Читать книгу Мечтатель - Владимир Максимов, Владимир Сергеевич Максимов - Страница 4

Красавец-генерал в гордой позе с поднятой головой, щегольски одетый, небрежно придерживая левой рукой поводья и подбоченясь правой, неспешно покачивался в такт лошадиным шагам. Справа текла мутная и извилистая речка Серет, слева тянулась выжженная солнцем унылая и бесконечная молдавская (или валашская – кто ее разберет) равнина.

Несмотря на весь свой бравый вид, генерал от кавалерии всю дорогу от Ясс терзался двусмысленностью своего положения. С одной стороны, он самостоятельно командует кавалерийским корпусом из восьми драгунских полков в пять с половиной тысяч сабель, да еще и с целой тучей иррегулярной конницы в придачу. Но самое обидное то, что послали его с этим корпусом не в «баталии славные», а на поиск и захват провианта и фуража, что были запасены турками для своей армии. Пришли-то сюда русские, по своей всегдашней безалаберности, наобум, без должных запасов. Зато взяли с собой жен и метресс, прямо как на увеселительную прогулку.

Что ж, сам виноват. На том памятном военном совете за Днестром все генералы отговаривали царя идти к Дунаю. Правы они были, еще как правы! Нужно было выждать, сделать запасы, дождаться подкреплений. Один он славы возжелал! Спорить стал! Всем сказал, что негоже за Днестром прятаться, а продовольствие и фураж у неприятеля отберем. Вот царь и послушал его – отправился всей армией к Дунаю, а ему велел, раз так, идти и добывать припасы, как и обещал.

Вот теперь и терзался генерал на русской службе. По слухам-то, Балтаджи-паша собрал сто двадцать тысяч войска, переправился через Дунай и уже соединился с татарами Девлет-Гирея. Выходит, что дело плохо, а как ни крути, он ведь царя подбил на этот гиблый поход за Днестр. «Представляю, что сейчас там, в основной армии творится. Пока я тут по степям гарцую, всех собак на меня повесят», – подумал генерал.

А все из-за того, что обиженным себя посчитал, славы, видишь ли, не хватило. Хотя, конечно, нечего бога гневить – служба его в армии русского царя состояла сплошь из одних викторий. Нарвский конфуз случился еще до его поступления на службу, а потом он в каких только боях не участвовал; самого Шлиппенбаха вдрызг разбил. Только вот в славной полтавской баталии, где грозного Карла одолели, ему отличиться не удалось. Обидно вышло: ранен был еще рано утром – так всю битву и пропустил.

Конечно, карьера и так небогатого, да еще и основательно ограбленного шведским королем Карлом эстляндского барона была головокружительна. За каких-то восемь лет в армии русского царя Петра он дослужился до генерала от кавалерии. Впрочем, в русской армии все было не так, как в Европе. Карьеры здесь делались быстро, но ценились они в европейских армиях весьма невысоко. Так что для признания его заслуг в Европе нужен был успех в походе серьезном, славном и удачном, а все обернулось иначе.

Зачем вообще царю Петру понадобилась эта война с турками – непонятно. Ну сидит у них там в Бендерах разбитый Карл, так оно и к лучшему – добивай Швецию, пока он не вернулся. Нет! Надо было, не закончив одну войну, ввязаться в другую – с турками.

Прибыл с донесением ординарец от царя. Генерал покамест сунул пакет в карман: по-русски он говорил с трудом, а уж прочесть малопонятные каракули царя тем более не мог. Лишь поздно вечером, на привале, он с помощью адъютанта прочел царское послание. Это был приказ срочно вернуться с провиантом, который удалось собрать, в Яссы, поскольку турецкая армия уже переправилась через Дунай и стоит у реки Прут.

Известие о расторопности турок не было для генерала новостью – его иррегулярная конница из местных молдавских всадников была вездесуща и доставляла ему сведения обо всем, что делается, без проволочек, так что разведка в его корпусе была великолепной, а осведомленность об окружающей обстановке – лучше, чем в царской армии. Мало того, генерал уже знал, что татары переправились через Прут позади русской армии, перекрыв, таким образом, коммуникации.

Что было делать? Поворачивать назад в Яссы? Идти дальше на Браилов? Все решения были плохими. «Утро вечера мудренее», – вспомнил генерал русскую мудрость, показавшуюся ему в нынешней ситуации несусветной глупостью. Тем не менее сейчас это было единственно возможным решением, и генерал решил дождаться следующего дня.

Следующее утро не стало для генерала мудрым, оно оказалось ужасным. Сведения, которые он получил от своих лазутчиков, вызвали у него крупную дрожь. Командующий кавалерийским корпусом несколько минут пребывал в отчаянии, если не сказать в панике. Там – на берегу реки Прут – случилось непоправимое: вся русская армия вместе с обозом, женщинами, царем и его любовницей, но без продовольствия и боеприпасов, оказалась окруженной чуть ли не впятеро превосходящей армией турок и прижата к реке. Лазутчики сообщили, что крымский хан уже похваляется провезти сидящего в клетке русского царя по улицам Константинополя.

Теперь уже генерал винил во всех неудачах только себя и понял, что его карьеру и доброе имя может сохранить только чудо. И он решил это чудо сотворить собственными руками, или, если точнее, саблями своих драгун. Приказав трубить марш, генерал повернул конные полки назад, но не в Яссы, а на восток – к реке Прут.

Побросав все что было можно на реке Серет, драгунский кавалерийский корпус скорым маршем спешил к месту прутской катастрофы. По дороге из армии приходили известия одно другого хуже. Армия русских окопалась на берегу Прута и атаки янычар успешно отбила, но положение у нее аховое: обложены русские со всех сторон так, что мышь не проскочит. Турки насыпали вокруг русских редутов вал, установили артиллерию и простреливают весь лагерь царя Петра насквозь, да еще и с другой стороны Прута, занятого татарами, тоже пушки палят. Чувствуется опытная рука европейских советников, которых в ставке визиря развелось множество. Петр, оставшись без припасов, запросил мира; говорят, согласен на все, что только турки запросят, даже Карлу сулит отдать все Шведские земли, которые навоевал в Северной войне. Конец всему!

Отряды татарской конницы рыскали повсюду, так что подойти со своим корпусом скрытно и внезапно генерал не рассчитывал. Наоборот, он подошел к реке Прут открыто, днем и, демонстративно встав лагерем выше по течению, обозначил свое присутствие как козырь в мирных переговорах. Турки, конечно, знали численность корпуса и особо его не опасались, но все же нервозность от близкого соседства неприятельской кавалерии была при переговорах кстати.

Но ограничиваться демонстрацией генерал отнюдь не собирался, в его голове созрел смелый до дерзости план, который можно было назвать безумным. Командующий корпусом довольно неплохо разбирался в стратегии и тактике своего времени и быстро разобрался в диспозиции русских и неприятельских войск, и была она далеко не безнадежна. У царя Петра, для того чтобы сохранить армию и не попасть вместе со своей пассией в позорный плен, существовало всего два выхода. Первый – тяжелый, дорогой и унизительный, но зато самый действенный – заключить с турками мир на их условиях. Сей способ, видимо, и выбрал Петр в создавшейся обстановке, но генералу он никак не подходил, поскольку тогда виновным во всех неудачах могут сделать его, а царь, насколько он его изучил, на расправу скор, а также честолюбив и своих просчетов никогда не признает. Кроме того, турки могли и не пойти на мирные переговоры или попросту затянуть их, выжидая, когда в русской армии начнется голод, а тогда всеобщего плена не избежать.

Существовал и другой выход – пойти на прорыв турецких позиций, нанести им поражение и, пока турки не опомнились, отойти к Яссам, где собраны запасы провизии и боеприпасов, а там уже можно с миром и не торопиться: занять выгодную позицию или отступить дальше к Днестру, дождаться подхода своих резервов, а возможно, и полков союзника – польского короля Августа.

