Читать книгу Тюремный шлейф. Горькое молоко – 2 - Владимир Козлов - Страница 5

Наступила весна, после обильных зимних осадков, под тёплыми лучами солнца снег таял на глазах, создавая бурные потоки луж. Без резиновых сапог по улице пройти невозможно было, но сапоги не каждый мальчишка обувал на себя из форсу.

Когда промачивали ноги, они спускались в подвал, снимали с себя мокрые брюки и носки, клали на горячие трубы, на подсушку. Когда процесс сушки заканчивался, они снова выходили на улицу, подразнить своим геройским видом участкового, который нередко наблюдал за ребятами не с улицы, а из окон своей квартиры второго этажа в доме, где жили практически все возмутители спокойствия двора и школы номер шесть. Свои обещания, которые участковый давал прилюдно на педагогическом совете, он не выполнил. Не смог Власоедов поймать ни одного стекольщика, так, как последнее стекло было выбито директору школу в тот день, когда Сергей Беда находился в гостях у своей учительницы.

В весенние каникулы освободили Юру Лба по фамилии Волков. Он пришёл в подвал в тюремном бушлате и в сталинской фуражке. На ногах были яловые сапоги, которые судя по их затрапезному виду, зону топтали не одним хозяином. Лоб по – старому позывному постучал в дверь. Войдя в сарай, при слабом освещении свечки его вначале не узнали, но когда он гаркнул:

– Бей сходняк пацаны. Малину не палите, я пришёл на время, прохорята заменить.

– Лоб, ты что ли? – заорал Дюк.

– Я, собственной персоной, – уже более спокойным голосом ответил Лоб.

Обнявшись, поздоровавшись со всеми, он присел, на дверь заменявшую скамейку и служил так же топчаном, когда кто – то оставался на ночлег. Он начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.

– Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Дюк, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, – а зубы куда дел? – спросил он у улыбающегося Кольку.

– Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, – сострил Дюк.

– А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, – ответил ему Лоб.

Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.

– Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.

Лоб протянул Дюку скомканную крупную купюру.

– Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.

Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салепом. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.

Когда Дюк закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.

На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой», а на другой, «протрёшь до жопы».

– Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? – попросил Валерка Салёпа.

– Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе, но, ни к чему это, – разъяснил Лоб.

– Лоб, а брат твой Колька, где сейчас? – вам же одинаковый срок давали, – не отставал от него Салёпа.

– Братец мой Колька, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.

– А где сидит? – не унимался Валерка.

– Где, где, – чай широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, – продекламировал Лоб фразы Лебедева – Кумача, из песни о Родине.

– В Сибири, где – то лес валит и баланы катает. Писем от него сёстра дома не получала. Теперь не знаю, когда придётся свидеться.

– Лоб, а кличка на зоне, у тебя была какая? – спрашивал все тот же Валерин дотошный голос.

– У меня – то? – переспросил Юра, – так и звали Лоб, а когда дам, кому по рогам Лукичём кричали.

– Это из уважения, наверное, – определил Салёпа.

– Уважение, обязательно! Но Лукич к твоему сведению по-блатному обзывают лом, – пояснил Лоб.

– Металлический лом? – переспросил Салёпа.

– Нет тряпочный, – раздражённо отрезал Юра.

– Это никак утиль сырьё? – не унимался Салёпа.

Юра был готов выйти из себя и выдавив из себя воздух, гаркнул на весь подвал:

– Лом, – это чем лёд колупают. И что ты ко мне присосался, как пиявка. Если сильно интересно, сходи в гости к хозяину. Узнаешь почём фунт лиха!

– Я пока туда не собираюсь, но чем чёрт не шутит, всякое в жизни может произойти. Вот, с нашего города, много с тобой сидело в тюряге?

– Достаточно, – отмахнулся от него Лоб. – Ты лучше стаканы приготовь?

– Их готовить нечего, вон они на полке стоят чистые, – показал Валерка на стопу стаканов, – мы недавно пили из них.

…Дюк появился с набитой сумкой водки и закуски. На снятой с петель двери быстро соорудили импровизированный столик, куда вывалили всю закуску. Пили все по маленькой дозе, кроме Беды. Ему предложили, но он скромно отказался, сославшись на болезнь сердца. Лоб не знал, что Беда лежал в больнице, но когда ему парни рассказали, настаивать не стал.

– Грызни хоть колбаски трошки, чего на сухую сидеть, – Лоб протянул Беде здоровую котелку колбасы и ломоть хлеба.

…После выпитого спиртного, завязался оживлённый разговор. Лоб, был в центре внимания. Его рассказы о тюремной жизни, приковали внимание несовершеннолетних подростков.

Блатная романтика из уст старших, у мальчишек всегда пользовалась популярностью, но для некоторых это был кусочек фольклора, а для других курс молодого бойца. Беда, слушал явно рисовавшего перед мальчишками Юру Лба. Он понимал, что Волков привирает, но не обращал внимания. Ему было с кем сделать сравнение. Мужики у сараев тоже иногда во время распития предавались лагерным воспоминаниям в присутствии его. Но там люди собирались, нечета Лбу. Это были настоящие урки, имевшие не одну судимость. Зря языком не молотили, их жизненный принцип; жить в тени – и обкрадывать солнечную сторону, был у них в моде. Лоб знал этих мужиков хорошо и не однажды заглядывал им в рот. Он постигал с их языка науку зоны. И сейчас, скрестив свои ноги словно султан, делился в подвале с дворовыми мальчишками опытом, который успел получить в местах заключения.

