Читать книгу Тайна Вселенской Реликвии. Книга вторая - Владимир Маталасов - Страница 3

1. Факты – упрямая вещь!

Поздний, осенний вечер навис над Крутогорском, посылая с небес в его сторону нескончаемые потоки нудного, моросящего, холодного дождя. А где-то там, за городом, в кромешной, сырой тьме ночи, в невидимых нагромождениях чёрных, грозовых туч сверкают зловещие огненные ленты разрядов линейных молний. Сверкают они непрерывно, то тут, то там, на какие-то мгновения озаряя вспышками своими далёкие, разрозненные участки крутогорских степей, словно играя в солнечные зайчики и гоняясь друг за дружкой. Непрерывные отзвуки грозовой канонады и всепроникающая сырость наэлектризованного воздуха заставляют городских жителей попрочнее захлопнуть окна своих квартир и поплотнее задёрнуть шторы: так, кажется, вроде бы надёжнее и уютнее.

Только одному человеку не сиделось дома в такую непогоду. В полдвенадцатого ночи, вырулив из ворот особняка, по мокрому, асфальтированному шоссе, неслась легковая, старенькая «Победа». За рулём, в плаще с откинутым капюшоном, сидела Таня Ремез: она спешила за город, навстречу грозе. Эх, и перепало бы ей от отца по пятое число, прознай он о подобных проделках дочери. Но Степан Павлович вот уже как неделю отсутствовал дома: он пребывал в отъезде, в месячной командировке на курсах повышения квалификации директорского корпуса средних учебных заведений.

Вот уже как пять дней, похожих один на другой, как близнецы, на дворе стояла несвойственная для этих мест, дождливая, грозовая погода. По городу поползли слухи, что многие жители Крутогорска стали очевидцами и свидетелями появления шаровых молний. Появлялись они в самых неподходящих, казалось бы, для этого местах: то вырастали до внушительных размеров из электрических патронов и розеток; то выскальзывали из всевозможных щелей и отверстий; то, скользя по стеклу, степенно переваливали через оконные форточки и, словно у себя дома, разгуливали по квартирам… Но больше всего их видели в степи. Вот как раз туда и направляла свою машину Таня Ремез.

– Прямо до слёз обидно, – мысленно сетовала она на себя в последние дни. – Если уж по справедливости, то первой увидеть их должна была я: ведь именно мне это сейчас больше всех нужно.

Два дня кряду – сегодня – третий, – гонялась она в степи за грозовыми разрядами, и всё безрезультатно. Со своим, оригинальной конструкции, малогабаритным спектроскопом, разработанным и изготовленным совместно с Малышевым, и мастерски насаженным на объектив фотоаппарата, заправленного цветной плёнкой, последние дни она не расставалась с ним ни на минуту: она, даже когда отходила ко сну, клала его себе под подушку. Но сейчас она уже мчалась навстречу непогоде с чувством уверенности в справедливости утверждений о реальности существования подобного природного феномена. Причиной тому послужил курьёзный случай, произошедший сегодня в стенах родного института…

Шла вторая пара занятий. Студенты физфака отрабатывали очередные практические занятия. В стенах лаборатории царила сосредоточенная, деловая обстановка, сопровождаемая звуками щелчков тумблеров и переключателей приборов, мельканием отблесков фигур Лиссажу, синусоид, прямоугольных импульсов на зеленоватых экранах осциллографов, шуршанием листов тетрадей, негромкими, консультирующимися друг у друга голосами студентов.

Лабораторные занятия вёл молоденький аспирант Сёмушкин Филимон Евлампиевич, сам ещё недавно студент, а теперь – без пяти минут кандидат физико-математических наук: через три недели должна была состояться защита его кандидатской диссертации. Всё внимание руководителя занятий было поглощено сортировкой экземпляров будущей диссертации. Прямо перед ним на столе красовались четыре одинаковые, но ещё недоукомплектованные стопки листов, пополняемые из пятой, общей.

Как всегда – ухоженный, в представительном одеянии, выдержанном в строгих тонах, при галстуке, он выглядел весьма серьезным и озабоченным. Взгляд его нет-нет, да и обращался иной раз в сторону некоторых из студентов, чересчур уж увлёкшихся разговорами. Вот и сейчас он исподлобья глянул на двух студенток, сидевших за ближайшим к нему столом и о чём-то негромко переговаривавшихся.

– … ведь, как правило, появление шаровых молний наблюдается преимущественно в весенне-летний период, но чтобы в такую холодную, осеннюю пору?.. – удивлённо пожимала плечами одна из них.

– Студентки Потапова и Ремез! – прервал Сёмушкин. – Вам что – делать нечего, кроме, как вести разговоры на псевдонаучные темы?

– А мы уже первую и вторую лабораторные отработали, – стала пояснять Потапова.

– Беритесь за следующую.

– Но все же столы заняты, Филимон Евлампиевич!

– Тогда займитесь чем-нибудь другим и не отвлекайте своих коллег беспочвенными рассуждениями о каких-то шаровых молниях.

– Ну почему же – беспочвенными? – заступилась Ремез. – Они же существуют на самом деле…

– Бабушкины сказки! – отрезал Сёмушкин. – Стыдитесь, студентка Ремез. Не пристало вам, будущему физику, верить в то, чего в природе не существует. И во-вторых, ни одно явление не может считаться достоверным, если оно не подтверждено экспериментом и не подкреплено точными математическими расчетами.

– Да ведь сколько литературы написано по этому поводу, – не сдавалась Потапова, – сколько очевидцев и свидетелей…

– Врут, … всё врут, хотят выдать желаемое за действительное. Даже ни одной приличной фотографии… А впрочем, Потапова, вы сами-то видели эти так называемые шаровые молнии? – прищурившийся Сёмушкин уставился на студентку и, заметив на её лице следы растерянности и нерешительности, добавил: – Вижу, что – нет, не видели! Лично я их тоже не видел. Приходится, любезная, констатировать факты, а факты – упрямая вещь!..

– Вот придурок! – тихим голосом сыронизировал кто-то из студентов: аспиранта, в общем-то, не особо жаловали в студенческой среде за его чрезмерную самоуверенность.

– Тише ты! – осёк чей-то другой голос. – Чего доброго – услышит.

– Ну и пусть себе слышит.

– Не забывай кто мы, а кто он!

– Понимаю-понимаю! Ну конечно, мы – несчастные жертвы бурной, сексуальной деятельности наших родителей, а он, разумеется, от Бога!.. Так что ли?

– Брось дурачиться.

