Читать книгу Была бы жизнь - Владимир Куницын - Страница 24

Московский драгунский полк стоял за линией пехоты в боевом строю, ожидая начала атаки, уже несколько часов. Ночь уступила серо-голубому рассвету, который сменился на бледно-желтый. Наконец, над кромкой Сортлакского леса появились первые лучи солнца, ударившие в лицо драгунам. Команды не было.

Ожесточенная артиллерийская перестрелка в центре, безуспешно для обеих сторон, продолжалась с середины ночи. Фланги русской армии под командованием Горчакова и Багратиона застыли, готовые мгновенно выбить малочисленных французов с удобной укрепленной позиции, чтобы занять ее самим и встретить прибывающие войска Наполеона не в ровном поле с рекой за спиной. Но Беннингсен медлил, в очередной раз уточняя диспозицию противника.

Командир первой роты Николай Данилов стоял рядом с майором Тимохиным, который, кажется, за время длительного ожидания успел выспаться, и теперь проявлял столь не свойственные ему признаки нетерпения.

– Сколько можно французские пушки слушать? Атаковали бы сразу – они сейчас нашими уже были.

– Да, – протянул в ответ Данилов, – иногда совсем не понять генералов. Этот корпус можно смять за час. Одним только нашим флангом, не дожидаясь переправы Горчакова.

Тимохин не ответил. Вдруг неожиданно ткнувшись лицом в гриву, он начал медленно выпадать из седла. Как завороженный, расширенными глазами смотрел Николай на маленькое отверстие в мундире майора ниже правого плеча. И словно молнией мелькнули в голове события давних дней – убитый австрийский генерал Шмит, пуля, просвистевшая рядом с Багратионом, мертвые порученцы на аустерлицком поле, о которых рассказывал Вяземский. И сейчас! Пуля ударила Тимохину в спину, а значит, прилетела из тыла – то есть оттуда, откуда выпущена никак не могла быть!

Данилов обернулся, внимательно вглядываясь в местность позади эскадрона, механически отдавая команды.

– Майора Тимохина в лазарет! Живо! Умрет по дороге – под суд отдам! Ротмистра Васильева ко мне!

Хотя командир второй роты старше по званию, эскадрон теперь, когда выбыл Тимохин, в подчинении Данилова.

Позади на пятьсот шагов совершенно ровное поле, далее крутой склон падает к реке. Только там мог спрятаться таинственный стрелок, с которым уже столько лет мечтал познакомиться Данилов.

– Ротмистр, – скомандовал Николай подлетевшему Васильеву, – временно примите командование эскадроном! Доложите полковнику, что Тимохин тяжело ранен, а я преследую вражеских лазутчиков. Первый взвод, за мной!

Штаб-ротмистр понимал, что за такое своевольничание ему грозят серьезные неприятности, но это не останавливало. Нужно захватить лазутчика, и, когда он уже будет пойман, наконец, попытаться еще раз рассказать все начальству. И чтобы не выглядеть при этом полным идиотом.

Взвод вылетел на крутой берег, падающий к воде. Данилов, готовящийся к схватке с неведомым врагом, был просто ошарашен. Весь склон на полверсты в каждую сторону оказался абсолютно пуст! Этого не могло быть! Ехать на лошади здесь нельзя, а убежать за это время не смог бы никто!

Данилов еще изредка бросал взгляд на медленно текущую Алле, словно ожидая, что таинственный стрелок вынырнет из-под воды. Но интуиция подсказывала, что этого не случится. На другом, пустынном берегу среди ровного поля, простирающегося до едва виднеющегося на горизонте леса, за дорогой, идущей вдоль реки шагах в четырехстах, стоял зеленый островок высоких кустов.

Каранелли, глядевший сквозь прицел на русского офицера, замершего на берегу, промедлил всего секунду. То ли побоялся, что звук выстрела услышат драгуны, то ли почудилось что-то. А может хотел штуцер поудобнее перехватить. Но упустил француз нужный момент, а потом закрыл офицера подъехавший драгун.

Взвод помчался вдоль берега в сторону Фридланда. Скачущий во главе штаб-ротмистр Данилов решил обязательно проверить кусты на противоположном берегу. За то, что он самовольно покинул эскадрон на боевой позиции, грозило разжалование и позор, который не удастся смыть кровью. Но менять решение не собирался, потому что не мог отделаться от ощущения, что из кустов смотрел на него холодный пустой глаз. Такой пустой, какой бывает только у смерти.