В пользу лихой атаки говорило и то обстоятельство, что турки в своих попытках захватить русские позиции потеряли много янычар, и после этого войско визиря сильно в бой не рвется, а турок, сидящий в обороне, – вояка упорный, так что, скорее всего, визирь решил морить русских голодом, принуждая к сдаче.

Командующий корпусом размышлял об этом весь день, и так и эдак рассматривая карту местности, составленную им самим по рассказам лазутчиков. Худшего места для позиций русской армии выбрать было нельзя. Куда ударить? В каком направлении прорываться? Позади лагеря Прут – река не великая, но и не ручей, вброд не перейдешь. За рекой татары – вояки так себе, но на холмах за рекой несколько батарей, да и турки в тылу не дадут просто так переправиться – их артиллерия тоже до реки достает.

Оставалось ударить в лоб турецким укреплениям. Под артиллерийским огнем, да на янычарские сабли – таким манером уцелеют немногие. Обоз придется бросить, но это еще полбеды. Добраться до Днестра остаткам армии без провизии и почти без боеприпасов, имея за спиной стотысячную турецкую армию, просто невозможно. Нужен был не просто прорыв, а серьезный удар, который нанесет туркам существенный урон.

К ночи генерал нашел то, что нужно: на правом фланге русских позиций укреплений ни турецких, ни русских не было – там имелась заболоченная низина, примыкавшая к реке в месте, где в Прут впадала малая речушка – почти ручей, бравшая начало где-то за турецкими позициями и протекающая прямо через лагерь визиря. Это болотце прикрывало русский лагерь с северо-запада, и турецких войск здесь не было. Сразу за ним, ниже по течению, после разрушенного деревянного моста через реку, от которого остались одни только сваи из толстых бревен, берег Прута был значительно выше. На этом возвышении и стоял укрепленный лагерь русских. Место подходящее!

Снова и снова генерал от кавалерии посылал лазутчиков вниз по течению реки Прут, они добирались почти до самого татарского лагеря, вступая в стычки, отходя назад и снова отправляясь на разведку. Командующий корпусом тщательно выверял на карте все изгибы реки, высчитывал перепады высот, прикидывал направление ударов. К утру план был готов.

Весь следующий день ушел на подготовку. Для успеха операции требовались слаженные действия кавалерийского корпуса и полков основной армии. Для верности генерал снарядил целых трех офицеров с тем, чтобы кто-нибудь из них скрытно проник в лагерь и изложил план царю и генералам. Своей цели достигли все трое, а двоим даже удалось вернуться назад. Они и принесли новость, что Балтаджи-Мехмед-паша согласился на перемирие и велел прислать для переговоров «важного человека». Царь вроде бы обрадовался и завтра утром собирается послать к визирю самого вице-канцлера Шафирова для переговоров. Что до смелых предложений командующего корпусом, то Петр, видимо, не очень веря в успех, обещал все же изготовиться для атаки и, если все случится, как сулит генерал, вступить с турками в бой. Обещания царя были не слишком обнадеживающими, но обещал он то, что и требовалось для осуществления замысла генерала: главное, чтобы русские полки были предупреждены и задуманное предприятие не стало бы для них неожиданностью.

И вот наступили сумерки. Река Прут обмелела, превратившись в небольшой ручеек на оголившемся песчаном дне. Нужно было торопиться. Запруда, которую соорудили драгуны выше по течению, там, где был разбит лагерь кавалерийского корпуса, сдерживала небыстрое течение молдавской реки, но надолго ее не хватит – слишком хлипкая. Но это и не требовалось. Сейчас, пока темно, драгуны, заполнив землей холщовые мешки, великое множество которых было припасено в обозе (корпус был отправлен добывать продовольствие, для перевозки которого и были заготовлены мешки), без лишнего шума, эскадрон за эскадроном, берегом реки и по обмелевшему руслу подходили к разрушенному мосту возле русского лагеря и скидывали мешки между сваями. Татарские всадники, которых, правда, было немного, беспокоили драгун, но не слишком. К полуночи на месте бывшего моста образовалась плотина из заполненных землей с камнями мешков, удерживаемых сваями моста.

Теперь драгуны, вернувшись на исходные позиции, вместе с иррегулярной конницей застыли в ожидании. Генерал был как на иголках, теперь решалось все: его карьера, судьба русской армии, исход войны. Только бы расчет оказался верен. Инженерных изысканий, понятное дело, не проводилось, да и некому тут расчеты делать, так что генерал решил во всем положиться на удачу и на промысел божий и очертя голову приступил к реализации задуманного.

За два часа перед рассветом, генерал, уставший ждать, полный терзающих его сомнений, боясь, что еще немного и он отменит задуманную атаку, наконец скомандовал короткое русское «пора». Сразу же стоявшие наготове драгуны палашами перерубили веревки, удерживающие бревна запруды, верхние мешки упали, и отливающая сталью вода Прута лениво перевалилась через гребень плотины и с журчанием устремилась вниз. Поток воды нарастал, журчание сменилось гулом, а затем и рокотом. Вода прибывала, заполняя русло и упершись во вторую плотину, сложенную там – за болотом у разрушенного моста перед русскими позициями, устремилась в самое низкое место – в заболоченное устье речушки, впадающей в Прут.

Еще полчаса томительного ожидания, и в предрассветных сумерках на русских редутах заговорили пушки. Это был сигнал, но не просто сигнал! Это означало, что план командующего корпусом сработал, или, по меньшей мере, удалась первая его часть. Ломая голову над тем, что же предпринять для того, чтобы нанести туркам урон, да еще такой, чтобы они не сразу опомнились, генерал, кроме проверенного военного союзника – неожиданности, решил взять в помощь силы природы и сотворить нечто такое, что деморализует турок, а если повезет, то и посеет панику в их лагере.

Главная загвоздка была в том, чтобы прутская вода повела себя так, как рассчитывал генерал. И она не подвела! Долго сдерживаемое первой плотиной течение реки быстро заполнило русло до второй плотины, и, оказавшись запертыми, массы воды устремились в низину, по которой протекала впадающая в Прут речка, и мгновенно затопили лагерь беспечно спавших турок.

Вот тут с криками и гиканьем драгуны вместе с молдавскими всадниками бросились в атаку в обход вала с турецкими батареями в сторону лагеря, держа направление прямо на ставку визиря.

То, что творилось в турецком лагере, трудно описать: разбуженные пушечной канонадой янычары, солдаты, сипахи и простые всадники вскакивали на ноги и с ужасом смотрели на затопленный стремительно прибывающей водой лагерь. Если генерал и рассчитывал на некоторую панику в турецком лагере, то действительность превзошла все его самые смелые ожидания. Над лагерем стоял даже не крик ужаса, а какой-то тоскливый вой, исходящий из многих тысяч глоток. Побросав все, войска визиря побежали в разные стороны не разбирая дороги. Всадники, успевшие вскочить на лошадей, давили метавшихся людей, ломали шатры, опрокидывали повозки. Оставшиеся на возвышении насыпанного перед русскими позициями вала расчеты турецких пушек и стоявшие там регулярные части, хотя и не попавшие в зону затопления, тоже поддались всеобщей панике и, не зная, что делать, открыли беспорядочную стрельбу, причем во все стороны – и в своих, и в чужих. Драгунский корпус, обойдя лагерь с востока, атаковать бегущих турок в темноте не решился. Спешившись и дав несколько залпов в сторону бегущих турок, драгуны отошли. Иррегулярная конница, видя убегающего врага, сорвалась с места и кинулась за ним, рубя бегущих саблями.