– А я серьёзно…

Дверь лаборатории слегка скрипнула и приоткрылась, по-видимому, от сквозняка. Никто не видел как, откуда, каким образом появилось ярко-голубое шаровидное образование, размерами с футбольный мяч, а когда увидели, было уже поздно: у всех на глазах шаровая молния тихо и спокойно приземлилась прямо на стол Сёмушкина и прошлась по разложенным стопкам его кандидатской диссертации. Они тут же задымились и вспыхнули синим пламенем; запахло горелой бумагой. Побледневший и оцепеневший, словно загипнотизированный, аспирант не в силах был сдвинуться с места, да ещё кто-то крикнул: «Не шевелитесь, взорвётся!» Лишь одним поворотом головы он провожал соскользнувшую со стола «гостью» и медленно поплывшую в воздухе. Немного придя в себя, он принялся сбивать языки пламени со своих трудов.

Со стороны коридора кто-то заглянул в дверь лаборатории, но, узрев необычное зрелище, тут же в испуге захлопнул её. Видимо, этот фактор и сыграл решающую роль: светящийся шар вновь направился в сторону Сёмушкина и, остановив своё парение, завис прямо напротив, на уровне глаз, в каком-нибудь полуметре от него. В помещении лаборатории воцарилась гробовая тишина. Все затаили дыхание: ни малейшего движения, ни единого слова. Теперь шаровое образование уже переливалось всеми мыслимыми и немыслимыми цветами радуги, слегка шипя и потрескивая. Зрелище было в высшей степени потрясающим и сказочно красивым.

Повисев в воздухе ещё немного, шаровая молния крадучись поплыла на Филимона Евлапиевича. Не в состоянии шелохнуться, он быстрее механически, чем осознанно, стал тихо дуть на неё, в попытке отвратить её поступательное движение. «Хитрость» удалась: застыв на месте, образование поплыло в противоположном направлении, в сторону, где сидела студентка Потапова, метрах в двух от Сёмушкина. До смерти перепуганная, но не растерявшаяся, та сразу же взяла на вооружение его опыт и тоже стала тихо дуть на подозрительно шипящую, чем-то недовольную плазменную сферу, которая тут же направилась по старому адресу.

– Студентка Потапова!.. Что вы делаете?.. – ни живой ни мёртвый, шёпотом выдавил из себя возмутившийся аспирант, уже слегка раздувая свои щёки и вновь отправляя гостью в сторону Потаповой.

– Ну Филимон Евлампьевич!.. – прозвучал чуть ли не плачущий, тихий голос студентки, отсылавшей её назад.

Этот феномен природы, переливающийся, словно мыльный пузырь, красками всевозможных цветов, так и отфутболивали они друг другу – настойчиво, целеустремлённо, – не забывая уточнять фамилии, имена и по батюшке.

– Студентка Потапова!..

– Ну Филимон Евлампьевич!..

– Студентка Потапова, перестаньте дуть!..

– И вы тоже, Филимон Евлампьевич!..

– Студентка Потапова! Я жаловаться буду!..

– И я тоже, Филимон Евлампьевич!..

Входная дверь приоткрылась и в неё просунулись сразу несколько любопытных физиономий. Почувствовалось присутствие сквозняка. Шаровое образование вдруг сорвалось с места, обогнуло Сёмушкина и живо юркнуло под его стул. Прежде, чем тот успел приподняться из=за стола, прозвучал взрыв. Задребезжали стёкла и кое-где посыпалась штукатурка. Вместе со стулом Сёмушкина подбросило вверх и швырнуло в сторону кафедры. Очутился он каким-то непонятным образом в нелепом положении: в позе отдыхающего, лежащим на боку и подпершим рукой голову. Подёргивая ей в нервном тике и ошарашено вытаращив глаза, он пытался стряхнуть с себя пелену нахлынувшего наваждения и всё никак не мог прийти в себя. Очухался он лишь тогда, когда кто-то из окруживших его студентов догадался сунуть ему под нос пузырёк с нашатырным спиртом.

– Да-а, братцы, такие-то вот дела, – донёсся откуда-то уже знакомый, сочувственно-иронический голос. – Факты, скажу я вам, упрямая вещь!..

Таня очень сожалела, что так и не смогла, вернее – не решилась, воспользоваться лежавшим в её сумке спектроскопом: слишком велик был риск непредсказуемых последствий от любого, мало-мальски неосторожного, резкого движения…

Теперь же, с большой скоростью мчась в машине, Таня Ремез не думала ни о чём, кроме овладевшего ей неистового желания долгожданной встречи с неуловимой «пришелицей». Свет фар выхватывал из стригущей темноты набегающие на лобовое стекло ливневые потоки косого дождя. Молнии, уже сверкавшие над самой головой, лишь дополняли общий фон разыгравшегося в небе зловещего ночного представления.

Увлёкшись погоней за молниями, Таня не сразу заметила, что дождь постепенно начал ослабевать, в тучах появились первые разрывы и просветы, в глубине которых стали просматриваться холодные, серебристые проблески лучей вечной спутницы Земли, а, казалось бы, неукротимые порывы ветра сменились устойчивым состоянием равновесия воздушных потоков. Грозовые тучи стремительно отступали куда-то в сторону невидимого горизонта. Уже одна половина небосвода засверкала мерцающими вкраплениями бисера звёздных огней.

Вскоре дождь и вовсе прекратился, и теперь Тане оставалось лишь только предаться чувствам уныния и разочарования по причине так и не состоявшейся встречи. Дальнейшая погоня казалась бессмысленной и, остановив машину на обочине дороги, она молча провожала взглядом удаляющийся прочь неистовый разгул стихии. Но коварные силы природы, видимо, были несколько иного «мнения» о предстоящем расставании, послав в сторону одиноко стоявшей машины, прощальный привет: мощный разряд линейной молнии, надвое расколов небо, ударил в каких-то пятнадцати-двадцати метрах впереди машины, прямо в чернеющую ленту асфальтированного покрытия дороги. От неожиданности, ослеплённая и оглушённая, девушка зажмурилась и невольно втянула голову в плечи. По кузову машины прошёлся упругий, горячий фронт ударной волны, не преминув заглянуть и внутрь кабины через приспущенное боковое стекло.

Таня открыла глаза. От места, куда ударила молния, в приглушённом свете подфарников, исходил клубящийся дымок испарений. Включив фары на полную мощность, девушка открыла дверцу и, выйдя из машины, приблизилась к тому месту. В воздухе стоял терпкий запах озона и паров дымящегося асфальта, струившихся из неглубокой, круглой воронки, оплавленной по краям. Немного постояв над ней, захватив небольшую горсточку россыпи ещё горячего асфальта и разминая в руке, Таня в глубокой задумчивости направилась к машине.

