Читать книгу Петр Третий. Наследник двух корон - Владимир Марков-Бабкин - Страница 5

БРАНДЕНБУРГ. ВИТТЕНБЕРГЕ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 4 января 1742 года

У вас нет в кармане пакетика чая? Обыкновенного чая. Полцарства за пакетик чая. Нет у меня ни чая, ни царства, чтобы половину его отдать за пакетик. Медики в мое время утверждали, что чай и кофе – это подвид всякой наркоты. Вызывают привыкание и все такое. Не знаю. Возможно. Я специалист в иной области. Но то, что чай тут стоит дороже, чем наркота в мое время – это точно. Не зря чайные клиперы стремительно бороздят океаны, и каждый такой корабль стоит целого состояния.

Мы на ночлеге. Если сие можно назвать полноценным ночлегом.

Нам пришлось ехать по всяким дебрям. По моим прикидкам, и фон Корф вполне согласен со мной в этом вопросе, дядюшка уже должен был окончательно протрезветь и обнаружить пропажу любимого племянника. И вряд ли его обманули распущенные мной слухи о цели поездки. Меня уже ищут с собаками. Нам приходится соблюдать определенную осторожность при выборе маршрута.

Так что постоялый двор, сосиски, пиво (воду тут лучше не пить вообще) и радушные на прием клопы. Все, как всегда. Впрочем, я наговариваю на этот прекрасный постоялый двор – сосиски были почти приличными, пиво не напоминало ослиную мочу, а клопы… Насколько я читал, с клопами борются и Версале, и в Зимнем дворце в Петербурге. Безуспешно, кстати. Те еще твари. Как от них избавиться? Выморозить помещение до такой степени, чтобы штукатурка отваливалось от холода. Но это мало что дает. Не пройдет и пары-тройки недель, и клопы набегут снова.

Ядов против клопов в этом времени не знали, а от тех, что знали, человеку нужно было держаться подальше. Да о чем я вообще? Если верить тому, что я читал, крысы бегали прямо по Тронным залам королевских и царских дворцов, расходясь по своим щелям только во время громких людных мероприятий. Не знаю. Приеду – проверю.

Также читал, что наличие в доме тараканов считалось признаком достатка. Если тараканам есть что жрать, то и люди не голодают. А если тараканы падают с потолка в суп гостю, то это вообще к деньгам. А вот если в доме чисто и тараканов нет, то это повод соседям задуматься, а все ли хорошо с деньгами у их внешне приличного соседа. Ну, судя по шуршанию тараканов в моей комнате, с деньгами у владельцев сего заведения был полный порядок. Бегают даже по моей постели, конкурируя с клопами за теплое место под светом свечи.

Да, у меня тут почти королевские апартаменты. Настоящая отдельная комната с проходящей с кухни печной трубой и даже собственная свеча. Барон Корф спит в общей комнате на всю нашу делегацию. И свечей у них нет, только масляные лампы. Свечи очень дорогое удовольствие, поэтому у меня свеча только одна, и ждет своей очереди масляная коптилка. Ее зажигать нет никакого желания. Я тут задохнусь, комната маленькая, и так жарко, вентиляции нет, а окно не открывается. Да и январь на улице.

Почитать не получится. Глаза сломаешь. Они мне нужны, а офтальмологов здесь нет. (Непорядок!) Так что пытаюсь писать свой дневник. Хоть какое-то дело, кроме чесания всего тела от укусов клопов и статистического учета численности тараканов.

«4 января 1742 года. Бранденбург. Виттенберге. Постоялый двор. Жизнь прекрасна и удивительна! Каждый день узнаю что-то новое! Виттенберге показался меньше Ляхова, где мы с тамошними же клопами ночевали прошлой ночью, но побольше ганноверского еще Гартова, где мы обедали в полдень еще на левом берегу Эльбы. Городок разбросан, но это не захолустная деревня. Здесь есть и старинные каменные ворота – Штайнтор, и ратуша, и кирха. Этим с нами уже гордо поделился разговорчивый хозяин этих «Трех пескарей».В мое время (зачеркнуто трижды) Когда-то здесь будут и завод швейных машины, скажем «Зингер», и паровозное депо… Сейчас (да и потом) это граница Бранденбурга. Но даже местные делятся, что звалось место когда-то Bjola Gora. Впрочем, с самого Луэнбурга (Полабенбора в девичестве) мы ехали по Венедланду – старым славянским землям. Тихую славянскую речь я даже в Ляхове слышал. В Бранденбурге же в ожидающих нас Нитцве, Ринове, Потсдаме, Берлине, Мальхове… кроме названий ничего славянского уже нет. Не ценят пока здесь догерманской истории. Может, надо будет помочь? Хотя бы язык их записать, пока они все «венеды» не забыли.