Лоб был значительно старше всех находившихся пацанов в подвале и пользовался уважением во дворе. Он, всегда мог за любого своего паренька заступиться. Среди знакомых не отличался наглостью и последним куском мог поделиться даже с недругом. Себя он в шутку называл, отрыжкой пьяной ночи. И всем говорил, что для него мягче нар постели в жизни не приготовлено.

– На зоне жить можно, – говорил он, – шулёвку в достатке дают. Общак греет неплохо. Если бы чуху хотя бы раз в месяц предоставляли, то на свободу я приходил, как в отпуск, чтобы своим обидчикам рыло начистить.

…В сарае от накуренного табака, дым стоял столбом. Беда не мог уже выносить тяжёлый запах табака, перемешанный со спиртными парами. Он вышел подышать за дверь, на свежий воздух и слышал, как Лоб не умолкая, объяснял мальчишкам законы лагерной жизни.

– Что еще пацаны, важно знать, когда подымаешься на зону, – раздавался за дверью голос Лба, – если ты переступил ворота, знай, что перед тобой открывается иной мир, где уклад жизни будет зависеть от самого себя. Больше надо слушать, меньше говорить, а понадобиться кому, – тебя спросят. Если покажешь себя хорошо, будешь жить в справедливом мире, где тебя в обиду никому не дадут, ну а если закосорезишь, то и на свободе за свои грехи придётся расплачиваться. Много, конечно зависеть будет от зоны.

– Лоб, а что ты лопари себе не мог там справить приличные, эти у тебя худые, хоть и начищенные кремом? – сменил тему разговора Архип Балта. – У нас в сарае в ящике лежат хромовые сапоги и размер вроде твой. Отцу они малы, а мне велики. Хочешь, я сгоняю, принесу, – предложил он.

– От такого подарка я не откажусь, – обрадовался Юра, – они мне необходимы, особенно сейчас. А старые сапоги я буду хранить, как память о большом человеке Ромбе. Мне он их задарил, когда уходил на другую зону.

– Слушай Архип, – обратился Лоб полупьяным голосом к Балте, – беги за сапогами, я примерю прямо здесь. Но запомни, беру в долг, как буду в куражах, так сразу рассчитаюсь.

…Архип вылетел из дверей, едва не сбил Беду стоявшего за дверным проёмом. Ему было приятно угодить Лбу, простому, с трудным детством парню, которому своей неприкосновенностью обязаны все дворовые мальчишки.

Серёжка Беда зашёл в сараюшку, дым через щели между досок рассеялся в другие помещения.

– О, вот и Беда появился, – воскликнул Лоб, – а я без тебя им ликбез проводил о жизни современной молодёжи в Российских лагерях.

– Слышал я твою лекцию. Я за дверью стоял. От дыма ушёл, надышался до тошноты, – сказал Сергей.

– А финала, ты не слышал, его никто не слышал, – Лоб, как маятником размахивал указательным пальцем в воздухе. – Слушайте ребята и запоминайте. Тюрьма не для каждого хороша и не каждый в тех условиях может сохранить человеческое достоинство. У вас у всех есть родители. Вас по воскресениям водили в парки, кино и цирки. На обеденный стол подают разогретую калорийную пищу и белыми простынями устланы ваши кровати. После этого менять обычный образ жизни очень трудно. Нужно привыкать к баланде, от которой поначалу желудок будет болеть. Спать при свете, ходить под охраной, соблюдать тюремный режим и многие другие правила лагерного распорядка, которые вас будут внутренне унижать – это очень тяжело. Вы на меня не смотрите, я не герой. Просто родился раньше вас, когда мамаша моя горькую пила взахлёб. От чего у неё молоко в грудях горчило, и которое я с жадностью впитывал в себя. А вы сейчас пьёте коровье молоко с гречкой и батонами, а там такого не подают, даже по праздникам. Есть там такие слабаки, кто через общепит опускается, теряет все человеческие обличия, собирает куски по столам, за пайку хлеба могут выполнить самую унизительную просьбу. Мне один мудрый вор сказал, что в тюрьму попадают неоднократно, люди с нарушенной психикой, которых лечить надо, но только не в тюрьме. Он мне объяснял, что умный человек делает ходку на зону всего один раз, а очень умный вообще их не делает. Конечно, большинство преступлений совершаются по пьяной лавочке, или после принятия наркотиков, но таким распущенным этот зачёт не идёт. А шкетов, всех поголовно в целях профилактики хотя бы на неделю нужно сажать в тюрьму или водить на экскурсию, чтобы они поняли и ощутили вкус тюремной пайки. Говорил, что Никита Хрущёв в недавние времена заявлял, что покажет последнего вора. Не сросся у него показ. На вечный покой ушёл Никита. И другие правители этого не сделают, – пока все люди не начнут, жить в достатке и справедливости. А про справедливость вор толковал, что она является богиней людских судеб! – Вот так ребята, такие умные люди сидят там и так истолковывают жизненные принципы, хотя сами имеют по семь и больше судимостей. Они насиделись за свой век, и озарение к ним пришло слишком поздно. Этого они не скрывают перед молодыми.