Оглянуться назад её заставил, как ей показалось, далёкий свет фар двух встречных, следовавших одна за другой, машин, высветивший небольшой участок местности по правую сторону от дороги.

– Надо, пожалуй, подождать, чтобы предупредить водителей о подстерегающей их опасности угодить колёсами в образовавшуюся «ловушку», – подумала девушка, и остановилась в ожидании приближающихся машин.

Однако, вскоре она обратила внимание на больно уж странное поведение движущихся транспортных средств. Фары их, периодически и плавно изменяя яркость свечения, словно плыли в воздухе по неопределённым траекториям, а затем и вовсе разошлись в разные стороны. И только тут её сознание обожгла догадка: шаровые молнии! Она опрометью бросилась к машине, и спектроскоп в одно мгновение очутился в её руках. Ложная иллюзия дальнего видения плазменно-шаровых образований сменилась вполне реальным ощущением их близости…

Таня всё щёлкала и щёлкала затвором фотоаппарата, каждый раз уточняя и выверяя экспозицию и поворачиваясь в сторону то одного, то другого плазменного сгустка. Она и не заметила, как окончилась плёнка. Правда, два «шарика» куда-то подевались, третий парил где-то в стороне, метрах в десяти над поверхностью земли, а вот четвёртый – взяла бы его нечистая, – медленно подкрадывался к Таниным ногам. Что оставалось делать? Она стояла, затаив дыхание и не смея пошелохнуться, одними лишь движениями глаз прослеживая путь шаровой молнии, сначала замедлившей свой ход возле её ног, а затем, едва касаясь земли, поплывшей в сторону машины. Достигнув боковой кромки днища, она вдруг задрожала, злобно зашипела и… взорвалась. Взрыв был такой силы, что девушку отбросило на противоположную обочину дороги, а «Победа», вздыбившись и перевернувшись через правый бок на крышу, соскользнула в кювет…

А ребята в этот вечер собрались у Малышевых. Завтра воскресенье, Екатерина Николаевна ушла к Лопухиным с ночёвкой; Саня с Митей тоже предупредили своих родителей, что останутся у Кузьмы и вернутся только к утру, объяснив это крайней необходимостью обсуждения и решения некоторых, как они выразились, жизненно важных для них научно-технических проблем. Взрослые возражать не стали, давно утвердившись в мнении, что троица эта с великими «переборами»: раз так надо, так пусть себе тешатся.

Но ребятам было не до потех. Сегодня должно было состояться первое испытание Кузиного «Дешифратора». Как они все ждали этого часа! Сборка отлаженных и выверенных блоков и узлов прибора была коллективной. Оставались сущие пустяки: состыковать, соединить их с помощью электрических разъёмов, вставить и укрепить во внутренней полости «Дипломата». На всё это ушло не более часа, и, теперь, на столе перед взорами ребят покоилось нечто то, что должно было предопределить не только судьбу далёких, грядущих поколений, но и всего живого и разумного, что обитает в пределах Млечного Пути.

– Ну что, братва? – произнёс Митя, наконец-то откладывая в сторону отвёртку и издали любуясь Кузиным произведением. – Каков красаве-ец, а?

– Не то слово! – возразил Саня. – Восьмое чудо света, после египетских пирамид, разумеется!

«Дипломат», внутрь корпуса которого были втиснуты все передовые мысли, идеи и надежды друзей, и с которыми они связывали все свои лучшие побуждения и стремления, поблескивал матовым экраном монитора, никелированными пластинками с надписями и разноцветными точками контрольных лампочек на иссиня чёрной, муаровой поверхности рабочей панели. Пятнадцать ручек переключения времени, расположенные в один ряд, ручка замедления и ускорения его хода, электронно-цифровой счётчик времени, ручки контрастности, яркости и цветности изображения, тумблер включения прибора – вот всё то, что на данный момент составляло предмет всеобщего сосредоточения друзей. Плоский экран, установленный во внутренней полости крышки, и объектив с гравитационно-оптической линзой, разместившийся с наружной её стороны, строго по центру, казалось, венчали собой всю эту странную, сложную систему.

– Присядем что ли, «на дорожку»? – предложил Кузьма, еле сдерживая порывы чувств нетерпения и ожидания.

– Ну и мастак же ты тянуть резину, – отозвался Саня, но всё же друзья уселись кто где стоял; Митьке пришлось сесть прямо на пол…

– Всё, минута прошла, – заключил он, вскакивая с насиженного места. – Давай, Кузя, цепляй хомут на шею, и – вперёд!

Слегка дрожащими руками Малышев подхватил со стола «Дешифратор», перекинул через шею широкий, кожаный ремень и зафиксировал аппарат, уперев его торцом в область живота. Запустив руку за обратную сторону откинутой крышки прибора, он стянул с объектива защитный пластмассовый чехол, обнажив выпуклую и светонепроницаемую, ярко-серебристого цвета гравитационно-оптическую линзу диаметром около десяти сантиметров.

– С чего начнём? – спросил он, откладывая чехол в сторону.

– А с сегодняшнего дня и начнём, – нашёлся Саня. – Ты в какое время встаёшь по утрам?

– Ровно в семь.

– Ну вот и устанавливай шкалы времени: год – 1991, месяц – 10, число – 26, часы – 7, минуты и секунды – по нулям; ход времени – нормальный. Действуй!

– Сейчас, сейчас! – с волнением в голосе зачастил Малышев, защёлкав переключателями и закрутив ручками настройки. – Всё!

– Всё ли? А-ну я проверю. – Дотошный Саня ещё раз внимательно проконтролировал выставленные Кузей позиции элементов настройки. – Яркость, чёткость, цвет?..

– В ажуре.

– Тогда – поехали! – кивнул головой Остапенко. – С Богом!

Не отрывая взгляда от экрана, расположенного напротив глаз, Малышев щёлкнул тумблером подачи напряжения. Тот сразу же высветил фигуру спящего Кузи с откинутым одеялом и скрючившегося калачиком от утренней прохлады. Изображение было до такой степени натуральным, контрастным и насыщенным цветами, что, невольно оторвав взгляды от экрана, все посмотрели в сторону пустующей Кузиной кровати.

– Ура? – вопрошающе воскликнул восхищённый Сапожков.

– Ура-а-а-..! – тихо, протяжно вторили ему друзья.

Отсутствие звукового сопровождения не помешало ребятам определить начало побудки: будильник, установленный на тумбочке, стоявшей возле кровати, стал медленно кружить по её поверхности, отплясывая утреннюю сегидилью.

