Читать книгу Любви не меркнет свет один. Ю. Бернадский - Владимир Леонов - Страница 2

Читать лирику Бернадского о любви, это все равно, что носиться в древних «волнах седых» Анакреонта «пьяным от жаркой страсти… и без ума, и в разуме», ожидая чуда Пигмалионовой пылкости или воли «под царем восточным, православным», как будто воду родниковую пить после сильной жажды или смотреть в звездное небо: чем дольше смотришь, тем больше видишь звезд и чувствовать «…как лава древней крови //По Вашим жилам разлилась» – М. Цветаева:

Нежный лирик, много мятежных вопросов решающий, воспевает любовь, как притяжение магическим «венком навкратидским»: о нем говорят, но мало кто его видел:

Его лирика, как песчинка у воды, полностью омыта свежестью и блестит ахматовским сентиментом: «Настоящую нежность не спутаешь». Мысль рождается, как прилив сказочной волны Цветаевой: «Мне нравится, что Вы больны не мною». Звучит по силе воздействия камертоном, настраивающий в общем чувствительном хоре основной тон – бессмертие, освещенное признанием Лермонтова: – «…удивлённый свет Благословит… С моим названьем станут повторять Твоё», – и утверждением Гете: «Кто перестал любить и делать ошибки, тот может похоронить себя заживо».

Поэт, приобщающий нас к внутреннему освобождению, со своим чувственным восприятием мира, не приемлющим любые формы несвободы: « Кто не знает, что такое мир, не знает, где он сам…» – М. Аврелий:

Любовь и Женщина сопутствуют авторской жизни как истина, не имеющая даты рождения. И это не произвол субьективной воли поэта, а заданный жизнью смысл, одним из самых «умиротворяющих» факторов для творческого самочувствия Бернадского: ясные предчувствия обгоняют жизненный опыт, находят адекватные словесные выражения, говорящие о чувствительности самой темы поэтического призвания: «В день Татьянин взойдет,// полыхая, светило… Пусть приснится на счастье созвездие Пса //Деревенской наивной девчонке» – Ю. Бернадский.

Женщина для Бернадского загадка: краска и мольберт; лесть и батога; заклинатель и кобра; мир и война: «Чудилась, что ты тетрадка, // Не заполненная мною». Она появляется «… как чудо, внезапно.// Как колдовская сила»…И смех твой чистый, как глоток воды..// И распустишься робко сережкой ольхи». Всепоглощающий жар перевоплощений и испытаний, эссенция естества, сопоставимого с пушкинским чудным мгновением, когда женщина явилась « как мимолетное виденье, ка гений чистой красоты», или когда ты строчка за строчкой переживаешь с Блоком его мечты о Прекрасной Даме, или испытываешь неколебимое постоянство М. Цветаевой: «Быть нежной, бешеной и шумной…», а то спускаешься в чистилище вместе с Симоновым:

Для Ю. Бернадского Женщина – поэтическую звезда, в которой есть некая тайна, притягивающая и завораживающая – как южная ночь до восхода луны; горячая и крепкая, как объятия; горькая, как разлука: «И, вся полна глубокой муки, //Ты прокляла, ломая руки, //Тебя опутавший порок» – Н. Некрасов:

И он добавляет в Женщину свои колдовские чары – — запах мечты, глоток любви, порцию счастья, – и будто солнце среди звезд неожиданно блеснуло, Женщина открывает читателю (зрителю) свои волшебные стороны, трогательно описанные Лермонтовым: «Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, //Про любовь мне сладкий голос пел». Солнечная палитра идеалов и миражей, утонченных чувств и мечтательной неги, разлитая поэтом в стихах, придает Женщине несказанную привлекательность: «Все полно мира и отрады // Вокруг тебя и над тобой» (Лермонтов):

Она становятся для него сладким и дерзким, как поцелуй украдкой; вдохновенным и изысканным – как высокая поэзия; обволакивающая негой – как восточная музыка; красивой и нежной – как цвет черемухи по весне; яркой – как цвет вишневых садов, овеянных первой оттепелью; романтичной и волшебной – как прогулка по местам детства; мечтательной – как ранняя юность; томительной – как предчувствие перед вхождением в рай и… неопределенным, ускользающим послевкусием – как неразгаданный намек: «Взлетаешь ввысь от взгляда неземного// Завидуешь своим глазам – они // Не видели пока еще такого! //Ее душа – как яркие огни!»:

Мир Психеи, сердечных женских переживаний лирой Бернадского предстает перед нами полетом чувствительной бабочки, вобравшей в свой окрас все цвета и оттенки намеков, аллюзий, аллегорий, сравнений, эмоциональной спонтанности, переломов настроений: «Я думаю об утре Вашей славы,//Об утре Ваших дней, // Когда очнулись демоном от сна Вы //И богом для людей» – М. Цветаева.