Показавшееся за турецким лагерем солнце открыло величественную картину хаоса переломанного, исковерканного и безлюдного турецкого лагеря. На опустевший вал с брошенной турками артиллерией поднимались прямоугольники русских полков. Сложенная драгунами дамба на месте моста через Прут, видимо, наконец не выдержала. Река как будто опомнилась и, устремившись по привычному руслу, мигом вобрала в себя разлившуюся по турецкому лагерю воду. По колено в воде, собравшаяся в гигантское каре с обозом и артиллерией внутри русская армия медленно отходила в сторону Ясс.

Отступлению русских войск никто не мешал. Только татарская конница, быстро переправившись через Прут, поначалу наскакивала то на один фланг каре, то на другой. Толку от этих шумных, но бестолковых атак не было никакого, и их быстро отбили. Потом татары, видимо, сообразив, что турецкая армия разбежалась, тут же занялись привычным делом, преследуя, грабя и нещадно избивая своих союзников.

Драгунский корпус между тем тоже отправился преследовать бегущих турок, но с другой целью. Голова генерала явно закружилась от успеха, и он решил, ни много, ни мало, взять в плен самого Балтаджи-пашу. Такая самонадеянность чуть не стоила ему жизни: турки хоть и разбежались, но ведь их никто не разбил, и они почти все остались целы. Войска визиря понемногу опомнились, и турецкие офицеры стали собирать и приводить в порядок своих солдат. Тут командующий корпусом сообразил, что он находится один всего с пятью тысячами драгун посреди стотысячной турецкой орды. Надо было срочно уносить ноги, что генерал от кавалерии поспешил исполнить. «Жаль! – сокрушался он. – Мог бы и самого визиря на шпагу взять, и казна турецкой армии наверняка при нем».

Поредевшая, голодная, измученная, но целая русская армия с большим трудом преодолела семьдесят верст до Ясс. Катастрофы избежать удалось, но продолжать войну не было никакой возможности. Визирь быстро приводил в некоторый порядок свою громадную армию, путь назад до Днестра тяжелый, татарская конница в тылу армии.

Через день был заключен мир. Когда, попав в окружение, царь, как говорят, без памяти бегал по лагерю, не способный даже что-либо членораздельно сказать, он готов был в обмен на свою свободу отдать туркам Азов и все, что они пожелают в придачу, к тому же он согласен был и Карлу ХII отдать все, что тот захочет, кроме дорогого царскому сердцу Санкт-Петербурга, который, впрочем, хотел обменять на Псков. Сейчас же условия мирного соглашения оказались достаточно мягкими: туркам обещан был Азов, все малые крепости вокруг него русские должны были разрушить, в польские дела Россия обещала больше не вмешиваться. По иронии судьбы то, что с таким непонятным упорством добивался Петр – выдворение из Бендер шведского короля, осуществилось само собой, ибо по мирному договору Россия обязалась беспрепятственно позволить Карлу вернуться на родину.

Приведя свой драгунский корпус к Яссам, генерал от кавалерии закончил свой славный поход и соединился, наконец, с основной армией. Вернувшись как герой, спасший армию, генерал заметил, что ему здесь не очень-то рады. Царь ходил мрачнее тучи, с ним едва поздоровался. Командование вело себя тишайше; царю старались на глаза не попадаться; по лагерю двигались на цыпочках. С командующим кавалерийским корпусом русские генералы старались не говорить, не зная, в каком он сейчас положении: в фаворе или, наоборот, в немилости. В общем, в русской армии ожидали грозы и с ужасом гадали, на чьи головы выплеснутся царские гнев и досада из-за всех несчастий этого похода. В довершение всех бед пришли неутешительные вести с севера: Швеция, воспользовавшись передышкой, немного оправилась, и неоконченная Северная война скорой и легкой победы уже не сулила.

Наконец остатки русской армии двинулись к Днестру. После возвращения царя как будто подменили; его мрачное настроение сменилось лихорадочным весельем: отслужили благодарственный молебен, устроили торжества с пушечным салютом. Прутскую катастрофу праздновали как великую победу! Генерал от кавалерии страдал от досады и унижения. Невнимание царя после его блестящего маневра обижало его чрезвычайно, а главное – никто, решительно никто, не признавал его удачу, его триумф. Все делали вид, что ничего такого не произошло: русская армия исключительно своими искусными маневрами выбралась из прутского мешка; относительно выгодного мира добился вице-канцлер Шафиров своей ловкостью и немалыми взятками, а он лишь командовал кавалерийским корпусом, выполнявшим всего-навсего задачу по поиску провианта и фуража, да и то не очень успешно.

Было от чего пребывать в меланхолии. В довершение всех бед царь Петр взвалил всю ответственность за неудачи турецкого похода на иностранных командующих и задумал устроить в своей армии чистку. Впрочем, генерала от кавалерии бог миловал: он сохранил свой чин и даже получил высокий орден Андрея Первозванного. Однако бывшего фавора уже не было – царь, видимо стараясь забыть прутскую конфузию, старательно отдалил от себя бывших с ним командиров, наверное, чтобы пореже вспоминать сию неприятную историю. С полсотни иностранцев – генералов и офицеров – было уволено с русской службы, но бывшего командира драгунского кавалерийского корпуса царь оставил в русской армии, отправив командовать дивизией на Украину. Это была хоть и не опала, но назначение отнюдь не по заслугам. Делать нечего: надо отправляться в Киев к месту службы, и обиженный генерал отправился в путь.

Мрачные мысли лезли в голову весь долгий путь до Киева. Поделиться своей досадой было не с кем, адъютант, сидевший рядом с ним в карете, с опаской поглядывал на мрачного генерала и благоразумно молчал. Карету сильно трясло на скверной дороге, но внезапно ход экипажа стал ровный и почти бесшумный, густой и тяжелый воздух жаркой украинской степи сменился сухим холодом кондиционера, справа и слева появились стеллажи с ровными рядами ярких упаковок, а каретный поручень в руках генерала сменился ручкой магазинной тележки.

Сидевший напротив адъютант стал трясти его за руку и почему-то женским голосом раздраженно заговорил:

– Ты слышишь меня или нет? Очнись давай!

Илья с трудом опомнился посреди большого супермаркета и некоторое время озирался с вытаращенными глазами по сторонам. Внезапное перемещение на три века вперед, несмотря на то что такое бывало с ним нередко, давалось Илье все с большим трудом.

– Да, да… – поспешно ответил он. – Что ты хочешь?

Жена Светлана, уже несколько привыкшая к его частым отлучкам в собственное подсознание, не удивилась, но с заметным раздражением сказала, выговаривая слова медленно и громко:

– Ты что, завис опять?! Иди возьми тряпочки для кухни. Те желтые, как я обычно покупаю, и становись в очередь в кассу. Я сейчас.

Пройдя по соседнему магазинному ряду, Илья, взяв с полки ненавистные тряпочки, пошел к кассам быстрым шагом, стараясь снова не провалиться в свои мысли. Семейная жизнь с предметом его молчаливого обожания из страховой компании явно не сложилась. Жена, в отличие от родителей, сильно ему досаждала, поскольку стремилась заполнить все его личное пространство и вытеснить несущественные, с ее точки зрения, для семейной жизни привычки и занятия за пределы семейного быта. Между тем его привычки уходить в собственные мысли и мечты и перемещаться во времени, пространстве и быть тем, кем он сам желает, уже стали превращаться в некую зависимость. Пробыв больше одного-двух дней вне своих мечтаний, Илья чувствовал себя полностью потерянным и ощущал почти физические страдания.

Семейная жизнь, естественно, внесла коррективы в устоявшееся существование Ильи. Проблем с жильем у молодоженов не возникло: они поселились в маленькой квартирке в спальном районе, доставшейся Илье от прабабки, которую он плохо помнил. Родители наперебой делились со всеми родственниками и знакомыми своей радостью, что их сынок, наконец, нашел хорошую девочку из хорошей семьи, с хорошим образованием, с хорошей работой и, вообще, очень хорошую.

