Читать книгу Последняя любовь лейтенанта Петреску - Владимир Лорченков - Страница 6

* * *

– Примите и распишитесь, – широко улыбнулся Петреску, внося телевизор в комнатушку ограбленной балерины.

Та только ахнула. Отказавшись от скромного угощения (нужно быть в форме, говорила, краснея, балерина, но Сергей понимал, что денег на хорошую еду у нее попросту нет) лейтенант Петреску решил обойти дом.

Полуразрушенная пятиэтажка была окружена тополями: они как раз цвели, и из-за пуха трудно было смотреть. Сощурившись, Петреску спустился на четвертый этаж (балерина жила на пятом) и прошел в общую кухню. Под ботинком что-то сочно лопнуло. Беззвучно выругавшись, Петреску отошел подальше от стены: по ней ползали несколько жирных тараканов, один из которых, спустившись на пол, и попал под ноги лейтенанту. На черной от копоти плите стояла кастрюля, в которой зарождалась новая жизнь. Видимо, ее, с остатками пищи, забыл здесь кто-то из пьяных обитателей дома. И забыл давно. Приподняв крышку (пришлось обернуть пальцы носовым платком) Петреску поморщился, и отошел от плиты. Впечатлительному лейтенанту почудилось, что, должно быть, таким и должен быть ад. Никакого дьявола, никакого скрежета зубовного. Просто жара, июнь, заброшенная коммунальная кухня заброшенного дома для люмпен-пролетариев, молчаливые тараканы, тополиный пух. И гнетущая тишина.

Поэтому, когда вдруг откуда-то послышался жалобный плач, Петреску даже обрадовался.

– Значит, это еще не ад, – тихо сказал он кастрюле, выходя из кухни, – значит, это лишь его демонстрационная версия.

Плакала, как оказалось, чернявая женщина очень маленького роста в грязном халате. Расстраиваться ей было от чего: за шею женщину держал молодой толстяк с серьгой в ухе. Над головой несчастной он занес огромный навесной замок.

– Господин Балан, – удивленно спросил Петреску, оттаскивая толстяка от жертвы, – что это вы делаете?

Балан был той самой головой, которую лейтенант по горячности прищемил во время допроса. Как узнал Сергей во время расследования кражи газовой колонки у Балана, звали того Дан, и он работал в оппозиционной газете «Демократия». Сюда, в этот район для бедноты, Балан переехал по, как он выразился, «личным обстоятельствам». Он их явно мифологизировал

– Видите ли, – доверительно сказал он Петреску, повертев верхнюю пуговицу кителя лейтенанта, и глядя тому в подбородок, – я весьма талантлив. И намерен написать книгу. Но сделать это на моем прежнем месте жительства просто невозможно: у меня много друзей, они часто заходят, суета, гам, шум… А здесь у меня есть тишина. И потом, эта комнатушка напоминает мне чердак парижских кварталов. А что еще нужно молдавскому гению для вдохновения? Черт возьми, я достоин Парижа, и я попаду туда! Кому, как не романо-язычному молдаванину, прославить Бесарабию во Франции!

Помимо этого, толстяк Балан намекнул еще Сергею на некоторые связи с некоторыми женщинами, которые (о, разумеется, связи, лишь связи) ему хотелось бы порвать, уничтожить. А для этого требовалось сменить адрес. Поэтому пришлось закрыть хорошую квартиру на все замки, и броситься очертя голову сюда, в этот рай клошаров, изгоев, и его – будущего молдавского Вийона. Будущего в признании, но не в таланте – в таланте он УЖЕ молдавский Вийон.

Петреску понял, что хорошую квартиру Балан пропил.

Толстяк явно выпивал: от него несло спиртным и во время той беседы, и сейчас.

– Да что же это вы делаете? – спросил лейтенант, мягко забирая замок у Дана.

Толстяк-писатель, тяжело дыша, присел на корточки.

– Сколько раз я им говорил, – нервно бросил он, не глядя на лейтенанта, – если пользуетесь общим туалетом, не смейте там курить. Особенно эти кошмарные дешевые сигареты!

– У вас нервы расстроены, – оценивающе поглядел на Балана Петреску, – вам отдохнуть надо. Нормально поесть. Выспаться. Пить поменьше.

– Попрошу вас, – недовольно возразил Балан, – не при этом животном.

Насчет животного Петреску не согласиться не мог: женщина была явно деклассированной пьянчужкой. Если бы мать Сергея увидела сейчас, кого держит за шиворот ее всегда чисто и аккуратно одетый сын, она бы упала в обморок. Пьянчужка разрыдалась, начала что-то бормотать, и, едва не укусив Петреску за руку, побрела в свой закуток.

– Вот так и живем, tenete, – подмигнул Сергею расстроенный писатель.

– Что вы сказали?

– Лейтенант. Tenete на итальянском – лейтенант.

– Вы говорите по-итальянски? – приятно удивился Сергей.

– Нет, – смутился Балан. – Так, знаю пару слов.

– Вообще-то я хотел сказать вам, – вспомнил Петреску, – что вашу газовую колонку мы нашли.

– Ах, да. Спасибо, tenete. Вы не против, если я вас так буду называть?

– Пожалуйста, – недоуменно согласился Сергей, – называйте, как хотите. Главное, не нарушать закон. А в остальном мы – свободные люди свободной страны.

– О, строгий блюститель законности, – картинно и даже как-то вычурно поднял руки Балан, – вы олицетворяете собой неподкупного стража порядка. Защитник слабых. Вдов. Сирот.

– Вы сирота? – искренне посочувствовал Петреску.

– Нет. Не обращайте внимания, tenete. Я просто пошутил.

– Вам нужно будет, – вытер пот со лба Сергей, – пойти в участок и забрать вашу газовую плиту. Если нужно, вам помогут ее донести.

Писатель Балан рассыпался в благодарностях, и на минуту Петреску ощутил, что смысл у этой жизни есть, несмотря даже на жару и тополиный пух. И жизнь, в общем, недурна, особенно для лейтенанта полиции, сумевшего вернуть украденное добро двум несчастным людям. Размышляя об этом, он пожал руку Балану, и пошел к лестнице.

– Лейтенант, – окликнул его пьяный журналист «Демократии».

Петреску, улыбаясь, обернулся, приподняв брови. Балан льстиво улыбнулся:

– Хотите, я почитаю вам свои стихи?