Я жутко чешусь. Клопы. Приходится шнапсом прижигать места укусов. То еще счастье. Впрочем, так дальше пойдет, и я всерьез задумаюсь насчет рекомендации местных о том, что лучшее средство от клопов – намазаться крысиным дерьмом. Бред, конечно. Впрочем, медицина сейчас и здесь ничем не лучше народных «рецептов». Надеюсь, у тетушки найдется постельный шелк. Да и белье из него против этих тварей не помешало бы.

Местные прижимисто-радушные. Уважаемому графу даже личную свечу выдали. Одну. У них тут странные представления о статусе. Корфу свечи купить не удалось. Рылом не вышел. Подумаешь – барон. Ездят тут всякие… А вдруг завтра КОРОЛЬ пожалует, а свечей и нет?

Признаться, я посмеялся. Моя «королевская комната» вмещала узкую койку, таз для умывания, ведро с водой сомнительного качества, кувшин на подоконнике с местным вариантом пива и ночную вазу для естественных отходов под койкой. Даже столика не предусматривалось. Да он и не поместился бы в этом клоповнике. Тут уместились только я, узкая кровать, труба и клопы с тараканами.

Порывался написать письмо Лине. Ей, как естествоиспытательнице, полезно будет узнать мои озарения о влиянии шелка на клопов и опасности тараканов. Но после прошлого письма о таком писать пока не стоит. Не буду портить ей, надеюсь, романтическое послевкусие. Можно, конечно, Карлу Линнею написать, но сейчас не хочется писать в Швецию. Да и жуткие каракули в темноте и без столика выходят. Стыдно отправлять. Завтра напишу еще, даст Бог свет. Вот никак не отвыкну от желания постоянно общаться. Хорошо, что я имею опыт ожидания и понимаю, что письма бывает и месяцами ходят. А не «клик-клик»… Держу себя до финиша, чтобы ничего не отправлять. Пока сочиняю в уме что-то хорошее.

Лину никогда не видел лично. Только маленький портрет. Но в нынешние времена это уже очень много. Плюс информация, которую я собирал. Не только о ней. В конце концов, что я теряю, кроме гвардейского шарфа на шее?

А она славная. Мы обмениваемся письмами. Я не только из нужды пишу ей. Нравится с ней. Очень разносторонняя очаровательная барышня. Умна не по годам. Хороший слог. Образно пишет. Ярко. Может, стране повезет. И мне заодно.

Фике, кстати, я видел вживую. Она мне троюродной сестрой приходится. У дяди в его замке видел. На сороковинах батюшки. Мне тогда было одиннадцать, а ей десять. Все умилялись нам. «Будущая императрица» (не дай Бог) всячески старалась мне понравиться. Она мила, и чувствуется, что Бог пошутил над ней, одев в юбку. Но то ли я был в шоке, то ли говорить с ней было не о чем. Не задалась беседа у нас. Беспокойный ребенок. Пара писем за год не изменили моего мнения. Ко всему прочему я тогда подслушал, как ее маман говорила доченьке: «Присмотрись лучше к герцогу. Он – наследник шведской короны. В крайнем случае, он наследник Московии. Страна дикая, но большая». Может, и срослось бы у нас что-то, если бы не наставление это. Да и душно как-то шее моей.

Свеча догорает. Пора заканчивать мое эпическое повествование. Не буду портить воздух еще и удушающим дымом сгоревшего масла. Все только начинается. Спокойной ночи, Мир. Жизнь – я люблю тебя».

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. БРАНДЕНБУРГ. ПОТСДАМ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 6 января 1742 года

Мы въезжали в Потсдам, когда только-только село за горизонт солнце. Бесполезно я торопил моих попутчиков на обеде в Ретцове. На мои уговоры поспешить никто не повелся. Все уже изрядно устали от тесных и холодных возков и дорожили каждой минутой относительного тепла и уюта. Да и начавшееся еще первого числа «поправление здоровья» после праздника требовало поддержания высокого градуса в крови. Только я да слуги мои не налегали в проезжих корчмах на пиво. Но и нам пришлось пить хоть немного этого пойла, ибо «кохвию» и, тем более, чаю, нигде в пути нам как-то не подавали, а здешнюю воду пили только нищие и самоубийцы. А я еще пожить хочу, раз уж сюда сослали.

Смотрю по сторонам.

Потсдам. Город моего детства.