– Во даёт! – раздался возмущённый голос Сани. – Дрыхнет без задних ног… Даже будильник покраснел от натуги.

Израсходовав всю энергию пружинного завода, будильник остановился у самой кромки покрытия тумбочки. Половину экрана затмила спина подходившей к койке Екатерины Николаевны. Она нагнулась, поцеловала сына и потеребила за плечо. Тот приоткрыл один глаз и… вновь погрузился в небытие. Тогда мать снова наклонилась над сыном и что-то сказала ему на ухо. Кузя тут же принял вертикальное положение, продирая глаза кулаками.

– Что она тебе сказала? – поинтересовался Остапенко.

– То, что каждое утро говорил один слуга своему хозяину – одному из великих, просвещенных умов старой, доброй Англии: «Вставайте, милорд! Вас ждут великие дела!»

Екатерина Николаевна вышла. Кузьма вскочил с кровати, посмотрел в окно, не забыв почесать при этом одно неприличное место, несколько раз присел с одновременным выкидыванием рук вперёд и, видимо, подался на кухню. Ребята тут же со смехом заставили Кузю немедленно проследовать за самим собой. Дальнейшие наблюдения выявили, что, рысцой забежав на кухню и на ходу поцеловав хлопотавшую у плиты мать, сын развернулся и шмыгнул в туалет.

Кузьма в смущении замешкался.

– Давай-давай, чего застеснялся, – поторопил Сапожков. – А ну, высвечивай всю свою подноготную…

– А ты, оказывается, нахал, Сапожков! – неподдельно возмутился Малышев, а потом, улыбнувшись, добавил: – Втроём мы всё равно там не уместимся.

Он перевёл прибор в режим ускорения хода времени. Быстро замелькали кадры: Екатерина Николаевна смешно забегала от плиты к столу, и обратно; Кузя выскочил из туалета, влетел в ванную, нервно умылся, поскакал в свою комнату, в две секунды застелил постель, оделся, прибежал на кухню, сел, быстро-быстро поработал челюстями, как заяц, вскочил, поцеловал мать, снова умылся, накинул на себя плащ, схватил конспекты и выскочил из квартиры.

Все эти действия экран выдал в течение полутора-двух минут. Друзья помирали со смеху, хотя в глубине души своей были преисполнены чувством гордости за очередную победу и сознанием ответственности за настоящее и будущее земной цивилизации.

В это время до слуха ребят донеслись звуки телефонного звонка: звонила Настя Лопухина. Она сообщила, что телефон Тани Ремез вот уже как минут двадцать не отвечает, высказав предположение о причине молчания подруги. Ребята согласились с Настиными доводами, будучи в курсе Таниных дел: за последние дни она просто помешалась на своих шаровых молниях, и гоняется за ними по всем окрестностям Крутогорска. Чем же иным можно объяснить её отсутствие дома? А время позднее, на дворе непогода, за городом – страшно и подумать – бушует неистовство ночной, небесной стихии…

Через пять минут друзья уже бежали в направлении особняка Ремезов. В длиннополых, непромокаемых плащах, торопливо накинутых на плечи, в плотной завесе моросящего дождя, застилающей свет огней ночного освещения, со стороны они спокойно могли сойти за одиноких призраков-приведений, отправившихся на свершение каких-то недобрых, неблаговидных дел, коих на Руси-матушке к этому времени стало свершаться всё больше и больше по причине угрожающего возрастания нестабильности в стране. Этим обстоятельством можно было объяснить и тщетность попыток друзей поймать хоть какой-нибудь вид транспорта, чтобы, если это потребуется, прийти на помощь своему ближнему. Но ни один водитель редкого в эту позднюю пору транспорта не желал – да это и понятно – останавливаться, опасаясь уже не за свой кошелёк, нет, за свою жизнь.

До этого ребята уже успели побывать в доме Ремезов. Калитка, как и полагается,, была закрыта, а вот ворота – только прикрыты, и распахнулись сами собой от первого же прикосновения. Окна особняка чернели провалами своих глазниц, свидетельствуя о том, что хозяйка или спит, или же её нет дома: на звуки квартирного звонка никто не отзывался. Двери в дом и в подвальное помещение, где размещалась недавно оборудованная совместными усилиями домашняя лаборатория, были накрепко закрыты, а вот гараж с полураспахнутыми створками дверей оказался пустым. В воздухе ещё носился лёгкий запах выхлопных газов.

– Видать, где-то полчаса назад, как выехала, – высказал Сапожков своё предположение.

– А это мы попытаемся сейчас выяснить, – пробурчал себе под нос Малышев, извлекая из-под плаща «Дешифратор» и прилаживая его на своей груди. – Так, ставим на двадцать три часа и ускоренным ходом времени просматриваем цепочку событий до того времени, пока в гараже не появится Таня. – Он щёлкнул тумблером подачи питания.

С минуту экран высвечивал внутренность гаража с одиноко стоявшей в нём «Победой». Но вот, как будто из-за экрана, появилась чья-то спина; потом полностью обрисовалась стать девичьей фигуры в плаще с откинутым капюшоном.

Ребята прошли под навес над крыльцом и уже оттуда, как бы со стороны и издали, наблюдали за действиями Тани Ремез. Малышев не торопился замедлять ход времени прибора, и поэтому все её движения носили быстрый, комичный характер, как в немом кинематографе начала двадцатого столетия. Цифры электронного счётчика-индикатора времени, отсчитывающие, особенно – минуты и секунды, почти сливались в своём быстром мелькании.

Когда машина стала покидать пределы особняка, Малышев замедлил бег времени настолько, насколько это было возможным, чтобы проследить её дальнейший путь. Ориентируясь по изображению экрана, друзья выскочили на улицу. Кузьме пришлось подтянуть через голову плащ и таким образом прикрыть им «Дешифратор». Дальнейший ход событий показал, что машина вырулила на проезжую часть центральной улицы и понеслась вниз по спуску в сторону лесостепи. Через минуту она скрылась за плотной завесой дождя.

– Надо во что бы то ни стало поймать какую-нибудь машину, – высказался Остапенко. – А ты, Кузя, вороти время назад, к тому самому моменту, когда Таня выехала из ворот, и зафиксируй его, – предложил он Малышеву, который тут же не замедлил сделать это.

Однако, позднее, неспокойное время, да, к тому же – ненастная погода, заставляли водителей автотранспорта объезжать голосующих стороной и следовать дальше. Саня в сердцах сплюнул.