Съехав от родителей, Илья первое время пребывал в состоянии некоторой эйфории. Видения перестали его посещать, и он уже подумал, что его вымышленный мир ушел навсегда, замененный более сильными эмоциями семейного счастья, но не тут-то было. Эйфория быстро прошла, а очень хорошая девушка, ставши женой, властно потребовала в свое личное распоряжение время, деньги и мысли счастливого мужа. Тут отлучки в свои мечтания из суровой действительности семейной жизни стали критически необходимыми, чтобы оставаться в более или менее здравом рассудке.

Мало-помалу Илья приспособился к пребываниям в собственном мире параллельно с обычными рутинными занятиями, которые он научился делать, как говорится, не приходя в сознание. Далось это нелегко, и вскоре появились некоторые тревожные симптомы. Уйти в себя он теперь мог неожиданно и помимо своей воли, а возвращаться к реальности стало намного труднее, но и видения его стали ярче, насыщеннее событиями и необыкновенно реалистичными. Сам Илья, благоразумно скрывающий эти свои особенности от окружающих и, прежде всего, от жены, спасался тем, что практически целые дни проводил на работе, где он мог без особых усилий пребывать в своей нирване. Еще под предлогом стремления заработать побольше денег для семьи он часто оставался работать сверхурочно – по вечерам. На самом деле Илья, наоборот, уходил с работы пораньше, благо так часто делали и другие сотрудники, и размеренным шагом ходил, невзирая на погоду, по улицам до позднего вечера. Вот где было раздолье для его фантазий: никто не мешал, не отвлекал от мыслей. Красота!

Супруги вышли из магазина, нагруженные пакетами с продуктами, и направились к дому. Идти было недалеко – пару кварталов, но прогулка с полными руками тяжестей удовольствие не доставляла. Каждая такая вылазка в супермаркет, случавшаяся раз или два в неделю, сопровождалась неприятным для Ильи разговором. Вот и на этот раз Светлана не заставила себя просить.

– Пора уже машину купить, – сказала она, – нет больше сил такие тяжести таскать.

– Можно почаще в магазин ходить, если хочешь, – предложил Илья.

– Я хочу жить, как нормальные люди, а не нищебродить!

Илья, оценив изобретенный женой глагол, принялся нудно перечислять причины нецелесообразности покупки автомобиля:

– Мы же не так часто за продуктами ходим. В крайнем случае можем и на такси из магазина доехать – всяко дешевле будет. Кроме того, хранить нам эту машину негде, да и хлопот с ней выше крыши. И скажи, пожалуйста, куда мы на ней ездить будем? На работу и тебе, и мне удобнее на метро добираться – так намного быстрее.

Светлана не отвечала, выжидая от него извечной фразы о недостатке денег, чтобы реагировать на нее в нужном ей ключе, и потому молчала, укоризненно глядя на инфантильного супруга. Поднимать денежный вопрос не хотелось, но разговор этот все равно придется продолжить – жена настроена решительно и увильнуть не удастся. Печально вздохнув, Илья извиняющимся тоном сказал:

– Ты же знаешь, лапуся, у нас не так много денег, чтобы пойти на такие покупки. Может, немного подождем?

– Конечно, подождем! Потом еще немного подождем, – жена говорила спокойно, явно заготовив план разговора заранее. – Так вся жизнь пройдет.

– Ну почему так мрачно?

– Потому что давно тебе надо бросить твою гребаную работу, – в словах супруги частенько проскальзывали грубоватые словечки, впрочем, довольно органично.

– Я ищу что-нибудь получше, – в который раз соврал Илья. – Как только найду, сразу уйду из своей конторы. Нельзя же уходить с работы, не найдя сначала другую.

– Можешь уже не искать; я нашла тебе новую работу.

– Только не говори, что ты попросила своего папу меня пристроить!

– А что ты хотел? Среди твоих знакомых олигархов ни разу не наблюдается, одни лузеры!

От этих слов Илья похолодел, а во рту появился отвратительный привкус. Этого он и боялся. Отец его жены считал его полным ничтожеством, ни во что не ставил и, сохраняя внешнее приличие, относился к нему с почти нескрываемым пренебрежением. Нечастые встречи с тестем Илья переживал мучительно, самолюбие его страдало, и он с ужасом представил себе, что в случае перехода на работу в компанию, где работал отец жены, эти встречи станут ежедневными. Было от чего испугаться.

Тесть работал в той же страховой компании, что и Светлана (собственно, он ее туда и пристроил), и занимал там довольно солидный пост, далекий, впрочем, от уровня высшего руководства, но достаточно весомый, чтобы рекомендовать на работу своих родственников. С самого знакомства Ильи с его единственной дочерью тогда еще будущий тесть решил для себя, что его дочери он недостоин. Сама Светлана, правда, уверяла, что отец таким образом относился ко всем ее ухажерам.

– Чем же я там буду заниматься? Я же в страховом деле вообще не разбираюсь, – вяло попытался возразить Илья.

– Ничего, разберешься! – отрезала супруга, из чего Илья сделал вывод, что вопрос решенный и сопротивляться бесполезно.

– И что за должность дорогой наш папа мне предлагает?

– Тебе крупно повезло! У них освободилось место начальника отдела лизинга.

– А лизинг – это разве не кредит на автомобили? – ухватился за соломинку Илья. – Этим же вроде банки занимаются. При чем здесь твоя страховая?

– По-твоему, папа не знает, что такое лизинг?

– Что ты заводишься? Я же говорил, что в страховании я не понимаю ни уха ни рыла?

– Объясняю! Когда юридические лица покупают машины или еще какую технику, кредит им дают при условии страхования предмета лизинга. Вот отдел лизинга и работает с этими юридическими лицами. Понятно?

– И как я буду там работать? Я же ничего в этом не понимаю!

– Ничего, напряжешь понималку. Зато зарплата больше, чем в твоих занюханных окнах.

Приговор был вынесен, обжалованию не подлежал и должен был быть приведен в исполнение в ближайшее время. В воскресенье супруги были приглашены в гости к родителям жены, где и должна была состояться беседа с тестем по поводу новой работы Ильи.

Встретила Илью с женой теща – тихая и безответная женщина, обожавшая свою семью и боготворившая своего мужа.

– Светочка с Илюшей пришли, – просветлела она. – Проходите. Павла еще нет, но он звонил – уже выехал, скоро будет.

– Привет, мам! – быстро чмокнув тещу, сказала жена и, сбросив туфли, прошла в комнату.

– Добрый вечер, Зинаида Львовна! – сказал Илья, протягивая теще сверток с пирожными. – Эклеры, как вы любите.

– Спасибо, Илюша! Проходи.

Зинаида Львовна, в отличие от тестя, души не чаяла в муже своей дочери. Воспитанная в профессорской семье, она просто млела, слушая правильную речь зятя, восхищалась его застенчивыми манерами и готова была прослезиться каждый раз, когда Илья пододвигал ей стул перед тем, как самому сесть за стол. Илья все время при встрече с родителями своей жены сокрушался, что характером Светлана пошла в отца. Однако через какое-то время он стал замечать, что теща обладает редкой проницательностью, и, хотя говорила она мало и редко, ее суждения, особенно об окружающих людях, бывали исключительно меткими. Илье стало казаться, что Зинаида Львовна догадывается о его мысленных путешествиях с погружением в себя, а когда теща однажды ласково назвала его мечтателем, его догадки переросли в уверенность.

