Читать книгу Воровской орден – 2. Звездопад Марты - Владимир Козлов - Страница 7

Вадим не стал последователем деда. Не унаследовав от деда чекисткой жилки, он выбрал себе другую стезю. Дед попробовал его приобщить к спорту, отведя его в секцию фехтования, но его хватило только на три месяца. Человек без соответствующей агрессии, не мог найти постоянную прописку в этом виде спорта, и вообще спорт никогда не был его призванием. Он после школы поступил в университет, на факультет журналистики, который закончил с красным дипломом. Помимо этого он изучил в совершенстве немецкий и румынский языки. Но применять где – то знание иностранных языков он и не думал. После университета он проработал несколько лет в одной серенькой областной газете и потом ушёл в кооперативное движение. Вначале у него были блистательные успехи в предпринимательской деятельности, но дефолт срезал все его усилия. Тогда Вадим пошёл по стопам своей непутёвой матери Фаины, которая во время перестройки начала не только торговать водкой, но и сама частенько заглядывала в рюмку. К шестидесяти годам, она выглядела, как старуха и за сто граммов водки могла всё продать из квартиры. Хотя продавать уже было нечего. Кухонный стол, в котором хранилась гора немытой посуды и рваный матрас на полу. Скорее это был тюфяк, на котором она спала, зачастую не снимая с себя обуви, – такова, была ценность её имущества в квартире.

У её сына Вадима была своя квартира, доставшая ему после смерти его деда генерала Важенина. В отношении матери он не выпивал, но продавал всё, где чувствовал, что навар гарантирован. На мать он практически рукой махнул и ждал, её кончины, чтобы быть полновластным хозяином большой квартиры. Он мечтал быстрее продать её и поправить своё финансовое положение. Вадим был занят вместе со своей женой Ольгой продажей биологических добавок и разных целебных чаёв. Он уже вздохнул с облегчением, когда узнал, что мать увезли с инсультом в больницу. Но этот инсульт только прикуёт её на некоторое время к кровати, а умирать она не спешила. Узнав о недуге Фаины, баба Наташа, её двоюродная сестра, приедет навестить её в больнице. Там она и признается бабе Наташе, что много лет назад во время свадьбы совершила из дома Глеба кражу фигурки Пифагора, на которую она глаз положила, когда ещё маленькой гостила не раз вместе с отцом у них в Риге. Через много лет, увидав фигурку на телевизоре в доме Чашкиных, рука сама потянулась к ней. Куда она после её спрятала, не помнит. Провалы в памяти у неё стали происходить, когда она увлеклась спиртным.

Фаина еле шевелила губами, но баба Наташа её поняла.

– Ты Фая ошибаешься, – сказала баба Наташа, – Пифагор сейчас в Германии проживает в доме моего сына. Глеб давно подарил его невестке Анне, – намеренно солгала она сестре, чтобы та не зациклилась на Пифагоре.

– Нет! – пошевелила пальцами Фаина, – он у меня дома где – то спрятан, но где? Убей, не помню!

Где находится оригинал, бабе Наташе было лучше знать, но она не догадывалась, что копии фигурок Пифагора были изготовлены в двух экземплярах, считая, что единственной копией обладает её сноха Анна. Она подумала, что у Фаины на почве болезненного состояния появились бредовые мысли.

– Забудь Фая про Пифагора, ты взяла не оригинал, а липу. Настоящий же Пифагор надёжно спрятан, да и не нужен он никому. Слава богу, что он дал нам с Глебом прожить счастливо жизнь и достойно встретить старость! Мне кажется, что он и дочку нам помог произвести, – в такие – то годы. А в принципе, от него только сплошные беды происходят.

Фаина ни на толику ей не поверила и обиженно одной рукой натянула на лицо одеяло, давая понять, что ей тяжело дальше продолжать беседу. Баба Наташа вышла из палаты, осторожно закрыв за собой дверь. Она не предала значения поведению больной сестры, потому что знала бессмысленно доказывать что – то практически полуживому человеку. К тому же она говорила правду. Пифагор давно покоился в первом уже рассохшемся протезе Глеба, который пылился в чулане. О нём знали только она и сам Глеб. Совсем недавно по весне, муж Альбины Василий Иванович, – преподаватель архитектурно – строительного института с четырёхлетним сыном Максимом наводили порядок в чулане и наткнулись на протез. Посмотрев на покоробленную культю, Василий сунул её сыну в руки, чтобы тот бросил её в костёр, разведённый дедом в саду. Во время дед обратил внимание на свежие дрова и вытащил из костра уже охватившую огнём искусственную ногу. Он сунул её в бочку с водой и, притушив огонь, протянул протез Альбине:

– Отнеси назад его дочка?

– Пап да ты что? – улыбаясь, захлопала она глазами, – зачем тебе то, что уже не потребуется никогда?

– Память дочка! Память! – она дорога для меня.

Дед не показал Пифагора дочери и зятю в этот день, хотя Наталья настаивала на этом:

– Зачем бабуля? – сказал он, – ни к чему им такое наследство. Я же тебе говорил, что этому Пифагору есть хозяин. Своих слов и обещаний я не меняю. Вадим на радость нам спас нашу Альбину от обильного разлива Волги – матушки. Вот после моей смерти и передашь ему Пифагора. Пускай владеет. Хоть он и барыгой стал, и к нам в последнее время носа не показывает, но это не меняет моих решений. Всё – таки считай, он нам тоже, как внук приходится. А Альбине у тебя есть что наследовать. Брошью Дашковой я думаю, она будет довольна.

До несчастного случая с Альбиной он планировал возвратить при случае Пифагора Морису, но после передумал и сказал Наталье, что намерен подарить фигурку Вадиму. Морис же с 1980 года жил в Лейпциге. Он был учёным музееведом и теорию музейного дела знал в идеале. Этой фигуркой Глеб мог устроить безбедную жизнь для Анны и Мориса.

Глеб давно уже переменил мнение о Пифагоре, считая, что этот костяной грек принёс им с Натальей, не только счастье, но и долгую жизнь. Глеб думал, чем дольше он будет осознавать, что фигурка принадлежит ему, тем дольше продлится жизнь. А дети жили пока не совсем бедно. Особенно хорошо жил Морис. Работая в Германском музее книги и письменности, он помимо этого имел на международной ярмарке свой лоток, где выставлял на продажу картины и экспонаты художественного ремесла, а также редкие книги. Этим летом Морис обещал приехать всей семьёй, в Нижний Новгород и прислал письмо, чтобы их ждали. Под вопросом оставался только приезд старшего сына Августа, жившего в другом государстве. Письмо Мориса мать воткнула в створку застеклённой дверки кухонного мебельного гарнитура. Память у неё была уже не та, как раньше и она боялась, что письмо затеряется, и Глеб не прочитает радостное известие.