Полет как самоотречение от жалкого тривиального «суета сует» – «Зари слепой и бесполезной» (в понимании М. Волошина), – алмазных пыток безликой повседневности, и как попытка поймать неуловимое и ускользаемое, любовь, ту «пленительную тайну… страстный бред» (В. Брюсов), оплодотворяющее смысл нашего существования. Подходят слова А. Франса: «Даже вечность мы рисуем каждый по-своему, в своем вкусе. У абстрактного, как и конкретного, есть свои краски»:

В партитуре гармонии ласкающей, под страстным чувственным сводом привольно разместились Аполлон с лирой сладкозвучной, Амур, «…заимствующий стрелы у глаз прекрасной», Купидон, льющий воду на пылающее сердце, которое «Ему никогда его не потушить». – все ущелины сердца поэта купированы «каплями масла с лампадки Психеи» – немой, тайной, но не слепой Вожделенной Любви, той, которая всегда стоит на пороге нашей души и ждет, чтобы ее впустили, как сказку среди зимы, и которую никакими притворствами не скрыть, не утаить: «Скажи мне, ветка Палестины://Где ты росла, где ты цвела?//Каких холмов, какой долины Ты украшением была?» – Лермонтов:

Кажется, после любовной лирики Бернадского еще больше и дольше хочется ликовать, страдать, тосковать в разлуке, ревновать. Быть верным часовым у святыни – у Женщины. Так поэт всемогуще, по-царски, и как простой смертный, доступно передает выразительным художественным словом свое состояние любви, обжигающей нутро искрами смятений Гефеста, прознавшего о страсти между Афродитой и Аресом, что мужчина однажды произнесет:

«Аве Мария! Святое провиденье! Ты мой изумруд! Чистый прохладный водопад! Чудесная, райская и прекрасная. Изумительная, сказочная. Нежная и волнующая. Ты владеешь вечной юностью моей! В твоих глазах растаяла вся моя грусть. Ты улыбаешься. Ты рядом со мной. Душевное наслаждение! Видя тебя, возбуждающую, душа просто улетает на небеса. Вырастают крылья для полета в рай, души соприкоснулись, и сердца нежностью наполняются, освещаемые символом любви: «У двух любящих одно сердце, // Они вместе живут и оба вместе умирают» (из древнего песенника):

Слова – проникновение! В них «Душа одна – любовь одна» (З. Гиппиус). Нежная вязь! Эоловы арфы – звучащие лишь тогда, когда по их струнам ударяет буря: « И вновь мечтала я о той далекой воле, // О той далекой стране, где я была с тобой» (А. Ахматова).Чарующее тремоло, звуки как мелодии, которые могут тронуть звезды: «Преклоняю я колена, Артемида, пред тобой». Душевная наполняемость, развитие и продолжение магии Цветаевой: «О любовь! Спасает мир – она!// В ней одной спасенье и защита».

Все так удивительно красиво и прелестно. Словно попадаешь в какой-то сказочный мир, когда всем счастьем пропитана каждая клетка твоего существа, тебя поднимает могучая сила и уносит твой покой в «грот Венеры», лучше которого нет ничего в этом МИРЕ: « Любви призванье – быть оплотом.// И как ее не нареки, – // Она – и крылья для полета,// Она – и русло для реки…». – Ю. Бернадский.

В душе производится глубокий приворот, в ней светится огонек сказочной жар – птицы, «Прозрачный сумрак, луч лампады,// Кивот и крест, символ святой…» (Лермонтов), будоражит шорох и шопот, несущийся в ветерке, услаждает свет тихой луны, глубокое безмолвие ночи, в которой Орфей, «…для нежной Эвридики в Тартар мрачный нисходит» (Н. Кармазин)) …и тень анакреонтовой «скалы Левкадской».

И мнится, что поэтическая лирика Бернадского вытекает из «Илиады», где «…и любовь и желания, шепот любви, изъясненья, //Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных», из невинного удовольствия, испытанного однажды Лермонтовым: «Есть сила благодатная//В созвучье слов живых,// И дышит непонятная,// Святая прелесть в них.// С души как бремя скатится,// Сомненье далеко – // И верится, и плачется,// И так легко, легко…».

Стихи словно снежный ноктюрн – невозможно оторвать взгляд от этого чуда, изящно закольцованного у Пушкина в милую земную «глупость несчастную»: «Я вас люблю,..// И в этой глупости несчастной //У ваших ног я признаюсь!»

И засыпает луна нежной ленью… И тают слова, как деревья в снегу, и замирают в снежной пыли! И звучит совершенная музыка, которая меняет ритм сердца, питая его волошинской «влагой звездной», соком чувственного наслаждения, всей этой музыки любви, так чарующе переданной Н. Огаревым: «В вечернем сумраке долина // Синела тихо за ручьем. // И запах розы и жасмина // Благоухал в саду твоем…// Я близ тебя стоял смущенный, // Томимый трепетом любви. // Уста от полноты дыханья // Остались немы и робки».

Честно, другого и не ощутишь, как только звук нот, которые дают струнам человеческой души завораживающий аккорд, и возникает видение, будто: «Нежный мальчик вдруг с улыбкой детской // Заглянул тебе, грустя, в лицо…»