В большой комнате родительской квартиры, куда сходу направилась жена, громко заговорил телевизор. Теща с зятем прошли на кухню, и Зинаида Львовна, усадив Илью за стол, не спеша включила чайник и поставила на стол две чашки, хотя намечался ужин, и чай, вроде как, был некстати. Илья догадался, что мама жены хочет о чем-то с ним поговорить. Наконец теща набралась решимости и спросила:

– Илюша, вы ведь со Светочкой пришли поговорить с Павлом о Вашей работе у него в страховой.

– Да, Зинаида Львовна, – насторожился Илья.

– Видите ли, я не хотела этого говорить, но мне кажется, что эта работа Вам не подходит.

– Я в общем-то пока сам толком не знаю, в чем эта работа заключается, так что не могу Вам ничего сказать, – вяло ответил Илья, но тут же спохватился и поспешил развить тещину мысль. – Хотя, конечно, по специальность я от страхового дела довольно далек.

– Я не об этом. Я понятия не имею, что Вам хочет предложить Павел, но работа в том смысле, как ее понимает Светочка и ее папа, в принципе, как мне кажется, не пойдет Вам впрок. В Вас, Илья, кроются очень странные и редкие способности. Я как педагог вижу это, но Вы тщательно их скрываете и этим загоняете самого себя в угол. С одной стороны, Вы не хотите заниматься тем, что вызывает у Вас отторжение, но, с другой стороны, Вы так оберегаете ваши таланты от внимания окружающих, что их применение становится невозможным.

– Что вы имеете в виду, Зинаида Львовна?

– Илья, Вы намного лучше меня знаете, что я имею в виду, и Вам, в конце концов, предстоит сделать выбор!

В прихожей щелкнул дверной замок.

– Это Павел вернулся, – сказала теща. – Пожалуй, не стоит ему сообщать о нашем разговоре, но Вы, Илья, все же подумайте о том, что я Вам сказала.

– Хорошо, – пообещал несколько озадаченный странной беседой Илья. – Спасибо Вам!

Тесть, шумно раздевшись и со стуком сбросив ботинки, сразу прошел в комнату. Оттуда послышался его уверенный баритон:

– Ну что, дочка, привела своего мямлю? – нисколько не смущаясь, что Илья может его слышать, спросил у Светы Павел Богданович.

– Да, папочка, как договаривались.

Через минуту Илья с тещей внесли в комнату салатницы и тарелки с закусками, и дружное семейство уселось за стол. Тесть со вкусом опрокинул в себя рюмку водки, хрустнул огурцом и, не спеша входя в роль благодетеля, с чувством особой значимости стал есть горячий суп. Когда тарелка главы семейства опустела, Павел Богданович, слегка прищурившись, посмотрел на зятя и сказал:

– Ну что, молодежь? Придется, Света, взять твоего красавца к себе на службу! – тесть выдержал паузу и, обращаясь к Илье, добавил. – Только учти, нелегко мне было тебя пропихнуть на начальника отдела. Смотри не подведи меня!

– Не беспокойся, папочка, не подведет, – заверила Светлана.

Тесть улыбнулся, согласно кивнул и заявил ни к селу ни к городу:

– Знаю я вас – поколение ЕГЭ.

Илья, вспомнив разговор с Зинаидой Львовной, собрался с духом и уже открыл было рот, чтобы ответить тестю, но тут он заметил, что в общем-то ответа от него не ждут. Тесть спокойно принялся за жареную форель. Жена вполглаза смотрела телевизор и, судя по всему, вообще не придавала сегодняшнему разговору никакого значения.

С растерянностью Илья поднял глаза на сидящую напротив него тещу. Зинаида Львовна молчала и смотрела на него с грустью и сожалением.

Ритуальный ужин в кругу семьи состоялся; на следующей неделе Илья должен был приступить к своим новым служебным обязанностям. Но все же этот ужин стал неким поворотным моментом в жизни Ильи, не столько из-за смены одной нелюбимой работы на другую – заведомо постылую, а благодаря словам тещи, заронившим в его душу смутные сомнения.

«А что, если Зинаида Львовна права, и у меня действительно есть большие способности? – размышлял Илья. – В конце концов известны же истории, когда люди, впадающие в транс, обнаруживают удивительные возможности». Его способности теща назвала странными. «Что она имела в виду? Надо будет еще раз поговорить с ней», – решил он.

Первый раз Илья задумался о самой возможности практического применения своих путешествий в параллельный мир, возникающих в его голове. Но сама эта мысль казалась ему по меньшей мере абсурдной, что, впрочем, не помешало ему тут же выстроить теорию, оправдывающую то, что он становился фактически рабом этих своих привычек. Конечно, намного приятнее думать, что его мечты – это проявление неких уникальных способностей, а не признак, скажем, психического расстройства. Ну а если так, то вполне допустимо и дальше потакать своим регулярным уходам в другую реальность. Одно плохо: скрывать их от семьи и окружающих удавалось лишь до поры до времени; теща обо всем догадалась. Хотя, видимо, далеко не обо всем. Его родители тоже наверняка о чем-то догадывались, но они – другое дело; родители воспринимают детей по-своему и к их особенностям относятся снисходительно.

Как бы то ни было, теперь Илья должен был очень сильно постараться, чтобы приспособиться к новым условиям существования после смены работы.

По окончании неласкового ужина в кругу семьи своей жены, где его поставили перед фактом достаточно значимых перемен в его существовании, Илье срочно понадобилась терапия уходом от суровой действительность. Он на ходу придумал повод выйти на вечерний променад, который, как правило, он совершал после работы, а тут срочно потребовавшийся в выходной день. Светлана, будучи в хорошем настроении, не особо возражала, и Илья отправился бродить по улицам. По дороге он зашел в бар, где выпил бокал вина, затем в другой и третий. Это тоже стало одним из необходимых ритуалов. Под воздействием алкоголя его воображение раскрывалось вовсю, образы и персонажи видений становились ярче, рельефнее, цепочки событий сплетались причудливым образом.

Стоял теплый сентябрь, листья и трава еще радовали своей зеленью, но вечерами стало заметно холодать, становилось сыро и неуютно. Илья, одетый в легкую летнюю куртку, не замечая холода, бродил по улицам, ломая голову над тем, как же приспособиться к новой реальности. К концу прогулки Илья, толком не представлявший себе, в чем будет заключаться его новая работа, нарисовал себе картины своей будущей жизни одну мрачнее другой и под конец так накрутил себя, что в панике решил любым способом избавиться от нового назначения, чего бы это ни стоило. Только вот придумать способ отказаться от новой работы Илья так и не смог. О том, чтобы пойти на открытый конфликт с женой и тестем, отказавшись переходить в страховую компанию, он даже не помышлял, в красках представляя себе грандиозный скандал, неизбежно последовавший бы вслед за этим. Все же Илья решил любым способом увильнуть от совместной с Павлом Богдановичем работы, а если не получится, то повести себя на новом месте так, чтобы его уволили.

Пора было идти домой. Еще не вполне придя в себя от наваждений и алкогольных паров, Илья повернул в сторону дома, зайдя в темный подвальчик, чтобы в последний раз на сегодня подбодрить себя вином. В баре было не протолкнуться; все столики были заняты, и Илья направился к короткой – на четыре барных стула, стойке. За барной стойкой сидел только один посетитель довольно странного вида. Он выглядел как совершенно типичный забулдыга в дешевых и сильно поношенных вещах, но в очках в дорогой оправе и с хорошими швейцарскими часами на слегка подрагивающей руке.

Посмотрев мутными глазами на Илью, пьянчужка неожиданно предложил:

– Разрешите угостить вас хорошим виски, молодой человек.

Илья, привыкший тщательно оберегать свое личное пространство от любого постороннего вмешательства, поморщился и ничего не ответил незнакомцу. Видел он этого человека впервые. Тот между тем осушил свой стакан и, обращаясь к бармену, развязно попросил:

– Налей-ка, любезный, молодому и дерзающему жидкости из той самой волшебной бутылки, – подвыпивший посетитель неловко указал на стоявшую на стеллаже бутылку с двадцатилетним виски, – да и мне плеснуть не забудь.

