Читать книгу Наследие Белого конвоя - Владимир Кремин - Страница 7

Путь к Нарыму

Заснеженное, словно брошенное людьми, хранимое лишь духами поселение, встретило одиноко бредущих среди белой пустыни, странных и необычных людей, настороженным любопытством местных жителей. Запорошенные снегом юрты походили на горы больших и высоких сугробов с торчавшими, устремленными к небу пиками жердей. Поодаль паслись олени с кривыми, однобокими рогами. Рядком стояли укутанные потертыми шкурами сокжоев, почти заметенные снегом, нарты.

Издали, поселок казавшийся немым и безлюдным, быстро ожил. Как выяснилось, о существовании где-либо поблизости Красных отрядов, селькуповцы не слышали. В одинокое хозяйство оленеводов давно уже никто из посторонних, не заглядывал. Ото всюду стали подходить здешние жители. В отдалении виднелась полуразвалившаяся церквушка и сугробы снега, навеянные с ее подветренной стороны, превращали ее вход в подобие грота, уводящего в белое, снежное царство зимы. И какому же Богу молились местные селькупы и эвенки в ее спрятанных кельях?.. Снег окрест, снег всюду… Три крестьянских дома, еще старой русской постройки, можно сказать украшали центральную часть поселения. В округе, в разброс, стояло десятка полтора больших и малых юрт, в них бесспорно было тепло, которого так не хватало промерзшим насквозь людям. Их обмотанные тряпьем ноги и головы, вызывали у местных жителей недоумение и даже любопытство. Так небрежно одеваться зимой они не умели. Для многих это казалось верхом несовершенства и плохого отношения к здоровью, и самой жизни. Разве можно жить без тепла в теле и порядка в душе, без уважения к духам, которые в стужу закружат и уведут к смерти… По их понятиям: «На чужое место не ходи; ничего получаться не будет, а Тэтти лоз обязательно куда-нибудь заведет, потом пугать будет… Зачем такой человек сюда зимой пришел; не охотник, без оленей, ногами по большой реке?.. Что же, теперь приютить надо, отогреть надо, кормить надо: человек глуп когда голова замерзнет, совсем не думает…»

Старожилы и местные охотники жили ожиданием зимней ярмарки. Каждый год в здешних местах она проходила в декабре. Съезжалось много охотников и шла бойкая торговля пушниной, одеждой из меха, которую селькуповские женщины делали на славу, украшая орнаментом. Они слыли большими мастерицами по сшиванию в самых различных сочетаниях беличьих и собольих лапок. Из искусно подобранных лоскутов шились даже шубы. Над изготовлением шкурок трудились долго, поэтому они получались красивыми, прочными и были дорогими.

Как оказалось позже, поселение селькупов было обжитым; имелась церковная Инородческая управа, хлебозапасный магазин, хозяйственные амбары, а для детей школа грамотности. И что оказалось немаловажным, фельдшерский пункт, в помещении которого сразу же разместились люди с обморожениями и простудившиеся, которые за последние дни с санных повозок уже почти не сходили. Появилась надежда, что в скором многие больные и слабые встанут на ноги и можно будет продолжить намеченный путь к Нарыму. На долгое время в поселении оставаться было небезопасно; охотники разнесут молву и тогда встречи с кочующими Красными бандами или партизанами не миновать. Пусть не сразу, советовали бывалые охотники, но их след могут отыскать не только лесные, голодные волки, лучше иного человека чувствующие, что война и смерть бродят всегда рядышком, но и люди, которые не всегда готовы делиться добром и проявлять чувство сострадания, почти утраченное братоубийственной бойней.

Не смотря на сутки отдыха и хорошую, сытную еду, к выходу были готовы не все. Три человека лежало в фельдшерском доме с обморожением ног и четверо были сильно простужены и непременно нуждались в тепле, покое и хорошем питании. Понимая, что оставлять их в поселении селькупов небезопасно, а брать с собой еще более рискованно, штабс-капитан Киселев искал решение, от выбора которого зависели жизни не только больных, но и всех тех, кто волей судьбы обязан был идти дальше.

За помощь и услуги, за продовольствие, которое брали с собой с запасом, за несколько мешков с овсом для лошадей и за теплый приют, Киселев платил золотом. Увидев царские червонцы, местные торговцы соглашались, однако не в ущерб своим жизненно важным интересам. В преддверии ярмарки товар в амбарах был и оставшиеся в строю двадцать три офицера к походу в суровых условиях зимы были готовы куда лучше прежнего. Многие приобрели одежду из меха и пимы вместо сапог, оказавшихся совсем непригодными для длительного нахождения на холоде. Киселев и для себя присмотрел хорошую парку, но для выхода предпочел остаться во френче. Иное дело открытая степь, без тепла и уюта, тогда меховая одежда станет просто незаменимой.

