Читать книгу Бабушка и космос. недетская повесть о детстве - Владимир Липилин - Страница 2

Как только бабушка приезжала к нам, сразу же и наступала весна. Она утверждала, что эту весну в чемодане возит.

– Вон он какой у меня.

Я пялился на рыжий чемодан с разными наклейками на ненашем языке и переспрашивал:

– Какой?

– Внушительный. Туда вся моя жизнь помещается. Не то, что весна.

И правда, чемодан нам казался бездонным. Кроме (как называла бабушка) «шаблов», там лежала в теплых шалях алюминиевая кружка, несколько рыбацких колокольчиков, стекло от керосиновой лампы, завернутое в слои желтой грубой бумаги, три или четыре карабина для альпинистских снаряжений, соответственно, моток самой веревки с сердечником… В картонной коробке ждали спокойной воды убийственной красоты поплавки, которые даже в руках держать было немыслимо, словно это перья какой-нибудь диковинной птицы. В целлофане – свинцовые грузила, отлитые в столовой ложке с проделанной дырочкой, резинки для донок, узенькие дощечки с намотанной леской, пассатижи.

– А пассатижи-то для чего? – интересовался отец, стало быть, ее сын, глядя как она наводит в малиновой изнанке «шик».

– Сгодятся, – уклончиво отвечала бабушка. – Вот, к примеру, еду я раз в поезде, а там парочка распутная (ага, тока зазнакомились) заперлась в туалете, чо уж они там делали? Никакого пространства, антисанитария одна. А потом выйти не могут, голосят… Проводница подошла, ключом своим рогатым – тыр-пыр. Шиш! Не поддается замок. А тут я как тут со своими пассатижами, чуток ущипнула, провернула – шварк и открылося.

Все это добро бабушка закупала, путешествуя зимой по детям и прочей родне, готовясь в летнему рыболовному сезону.

Иногда вместе ходили с ней в магазин «Рыболов-охотник». Что-то докупить, взять впрок. Она шныряла, лихо лавировала средь плечистых мужиков рыболовов и охотников. Продавцы сперва относились к ней с некоторой издевкой.

– Есть тройник однерка, милок?

– Тебе, бабуль, зачем?

– На сома, – простодушно говорила она. – Лется взяла одного, ростом чуть поболе тебя. И что характерно – прям за мужской причиндал взяла, да, позуправ те говорю.

Или повертит в руках спиннинг и скажет:

– Хороша вещь.

Нюхнет и удивится:

– Вишневый.

Затем бережно водрузит на место:

– И все равно баловство.

– Бери, баушка, – скажет, как ребенку, продавец.

– Не, парень. Не бабское это дело-махать, – наше дело другое… – скабрезно выразится она. – Да и арашек, поди, опять полный позем будет. (Арашками она звала колорадских жуков). Когда мне с удочкой-то? Хошь и с такой волшебной. Я по-деревенски «телевизоров» (сеток по названием экран) наставлю, морды две штуки есть. А к осени мотыгой наловлю, – ввергала она в полный ступор продавца.

– Как это – мотыгой? – уже не ухмылялся тот.

– Очень просто, – обозревала бабушка накомарники. – Есть у нас в деревне два озера. Глыбкое и не очень. По весне они сообщаются по лощинке такой, вот из глыбокого караси и переплывают в то, которое не очень. Летом-то туда-сюда, я огород из него поливаю, а к августу воды, что в блюдечке остается. Коровы, лоси приходят воды напиться. Оставляют «копытца», ну, ямки. В них вода. А карась-то он живучий. В этих ямках сколь угодно жить может. Ну, вот я беру мотыгу, лукошко и иду. Буздык в одно «копытечко», шмяк в другое – жареха готова. Приезжай, мил человек, и на твою долю хватит.

Не помню: оставалась ли она довольна произведенным на здоровенных мужиков эффектом… или просто уходила. Единственное место, где она могла молча простаивать часами, был отдел мормышек. Бабушка смотрела на них зачарованно. Думала о чем-то.

В тот вечер, когда мы совершали поход в магазин, мама подарила ей новенькие резиновые сапоги. Бабушка надела их, сидя на табуретке, повертела ногами, издавая приятный скрип.

– Ты, глянь, с зайцами.

Сапоги и впрямь отбрасывали по стенам и потолку теплые, мягкие блики – солнечных зайчиков.

Бабушка благодарила, и улыбалась:

– В таких сапогах и замуж не стыдно.

А потом произносила мне шепотом:

– Как договаривались. Уходим чуть свет на первый автобус. Отцу я намекну. А в школу я тебе потом каку-нть записку настрочу.

Правда, писать она вообще не умела.

рисунок фрау Шпигель