Лоб закурил ещё одну папиросу, и умело, с отработанным шиком, выпустил несколько колец изо рта.

– А для себя я решил, – продолжал Лоб. – Нахожусь на свободе до первого позывного, кланяться ни кому не буду. Устроюсь на работу столяром – модельщиком. Братишке младшему Луке в первую очередь надо помочь. В рваных обносках ходит в детском доме. Покатит масть на производстве, значит ничтяк, а нет, то гори оно, всё синим пламенем.

– Лоб, ну ты только нас сейчас уму разуму учил, и сам себе противоречишь? – задал вопрос ему Дюк.

– Я же вам сказал, что я отрыжка пьяной ночи. Натура моя протравлена противостоянием, если мне что не понравится, терпеть не буду. Вам моей философии не понять, – отмахнулся Лоб от всех.

…Слушая Лба Беда, и всё больше находил удивительную схожесть характеров, он тоже считал себя бунтарём по жизни, но идти по стопам Волкова, у него никакого желания не возникало. Это он твёрдо усвоил из книг, хотя люди подобные ему, его притягивали, как магнит.

Лба Сергей уважал, как и все мальчишки. Хотя многие родители запрещали водиться с ним своим детям, но уличные проблемы и законы были сильнее родительских запретов. И сейчас, когда Лоб отбыл наказание в колонии второй срок, не отталкивало Беду от этого хлебнувшего трудной жизненной участи взрослого парня. Большая разница в возрасте, тоже не являлась преградой. Лоб одинаково относился ко всем, но если ему что – то не понравится, то можно затыкать уши, или немедленно уходить с места события.

…За дверью послышались шаги. С сапогами, спрятанными под телогрейку, вошёл Балта. Протягивая Лбу почти новые хромовые сапоги, – он проговорил:

– Пользуйся, носи, отец разрешил, он их в карты всё равно у дяди Миши Окуня выиграл. А дяде Мише они уже ни к чему. У него вены на ногах вздулись.

– Ого, вот это да! Ну, Балта, ты молодец! Это же настоящие офицерские кони, я в них как законник щеголять буду, – воскликнул Лоб, и поцеловал с радости голенище сапога.

Обувь, пришлась по ноге ему и удовлетворённый подарком Балты, притаптывая сапоги на бетонном полу, Лоб сказал:

– А, я сегодня в этих прохорях город потопчу, нужно ещё кое с кем встретиться.

Попрощавшись со всеми, он тут же покинул подвал. Свечка догорала, еле тлея, почти не освещая помещение. В запасе не осталось ни одной. Мальчишкам взгрустнулось:

– Ну что по домам пойдём или в темноте посидим, пока алкоголь не выветрится? – спросил Дюк.

– Что, очко играет? – задел его Салёпа.

– А зачем по пустякам на рожон родителям лезть, я же не Лёшка Говорок, который браги напился и в школу пошёл. Мне отец обещал скоро, на День рождения магнитофон купить, – похвастался Дюк, – а за запах он не только что – то купит, а голову отшибёт напрочь, без всяких объяснений.

– Вы, как хотите, а я пойду домой, книгу почитаю, я не пил, мне бояться нечего, – сказал Беда, – мне завтра на тренировку с утра. У кого желание возникнет, приходите.

Потихоньку все стали расходиться по домам, решив назавтра сделать коллективную вылазку в спортзал.

…На следующий день, после тренировки они все постриглись наголо и с сырыми ногами, пошли по домам пообедать и заодно подсушиться, договорившись встретиться в два часа дня.

Сергей на пороге сходу стянул с себя мокрую обувь и носки. Засунул всё под свою кровать, чтобы мать не видала. Она ежедневно не по одному разу проверяла состояние его ног, опасаясь простуды и возможного рецидива заболевания сердца. В этот раз матери дома не было, на кухонном столе лежала записка:

«Картошка горячая, окутана в пальто, достань с балкона грибы и обедай. Суп обязательно разогрей». Мама.

…Грибы стояли в дубовой кадушке, на балконе, и доставать их мог только Сергей. На зиму двери балкона заклеивались, чтобы сохранялось тепло в квартире. Форточку оставляли свободной, как единственный лаз к продуктам. Через неё и приходилось Беде залезать зимой на балкон и отбивать столярной стамеской грибы. С приходом оттепели стамеской пользоваться необходимости не было. Сергей взял блюдо и проворно пролез в форточку, забыв при этом надеть на ноги домашние тапочки. Сняв сверху гнёт, которым служили несколько бутовых камней, он обе руки по локоть запустил в кадку. Пошарив в слизистом рассоле, он кое – как набрал половину блюда. Грибы были на исходе, и он начал совершать обратный манёвр через форточку. Опираясь ногами о бочку, он просунул голову в окно, пытаясь с державшим в одной руке блюдом оттолкнуться от неё. Но слизистый рассол, который Сергей расплескал по краям, не дал ему это сделать. Босая нога поскользнулась и сорвалась с опоры, опрокидывая одновременно дубовую кадушку. Блюдо с грибами выпало из рук и чтобы не улететь за пределы балкона, Сергей крепко вцепился двумя руками в раму окна. Сердце бешено застучало, до него дошло, что секунду спустя он мог бы быть последователем Икара без крыльев, но с летающим блюдом. Он сиюминутно оказался на полу квартиры, мысленно просчитывая и анализируя свою ошибку. Так он лежал не двигаясь несколько минут, пока не услышал дотошный звук дверного звонка. Сергей поднялся с пола и пошёл открывать дверь. На площадке стоял директор школы и член родительского комитета Вербицкая Анна Павловна. В руках у директора была шляпа, которую он носил зимой и летом. Она была вся улеплена зонтиками от укропа и обломанными грибными кусочками. Его светлое габардиновое пальто, частично залитое рассолом, имело жалкий вид. Досталось и гардеробу Вербицкой, но значительно меньше. На её правом плече, как погон прилип лавровый лист. На фоне её светловатого цвета пальто виднелись остатки лесных даров природы. Они стояли с гневными лицами, веявшими аппетитным запахом грибов:

– Ты, что Беда удумал, хулиган этакий, отвечай сейчас же паршивец, – орала на весь подъезд Вербицкая. – Нет, ну ты посмотри, во что ты превратил дорогоё пальто Михаила Ивановича.

Директор, протянул шляпу к лицу Сергея. Лишённый дара речи, он смотрел, и только тряс головой, пытаясь выдавить из себя слово, но от возмущения у него ничего не получалось.

– Т – т – ты почему это сотворил? – заикаясь, произнёс он.

Беда стоял бледный, как мел и смотрел на непрошеных гостей, омерзительно извергающих от гнева слюной.

– А, это я не нарочно, – показывал на шляпу пальцем Сергей, – проходите в квартиру, посмотрите? – пригласил он их.

Они прошли в зал, и увидали у балкона разбросанные грибы на полу. Беда объяснил, как получилось опрокидывание бочки, и показал записку матери. Директор посмотрел внимательно на не отошедшего от шока юношу. Положил ему свою ладонь на бритую голову и вымолвил:

– А побрился ты напрасно, тепло ещё не скоро наступит. Пойдёмте, Анна Павловна? Тряпки это ерунда против жизни человека.

Вербицкая, уже спокойным голосом проворчала:

– Дом этот необходимо стороной обходить, а под балконом Беды стоять – это сплошное смертоубийство. Безобразие! Пускай и ненамеренное, но себе будет дороже.

Сергей закрыл за ними дверь. На душе у него стало спокойней от слов директора и его прикосновения руки. Было ясно, что директор поверил ему и отнёсся с пониманием к произошедшему случаю. Он, собрал грибы с пола, промыл их в воде и поставил на стол, но обедать не стал. Аппетит пропал. Выпив стакан горячего чая, он натянул сухие носки и мокрые, не успевшие высохнуть замшевые туфли. В кладовке взял запасную парафиновую свечу и спустился в подвал. Преодолев один марш подвального помещения, он ощутил запах плавленого парафина и чьи – то голоса. Когда он открыл дверь бункера, «так иногда называли мальчишки этот сарай», то перед его взором представилась неожиданная картина, которую он воспринял без признаков радости. Это помещение он считал своим личным убежищем, и приходили туда только свои ребята, те, кто знал, где лежит ключ от замка. В особых случаях, когда кому – то из мальчишек нужно было спрятаться от гнева родителей, он позволял бывать там с ночёвкой. И мальчишек с другого двора, тоже не редко запускал в этот бункер, но с обязательной клятвой, о неразглашении места обитания. Сегодня все мальчишки были взрослые и по этой причине никого уже не пороли, поэтому в подвале практически никто не спал.

…В этот раз в бункере были совсем взрослые мужики, у которых помимо подвала много было разных хат, где они могли скоротать время. Здесь находились Беляк, Фрол, Гарик, Лоб и Юрка Балашов, Серёжкин друг и одноклассник из детского дома. По углам и на столе горели свечи. Вместо тарных ящиков, которые ещё вчера служили стульями, стояли табуретки. Рядом с топчаном обосновался обшарпанный круглый стол, небольших размеров, который создавал в помещении тесноту. Стол был уставлен батареей бутылок красного вина, пива и томатного сока. Хлеб был аккуратно нарезан и лежал на газете вперемешку с закуской, около которой стопкой возвышались несколько пачек дорогих сигарет. По Юркиному виду можно было сразу определить, что ему тоже перепало угощений с обильного стола. Он сидел без обуви и носков на топчане с красным, как свёкла лицом и глупой улыбкой. Винные пары, исходившие от него, за метр неприятно били в нос Сергею и делали Юрку, каким – то чужим и далёким, отчего Беда брезгливым взглядом посмотрел на своего одноклассника. Давая понять, что он не одобряет его поведения. Они были дружны, и последние два года сидели за одной партой.

– О, вот и хозяин штаб – квартиры пришёл, – невнятно, подвыпившим голосом произнёс Беляк. – Присядь, лимонаду налей себе, а хочешь пивка испей с воблой.

Беда сел на топчан рядом с Юркой, снял с себя обувь и поставил её на трубу досыхать.

– Пиво я не буду, – ответил категорическим отказом он, – а соку томатного с колбаской отведаю. А откуда такой натюрморт? – поинтересовался Беда.