– Всё, растягиваюсь посреди дороги, и – баста!

– А дядя возьмёт, да и объедет тебя сторонкой, – пошутил Сапожков.

– Тогда сделаю стойку на голове и буду стоять до тех пор, пока «Скорая» не подберёт…

– Тихо! – перебил Сапожков. – Кажись грузовик приближается.

Действительно, со стороны Неженки доносилось надрывное пыхтение поднимающейся в гору грузовой машины.

– В общем так, братва: усаживаемся прямо посреди дороги, по-турецки, спиной к движущемуся транспорту, и – нуль реакции! – скомандовал Сапожков. – Интервал – два метра, – и он подал пример, как это надо делать, приняв позу турецкого султана на самой середине проезжей части улицы.

За ним тут же последовали и друзья, перегородив таким образом своими телами путь всякому движению. Через минуту за спинами ребят послышался резкий скрежет тормозов останавливающейся машины, но они даже не шелохнулись. Какое-то время над ними висел приглушённый рокот работающего двигателя: видимо, озадаченный шофёр приценивался к создавшейся, необычной ситуации. Затем до слуха ребят донёсся вопрошающий свист, а за ним и его голос:

– Эй!.. Чего расселись, как на именинах?.. А ну, освободи дорогу!

– Сидеть! – тихо пригрозил Сапожков Малышеву, заметив, что тот заёрзал на одном месте.

Шофёр дал малый ход вперёд и чуть ли не упёрся в спину Остапенко, сидевшего по правую руку от Митьки, который боковым зрением успел определить марку грузовика: то был КамАЗ. Над головами ребят вновь нависло молчание, которое, некоторое время спустя, вновь было нарушено недоумевающим, но требовательным голосом шофёра:

– Эй, мужики, или кто там!.. Вам что: жить надоело? Проваливайте, пока целы, в последний раз предупреждаю.

Но со стороны сидевших не последовало никакой реакции.

– Ну, идолы-истуканы, тогда попробуем разобраться, раз не хотите по хорошему. – Послышались звуки открывающихся дверок машины, и перед Саней вмиг выросли две дюжие мужские фигуры. Рука шофёра сжимала увесистую монтировку, а сопровождавшего водителя – напарника, ручку запуска двигателя. Оба были настроены решительно. Схватив Саню с обеих сторон за шиворот, они поставили его на ноги. Но тут же рядом очутились Сапожков с Малышевым.

– Не подходи! – хриплым голосом выдавил из себя шофёр, угрожающе потрясая над головой монтировкой. – Убью!.. Коля, – обратился он к напарнику, – а ну-ка, выясни, в чём дело!..

Наизготовку с ручкой запуска двигателя, Коля двинулся в сторону Сапожкова.

– Знаешь что, дядя? – начал уже злиться тот, делая предупреждающий жест ладонями рук вперёд. – Стой себе на месте, и не рыпайся!

– Ах, вот ты как, молокосос?! Да я тебя!.. – Коля занёс своё «орудие защиты» над Митькиной головой, но тот успел перехватить руку нападавшего в запястье и с такой силой сжать его, что Коля ойкнул от боли и неожиданности, и разжал пальцы. Мостовая отозвалась звуками бряцания металла.

– Послушайте, – поспешил вмешаться Малышев, – мы не грабители, не убийцы и, вообще, не те, за кого вы нас принимаете. Просто нам позарез нужна ваша помощь…

Сапожков почувствовал, как обмякла рука нападавшего, а шофёр подозрительно, но всё же с некоторой долей удивления и любопытства, посмотрел в сторону говорившего.

– Поймите, наш товарищ может быть в это самое время погибает, пока мы с вами тут лясы точим, – продолжал тем временем Кузя. – Меня Кузьмой зовут, а это – мои товарищи, – Саня и Митя, все мы – студенты. Могу и паспорт показать, он как раз при мне: только не под дождём… – Не теряя понапрасну времени, он живо, в рамках дозволенного, пояснил в чём дело.

– Ну и отчаянные же у вас головы, хлопцы, – сразу же потеплел голос шофёра. – А как вы узнаете, в какую сторону направился ваш товарищ?.. Да и мы вот, с напарником моим, торопимся в областной центр; может оказаться, что совсем в другую сторону надо ехать…

– Как раз по пути, – не дал договорить Саня, – а откуда нам известно это, долго объяснять, да вы и так не поверите: с помощью вот этого прибора, – он приоткрыл полу Кузиного плаща, слегка щёлкнув по корпусу «Дешифратора».

– Да-а, – протянул напарник, – а вы нам того, братцы, «баки не забиваете»?

– Ладно Коля, брось ты это, я им почему-то верю.

– Вот спасибо, товарищ шофёр, – обрадовался Остапенко. – Если не возражаете, то мы с Митей заберёмся в кузов, а Кузьма сядет вместе с вами в кабину: ему во время езды надо с прибором работать…

Дождь внезапно прекратился. Сплошное тучевое покрывало быстро сползало куда-то на восток, оголяя позолоченную бликами лунных лучей панораму звёздного небосвода. Уже при выезде из города, где-то впереди, в пятнадцати-семнадцати километрах, в землю ударил мощный грозовой разряд, озарив собой всю округу и донеся до слуха оглушительные раскаты грома.

Малышеву то и дело приходилось регулировать скорость хода времени «Дешифратора», подстраиваясь под скорость движения КамАЗа. На экране чётко и неизменно вырисовывались контуры движущейся метрах в десяти «Победы». Удивлению, сидевшего рядом с Кузей, напарника шофёра не было предела. Он всё никак не мог понять, почему экран высвечивает то, чего впереди нет…

Через пятнадцать минут «поисково-спасательная» группа прибыла к месту происшествия…

2. Когда души возносятся к стратосфере.

Картина, представшая перед взорами прибывших, была вон из рук неутешительной. Место аварии было освещено огнями фар стоявшего неподалёку ночного такси – «Волги». Над Таней уже хлопотала какая-то женщина. «Почему „Дешифратор“ не выявил посторонней машины?» – было первой Кузиной мыслью, но он тут же догадался, что такси или же было встречным, или, вероятнее всего, следовало за «Победой» на почтительном расстоянии, и поэтому не попало в поле зрения прибора.

Таня сидела на мокрой, грязной обочине, одной рукой облокотившись о землю, а другой держась за голову. Присевшая возле неё на корточки незнакомка, прикладывала к лицу пострадавшей, всему в царапинах и ссадинах, белый, носовой платок, успокаивающе поглаживая её по плечу. Через дорогу, напротив женщин, в кювете покоилась машина Ремезов. Фары её так и остались включёнными. Одним своим боком она упиралась в левую стенку рва, а колёсами – в правую, покоясь под уклоном в сорок пять градусов к поверхности земли.

