Читать книгу Политика (сборник) - Владимир Козлов - Страница 4

Я была уверена, что встречу его в метро. Он будет спускаться по эскалатору, а я – подниматься, и он заметит меня и помашет рукой: спустись, я подожду внизу. И я спущусь, и мы посмотрим друг на друга и …

Я не помню уже, из-за чего мы поссорились. Из-за какой-то мелочи. И он исчез. Не позвонил. Я звонила сама. Но он не хотел разговаривать, говорил, что нет смысла, что все закончилось, что «взаимных претензий нет». И после этого мне тоже уже не хотелось с ним разговаривать, такие разговоры меня утомляли, высасывали из меня энергию. Мне казалось, что если бы он позвонил мне сам, все было бы по-другому. Но он не звонил.

* * *

Странно, что я здесь работаю уже два года. Не понимаю, что общего у меня с коллегами. Мне с ними скучно. У них скучные лица. Каждый занят своим маленьким убогим мирком, каждый копит на новую машину или на квартиру или, хотя бы, на отдых на «приличном» курорте. Все разговоры про это.

Сегодня Елена Петровна, замдиректора по кадрам, тетка под пятьдесят, спрашивала меня о «планах». Ее интересует, не планирую ли я в скором времени выйти замуж и родить ребенка. Ей важно знать это, чтобы правильнее «позиционировать» меня в планах фирмы на будущее. Я сказала ей, что пока никаких планов нет, и она как-то пожала плечами, как будто осталась недовольна таким ответом.

В офисе я общаюсь только с Инной. Она – почти подруга, хоть я давно поняла, что у нас с ней ничего общего, кроме возраста и отвращения к остальным: бывшим комсомольцам, учителям и госслужащим – короче, «совкам», которые так и остались «совками», сколько бы не притворялись и не пытались быть «современными».

Когда мы с ней остаемся одни в кабинете, всегда высмеиваем начальство. Наша любимая поговорка: «хороший шеф – это мертвый шеф». И это – правда: все они только стремятся выжать из тебя побольше, а заплатить поменьше. Но чаще всего мы с Инной общаемся по утрам, делимся новостями за кофе, когда офис еще полусонный и даже чем-то приятный. Не то, что в конце рабочего дня, когда скорей бы домой, к телевизору, и кажется, что никто не нужен…

* * *

В метро я рассматриваю других пассажиров. Замученные серые лица – что утром, что вечером. Утром – не выспавшись, не потрахавшись, как следует, завтрак наспех, детей – в детский сад или в школу, и вперед, бегом, впрячься в лямку государства или хозяина, и работать до шести, потом снова – метро, и снова с замученными лицами, «после трудного дня». Раз в год – недолгий незапоминающийся отдых, и снова туда же.

Даже те, кто одет хорошо, глядят недовольно и зло. Наверное, из-за того, что приходится ехать в метро, а не на машине. Может, машина в ремонте, или еще не накопил на такую, которую хочет, а ездить на плохой – западло.

* * *

На меня смотрят. Довольно часто. В основном, почему-то, юного вида студенты и дядьки средних лет. Студентов я, наверно, отпугиваю тем, что «не в их стиле»: костюм, каблуки – почти каждый день. Самой уже надоело. Раньше, в институте, я одно время даже мечтала так одеваться, насмотревшись какой-то дурной рекламы про эффектных «бизнесвумен». Мне казалось, что это элегантно. Да, элегантно в том смысле, что китайский ширпотреб еще хуже. Только и всего. А сейчас мне гораздо больше нравится «альтернативный» стиль, и я для него еще не такая старая, но как-то уж слишком резкая получилось бы перемена, да и не станешь ведь так ходить на работу – Елена Петровна сразу устроит обструкцию.

* * *

Он смотрел на меня, сидя напротив, а потом, когда я вышла из вагона, догнал и сказал:

– Извините, нельзя ли с Вами познакомиться?

Я ответила:

– Можно.

Я сказала так только потому, что давно уже ни с кем не знакомилась в транспорте или на улице, и потому что он выглядел хорошо: лет тридцать пять, брюнет, высокий и, в общем-то, симпатичный.

Поднявшись по эскалатору, мы зашли в ближайшее кафе. Он заказал обоим вина, и я не хотела, чтобы он сразу же после этого предложил пойти к нему. Я бы пошла, но хотелось, чтобы это произошло по-другому. Но он не сказал, что можно пойти к нему, а предложил встретиться завтра. Я сказала, что завтра я не могу, хотя, на самом деле, могла, а послезавтра – пожалуйста.

Мы встретились и пошли в ресторан, и он ничего не рассказывал о себе, а я не спрашивала. Сама я говорила много: и про работу, что скучно и вообще непонятно, что дальше, и про то, что что-то закончилось с окончанием института: «программа-минимум» выполнена, и остается лишь пустота и скука. Он внимательно слушал и время от времени кивал головой.

Когда официант принес счет, он сказал, что можно пойти к нему. Он сказал это не пошло без дурацкой улыбки. И я согласилась.

В его квартире была какая-то нереальная чистота и порядок. Он повесил мой плащ, поставил ботинки в отведенный для них угол, дал мне тапки, сунул ноги в свои. Мне это все не понравилось. Я поняла, что он – закоренелый идейный холостяк, который время от времени знакомится с девушкой только для секса.

