Читать книгу Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов, Владимир Владимирович Едапин, Владимир Владимирович Кожухарь - Страница 5

Переходя к описанию бурных событий, непосредственно предшествовавших образованию Донецко-Криворожской республики, следует понять, что представлял собой этот регион к 1917 г.

Перед началом Первой мировой войны в Донбассе были сконцентрированы 262 тыс. рабочих, преимущественно в угольной и металлургической индустрии. Будучи одним из четырех основных промышленных регионов Российской империи (помимо Петроградского, Московского и Уральского), Донецкий бассейн в начале XX в. развивался наиболее динамично. Как пишет Фридгут, «всем было ясно – и внутри страны, и за рубежом, – что контроль над Донбассом мог бы стать ключом к судьбе империи»[59]. А современник тех событий Николай Скрыпник был еще более глобален в своих оценках значения региона: «Донецкий бассейн сейчас – мировой узел, ибо от него зависит судьба русской революции, судьба революции мировой»[60]. Не больше и не меньше!

Один современный украинский сайт, описывая «модную» ныне битву у Крут в январе 1918 г., написал о том, что среди шедших на Киев большевиков были «нанятые Москвой рабочие Донбасса» (почему, интересно, Москвой, если до марта 1918 г. столица России находилась в Петро граде?). Богатое воображение автора нарисовало следующую картину: «Им хотелось легкой добычи, сытой киевской доступности, а при абсолютной аполитичности и самоуверенности местной публики все эти блага земные находились в одном шаге от станции Круты. Нужно было только прийти и забрать. Никто ведь не сопротивлялся»[61]. Автор, экстраполируя те события на нынешнюю политическую ситуацию и путая все столицы, видимо, так и представлял себе обстановку 1918-го: огромный город Киев, на который шли голодные, нищие шахтеры и металлурги из забытых богом Харькова или Юзовки, мечтавшие пограбить и наесться досыта. Одна беда – Киев тогда не был столицей в глазах тех, кто наступал на нее. Это был признанный духовный, исторический центр, место паломничества православных. Однако на фоне бурного развития Петрограда, Одессы или Харькова тогдашний Киев выглядел большим тихим провинциальным болотом – во всяком случае, вплоть до 1918 г., когда в оккупированный немцами Киев ринулись волны эмиграции из Москвы и Питера.

Достаточно вспомнить красочное описание дореволюционного Киева, данное свидетелем тех событий Михаилом Булгаковым: «В белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег… Киевляне – тихие, медленные и без всякой американизации. Но американской складки людей любят». А ведь с легкой руки Александра Блока в те годы именно за Донбассом закрепился термин «Новой Америки», «Русской Америки» и даже «Русской Калифорнии»[62].

Этот термин закрепился за промышленными регионами Донецкого и Криворожского бассейнов надолго. Даже в октябре 1941 г. немецкая газета «Дойче Нахрихтенблатт», описывая Восток советской Украины, сообщала: «Харьков управлял шахтами и заводами Донбасса. Советы сделали Харьков городом большевистского американизма»[63].

Донецкий бассейн и окрестные промышленные районы были наиболее динамично развивающимися в годы, которые предшествовали революции. Биограф Никиты Хрущева так описывал переезд будущего советского вождя из курской деревушки в Донбасс: «275-мильный переезд из Калиновки в Юзовку был шагом в новое столетие. В возрасте 14 лет Хрущев навсегда покинул сельскую, почти средневековую жизнь в русской деревне и въехал в город, который находился в центре российской индустриальной революции»[64]. Если кто-то решит исходя из этих слов, что донбасские поселения (Юзовка тогда даже городом официально не считалась) казались передовыми исключительно по сравнению со среднерусскими деревнями, а не с украинскими, то можно привести мнение Троцкого, который определял развитие украинской жизни до 1917 г. одним словом: «отсталость». И при этом четко отделял это определение от одного региона, который к моменту написания «Истории русской революции» уже официально считался частью УССР: «Несмотря на быстрое промышленное развитие Донецкого и Криворожского бассейна, Украина в целом продолжала идти позади Великороссии»[65].