Бармен с сомнением посмотрел на сидящего за стойкой человека, потом перевел взгляд на Илью, который согласно кивнул (в этом баре, находящемся неподалеку от дома, он бывал частенько, и его здесь знали). Бармен налил виски в два стакана с толстым дном.

– Пейте залпом, юноша, – посоветовал странный посетитель, – нет лучшего советчика для стоящего на перепутье, чем стаканчик горячительного.

Илья, уже собиравшийся пересесть за освободившийся столик – подальше от назойливого пьяницы, безвольно взял стакан и медленно осушил его до дна.

– Браво! – похвалил пьяница. – Теперь самое время принимать важные решения.

– Поздно, – криво усмехнувшись, ответил стремительно пьянеющий Илья, – все решения уже приняли за меня… Не спросили… Даже не предупредили заранее… Просто так – перед фактом поставили.

– Ого! Стало быть, уязвленное самолюбие бунтует? Или само решение скверным оказалось?

– И то и другое… Куда ни кинь… везде…

– Тогда опять же лучшее лекарство от мрачных мыслей – алкоголь.

Навязчивый собутыльник протянул Илье стакан со спиртным.

«А почему он сам не пьет? – с пьяной подозрительностью подумал Илья. – Наверное, напоить меня хочет… И ограбить…»

Собеседник, как будто услышав мысли Ильи, неторопливо и со вкусом осушил свой стакан и четким движением твердой – без тени дрожи – руки поставил его на стойку.

Илья поднес стакан ко рту; резкий и тягучий запах дорогого напитка ударил ему в нос, разлился теплотой где-то внутри его тела и приятными толчками стал заполнять голову сладкой дремотой.

Полутемные интерьеры бара стали расплываться на периферии зрения Ильи; перед ним остались только одутловатое лицо незнакомца, с совершенно ясными, без малейшего признака опьянения глазами. Поблескивая оправой очков, загадочный собеседник хитро улыбнулся и вдруг заговорил ровным голосом, утратившим характерное сиплое звучание:

– Что же тебя так не устраивает в новой работе?

– Я вас не знаю и не собираюсь рассказывать вам о своих проблемах! – с грубоватой прямотой ответил Илья.

– Э, нет. На этот вопрос ты должен ответить не мне, а самому себе.

– В страховой работает мой тесть. Я его на дух не переношу, а ему, наоборот, нравится меня унижать…

– Твой нынешний начальник разве лучше?

– Два сапога пара.

– Тогда что ты теряешь?

– Меня жена и ее семейка за человека не считают! Я для них тряпка – можно ноги вытирать!

– Это говорит твое самолюбие, – новый знакомый говорил мягко, но в то же время уверенно, – а самолюбие – плохой советчик. Ты же хорошо знаешь историю. Когда при Петре приоткрылось пресловутое окно в Европу, через него кто только не залез в дикую и загадочную страну. Мастеровые и бездельники, ученые и шарлатаны, купцы и мошенники, знатные люди и проходимцы. Почему все эти европейцы ринулись в страну, где не существовало законов, царили дикие нравы, понятие чести и собственного достоинства отсутствовало в принципе? Потому что это окно открывало небывалые возможности, которые в старушке Европе им даже не снились! На службе у неуравновешенного и своенравного царя можно было в одночасье стать генералом и получить громкий титул, при этом тебя могли напоить, выставить на посмешище, выдрать кнутом и в конце концов выгнать взашей, что нередко и происходило, но зато у дерзающих был шанс.

– То есть я должен идти на работу в страховую компанию, потому что у меня там появится какой-то шанс? – удивился Илья. – Вот уж в чем я сильно сомневаюсь!

– Ты должен идти туда уже потому, что на твоей теперешней работе шансы отсутствуют в принципе.

– Да мне не интересна эта карьерная возня! Двигаться по служебной лестнице… Расти над собой… Формула успеха… В гробу я видел эту галиматью! Я просто хочу заниматься любимым делом, а работа – раз уж без нее не проживешь – не должна этому мешать. Права моя теща: не гожусь я для любой работы в том виде, как они все ее себе представляют.

– Конечно, замечательно, когда любимое дело приносит доходы и является одновременно работой, – усмехнулся незнакомец, – но так бывает очень редко. Обычно люди всю жизнь вынуждены заниматься тем, к чему у них не лежит душа, иногда они входят во вкус и довольно неплохо устраиваются, а порой даже убеждают себя, что это и есть дело всей их жизни. Привычка к повседневности заставляет этих людей постепенно подчинить своей нелюбимой работе все их жизненные интересы, и они искренне считают, что это их настоящая жизнь. Со временем навязанная обстоятельствами работа настолько затягивает в себя человека, что все его мысли начинают крутиться вокруг нее; она подминает под себе его хобби, привычки, интересы, и он уже не может от нее абстрагироваться. Много ли ты знавал людей, как будто помешанных на своей трудовой деятельности? Наверно, немало. Близким и знакомым с ними даже общаться становится тяжело, потому что в частных беседах они, не в силах с собой совладать, все время сворачивают на рассказы о своей работе. Их даже на пенсию вытолкать трудно, потому что они приходят в ужас от одной только мысли, что у них появится, наконец, свободное время для занятий любимым делом, и все потому, что любимых дел-то и не осталось – их съела работа, – незнакомец замолчал, оценивая эффект, который произвела на собеседника его речь.

– У меня-то что общего с такими людьми? – оторопело спросил Илья.

– Это твое будущее! Ты его сейчас сам себе выбираешь, примериваясь, как бы окопаться на одном месте, приспособиться к ненавистным договорам, сметам, начальнику и коллегам, и все это, только чтобы иметь возможность урвать некоторое время для занятия, которое тебе по душе.

– А где гарантия, что на новом месте не будет еще хуже?

– Нет никаких гарантий, и быть не может! Если будешь действовать по принципу: «только бы не было хуже», ничего не добьешься. Ты должен пробовать и дерзать; ошибаться и снова пробовать.

– Но в чем смысл этих «проб и ошибок»?

– Только так ты сможешь подчинить свою работу и даже всю свою жизнь любимому делу, а не наоборот. Не важно, что это за любимое дело. Оно может в будущем тебе надоесть, и ты выберешь себе другое, но это должен быть только твой выбор.

– Вообще-то я по жизни всегда стремился создать себе условия для того, чтобы заниматься тем, что мне нравится, – заметил Илья.

– Тем более не следует сходить с правильного пути из-за таких мелочей, как тесть-самодур, – поддержал незнакомец.

– Значит, мне нужно соглашаться на работу в страховой компании? – на всякий случай уточнил Илья.

– Просыпайтесь, просыпайтесь… Вам пора уже домой идти, – ответил собеседник.

Илья очнулся от того, что бармен тормошит его за плечо.

– Просыпайтесь, пожалуйста, – повторил бармен вкрадчивым, но настойчивым тоном.

Оказалось, что Илья заснул, положив голову на сложенные на стойке руки. Стул слева от него оказался пуст. Подсевшего к нему забулдыги уже не было. Илья, засунув руку во внутренний карман, с облегчением обнаружил, что его бумажник на месте.

– Сколько я должен? – все еще сонным голосом спросил Илья у бармена, достав бумажник.

– Нисколько, – ответил бармен, – ваш приятель расплатился и за вас, и за себя.

– Спасибо. Это вам, – оставив на стойке денежную бумажку, Илья пошел домой.

Время было уже совсем позднее, и на улице сильно похолодало, так что Илья немного протрезвел во время недолгой дороги домой.