– Оленя бежит быстро, но везет мало, а народ большой с тобой, вон сколько, – торговался один из селькупов, – Столько оленя не дам… Два дам и нарта одна дам, мясо дам… – И тут же, рядом, другой торговец со своим приставал:

– Патрона совсем мало дал… Водка мало… Дай еще… Шапка дам, соболь дам. Тепло надо тебе… Голова никак нельзя морозить, правильно думать не будет – пропадешь…

Прощаясь с остающимися офицерами конвоя, командующий велел каждому действовать по обстоятельствам. Приказывать им более он не мог, не имел морального права, а вот совет дал лишь один; ждать весны, а в случае прихода «красных» поступать как велит совесть и долг офицера. Не смотря на молодость и жажду жизни, они солдаты, присягнувшие Царю и Отечеству, поэтому спрос с них могут учинить соответствующий.

– Ты правильно иди, берега держись, – вновь советовал подошедший селькуп, – Большая река есть – рыба есть… Тайга не ходи, волк найдет не отстанет. И, медведь еще не весь спит… Зима быстрый пришел, не успел лечь – шибко злой…

На нарты погрузили продовольствие и, легко скользя по над берегом, упряжь с оленями пошла в голове колонны. Верховой дозорный всадник ускакал в заснеженную даль и вскоре совсем исчез из вида. Тронулись и остальные, печально поглядывая на хранившие уют и тепло юрты, с прежним таинством выставившие устремленные худые рога жердей в затянутое морозной пеленой небо. Впереди ждал трудный переход, длинною в триста верст, до Нарыма.

Война – это отмена всех законов, обычаев, отмена жалости и сострадания, а братоубийственная гражданская война считается еще, и самой жестокой. Мощным подспорьем для побед Красной армии явилось партизанское движение. Среди партизан было немало зажиточных крестьян, которые видели в этом действии единственный способ избавиться от диктатуры Колчака. Ближе к осени Сибирские, партизанские отряды насчитывали уже около двух десятков тысяч человек. А страшны они были для Белой армии еще и тем, что порой не имея даже оружия, они обладали страшным желанием побеждать, будто теряли при невозможности победить, что-то свое, кровное. Это был даже не патриотизм или стремление стоять за Советскую власть до конца; откуда среди малограмотного крестьянства было ему взяться, а больше желание приобрести или даже силой забрать у богатеев или купцов то, к чему по жизни доступа не было.

Регулярная армия – это поход за тысячи верст от родного порога с неизвестными перспективами, а партизаны всегда здесь, у себя под боком, к тому же и дело прибыльное; всегда в дом принести можно, то, что удавалось награбить при очередной вылазке в соседних или дальних деревнях…

К возникновению и развитию партизанского движения во многом привели преследования крестьян и бывших красноармейцев, активных сторонников Советской власти. Недовольство значительной части населения порождалось восстановлением дореволюционных порядков. Реквизиция и конфискация имущества, продовольствия, проводившиеся белогвардейскими властями и отрядами, пришедшими с Колчаком, были не по душе местным жителям, ровно, как и насильственная мобилизация крестьянской молодежи в Белую армию.

Что всего более поражало в партизанском движении Томской Губернии; это его обладание свойством «воскрешения», быстрого обновления и возрождения после почти смертельных ударов со стороны Белогвардейских войск. Другим фактором живучести Красных партизан стало недовольство крайне низким земельным обеспечением беднейших элементов с одной стороны, и налоговыми повинностями – с другой. В большинстве этих районов на крестьянах лежали тяжкие недоимки и долги по ссудам, что никак не давало им возможности свободно хозяйствовать на их исконных землях.

Штабс-капитану Киселеву в какой-то степени были известны непосильные нужды крестьянства, безысходность мужиков вынужденных бросать землю и идти воевать за ту или другую стороны, но партизанщины он понять не мог. Дикий разгул и грабеж таких же людей какими они, по сути, являлись и сами; что правило их поступками и какими устремлениями они оправдывали свои деяния, заблуждаясь в выводах и не осознавая, не чувствуя за собой вины. Плохая осведомленность и управляемость, бесчинства одного отряда, превратившего себя, по сути, в банду, действующую без целей и задач, вызывало гнев и месть другого, по статусу ничем не отличавшегося от первого. Пусть в условиях отступления Белой армии они и оказывали необходимую «красным» помощь, нарушая планы противника, но сейчас Киселеву никак не хотелось столкнуться с подобными отрядами партизан где-нибудь на подходах к Нарыму. Эти места, славившиеся своей каторжанской историей, необходимо было обойти, сделав крюк по левобережью Оби. В надежде на то, что только так обоз сможет сохранить свою секретность и не навлечь на себя естественную немилость и преследование разбойничающих в округе партизан, командующий конвоем тщательно изучал карту местности. Еще из наставлений Пепеляева он хорошо знал, что многие партизанские формирования, располагаясь вдоль стратегически важной Транссибирской магистрали, постоянно нападали на станции, выводили из строя железнодорожные пути, мосты, обрывали телеграфные провода, организовывали многочисленные крушения поездов, нарушая движение и срывая планы командования «белых». Однако, оказавшись сейчас не в Томске, вместе с остальными частями армии, а в суровых тисках ледяной Сибирской пустыни, с малым отрядом отрезанного от жизни конвоя, Киселев стремился остаться преданным долгу и выполнить миссию до конца. Он верил в свои силы, проявляя терпение и мужество ежедневно, плечом к плечу со своими сослуживцами, шел к цели, которая пусть медленно, но приближалась.