Говоря об освоении Донбасса и темпах этого освоения, защитник екатеринославских евреев Г. Слиозберг писал: «Такие поселения вырастали прямо как грибы в местностях, где начинали развиваться чисто американским темпом (ну, модно было тогда темпы индустриализации сравнивать с Америкой. – Авт.) новые отрасли промышленности, как, например, горная промышленность в Донецком бассейне, в Екатеринославской губернии, в Криворожском районе. Лучшим примером может служить… Юзовка… Местность быстро оживилась и получила характер селения, невиданного до того в России»[66].

Темпы роста населения в промышленных регионах Юга России зашкаливали все мыслимые показатели. В период с 1897 по 1914 г. Екатеринославская губерния была абсолютным лидером в России по приросту числа жителей – 63,5 % всего за два десятилетия! Для примера, население Киевской губернии в эти же годы выросло на 34,7 %, Петербургской – на 48,5 %, Московской – на 47,3 %[67].

Как это ни парадоксально звучит, но развитию региона способствовала Первая мировая война. Да-да, когда вся империя трещала по швам и задыхалась от нараставших финансово-экономических проблем, вызванных войной, экономика Юга России и особенно Донбасса резко набирала обороты. Так, меньшевик Цукублин на IV съезде Советов Донецко-Криворожского бассейна (того самого съезда, на котором было провозглашено создание ДКР), заявил, что вся металлургия края была «приспособлена к войне»: «Война представляла для нас чрезвычайно емкий рынок»[68]. Когда прифронтовые губернии начали пустеть ввиду массового оттока беженцев, именно эти же обстоятельства вели к тому, что промышленные районы Юга, ставшие оплотом всего военно-промышленного комплекса России, начали еще быстрее расти – и в экономическом смысле, и в демографическом. Особенно это сказалось на Харькове, куда начали стекаться люди и даже целые предприятия из Западной России. Если еще в 1861 г. население этого города насчитывало 50 тыс. человек, то в 1917 г. там обитало уже 382 тыс. (см. таблицу). То есть рост населения чуть больше чем за полвека составил более 600 %! К 1915 г. Харьков был восьмым городом империи по числу жителей. Значительную долю роста обеспечили беженцы, спасавшиеся в Харькове от войны. В 1917 г. их официально числилось около 50 тыс. человек. Причем немалая часть из них были беженцами из Галиции, на что стоит обратить особое внимание – в дальнейшем это обстоятельство сыграет значительную роль в украинизации Харькова и прилегавших территорий[69].

В 1917 г. приезжие приняли самое живое участие в политической жизни региона. Особенно значительным было влияние рабочих эвакуированного туда в 1915 г. из прифронтовой Риги крупного предприятия «Всеобщей электрической компании» (ВЭК, или ВКЭ) – ныне Харьковский электромеханический завод.

Одновременно в Харьков был переведен из Варшавы крупный машиностроительный завод «Герлях и Пульст». За ними потянулась вереница более мелких фирм из Польши и Прибалтики, которые свое «западное» происхождение даже использовали для рекламы. Вот характерное для Харькова 1914–1917 гг. объявление: «“М. Буцлер и Ко” – латышское предприятие, эвакуированное из Риги, – фабрика фотографических пластин и принадлежностей»[70].

Только с переездом ВЭК (всего понадобилось 1470 вагонов, чтобы перевезти все имущество промышленного гиганта тех времен) Харьков пополнился тремя тысячами прибалтийских рабочих разных национальностей (для сравнения – всего-то за десяток лет до этого в Харькове в общей сложности насчитывалось 16,7 тыс. пролетариев[71]). Латышские рабочие ВЭК сыграли колоссальную роль в большевизации Харькова, а сам эвакуированный завод стал базой для социалистической пропаганды в крае.

Туда же, в Харьков и Донбасс, с началом Первой мировой войны эшелонами свозились военнопленные всех национальностей – немцы, чехи, словаки, галичане, венгры. Ввиду нехватки рабочих рук, вызванной массовой эвакуацией на фронт, военнопленные активно использовались на различных предприятиях, врастали в быт и общественную жизнь края. По данным Антонова-Овсеенко, на шахтах Донбасса к началу гражданской войны работали 51 тыс. австро-германских военнопленных, на сельхозработах в крае было задействовано до 38 тыс., в иных отраслях и на пунктах размещения находилось до 13 тыс. пленных[72].