– Ты прямо интеллигент, какой – то, будь проще, и народ к тебе потянется, – еле ворочая языком, – проговорил Беляк. – Не забывай, ты же наш дворовый мужик.

– Кончай тарахтеть не по делу, – встрял в разговор Лоб, – Беда парень правильный, знает себе цену. А разговор у него умный от книг. Я до сидки книг вообще не читал, а там приучился, читал запоем. Особенно понравилась книга «Наследник из Калькутты», я её перечитывал несколько раз.

– Ну и что хочешь сказать, шибко грамотный стал, – явно грубил Беляк, – а я вот Теремок в детстве прочитал и про говорящую щуку и с меня хватит, чтобы жизнь понять. А читать всё подряд, мозги только себе засорять.

– Ты Беляк, узколобо мыслишь, сел с батоном, с батоном и вышел, поэтому не понял жизни. А если бы тебе попались, такие же кореша, как и мне, тогда обогатил бы свой кругозор. Прочитал бы поэму Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Я ведь тебя Беляк лет на пять младше, но жизненного опыта у меня не меньше твоего.

Фрол и Гарик внимательно слушали диалог Лба и Беляка.

Юрку Балашова приморило выпитое вино, и он посапывал на топчане, пристроив свою голову на бушлате Лба. Беда молча, жевал сухую колбасу с плавленым сыром, запивая всё это соком.

«Раньше бы Беляк не позволил так с собой разговаривать, никому, тем более Лбу, который до судимости питался из его рук – заметил про себя Сергей. – Значит, Лоб оброс весомым авторитетом на зоне», – догадался он.

Беляк, закурил сигарету и обиженно уставился в хладнокровное лицо Лба, учащённо хлопая своими пшеничными ресницами.

– Мне твой Маяковский до фонаря, но ты Юра говоришь, как будто червонец на зоне масло бил. Ты вот мне базаришь за батон. Думаешь, я не знаю, что это обозначает. Так применимо говорить тем, у кого срок за год не перевалил. Я отмотал два раза по году, но вышел без косяков и таким, как ты, могу смело в глаза смотреть. Наслышаны мы и о тебе. Хорошо толкуют. Молодец! Ты нам спасибо должен сказать. Кто тебя воспитал такого правильного? Примерами нашими жил, такой и получился. А дружи ты с Кривым или Валькой Куркулём, кто бы из тебя вырос? Я уверен, что с их педагогикой, тебя бы не приметили такие авторитеты, как Ромб и Сонет. Кто они такие мы знаем. И если я сижу и пью с тобой вино, значит, я тебя уважаю. Но прошу тебя, не заносись перед нами никогда?

Выслушав Беляка, Лоб налил во все стаканы вина и, подав каждому в руки, сказал:

– Давайте лучше выпьем? Нечего порожняк гнать, хотя напрасно ты Беляк обижаешься, я добро помню, и никогда наглеть в отношении вас не буду. Но, ты тоже хоть и свой в доску, выражения выбирай и Беду не замай, если не хочешь внушение получить от Ивана. Серёга без твоей науки проживёт, у него голова варит. И запомни, маслобойщиком я не был и не буду. Мне это не в кайф, это дело сугубо личное каждого зэка. За падло, не считается и тем более, вслух говорить об этом не принято. А я, сегодня, наверное, схожу к Вальке Маханше, она мне биксу выделит. Всё – таки, на подсосе сидел приличное время. Кровь надо погонять.

Они выпили вино, и все трое закурили. Беда подошёл к спящему Юрке и поправил сползший из подголовья бушлат.

– Зачем ему давали вина пить? В детском доме ему влетит за это, если унюхают, – мрачно вымолвил Беда, – ему и так директор грозит колонией каждый день.

Сергей снял со своей головы шапку, блеснул своей лысиной, и засунул шапку между трубами.

– А свечей зря вы зажгли так много, мы бережём эту клетушку. Стараемся бывать здесь незаметными, чтобы нас никто не видал. Раньше на нас Моня часто облаву здесь делал, но увидав, что мы здесь в шашки и шахматы играем, прекратил нас проверять. А сейчас говорят, он вообще работает в другом месте, поэтому и в подвале не показывался целый месяц. Остальные жильцы нас тоже не беспокоят. Правда сюда никто кроме слесарей ЖКО, не ходит. Продукты хранить в подвале нельзя, тепло очень, или украдут. Хлам всякий держат. Я только зашёл сразу, ощутил запах горящих свечей. Некоторые жильцы дома знают, что мы здесь обитаем, но у нас с ними существует негласный договор. Они нас не трогают, и мы им не вредим, а проводим здесь время только зимой, когда замёрзнем, и уже много лет. А вы за один день можете её спалить. И где мы тогда будем досуг проводить?

– Ты что, Беда, на зоне отсидел? – показывая на бритую голову в шутку, спросил Фрол, – или под Юру Лба косишь, он тоже у нас сегодня забритый.

– С пацанами решили постричься. Скоро все подойдут сюда, увидите, – ответил Сергей.

– Беда, ты за хату свою не переживай, я правила жития помню. Сколько ночей пришлось здесь перекантоваться, одному мне и тебе известно, – успокоил Беду Лоб. – Я с Юркой, от Фаи Куркиной притащил стол и табуретки. Она новую мебель на кухню себе завезла. Думаю, ты возражать не будешь, если я первое время остановлюсь здесь.