Девушка быстро пришла в себя, и первым делом, с нескрываемой тревогой в голосе, обратилась к ребятам, стоявшим среди незнакомых ей людей:

– Спектроскоп!.. Мальчики, спектроскоп! – Она стала оглядываться по сторонам, пытаясь что-то разглядеть на земле. – Его, наверное, ударной волной куда-то забросило…

– Ты, Таня, только не переживай, – стал успокаивать Остапенко, – отыщется твой спектроскоп. Куда он денется? Ты лучше скажи, как твоё самочувствие?

– Плохо, пока не найдётся спектроскоп, – всё никак не могла успокоиться девушка, позабыв обо всём на свете.

– Ой! – воскликнула вдруг незнакомая женщина. – Я совсем забыла о своём шофёре. Ведь ему тоже требуется помощь…

– А что с ним? – удивлённо спросил водитель КамАЗа.

– Да понимаете в чём дело: мы ехали в областной центр, когда, при выезде из города, ему стало вдруг плохо. Еле успела на ходу перехватить управление и кое-как затормозить, иначе тоже бы оказались в кювете. А тут, перед глазами, как на грех, ещё одно происшествие. – Она чуть ли не бегом направилась в сторону такси, но передняя дверка его уже открывалась. Слегка пошатываясь, из кабины вылез мужчина средних лет. – Ну как, лучше вам? – тут же обратилась к нему женщина, подходя вплотную и притрагиваясь к его руке.

– Ничего не понимаю, – растерянно произнёс водитель такси. – Ничего подобного со мной ещё не случалось… Где мы?.. Что случилось? – он испуганными глазами обвёл присутствующих, решив, по всей видимости, что стал виновником дорожно-транспортного происшествия: девушка на обочине дороги, вся в грязи и ссадинах; легковая машина в кювете; КамАЗ, какие-то люди…

– Успокойтесь! Девушка пострадала не по вашей вине, – пояснила женщина. – Просто – нелепое стечение обстоятельств. Когда вам стало плохо и мне пришлось взять управление машиной на себя, то как раз в это же самое время я увидела потерпевшую аварию девушку. Сами понимаете, не могла же я оставить её на произвол судьбы, на дороге, посреди поля, да к тому же одну и – ночью. А тут, к счастью, и помощь подоспела, – она указала в сторону приближавшихся к ним людей…

Водитель КамАЗа, которого, как выяснилось позже, звали Петром, вызвался оказать помощь в извлечении из кювета и отбуксировке «Победы». При помощи стального троса и мускульной силы мужчин, она была бережно, со всеми предосторожностями, извлечена из кювета и водворена на ровную поверхность обочины.

Пётр, производивший внешний осмотр машины, ходил вокруг неё и всё удивлялся:

– Подумать только! Ни одной вмятины!.. Во раньше делали, не то, что нынче: плюнь на кузов, и тут же – вмятина. И смотри, никакой течи ни воды, ни бензина, ни масла… Да-а…

Открыв капот и подсвечивая фонариком, он принялся за осмотр двигателя. В недоумении почесав затылок, забрался в кабину, включил зажигание и натиснул на педаль стартера. К всеобщим изумлению и радости, двигатель тут же завёлся, оглашая округу равномерным, негромким сопением выхлопной трубы.

– Повезло вам, барышня, – обратился Пётр к рядом стоявшей девушке. – Правда, не столько вам, сколько вашей машине. В отличном состоянии держите свою «тачку».

– Да это не я, это – папа, – смущённо отозвалась Таня.

– Какая разница! Папа, так папа. Привет ему от Петра с Николаем и наилучшие пожелания!..

Пока оживлённая публика о чём-то переговаривалась и что-то решала, Малышев тем временем, с «Дешифратором» наизготовку, стоял возле того места, где была найдена поверженная Таня Ремез. Установив счётчик-индикатор времени на двадцать три часа вечера текущего дня и задав многократное ускорение хода времени, он стал наблюдать за событиями на экране, направляя объектив гравитационно-оптической линзы на место падения девушки. Около минуты экран высвечивал пустое место на обочине и, когда индикатор отсчитал десять минут первого ночи, на её поверхность легло распластанное тело потерпевшей. Тут же застопорив ход времени, Малышев зафиксировал этот кадр, но спектроскопа в руках девушки, как показало изображение, уже не было. Малышеву пришлось вернуться во времени несколько назад, именно к тому моменту, когда на неё началось сказываться действие ударной волны. Последовавшее за тем медленное прослеживание траектории падения девушки выявило, что в самом начале воздействия ударной волны ремешок спектроскопа соскользнул с её шеи и самодельный прибор стал описывать в воздухе большую, пологую дугу.

Кузьма незамедлительно подогнал на своём «Дешифраторе» скорость полёта спектроскопа к скорости замедленного человеческого шага и последовал за его изображением, перелезая через кювет и углубляясь по мокрой, раскисшей земле вглубь неприветливого, осеннего поля. Ноги по щиколотки утопали и вязли в холодной грязи, сковывая не только движения, но и затрудняя наблюдение за траекторией полёта Таниного прибора. По этой причине пришлось ещё более замедлить скорость хода времени «Дешифратора». Теперь на его экране изображение кувыркающегося спектроскопа двигалось в воздухе с черепашьей скоростью.

Немало усилий потребовалось Малышеву, чтобы не упустить из поля зрения гравитационно-оптической линзы парящего спектроскопа и установить место его падения. Упал он, как выявил «Дешифратор», в жухлый бурьян, основательно зарывшись при этом в грязь. Следуя изображению на экране, Кузьма тут же нащупал и извлёк из неё злосчастный Танин прибор.

– Ну, слава тебе Господи! – вздохнул он с облегчением, осознавая однако, что, если бы не «Дешифратор», то спектроскоп можно было считать навечно утерянным. А зашвырнуло его не так уж и близко: намётанный глаз Малышева определил расстояние до горящих фар машин не менее, чем в восемьдесят метров.