Прикладывая неимоверные, почти нечеловеческие усилия, отряд преодолел уже почти две третьи пути. По изгибам реки, которые только и служили ориентирами при определении места нахождения группы на карте, Киселев делал свои пометки. Дождавшись возвращения головного дозора, он приказал обозу остановится для привала в одной из проток плотно заросшей по обеим сторонам прибрежным тальником. Велено было развести костры, обогреваться, готовить пищу, поить лошадей и по возможности раздобыть сухой травы, другого корма для изнуренных животных просто не было. Олени находили корм сами, искусно работая рогами, они то и дело извлекали что-то из-под снега и блаженно пережевывая ничуть не были озабочены проблемами поиска корней ягеля, мха или просто травы. Где их привязали к дереву, там они и справляли свою извечно скромную трапезу. С лошадьми было сложней; они все же требовали человеческой заботы и участия.

С быстрым приходом вечера, горизонт на западе вновь полыхнул розовым отсветом ползущих по над болотами облаков. Ночь и день сулили быть холоднее прежнего. Спросишь любого – ответят: «Куда же более…» В настоящий, должно быть, тридцати градусный холод, который вот уже третий день висел над поймой Оби, в рваной, быстро выходившей из строя, обуви обмотанной потрепанными шкурками когда-то пушных зверьков, ноги промерзали и приходилось все чаще жечь костры, чтобы отогреваться. Понимая, что тепло ушло навсегда, многие теряли самообладание и кляня судьбу, ненавидели Сибирь. В пути конвой потерял одного из офицеров; подпоручик Волошин, простудившийся еще до той единственной стоянки у селькупов и решивший, не смотря на болезнь легких, продолжить поход с основной группой, не выдержав сильных холодов и отсутствия водки, помогавшей согревать тело, скончался двумя днями ранее. На возницах, без проявления признаков жизни лежало еще трое. В пути следования штабс-капитан то и дело справлялся об их состоянии, но посильной медицинской помощи оказать был не в состоянии. Девятнадцать державшихся на ногах офицеров терпели и несли на своих плечах все тяготы нечеловеческих мук. Благо продовольственные запасы от селькупов еще не закончились и, на все более частых привалах, они способствовали поддержанию сил.

К сожалению, как и предполагалось, до начала декабря до Томска обоз не добрался. На момент остановки, по расчетам Киселева, было уже двадцать восьмое ноября, а они лишь возле Нарыма. Все эти выводы штабс-капитан делал поспешно, сидя на санях в ожидании скромной вечерней трапезы и непременного горячего чая из местных трав и мороженной клюквы, которую в изобилии находили под снегом вблизи болот. С западной стороны, почти к самой пойме реки, поджимали мари и бескрайний простор Васюганской равнины. По правую руку, по течению Оби, простирались склоны, заросшие еловой и кедровой тайгой с березняками. Множественные изгибы и повороты, встречавшиеся на всем протяжении течения большой реки, отчасти помогали ориентироваться, но и в значительной степени удлиняли дорогу. Однако, пусть извилистый, но свободный от лесных буреломов и непролазных чащоб путь, для санного обоза был проще и много надежней слепых блужданий по зимнику. Опасность встречи с партизанскими отрядами «красных» и ранее была не исключена, но до Нарыма они все же дошли без вооруженных столкновений. И штабс-капитан Киселев был благодарен Господу только за то, что до сих пор он оберегал отряд, отводя опасности и беды Гражданской войны, ничуть, однако, не щадя его в безжалостных поединках с силами природы.

Лишь под утро, отдыхая поочередно и неся вахту, без которой часы необходимого отдыха могли быть вероломно нарушены, обоз продолжил свой путь. Близость труднодоступного, окруженного болотами Нарыма, на чьей территории располагались тюрьмы политзаключенных да поселения каторжан, вокруг которого гуляли голод, холод, болезни и смерть, не могла не внушать беспокойство. Группа белых офицеров конвоя прошла мимо; люди не видели далеких огней поселка, не почувствовала его тепла, как бы всем того не хотелось. Да и жило ли оно в нем, желанное, человеческое тепло о котором наверняка давно забыли обитатели и изгои старого мира, неугодные жизни вольнодумцы… Господствовала ли здесь Белая власть или она сменила свой цвет на красный, штабс-капитан Киселев не имел ни малейшего представления.

Измученные безысходной судьбой забытого, брошенного всеми обоза, ушли в ночь, подальше от Нарыма, к которому брели почти десять долгих дней, к которому стремились утомленные переходом души людей, носивших на своих плечах погоны офицеров Белой армии адмирала Колчака.