Мне сразу захотелось уйти: настолько неприятным был этот его идеальный порядок в квартире, и он посреди этого порядка смотрелся невыигрышно, неинтересно. Не знаю, почему я не ушла…

Он достал из бара бутылку вина и бокалы, и я заметила, что бокалов там всего два.

Я спросила:

– Почему у тебя только два бокала?

– Мне достаточно: я не приглашаю больше одного гостя.

– И эти гости – девушки?

– Да. А зачем мне мужчины? Мужчины мне не интересны. Я все о них знаю, и хорошее, и плохое, потому что я сам – мужчина.

– Ну, интерес – это одно… А просто кто-то, с кем бы было приятно провести время, а не только…

– Не только – что?

– Секс.

– А никогда и не бывает, чтобы только это. Девушка должна меня чем-нибудь заинтересовать, понравиться, иначе… Мне же не семнадцать или там восемнадцать, когда главное – секс, а все остальное – так, обертка. Если девушка мне не кажется достаточно умной и интересной, я ее просто не приглашаю к себе, какой бы привлекательной она не была.

Я и после этого не ушла. Мы выпили вино. Я слегка опьянела. И осталась.

Утром он ходил по кухне в махровом халате, сосредоточенно готовил завтрак. Когда я сказала «Доброе утро», он посмотрел на меня такими пустыми глазами, каких я еще не видела. Так, наверно, было у него много раз. Он не скрывал, что потерял ко мне интерес.

Он предложил мне водки, я отказалась. Тогда он налил себе, выпил. Грустно улыбнулся.

– Может быть, я и хочу, чтобы все было по-другому, а, может быть и нет, – сказал он.

– Кто ты по профессии?

– Финансовый аналитик.

Мне не было жалко его. И отвращения тоже не было. Но я вдруг испугалась, что теперь вся жизнь у меня будет состоять из таких вот случайных и пустых встреч, которые не приносят ни яркого кайфа, ни полного отвращения.

* * *

Через две недели, в субботу, мы пошли с Таней в ночной клуб. Давно хотели увидеться и сходить куда-нибудь вместе, чтобы просто поговорить. Домой не хотелось: у меня – хозяйка квартиры, у нее – родители.

Народ в клубе был пестрый – от подростков, стащивших или выпросивших у родителей деньги, до коротко стриженых сорокалетних мужчин, которые, похоже, недавно вернулись из зоны.

Подростки активно пытались знакомиться и приглашали нас танцевать. В конце концов мы пересели за столик в углу, в самом конце зала. За соседним столиком сидели два парня, они не обратили на нас внимания.

Мы с Таней сидели и пили вино. Потом она предложила познакомиться с парнями за соседним столиком и сама подошла к ним. Оказалось, что они – совсем молодые ребята, студенты. Тоже, как и мы, встретились, чтобы пообщаться вдвоем и тоже непонятно зачем пришли для этого в шумное людное место. Один был проездом в городе, другой здесь учился. Ему я дала свой телефон – уже под утро, когда уходили. Он особенно не просил, но сказал, что позвонит.

* * *

Он позвонил почти через неделю. Предложил встретиться, выпить пива. Я согласилась: у меня все было пусто, и скучно, однообразно. За неделю не произошло ничего, кроме того, что в метро несколько раз заговаривали пьяные мужики, но я на них не реагировала.

Мы с ним сидели в баре. По стенам были развешены засушенные бабочки в коробках под стеклом. Играла не слишком громкая музыка – можно было разговаривать, но разговаривать было не о чем.

Он с удовольствием пил пиво и говорил, что день, прожитый без пива, – это не день для него. У него в левом ухе было три серьги, а в правом – одна. Он снял свитер, остался в майке, и я увидела, что на предплечье у него – татуировка в форме дракона. Я спросила:

– Ты что, родился в год дракона?

– Нет. Это – просто так.

– А какую музыку ты любишь слушать?

– Любую. Какая разница, в принципе? Ну, конечно, чтоб танцевальная, и чтобы не русская попса. Главное – чтобы в клубе была атмосфера приличная, поменьше лохов и колхозников.

– Часто тусуешься в клубах?

– В общем, да.

– А деньги где брать?

– Деньги? Ну, деньги то есть, то нет, чаще нет – увы. В основном, конечно, беру у родителей. Работать – нормальной работы нет, а за гроши на дядю пахать – спасибо, не надо. Потом, после института, будет видно, что делать. Не хочу сейчас думать про это. Рано. Еще целый год, ну, чуть меньше, чем год. Но все равно время есть. А тебе нравится в твоей фирме?

– Нет, не нравится.

– Ну вот – видишь? Куда мне спешить?

Мы выпили по три кружки пива, потом поехали к нему. Он сказал – никого нет дома.

Утром оказалось, что его мать – дома. Она долго с кем-то болтала по телефону про погоду, про цены на рынке и про соседей, и я не могла даже выйти в туалет. Потом она, наконец, ушла.

Я спросила:

– Почему ты не сказал, что мать дома?

– Какая разница? Это что, что-нибудь изменило бы?

Он отвернулся к стене и опять заснул. Я оделась и вышла.

На улице было мерзко и пусто. Сыпал мелкий снег-крупа. Редкие прохожие смотрели угрюмо и злобно.

Я спустилась в метро. Стоя на эскалаторе, я увидела его: он ехал вверх. Он повернулся и посмотрел на меня. Или не на меня. Не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Я не успела крикнуть ему или помахать рукой. А потом, внизу, я не перешла на другой эскалатор, чтобы подняться наверх и попытаться его догнать.