Многое не так. Немецкие города мало меняются, разве что очередная война разрушит город до основания. Но пример того же Дрездена и других показывает, что немцы упорно восстанавливают все то же самое. Ну, плюс-минус. Потсдам просто еще не построили. Пока не зажглись звезды, успел отметить, что никаких памятных мне дворцов или русских изб в Александровке моего времени нет и в помине. Фридрих Великий еще не создал свой город.

Давно я здесь не был. Если, конечно, слово «давно» можно употребить относительно далекого будущего.

Родился я в Свердловске, за год до Войны, но в шесть лет мы с мамой уехали сюда, в Потсдам, где отец служил в гарнизоне Крампниц в комендатуре. У отца была «бронь» и на войну не мобилизовали. Мобилизовался он сам. Добровольцем. Еле пробил свою «бронь», чтоб отпустили его на фронт. В 1943-м он добился-таки своего. Вернувшись из очередной экспедиции, батя с мамой, фельдшерившей вместе со своими однокурсниками в эвакогоспиталях, сделали мне за неделю брата. И ушел батя на фронт вместе с 10-м гвардейским Уральским добровольческим танковым корпусом. С ним прошел всю войну, с ним и остался в Крампнице, приехав только в 1945-м в месячный отпуск. В сорок шестом и семью перевез к месту службы. Уже в Германии я в школу пошел. Даже успел выездке и скрипке поучиться здесь. Немецкий я освоил легко. Мама была из уральских немцев и шведов, да по отцу и бабушка моя восходила к славному роду Балк. Так что мы с Петей те еще русские…

В меркнущем закате тянулись типично немецкие улочки с каркасными домами – фахверками. Каменными были даже не все нижние этажи. Только в «голландском квартале» вдоль дороги стояли уже красные кирпичные двухэтажки с мансардами. Сегодня новолуние, и я ничего, собственно, не успел рассмотреть, а другого уличного освещения, кроме лунного света, тут не предусмотрено. Так что к постоялому двору мы подъехали, уже ориентируясь по факелам перед воротами, да звукам людского гомона в таверне внутри и ржанию лошадей в конюшне.

СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. КНЯЖЕСТВО ГАНАУ-ЛИХТЕНБУРГ. АМТ БУКСВИЛЛЕР. 5 января 1742 года

– О, Лиззи, вот ты где! А я думаю, кто это здесь музицирует.

– Доброго дня, Герти, – принцесса Гессен-Дармштадтская оторвалась от клавикорда. – Я вас разбудила?

Невестка была на два года старше Луизы, но они прекрасно сошлись. Даже звали друг друга по второму имени. Все же первое у них было общее и теперь в княжеском доме надо было различать двух Каролин.

– Нет, что ты. Георг с утра уже умчался «по княжеским делам», а я, проснувшись, скучала за книгой.

– Вольтера?

– Не с утра. Я все «Графа де Варвика» мадам д’Онуа никак с разъездами не дочитаю.

В новогодние праздники брату с невесткой выпало съездить и к отцу в Дармштадт, и к тестю в Пфальц. Брат все рвется повоевать за Пруссию, но родители в связи с отсутствием наследника его придерживают.

– Так что же ты играла?

– «В полях», герцог Готторпский прислал свои ноты мне под Новый год.

– Разносторонний юноша.

Принцесса Гессен-Дармштадтская печально кивнула. Они находились в переписке с юным Карлом Петером Ульрихом уже второй год. Она, как и младшая сестра Августа, ответила на его поздравление с Рождеством. Потом было еще письмо на день рождения. У сестры переписка на официальной и остановилась. А вот с Каролиной Елизаветой у герцога Готторпского письма шли уже чуть ли не каждую неделю одно за одним. Нет, ничего амурного. Даже намеков. Просто герцог учился в Кильском университете на медика, и им с принцессой нашлось что обсудить. Начали вроде с ботаники, а потом принц оказался весьма сведущ в химии, в математике, в философии… Даже вот на прошедшее Рождество прислал ей собственноручно составленный самоучитель по русскому. Чудной. Но зимняя роза между листами того самоучителя была приятна. И та, что пришла сегодня, тоже.

– Да, – ответила Лиззи после минутной паузы, – он сегодня вот и стихи прислал…

– Стихи? Можно почитать?

Принцесса протянула листок невестке.

– Читай.

Генриетта побежала глазами по листу:

«Mein Herz. Lini.