«А ведь прав тот мужик из бара, – подумал Илья. – Что мне терять, кроме собственных цепей? А на новом месте – глядишь, и устроюсь, как мне нравится. Все-таки я там начальник отдела – все больше возможностей».

Когда Илья долго и спьяну неуклюже поднимался к себе на пятый этаж (лифт опять оказался сломан), он вдруг подумал: «А что, если мне сегодняшний разговор в баре приснился?».

«Ну и ладно, во сне или не во сне, а совет дельный, – решил Илья, попав наконец ключом в дверной замок своей квартиры, – пожалуй, стоит поработать в этой чертовой страховой».

– Ты что, опять на рогах пришел, что ли? – Светлана подозрительно заглянула Илье в глаза.

– Да нет, – ответил Илья, стараясь дышать в сторону. – Я так – в бар на пару минут заскочил. Надо же было такую шикарную работу отметить.

– Очень смешно! Ты мне спасибо сказать должен, а то так бы и сидел в своей занюханной конторе – сметы крапал.

Глава III

Солнышко в сей день светило уже совсем по-весеннему – тепло, ярко, светом белым. С крыш потекло, и на дощатые мостовые то там, то здесь с глухими хлопками падали тяжелые пласты мокрого снега. Под ногами противно хлюпала грязная снежная жижа, но спешащие по своим делам горожане, истосковавшись по теплу за долгую зиму, даже радовались этому неудобству. Радоваться, впрочем, было нечему, а пожалуй, что и горевать впору. Вся Русь горела и стонала под набегом невиданной орды степняков. Вести с юга – одна страшнее другой – были часты и пугали своей одинаковостью: пал под татарами очередной город, все сожжено, испоганено, разграблено, а жители перебиты или угнаны неведомо куда. Тьма сгустилась над землями русскими. Такой беды еще не было, чтобы не одно или два княжества полегли, а почти все – от Рязани до Владимира. Тверские земли тоже уже под Батыем, а раз так, то пойдет орда дальше – в земли Новгородские, а первый город на новгородчине – Торжок. Значит – жди татар!

Бывший новгородский воевода, а ныне богатый гость, вышел из дому не рано (не к лицу почтенному человеку спозаранку подниматься), хотя и проснулся как обычно – с первыми петухами. Не спалось старому вояке, болела израненная нога, литовской саблей рубленная, да и стар стал – жалко стало время на сон тратить. Однако приступать к работе чуть свет – это гоже только смердам. Служив всю жизнь в княжеских дружинах, в нечастых, но кровавых стычках с ливонцами, литовцами, а чаще всего со своими – русскими из других княжеств, воевода устал и, как он считал, поумнел. Денег он в застольях не тратил, семьи не завел – копил, чтобы пожить в старости чинно и безбедно. Вот и стал купцом на шестом десятке, оно, может, и не так почетно, как воеводствовать, но зато спокойнее, да и сытнее. Хотя Новгород – это тебе не Владимир или Рязань, тут купцов называют гостями и держат в почете. Посадники, воеводы, а то и князья не считают зазорным торговлей заниматься. Так что, попав в новгородские воеводы, он сразу смекнул, куда свою копейку пристроить, и к старости скопил денег, чтобы самому торговое дело сладить. Только вот беда: здесь, в Новгороде, его деньгами только людей смешить. Чтобы тут серьезной торговлей заправлять – даже и не мечтай, с его мошной не пролезешь. Вот и перебрался воевода в Торжок – город небольшой, но бойкий. Тут он и со своими деньгами торговлю открыл, да еще какую: в первых будет со своим товаром. Товар для своей лавки он выбрал с умом. «Продавать надо то, что сам знаешь как свои пять пальцев, тогда тебя никто не проведет, а ты, если надо, кого хочешь уговоришь», – решил для себя воевода и стал брать на продажу у мастеров новгородских мечи, латы, кольчуги, лошадиную сбрую и все то, что ратным людям и для охоты потребно. Со временем стал он покупать и продавать доспехи и оружие из других княжеств, ну и иноземное, конечно: сабли булгарские и персидские, латы заморские, всякие диковины ратные – всего понемногу. Кое-что он повидал сам в боях и походах, а иноземные гости всякие новинки военные ему привозили, зная, что старый воевода приглянувшееся оружие или же другую военную вещь обязательно купит. Прошло несколько лет, и к нему в Торжок стали приезжать дружинники, воеводы и княжеские люди не только из Твери и Владимира, но и из Полоцка, Чернигова и даже из Киева, чтобы разузнать, что нового в ратном деле случилось, ну и оружие диковинное купить при случае. Говорят, воеводу сам владимирский князь на службу звал, несмотря на его годы, ибо знал воевода, каким способом в разных частях света воюют и что у разных стран и народов придумано для войны и охоты.

Собравшись идти в лавку, воевода по привычке обошел свой добротный дом, посмотрел, все ли ладно, нет ли где недогляда. Жил он бобылем, но держал челядь и помощников. Все они знали об обычае хозяина, как при прежней ратной службе, дважды в день обходить свое хозяйство – люди, хоть и не военные, должны всегда в бодрости пребывать. Поворчав для порядка, он, оставшись довольным домашними делами, вышел из дома и направился в сторону обширного и богатого торга, благодаря которому город и получил свое название – Новый торг или Торжок.

На улицах было по-весеннему необычно, но тревожно. Город гудел и бурлил. Все жители от мала до велика, от посадников до подлого люда высыпали на улицы, собирались кучками, громко спорили, переходили с места на место. Особо людно было на торжище, что и понятно; место город занимал спорое – прямо на торговых путях из волжских степей, через Владимирское княжество в Новгород Великий. Но торговли не было – лавки по большей части закрыты, многие заколочены, то там, то здесь товары из лавок грузили в повозки или навьючивали на лошадей. Бежали торговцы из города, кто мог. Жители попроще и купцы победнее кидали на них недобрые взгляды, но всем было не до этого. В городе не было ни дружины, ни оружия, ни опытных в военных делах людей. Город остался беззащитным; он был обречен. Раз татары уже взяли и сожгли большие города со многими воинами с князьями во главе, что может сделать крохотный Торжок? Посадники одного за другим посылали гонцов в Новгород – просили помощи, молили князя прислать хоть какую дружину, да все без толку. Новгород сам притих в страхе и ожидании худшего, ему сейчас не до Торжка.

Воевода посматривал на волнующийся народ свысока: что они понимают в ратном деле. Демонстративно открыв настежь лавку, он как ни в чем не бывало вошел внутрь. Воевода молча выслушал своих помощников, сказавших то, что и так было понятно: в лавку никто не заходил, торговли нет никакой и все трясутся от страха.

Сам нынешний купец нисколько не тревожился, а если правда, то делал вид, что ему татарская орда нипочем. Из своего прошлого опыта бывший воевода вынес уверенность, что любые степняки особо не опасны. Другое дело ливонские рыцари с железной дисциплиной и тяжелыми доспехами. Правда, отряды их обычно небольшие, а татар, говорят, целая тьма. Беспокоило только то, что очень уж быстро эти новоявленные кочевники одолели другие княжества. Там, конечно, тоже порядка немного, да и передрались князья между собой, но все же непонятно, как так получилось.

«Степняки они и есть степняки, – рассуждал воевода. – Так далеко на север, да еще зимой, никто из них никогда не забирался. Они холод не любят. Скорее всего, Тверь разграбят да повернут назад. А если и дойдут, паче чаяния, до нас, то Торжок хоть городок и небольшой, но орешек крепкий: валы высокие, стены хороши, с трех сторон река, правда сейчас замерзшая, но все же».

Без особого труда воевода убедил себя в том, во что он и сам хотел верить – что татары Торжку нипочем. Только вот то, что все его валы и стены без дружины бесполезны, а ратных людей в городе нет ни одного, не укладывалось в рассуждения воеводы. «Не сегодня завтра князь пришлет из Новгорода дружину», – убеждал себя воевода, но дни шли, а из Новгорода не то что дружины, а даже ответа на отчаянные послания посадников не было.

