Читать книгу Душа души моей 2.0. флэш-фэкшн - Владимир Крючков - Страница 11

Платонова я открыл для себя несколько неожиданно. У моей мамы не было высшего образования, но был природный ум и природное же чутье на настоящие вещи. Как-то я увидел у нее сборник рассказов и повестей неизвестного мне писателя с простой фамилией. Мама читала его внимательно и с уважением. По молодости я отнес это к ее доверчивости к печатному слову и не обратил внимания на непритязательный серенький томик.

Потом, в херсонской областной библиотеке я увидел свежее издание избранного Андрея Платонова и чем-то этот томик привлек мое внимание. Полистав немного, я наткнулся на повесть «Джан» и не смог оторваться. Прочитав ее до конца, я проглотил оставшиеся повести и рассказы и долго не мог придти в себя. Передо мной открылась ранее неизвестная мне бездна другого русского языка, каждое слово в котором прочно сцеплялось с другим, поворачивалось непривычной гранью и от этого возникала вспышка понимания, порой ослепляющая неожиданностью и нескончаемой глубиной. Хотя все слова были знакомы – ни одного неологизма или редкого термина. Позже я прочитал у Бродского, что язык Платонова – это «язык тупика… бешеная философия сюрреализма». Не совсем согласен с ним, но то, что в тупик загнали самого Платонова, и это неизбежно повлияло на его язык, несомненно.

«Одухотворенные люди», «Девушка Роза» – я ничего похожего о войне раньше не читал. Там не было пафоса, люди действовали и говорили естественно, но небытийно, необыденно. Они говорили, подобно героям Древней Греции, для которых та Греция была не Древней, а их повседневной жизнью. Их хотелось слушать и понимать. Кстати, недавно я прочитал версию того, что повесть «Они сражались за Родину» Шолохову написал Андрей Платонов в качестве «литературного негра». После прочтения рассказов Платонова о войне я допускаю такую возможность.

Наиболее глубокое впечатление осталось от «Происхождения мастера» и «Епифанских шлюзов». Первая книга поразила выпуклостью и узнаваемостью образа русского мастерового, спокойно и вдумчиво постигающего окружающий мир. Он относится к нему как к разумному механизму, который надо понять и разобраться в его устройстве. А то, что он разумен и доступен пониманию, у Фомы Пухова не вызывает сомнения. Герой же «Епифанских шлюзов» – такой же мастеровой, только англичанин. Он спокойно и уверенно строит небывалую в России систему каналов и шлюзов, чтобы связать водными путями Дон и Оку. Судьбы у них разные, но даже трагический конец англичанина воспринимается им как естественный исход для этой варварской страны – она и не могла повести себя по-другому, таково ее устройство на данный момент.

Я сразу понял, что передо мной крупнейший писатель России ХХ века, уровня Толстого. Но в 70-х годах Платонов был еще мало известен и мои знакомые несколько удивлялись моим восторгам, считая их несоразмерными малоизвестному писателю.

Наступила перестройка – и прорвало. Опубликовали «Котлован», «Ювенильное море», «Чевенгур». И все вдруг открыли, что Платонов был критиком существующего строя, что его запрещали. И этот ореол «обиженного» и «запрещенного» заслонил подлинное значение его как писателя. Его политизировали, поставили в общий ряд «полочной» прозы, прозы протеста, а потом и просто затаскали в качестве жертвы «совковости» советской литературной системы и гнета ее главного пугала – Главлита. Ссылаться на Платонова стало общим местом.

И мало кто обратил тогда внимание на то, что Платонов – не жертва, не жупел пропаганды, не плюшевое знамя на диванных баррикадах, а писатель первой величины, явление русской литературы.

Сейчас пыль улеглась, спрессовавшись в плотный бетон, из-под которого не вылезло пока ни одного ростка более-менее приличной литературы. Платонов занял место экспоната на пыльных полках музея перестройки и время от времени молодые режиссеры-постановщики оттачивают на нем режущиеся зубки. Достойного места в русской культуре он так и не занял.

Но ничего – как сказано в «Женитьбе Фигаро» – «Время – хороший человек». Все встанет на свои места. Просто надо долго и терпеливо сидеть на крыльце своего дома.

Сижу.