановника, распласталось на полу. Пятеро повернулись к волшебнику.

С умными врагами один трюк нельзя использовать дважды. Они наверняка не допустят его за спину. Сверкнули заклятия. Мельхиор вспыхнул пламенем, и потусторонняя магия снова прошла сквозь него. Жаром и светом загорелся перед шахом огнекрылый феникс – очень трудная трансформация. Вихрь поднялся от хлопаний крыльев, и визири заслонились от него щитом. Из потайного хода перед растерявшимся шахом возник начальник стражи и, своим телом закрывая правителя от ветра, втащил его под защиту визирей. Феникс разодрал когтями магическую сеть, прикрывавшую окно. Представление закончено. В таком виде нельзя лететь по городу, а то рассказы о чудесах и впрямь могут сыграть на руку шаху и его визирям.

– Завтра утром мы встретимся, великий шах, – предупредил Мельхиор, вернувшись в человеческое обличье в створе окна, и тут же, пока не достали его новые заклинания, обернулся ветром и исчез за стенами дворца.

Шах выбрался из объятий начальника стражи и поглядел на серое лицо мертвеца. Он второй раз видел их истинное обличье. И хоть сердце шаха было каменным, даже оно не могло удержаться от отвращения при виде этого чуждого миру людей существа. Шах отвернулся.

– Хорошо сработано, Расул, – Андзор поблагодарил начальника стражи за своевременное вмешательство. – Подарю завтра перстень в честь праздника.

– Благодарю, великий шах, – поклонился Расул.

– Хотя зачем тебе перстень. Ты ведь не женат? Лучше цепочку. Подаришь любимой шлюхе.

Расул вторично поклонился.

– Как он вас, – упрекнул Андзор лжевизирей.

– Не стоит беспокойства, – ответил доппельгангер, занимавший место главного визиря. – Мы найдем, где он скрывается.

– У кого он остановился? – спросил шах у появившегося из дверей хаджиба.

– У Фраман Раджа, вашего надима, – без запинки ответил хаджиб.

– Старый приятель! – воскликнул Андзор. – Расул, займись Раджем, проверь дом. Выставь посты. Как обычно. Много еще на сегодня, меловая душа?

– Тридцать человек, – ответил хаджиб.

– Оставь двенадцать, – приказал шах и, приняв торжественный вид, направился в тронный зал, чтобы продолжить прием.

Три визиря ушли вслед за шахом: прием должен продолжаться как ни в чем не бывало. Двое остались с убитым. Его надлежало вернуть в их мир, чтобы предать торжественным похоронам как погибшего при исполнении воли Баала, коей смертные опять бросили вызов. Жрице это не понравится. Человек или иное существо, убившее доппельгангера, приговаривалось к смерти, чтобы такое не могло повториться, а Мельхиор безжалостно убивал уже второго из них. И этот смертный в силах убить еще. Для таких преступлений у доппельгангеров даже не было кары. Идея шаха использовать волшебника лжевизирей не интересовала. Шах не получит ничего из обещанного. Андзор тихо плыл по величественной реке искусно внушенных иллюзий, и им не было дела раскачивать его самонадеянный челн, который, неуклонно набирая ход, приближался к гремящему за поворотом водопаду.