К 1917 г. Донецкий и Криворожский бассейны, и до войны считавшиеся «русской Америкой», вбирающей в себя людей всех культур и национальностей, стали еще более интернациональными и космополитическими. Поляки организовали в Харькове при римско-католическом соборе на улице Гоголя, 4, собрание «Польский дом» (затем назывался польским клубом «Проминь»), а сразу после февральской революции начали издавать свою газету «Jednosc Robotnicza». В городе функционировало множество польских организаций и несколько политических партий.

После революции латыши, прописавшиеся в Харькове, также стали издавать свои листовки на родном языке, в местных газетах появилась реклама на латышском. В дни функционирования Донецко-Криворожской республики латышские рабочие организации Харькова проявили значительную активность по формированию красных отрядов. Между двумя революциями 1917 г. немецкие военнопленные, находившиеся в Харькове, создали целый ряд своих организационных структур, включая Немецкий центр при местном комитете РСДРП(б). Тот еженедельно устраивал агитационные собрания немецких пленных (в какой еще стране мира такое можно было представить!) на Конной площади в Харькове – ныне площадь Восстания[73].

В Донецкий бассейн стекались представители различных национальностей, создававших невероятное смешение народов и племен. В 1917 г. никого не удивляло наличие активно действовавшей в Луганске ячейки армянской партии «Дашнакцутюн» или обилие китайских горняков на шахтах Юзовки. «Донбасс был Америкой для бедного человека…, – пишет американка Маккафри. – Донбасс имел репутацию края возможностей, где смелый сильный человек мог заработать хорошие деньги»[74].

Причем, вопреки расхожему ныне мнению о поголовной неграмотности рабочего класса, приток рабочих в Харьков и другие промышленные города как раз благоприятно влиял на общий уровень грамотности населения, который был значительно выше среди рабочих Донбасса, чем среди крестьянской массы малороссийских губерний. Согласно переписи 1897 г., уровень грамотности среди рабочих металлургической отрасли России составлял 60,2 %, а среди поколения рабочих младше 40 лет – 90 %[75]. Для сравнения: средний уровень грамотности всего населения Российской империи тогда составлял 21,1 % – в основном в связи с неграмотностью сельского населения державы (общий процент грамотных среди крестьян составлял 17,4 %).

Харьков к началу XX в. был одним из самых грамотных городов России. К примеру, в 1910–1912 гг. уровень грамотности его населения (66,6 %) был фактически равен уровню Петербурга (66,9 %) и превосходил Москву (64 %). Но лишь 25,1 % сельских жителей всей губернии могли похвастаться умением читать. В селах Центральной и Правобережной Украины положение было не лучше[76]. Таким образом, те, кто пытается представить сейчас борьбу Центральной Рады, опиравшейся как раз на сельское население Центра, как борьбу «просвещенного» Киева с «ордами голодных металлургов», которые олицетворяли «темноту и забитость», мягко говоря, путают акценты.

Экономические показатели Донбасса в начале XX в. поражали даже западный мир. Известный американский историк Джон Маккей, посвятивший индустриализации Юга России книгу «Пионеры прибыли» (за которую он, кстати, получил приз Американской Исторической Ассоциации), восторженно писал о состоянии металлургии бассейна: «В первом десятилетии двадцатого века домны на Юге России были такими же большими, как в Европе, они были новее и использовали лучшую руду. По этой причине они были вполне конкурентными с европейской продукцией»[77]. О значении Донбасса для судьбы государства более чем красноречиво свидетельствуют следующие цифры: к 1917 г., когда Россия уже фактически потеряла польский уголь, Донецкий бассейн производил 87 % угля всей России, 70 % чугуна, 57 % стали, боле 90 % кокса, более 60 % соды и ртути[78]. Причем, с каждым годом войны значение края для страны увеличивалось – особенно после потери Россией польских шахт, которые снабжали в первую очередь промышленные предприятия Петрограда. Но, как и повсюду в России, увеличивался и уровень социального напряжения. Приезд тысяч рабочих, зараженных социалистическими идеями, обернулся значительным ростом политизации региона.