Таниной радости не было предела: её спектроскоп с драгоценными, а может быть и уникальными снимками спектров шаровых молний не только нашёлся, но и ничуть не пострадал. В этом деле, по всей видимости, не последнюю роль сыграли амортизирующие свойства раскисшего, полевого грунта. Кузя же, весь в грязи, продрогший до костей – оказалось, что одет он был по домашнему, во всё лёгкое, а кеды, так те вообще, были одеты на босу ногу, – представлял собой жалкое зрелище. Но несмотря на это, на лице его было написано торжество победы, а во взгляде сквозили едва уловимые порывы чувства чего-то сокровенного, недосказанного этой смуглолицей красавице, тоже – грязной, всей в царапинах и ссадинах, радующейся, как малое дитя, нежданному возвращению, казалось бы, навсегда утерянной, дорогой её сердцу вещи…

Несколько минут спустя, КамАЗ продолжил свой путь в областной центр. Шофёр Петя, забиравшийся в кабину, окликнул проходившего мимо Малышева.

– Слышь, браток? А этот, товарищ-то ваш, ничего себе! – он хитро подмигнул и тихо рассмеялся. – Придёт время, на свадьбу не забудьте пригласить.

«Победа» с четырьмя пассажирами, управляемая Саней Остапенко, своим ходом направилась в город; за ней последовало и такси: незнакомке, по её словам, не хотелось подвергать опасности здоровье шофёра, да и вообще, она решила переиначить свои планы на сегодняшний день…

Результаты ночной эпопеи не замедлили сказаться: заболел Кузя, жестоко, получив сильнейшее воспаление лёгких. По утру, воротившись домой, Екатерина Николаевна застала своего сына в горячке, с температурой свыше сорока одного градуса: он бредил. Кузю немедленно госпитализировали.

Всё бы для него могло окончиться очень печально, но потом, как он сам впоследствии признался, выкарабкаться из объятий коварной старухи с косой, помогло ему неосознанное чувство чего-то ещё не завершённого до конца, кому-то так необходимого, без чего немыслимо существование на Земле. Это чувство, не покидавшее его в минуты просветления сознания, а затем и в процессе выздоровления, положительным образом сказалось на ходе болезни. Через неделю Кузьма пошёл на поправку.

Трудно передать словами, что за это время успели пережить и перечувствовать мать и ближнее окружение Малышева. Палата его изо дня в день пополнялась съестными приношениями, которые Кузя тут же щедро раздавал своим соседям по больничной палате. Раза два навещала его и общая, новая знакомая – Лидия Васильевна, которая первой пришла на помощь Тане Ремез. Сама Таня считала себя первопричиной всего случившегося и, как могла, старалась загладить свою вину, дольше других задерживаясь у постели выздоравливающего больного и рассказывая ему о своих делах и заботах.

– Снимки спектров шаровых молний получились отличные, – докладывала девушка потерпевшему. – Я уже успела провести их спектральный анализ. Оказалось, что основная доля массы плазменного тела приходится на четыре химических элемента периодической таблицы Менделеева: на гелий, фтор, азот и углерод. Наличие других химических элементов весьма и весьма незначительно.

– Значит всё-таки не зря ты рисковала собой, – не глядя на посетительницу, в какой-то отрешённой задумчивости, вымолвил больной.

– Да что ты, Кузя! Скажешь тоже! – воскликнула девушка. – Подумаешь – велика жертва! Смотри, – она повертела своей головой перед лицом Малышева. – Ни единого следа царапин или ссадин, – попыталась перевести разговор в сторону шутки.

– Говори, говори, да не заговаривайся, – перебил тот. – Мне-то лучше знать. Ну, да ладно. Лучше скажи, что дальше собираешься делать?

– А дальше настаёт пора начала проведения экспериментов по воспроизведению искусственной шаровой молнии. Для этого у нас уже почти всё подготовлено. Саня сейчас занимается окончательной отладкой и доводкой двухлучевой плазменной установки, а я недавно закончила все необходимые расчёты, и теперь рыскаю по химфаку в поисках необходимых для экспериментов фторо-, азото-, и углеродосодержащих соединений. Но главное – гелий. Мне пообещали полбаллона…

Реже других наведывался Сапожков, да и то лишь урывками, на несколько минут, для того, как он выразился, чтобы не позабыть друга в лицо. Ему было некогда, он совершенствовал и перекраивал конструкцию своего «Джина». При этом он занялся какими-то коммерческими делами, о чём говорил неохотно и как-то несвязно.

Когда Малышев уже находился на стадии выписки из больницы, из командировки вернулся Степан Павлович. На следующий день, ближе к вечеру, шумная компания в полном сборе и возглавляемая Ремезом, нагрянула к выздоравливающему.

– Ну-у, Кузьма Иванович, – чуть ли ни с самого порога начал учитель, – вид у вас, должен признаться, неважнецкий: кожа, да кости. Что же вы так сильно всех нас подвели, расстроили и спутали все наши планы?.. Ай-яй-яй!..

– Папа! – вознегодовала дочь. – Сколько раз можно тебе говорить, что Кузьма здесь ни при чём…

– А ты помалкивай, помалкивай дитя неразумное, – пожурил он. – Своё ты уже сполна получила и слово своё сказала. Предоставь возможность высказаться и своему товарищу…

– Да что там говорить, Степан Павлович! Вот Таня – молодец! – вступился Кузьма. – А что касается лично меня, то все мы делаем одно общее дело, и, если кто-нибудь из нас вышел на время по какой-то причине из строя, то другой должен встать на его место, а этого как раз и не случилось, – Малышев с нескрываемой иронией и не без издёвки метнул свой взгляд в сторону друзей. Он имел ввиду то обстоятельство, что, будучи прикованным к постели, несколько раз предпринимал попытки убедить друзей в необходимости начать поиски Реликвии. Главное – есть база: «Дешифратор». Что ещё нужно? Так нет. Как правило, следовала отговорка в виде того, что мол, раз взялся за это дело, сам и доводи его до конца.

Степан Павлович и здесь уже был в курсе дела, однако тут же поспешил встать на сторону ребят.

– То, что ты имеешь в виду, не должно лежать камнем на сердце, и я полностью присоединяюсь к Сане с Митей. Честь предстоящего предприятия должна принадлежать именно тебе…

О каком именно предприятии шла речь, девушкам было невдомёк, да они и не старались задавать лишних вопросов, надевая на свои лица напускную маску безразличия. За последнее время они привыкли к различного рода недомолвкам с их стороны. Но раз мужчины чего-то не договаривают, значит так нужно. Всему своё время. Правда, девушки пытались строить свои догадки и предположения насчёт каких-то странных, таинственных приготовлений. Чётко осознавали они лишь одно: затевается какое-то большое дело. Иначе зачем им, хотя бы в частности, срочно понадобились шаромолниевые, аккумуляторные батареи? Хорошо хоть в этом у них проявились общие интересы.