In den Feldern, wo die Bö geheul,

inmitten Schnee, dass Blut kühlen,

für dich bin ich mein letzter Mantel

bereit zu geben, bereit zu geben…»

Каролина Генриетта Пфальц-Цвейбрюккенская как будто окунулась в эти строки. «Mein Herz Lini». «Моему сердцу Лине», как жалко, что это не ей! Она перечитала снова:

В полях, где шквал ревет,

Среди снегов, студящих кровь,

Тебе я свой последний плащ

Отдать готов, отдать готов…

Und wenn die Trübsal voraus ist

sowohl harte Arbeit als auch harte Arbeit,

du wirst es auf finden meiner Brust

zu sich selbst Asyl, zu sich selbst Schutzhütte.

Глаза немного запнулись на последней строчке: «…свою защиту, свой приют…»

У стихотворения был свой ритм, и она его где-то слышала. Только что!

– Лизи! Наиграй-ка то, что ты только что играла.

Исполняя просьбу принцессы Пфальц-Цвейбрюккенской, ее золовка пробежалась по клавишам клавикорда.

– Это песня!

– Я тоже так подумала, но там есть перепад ритма.

– Не о том думаешь, Лиззи, не о том!

Вот же заучка! Ей прислали признание в любви, а она слоги считает!

– Давай играй, а я спою. Даже лютню возьму, на два инструмента лучше звучать будет.

Слова легко легли в память. И они быстро спели в унисон:

Wenn du mit mir in einem tauben Land bist,

wo gibt keine Sonne, wo völlig Nacht,

ich wäre glücklich wie im Paradies,

mit dir, mein Licht, mit dir, mein Licht…

Каролина Дармштадтская с каждым повтором все более краснела, пытаясь представить описанное в строчках:

Была б ты со мной в краю,

Где только ночь, где солнца нет,

Я был бы счастлив как в Раю,

С тобой, мой свет, с тобой, мой свет….

Каролине Луизе почему-то захотелось плакать. И что в этих словах такого?

– Знаешь, подруга. Это лучшее признание в любви на немецком, которое я читала.

– Признание в любви, Герти? – принцесса Гессен-Дармштадтская все-таки тихо заплакала.

– Ну, ну, девочка! Зачем же ты ревешь? – Каролина обняла голову золовке, а та уткнулась ей в корсет.

– Маленький он. Я на шесть лет старше! Понимаешь? Старше!

Принцесса Пфальц-Цвейбрюккенская улыбнулась, похоже чувство герцога не безответно.

– Ну и что? Я вот тоже твоего брата старше.

Всхлип.

– Ты всего на год.

– Там много кто и на больше. Вспомни тетушек своих. Или королев. Счастье годы не считает.

Каролина Луиза откровенно заревела. Невестке надо было срочно выручать мужнину сестру.

– Ну, плачь, плачь. А что он тебе еще прислал?

– Там… Ну… Розы в гербарий… Самоучитель…

Вот же одержимые. Впрочем, может, так и нашел этот Карл Петер Ульрих к девичьему сердцу дорожку?

– Стоп, Лиззи. Какой самоучитель.

– Русского.

– Русского? А что у нас там в последнем куплете?

Лиззи продекламировала:

– Gott würde zu mir sagen: Dein Erbteil – der König der Erde, der Ganzen Erde…

– Погоди, Лиззи, погоди. Ему, стало быть, назначат «лен Царя земли, ВСЕЯ ЗЕМЛИ».

– Так написано, Герти.

– А чьим он наследником приходится?

– Шведским. Ну и… русским, еще.

Генриетта продекламировала:

– …ich würde den Thron mit dir teilen, Мeine Liebe, meine Liebe, Лиззи, Dein Peter.

– Я б разделил с тобою трон, Моя любовь, моей любви. Твой Петер… ПЕТЕР! – повторив за невесткой слова, Луиза снова заплакала. – Герти, и что мне делать?

– Радуйся, подруга, радуйся. И учи русский. Отправь ему перевод его признания: он поймет.

Каролина Луиза принцесса Гессен-Дармштадтская покачала головой, не отрываясь от корсета невестки и не переставая плакать. Она не верила еще, но очень желала, чтобы так и было и чтоб слезы ее текли от радости.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. БРАНДЕНБУРГ. ПОТСДАМ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 6 января 1742 года

На этот раз для нас нашелся постоялый двор и получше. По здешним меркам можно сказать четырехзвездочный отель. Впрочем, нам его рекомендовали и даже «забронировали». Им регулярно пользуется русская миссия, и посол фон Бракель заранее снял для нас шесть комнат. Так что только Румберт с Бастианом делили одну спальню. И свечи тут не экономят как в Виттенберге. Впрочем, мы здесь планируем передохнуть денька два, отоспаться помыться, снестись с посольством. Бумаги подорожные справить и деньгами пополниться.