Так и сяк прикидывая, что дальше будет, бывший воевода решил пройтись по городу: послушать, что на улицах говорят, да прикинуть, по старой привычке, все ли ладно со стенами и воротами на случай осады.

Город между тем наводнили люди, ранее здесь не появлявшиеся: купцы – все больше раскосые, с половецкими лицами, или вообще без товара, или со всякими пустяковыми безделушками; оборванные и грязные смерды, бежавшие из разоренных татарами мест; дружинники из других княжеств, уцелевшие после нашествия, тоже оборванные, почти без оружия и доспехов. Вся эта рвань шаталась по Торжку. Смерды побирались Христа ради и, насобирав медяков и объедков на дорогу, уходили дальше – на север, в сторону Новгорода; дружинники ходили по улицам и торгу, рассказывали собирающимся вокруг них горожанам о татарской «силе несметной», с которой никому не совладать. Другое дело раскосые «купцы». Эти сновали по улицам, вынюхивали и высматривали, что в городе делается и втолковывали горожанам, что биться с татарами никак невозможно, ибо силой они обладают нечеловеческой, а если ворота отворить и встретить их хлебом-солью, то и грабежей с убийствами не будет. Хан-де справедлив и тех, кто ему покорится, трогать не станет, а наоборот, возьмет под защиту и обложит данью нетяжелой: десятина с урожая, с торговли, и одного из десятка смердов в армию хана заберут. Горожане прислушивались. Было от чего задуматься: ведь ни один город перед татарами не устоял, а десятину платить – это можно. Свои русские князья больше берут.

Слушая с досадой пересуды горожан на улице, воевода понял, что татары, еще даже не подойдя к Торжку, уже его завоевали. «Хитры шельмецы, – подумал воевода, вспомнив словечко, услышанное когда-то от немецких купцов, – переловить бы всех этих шпионов, что купцами назвались, да подвесить на дыбу – по-другому бы заговорили».

Услышанное же воеводой от спасшихся дружинников было совсем нехорошо. Степняков этих воевода знал, понаслышке, конечно, но лучше, чем другие горожане. Были это те самые кочевники, которые пятнадцать лет назад пришли откуда-то из персидских земель и разбили войска киевское, галицкое, смоленское и черниговское. Тогда, конечно, князь Мстислав Романович половцев себе в союзники взял; они и побежали, расстроив все войско. А так, конечно, татары не больно и страшны – кочевники как кочевники: оружие слабовато; доспехов почти нет; наскакивают резво, но по большей части из луков стреляют, а тяжелой конницы у них мало, разве что порядок и дисциплину наладили. На открытом месте сильны, потому что резвы и все на конях, но городов сторонятся.

Однако по рассказам дружинников получалось, что у татар этих осадные машины имеются, и, похоже, машины эти с востока, а перед мусульманским манжаником (по-русски – пороком) бревенчатые стены не устоят. То, что рассказывали перепуганные дружинники, если не считать россказней о сторуких великанах, кидающих камни величиной с избу, говорило о том, что у татар имеются стрелометы, несколько таранов, осадные башни и мощные камнеметы, способные быстро разбить стены. Также татары, кроме камней, вовсю кидают горшки с горючей жижей, а значит, у них на службе есть мастера из Хорезма – сами они вряд ли освоили осадную хитрость. Потому и научились степняки города брать. Только все крепости, что татары взяли, – деревянные (Владимир с его каменным детинцем – не в счет, остальные стены там тоже из бревен), а вот Новгород и Псков – со стенами из камня, поди возьми их с наскока.

Воевода походил, послушал, присмотрел дружинника из Твери, вроде бы толкового и не сильно испуганного. Пригласил его к себе домой, накормил и хорошенько расспросил о том, как татары берут города. Дружинник – средних лет рослый и грузный детина по имени Савва – служил у великого князя Юрия Всеволодовича, сумел уйти из Владимира, а потом и из Твери. По его рассказам получалось, что татары воюют против городов одинаково, а значит, и здесь, в Торжке, не стоит ждать от них чего-то неожиданного. Рассказывал Савва обстоятельно, со знанием дела и без лишних прикрас. Выходило, что татары сначала берут города наскоком, сходу. Если не выходит, посылают послов и сулят город не трогать, если им откроют ворота. Дальше хитрят, наскакивают, если войска из города выходят, вроде бы бегут, выманивают на открытое место. Город обносят тыном; сидят за ним, из луков стреляют. Стены ломают камнеметами, ворота – тараном. Все тяжелые работы заставляют делать согнанных отовсюду людей (хашар по-ихнему). Хашар и тын ставят, и рвы заваливают, и на стены их наперед татар гонят.

Пока воевода говорил с дружинником, в дом к нему явились выборные от посадских людей. Они осторожничали, говорили, что пришли за советом – поверить ли хану и сдаться на милость или же закрыть ворота и биться с татарами. По их разговорам понятно было, что настроения в городе неважные – не верят горожане в то, что без князя с его дружиной можно сдержать татар. К этому времени воевода уже принял решение: татарам верить нельзя, если сдашься – пощады не жди, а если все одно пропадать, то лучше их тут встретить. Торжок, конечно, каменных стен не имел, но укреплен неплохо, можно пересидеть татар до подхода дружины новгородского князя. О том и сказал воевода выборным людям: так и так помирать, значит, делать нечего – надо отбиваться от татар.

На следующее утро бывший воевода и купец, а ныне выборный посадник новоторжского люда, стал спешно готовиться к обороне. Первым делом переловили всех Батыевых шпионов, ряженых в купцов (а может, кого и лишнего прихватили), и посадили пока в острог.

Город Торжок с трех сторон опоясывала река Тверца, замерзшая, но не бесполезная: ее крутые берега сильно мешали неприятелю, да и широка она было – хворостом не засыплешь. С четвертой стороны город закрывал ров, узкий, глубокий, наполовину заполненный замерзшей водой. Со стороны рва, где город уязвимее всего, был насыпан вал в три человеческих роста, на вершине которого стояла бревенчатая стена с четырьмя башнями. Здесь же имелся мост через ров, упирающийся в большие, окованные железом ворота.

«Вот с этой стороны и надо бы татар встретить», – решил воевода и стал отдавать распоряжения, одно чуднее другого. Ров он сам велел завалить доверху вязанками сухих веток и присыпать снегом. Еще посадник велел зачем-то заготовить множество легких длинных лестниц, способных достать до верхушки стен и держать их наготове. Дальше он присмотрел за рвом напротив городской стены три возвышения, где татары могли бы установить камнеметы для разрушения стен. Других подходящих для камнеметов мест не было – остальные далеко, до стен камни не долетят. Площадки эти были неровные, как и вся местность вокруг города, но воевода велел их разровнять и сделать настил из бревен, как будто специально для того, чтобы татарам сподручнее было там свои машины водрузить.

Оставалось еще одно дело – самое важное. В амбаре во дворе дома нововыбранного посадника имелась заморская редкость – франкская машина – требуше. Шибче и дальше ни один порок, даже из Хорезма, камни кидать не мог. Эту диковинку бывший воевода за большие деньги купил у чудаковатого ганзейского купца, которого торговые дела привели в Новгород. Как знал посадник, что пригодится. Одна беда: была эта самая требуше орудием малым, не для осады, а так – в поле повоевать, и бросала она камни, хоть и далеко – шагов на двести, но небольшие. Но на то он теперь и посадник: собрал мастеров-плотников, кузнецов и велел требуше разобрать, изучить и сделать такие же три, но больше, чтобы могли кидать камни весом в половину взрослого человека.