– Живи, сколько хочешь, мне не жалко. Крыс сейчас нет в подвале. Коты всех передавили. В туалет ходи в другое крыло, где люк встроен на улицу, – посоветовал Беда. – Но, на твоём бы месте, чем по подвалам скитаться я пошёл лучше на завод. Там общежитие есть для хороших специалистов и весело всегда. Мазепу может, помнишь, с длинными руками, к сараям всегда приходил в карты играть?

– Конечно, помню, – ответил Лоб.

– Вот он устроился в судостроительный цех к моему дядьке Ивану, после тюрьмы, – сообщил Беда. – Мазепе общежитие сразу дали, а сейчас у него невеста есть. Жениться после поста будет, так он нашим мужикам говорил.

– Мазепу, я знаю хорошо, ему пять лет накрутили. Он машину шерсти с фабрики ПОШ умыкнул с Осипом вместе. Нужно с ним встретиться перетереть житуху вольную, может, что и понравится мне. А, что ты советуешь, мне это и в милиции скажут, или определят на новый срок. Работать хочешь – не хочешь, а устраиваться надо. Для сосуществования нужны средства, а воровать я не хочу принципиально. Не моё это. Вот бомбить буржуев и барыг, над этим надо будет подумать на досуге.

За дощатой перегородкой послышался шорох и разговоры. Широко распахнув дверь, с фонариком в помещение вошли Дюк и Салёпа. Чинно поздоровавшись со всеми за руки, они сняли с себя головные уборы. Осмотревшись вокруг, сразу заметили перемену в хате, но промолчали. Для них было неожиданностью встретить здесь взрослую блатную тройку.

Они обычно по подвалам не бродили, а старались собираться где – то на квартире или в частном секторе. Для них доступ везде имелся.

– Эй, угланы, вы какой фильм смотрели, что обкарнали свои чубы? – спросил Гарик.

– Ничего мы не смотрели, решили и постриглись, – словно отдавая командиру рапорт, выпалил быстро Дюк.

– Браво, офицером будешь, если зубы вставишь, – подковырнул Кольку Гарик.

– А нам, думаю нужно сходить на вечерний сеанс, – предложил Фрол, – «Закон и кулак» посмотрим.

– Пошли, прямо сейчас, всё равно делать нечего, – дружно поддержали его приятели.

Беляк посмотрел на спящего Юрку, кивнув в его сторону, сказал, – Юрку углана нужно с собой взять, пускай развеется, нечего ему в подвале припухать.

Юрка проснулся, услышав, что речь ведут о нём, сразу начал обуваться.

– Я, пойду с удовольствием, давно в кинотеатре не был, но вначале покушаю.

Он подвинулся к столу и начал с жадностью уплетать остатки пиршества, запивая еду не напитком, а вином.

– Юрк, ты чего делаешь, это же не вода, а вино, – предостерёг его Беда, – и ходить тебе никуда не надо. Отлежишься здесь до восьми часов, а потом пойдёшь в детский дом. Завтра в школу идти, сегодня вечером готовиться будешь. Не забывай выпускной класс у тебя.

– Беда, я жрать, как удав, хочу. Мне надоели детдомовские жилы, дай вкуснятиной насытиться, а вино это для меня компот. Ты не знаешь, сколько его я попил с Лукой.

– Что ты врёшь, вас кормят на убой, – возразил Серый. – Я знаю это, как никто другой. Колбасой вас каждый день не потчуют, зато мяса натурального всех сортов дают, и молока пьете, хоть захлебнись.

Юрка понял, что с питанием он приврал и перечить не стал, продолжая поглощать снедь со стола. Все ребята знали, что в детском доме есть своё дворовое хозяйство, со скотным двором, за которым ухаживал в основном Лука брат Лба.

– В кино, я всё равно пойду. До восьми вечера, я так и так успею вернуться, – упрямо заявил Юрка.

Взрослые стали собираться. Надев, свои длиннополые кожаны и серые одинаковые кепки, они были больше похожи на чекистов, чем на блатных. Это Беда отметил сразу. Юрка в своей короткой стёганой куртке и шапке ушанке, походил на беспризорника с вокзала.

– Зато, мне постригаться необязательно, у меня готово, ношу постоянно, – Юрка слегка приподнял шапку со своей головы, как бы прощаясь со всеми, и вышел вслед за взрослыми мужчинами.

В дверях они столкнулись с братьями Женькой Арбузом и Вовкой Туманом, в руках у них была большая молочная фляга. По их приложенным усилиям и напряжённым лицам, можно было без труда определить, что фляга не пустая, а заполненная жидким веществом.

– Это вы чего приволокли? – спросил Лоб у них.

– Знаем, что фляга. А что в ней, не знаем, – ответил Туман. – Грузчики разгружали машину с продуктами в наш магазин, она за пустыми бочками стояла. Грузчики или специально её заныкали, или припасли назад отвозить, а возможно забыли. Тяжёлая баклага и там, что – то булькает, давайте посмотрим, что в ней? – предложил он.

– Стоп, ничего трогать не надо, – предостерёг Лоб, – видите, на ней пломба стоит. Вас случайно никто не видал? – спросил он.

– Нет, во дворе никого не было, если только из окон кто засёк, – мотая головой, сказал Арбуз.

– Тогда лучше так сделайте. Вы сейчас её унесите отсюда и спрячьте в пределах подвала, чтобы её никто не нашёл. А когда успокоится всё и никто не кинется искать флягу, тогда посмотрим, что в ней содержится, – дал дельный совет Лоб.

– А чего её прятать, я поставлю в свой сарай, он у нас в следующем ряду стоит, мои предки туда не ходят, и пускай стоит, – предложил Арбуз.

– Может случиться так, что ты флягу спрячешь, и статью уголовную себе откроешь годика на три, – отговаривал его от глупой затеи Лоб. – Если будут шмонать, то перевернут всё, а хату вашу в первую очередь обыщут.

– А давай к Фае Куркиной поставим, на неё никогда не подумают, я сейчас замок её гвоздём открою и закрою, – предложил Вовка Туман.

– Вот это уже будет путём, – одобрил замысел Тумана, Лоб.

Через пять минут фляга перекочевала в другой сарай и была закидана старыми тряпками и замаскирована разной рухлядью. Избавившись от опасной улики, они допили остатки вина и доели всю закуску. Беда на удивление всем, тоже сделал несколько глотков вина.

– Что – то случится сегодня, или рога корова детдомовская сломает или наш директор шляпу потеряет, если Беда выпил, – выдал свою шутливую версию Дюк.

Беде от выпитого вина на душе стало удивительно приятно, он сначала улыбнулся, а затем рассмеялся громко, вспомнив, что с ним было два часа назад.

– Угадал ты почти Колька, потерял директор шляпу сегодня и ещё пальто своё габардиновое в придачу. Совсем недавно, у меня под балконом.

И тут Беда не выдержал, рассказал грибную историю, которая приключилась с ним.

Все смеялись, но не поверили, знали, что Серый мог и крепко приврать, а тут, когда он выпил, у него язык выдавал такие экспромты, от которых все хватались за головы.

– Беда, – сквозь смех подал голос Лоб, – ты и раньше зехера выкидывал, но сейчас повзрослел, наверное, роман о столбе сможешь накатать, не глядя. Или на сцене начудить, как Райкин.

– Нет, наверное, на сцене не смогу. Это я такой кривляка среди своих друзей, а на самом деле я очень стеснительный. Я даже в принудительном хоре в школе не пел, а только рот открывал, несмотря на то, что петь немыслимо люблю, но пою, когда нахожусь в одиночестве.

– Если бы ты опрокинул кадушку с грибами на директора и на Аннушку, вони стояло на весь двор, и ты бы здесь с нами не сидел, а давал показания участковому Власоедову, – с недоверием промолвил Колька. – Я однажды, нечаянно плечом её задел в школе на лестнице, она такой вой подняла. Родителей в школу вызывали, раздули, что я намеренно хотел её столкнуть. Плохая и вредная баба эта Вербицкая, – сделал заключение Дюк. – А в школу ходит каждый день, потому что дочку свою бестолковую за уши тянет из класса в класс. Обхаживает учителей да директора.

– Лоб, хочу у тебя спросить, а почему нас Беляк всех угланами называет, – сменил тему разговора Салёпа.

– Вы не обижайтесь, слово это неплохое, обозначает оно парнишка или хлопец, – пояснил Лоб. – Меня он тоже раньше так называл, а сейчас я вышел из подросткового возраста.

– Лоб, а почему у тебя фуражка полувоенного покроя, похоже, их сейчас и не продают, – вновь принялся доставать вопросами любознательный Валерка.

– Это ты правильно заметил, такой фургон нигде сейчас не купишь. На зоне такие шьют и носят из-за уважения к Сталину, поэтому и называют такие головные уборы его именем.

Юрка снял с головы свою фуражку, покрутил её в руках.

– Если нравится мой картуз, я могу тебе Валерка её задарить, но с обязательной заменой. Соглашайся пока я добрый, будешь в ней порхать, как урка, – уговаривал Лоб на выгодный обмен Салёпу, – а я на работу устроюсь, сразу тебе твою верну.

– Мне не жалко, если размеры угадаем, то давай поменяемся.

Пока они примеряли головные уборы, в хату вошёл Балта, переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел с тревогой в глаза Беде, кивая головой, чтобы он вышел за дверь.

– Говори, не бойся, все уже знают, – догадался Беда, о чём хотел ему поведать Балта. – Я рассказал, но они мне не верят, Хочешь, я тебе помогу. Ты видал Вербицкую? Продолжай теперь сам.

– Нет, Аннушку я не видел. Бабки у сараев собрались тебя обсуждают, говорят, что ты её и директора облил помоями с балкона и кидал в них камнями. Директор сейчас находится у рентгенолога, голову просвечивает, якобы ты угодил ему в башку. Пробил даже шляпу, и он чуть кровью не истёк.

Беда возмутился принесённой новости, а мальчишки рассмеялись.

– Я пойду им сейчас разгон устрою, сплетницы беззубые, – негодовал Сергей. – Я бы таких старух на пенсию, ни за что не отпускал, будь моя воля. А заставлял работать полный световой день, чтобы времени на сплетни не хватало.

– О чём ты говоришь Беда, все наши сарайные бабки в жизни никогда не работали, – шепелявя, произнёс Дюк. – Посуди сам, Ханойка из дворянского рода, Пылева из подкулачников, Зарубина жена полковника в отставке, да и другие старухи с подобными биографиями.

– Зря ты Колька так говоришь, – возмутился Архип, – Марья Васильевна Конакова хорошая и правильная бабка. Она моя соседка я много знаю и про её семью и про неё саму. Она коренная москвичка. У неё отец был польский еврей, мать – русская. Девичья фамилия была у неё Татур. Когда ей исполнилось 19 лет, у неё умерла мать. А отец вскоре женился на молодой жене, которая младше Марии Васильевны была на два года. Марья Васильевна после с ним отношения порвала, взяла фамилию, и отчество дяди со стороны матери. И стала Марией Васильевной Васильевой. Работала она в «Московском Автогуштрессе» бухгалтером. У неё с молодости был сильный характер. В революцию ходила в красной косынке. Два раза была на приёме у Ленина. Всегда говорит, что умнее человека в жизни не встречала. А затем она вышла замуж за морского офицера Якова Николаевича Конакова из Кронштадта. Повелась на красавца с кортиком и из Москвы поехала за ним. Он был коммунистом и там попал под мятеж, где его контузило. После чего его списали на берег, и они приехали в наш город. Дед Яков умер четыре года назад, а Марья Васильевна порхает как девочка и думаю, многих старух переживёт, потому, что все её деяния на добро устремлены.

– Да брось ты Архип, – зашепелявил опять Дюк, – все бабки у нас одним миром мазаны. Их хлебом не корми, дай только посплетничать.

– Без них скучно жить, сказал Балта, – а ты Колька вообще без них как лютик завянешь. Ты про них больше говоришь, чем они о тебе.

– Нужны мне эти старухи, чтобы я базары за них вёл, просто ясность иногда вношу относительно их прослойки, – отговорился Дюк. – Пошли лучше за голубями на чердак, – предложил он, – наловим и отварим в котельной. Давно не ели их.

– Поздно уже, на улице скоро темнеть начнёт, – сказал Беда, – не успеем ничего сделать. Домой пора собираться, завтра в школе переполох будет за наши причёски. Директор обратил внимание на меня и на замечание не поскупился. Думаю, что мы не одни придём на занятия в таком облике. Пацаны, которые проспорили ставки на хоккее, тоже остригутся. Подвели торпедовцы своих болельщиков.

– Все считают, если бритоголовый, значит бандит, – заметил Балта, – а мы сегодня из – за хоккея постриглись. Проиграли наши автозаводцы Спартаку, а спорили с ребятами с Моховой. И никому мы естественно подражать не собираемся, мы честь пацанскую блюдём.

– Врёшь Балта. Растёте братишки, – деликатно заговорил Лоб. – Вы вспомните прошлое время. В весенние каникулы всегда обрезали деревья, что до сих пор делают. Тогда посмотрели фильм Мамлюк, да, Три мушкетёра все как один из веток делали сабли и сражались дом на дом. А сегодня вам понравился бандитский фильм, и вы пошли на жертвы, лишив себя благочинных причёсок. Это всё многогранная мода творит чудеса, принося человечеству и вред и пользу. Мне когда – то нравился Урбанский Евгений в фильме «Коммунист». Думал, вырасту, буду как он, а потом посмотрел «Дело пёстрых», симпатией проникся к вору Сафрону Ложкину. Перед освобождением на зоне посмотрел старую картину, «Исправленному, верить». Смотрел до слёз. Размышлял о судьбе футболиста. И пришёл к выводу, что обстоятельства сильнее человека, невзирая на то, что в большинстве случаев человек сам себе и создаёт их. Отсюда исходит, – у людей разные характеры и управляют они ими по обстоятельствам.

– Ну, ты Лоб даёшь, в тюрьме, наверное, в бочке жил, как Диоген? – удивлённо спросил Балта, – с тобой разговаривать опасно, на конфуз можно налететь.

– Быстрее на кулак нарвёшься, – улыбнулся Лоб, – вы наверняка думаете, что в колониях отбывают тупоголовые типы. Нет, ребятки, мы бывало, книгу прочитаем, всем бараком, потом такие полезные читательские конференции устраиваем, что профессора могли бы позавидовать. Книги и в тюрьме и на зоне уважают, и отношение к ним очень бережное. А ещё я вам скажу, лучшие библиотеки бывают только в тюрьмах. Пускай там книги после ремонта, но найти можно любой томик.

Беда, принялся обувать высохшую обувь, за ним и другие парни заспешили.

– Домой рановато ещё пока идти, пошли до кинотеатра прошвырнёмся, – подал идею он, – может, Юрку увидим. На душе неспокойно. Ему сейчас родителей разыскивает детская писательница Агния Барто.

– Интересно, найдут или нет? – загорелся интересом Лоб, – может и мне кто отца разыщет? Ведь жирует наверное где – то? Может где-то в Америке богатым банкиром стал, а может по ГУЛАГУ гуляет с котомкой?

– Насчёт твоего отца не знаем, а вот Юрке Балашу один ответ, обнадёживающий, уже пришёл от писательницы. Сейчас детский дом вместе с Юркой ждут окончательного подтверждения, – доложил Салёпа.

– Ладно, пацаны, пошли свежим воздухом подышим, – позвал всех Лоб.