Через сутки после полного выздоровления Малышева, друзья собрались у Лопухиных. Приближался ответственный момент испытания «Дешифратора» на предмет поиска пропавшей Реликвии. На дворе стояла поздняя осень. Солнце щедро одаривало природу скупым, эфемерным теплом своих лучей. С веток деревьев неслышно опадали жёлтые листья, в плавном своём кружении опускаясь на землю и тихо ложась золотистыми шлейфами на городские площади и тротуары.

Друзья находились в рабочем кабинете Льва Савельевича и готовились к началу проведения поиска. Пришедший вместе с ними Ремез, в это время пребывал в гостиной в женском обществе, представленном Еленой Владимировной и двумя девушками-студентками. Беседуя с ними, он постарался в общих чертах пояснить цель прихода ребят.

– Сомневаюсь, что из того может что-то получиться, – внимательно выслушав Ремеза, высказала своё предположение хозяйка. – Ведь сколько времени прошло с той поры: лет шесть, почитай. Да и Лев Савельевич предпринимал неоднократные попытки отыскать свой камень, и всё впустую. А впрочем, пусть попробуют. Конечно, для нас с Настенькой, найдись он, это имело бы большое значение, как память о светлом образе Льва Савельевича…

Ремез промолчал. Он и сам был не очень-то уверен в благополучном исходе поисков. Но если капсула всё-таки отыщется, то её ни в коем случае нельзя оставлять у Лопухиных. Жестоко по отношению к этим двум многострадальным существам, но что делать, иного выхода нет…

– Ну что Кузя, хомутайся, и – вперёд! – как можно спокойнее произнёс Сапожков, положив ладонь руки на плечо Малышева. – Да помогут тебе силы небесные!

Тот перекинул через шею кожаный ремень «Дешифратора», упёр его торцом в область живота, зафиксировал специальным зацепом на поясном ремне и откинул крышку. Матовым блеском сверкнул плоский экран монитора. В дневных отсветах заиграли и засветились электронные шкалы и разноцветные точки светодиодных индикаторов, чёрные, пластмассовые ручки настройки и контроля работы прибора.

– Итак, что нам известно? – спросил Малышев самого себя вслух. – Сейчас мы должны визуально пронаблюдать событие, разыгравшееся в этой комнате двадцать девятого июня тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Неизвестным для нас пока остаётся лишь только время суток, то есть – час. Поэтому за точку отсчёта принимаем шесть часов утра, выставляем прибор на ускоренный ход времени и ждём, пока экран не выдаст нам Гришкину стать, забрасывающую нашу капсулу в «никуда». Фиксируем этот момент, даём самую малую скорость хода времени и наблюдаем траекторию её полёта. Это первая стадия…

– Да что ты всё тянешь, редиска? – не вытерпел Саня. – Давай, настраивай прибор, сделай милость…

– О его милости медведь сообщил, – буркнул себе под нос вечно улыбающийся Сапожков. – Не следует торопить его, Саня, дай ему возможность сосредоточиться и осмыслить всю торжественность текущего момента.

– И ты туда же! – усмехнувшись, покачал головой Остапенко. – Ну что же, давай тогда посидим и немного прочувствуем: авось это принесёт нам успех.

– Выставляем следующую комбинацию цифр, – не обращая внимания на друзей и защёлкав переключателями, продолжал Малышев. – Год – 1985; месяц – 06; число месяца – 29; час дня – 06; минуты и секунды – по нулям. Устанавливаем ручку хода времени в режим ускорения, объектив гравитационно-оптической линзы направляем в сторону окна, включаем питание прибора, – послышался щелчок тумблера подачи напряжения на схему «Дешифратора», – и наблюдаем.

Экран тут же высветил оконную раму с настежь распахнутыми створками и зелёные, с ажурными обводами, листья векового дуба, свисавшие с его мощных, разлапистых ветвей. Все невольно устремили свои взоры мимо экрана, в сторону окна, где на фоне ясного и холодного, осеннего неба маячили давно уже оголившиеся ветви красавца-гиганта.

– Невероятно! – тихо прошептали Санины губы.

Затаив дыхание, друзья стали молча наблюдать за обстановкой и событиями шестилетней давности. Какое-то время, несмотря на ускоренный ход времени, изображение на экране оставалось почти неизменным. Только еле уловимое движение листьев, да мелькание точек тел птиц и насекомых, бороздивших экран во всем направлениях, свидетельствовали о быстрой смене кадров. Но вот перед окном выросла быстро суетящаяся человеческая фигура.

– Стоп! – дал Малышев команду самому себе, устанавливая ручку скорости хода времени в нулевое положение.

Всякое движение на экране прекратилось и на нём перед взорами ребят предстала застывшая, как изваяние, фигура Гришки Шишкина. В руках он держал миску с грецкими орехами и смотрел прямо на ребят.

– Электронный счётчик-индикатор времени показывает нам, что оглоед этот появился возле окна в одиннадцать часов, двадцать три минуты, восемь секунд, – подытожил Малышев.

– А уставился-то на нас как! – возмутился Саня. – Будто в первый раз видит.

– Будь другом, Кузя! А нельзя ли сделать так, чтобы этот мордоустойчивый объект превратился в неустойчивый и был повёрнут в три четверти на восток? – обратился к другу Сапожков.

– Запросто! – Малышев вновь перевёл прибор в режим ускорения хода времени, и экран ожил.

Шишкин-младший задёргался, словно марионетка, забегал по комнате, стал рыться в выдвижных ящиках рабочего стола, потом очутился возле книжного стеллажа. Остановившись и о чём-то поразмыслив, он вдруг схватил с одной из его полок какой-то округлый предмет.

– Капсула! – не сговариваясь, выдохнули все трое.

Тем временем Гришка лихо подскочил к окну, ловко уселся на подоконник и стал рьяно работать камнем, разбивая им скорлупу грецких орехов, раскалывая их прямо на поверхности подоконника. Жевательные движения его были быстрыми, как у зайца, и ненасытными.

– Друзья мои! – воскликнул Сапожков. – Нам предоставлена уникальная возможность созерцать и лицезреть буйство человеческой глупости и невежества.

– Да погоди ты! – одёрнул его Остапенко.

Вдруг лицо Шишкина приобрело озабоченно-настороженное выражение, взор его устремился по направлению к входной двери. Затем он, по-видимому, стал с кем-то разговаривать, но секунду спустя, вновь, пуще прежнего, заработал камнем. В этот же самый момент экран заполонила ещё чья-то фигура, направлявшаяся в Гришкину сторону и заслоняя его собой.

Кузя с «Дешифратором» кинулся к окну, чтобы в решающий момент не упустить Шишкина из вида. Не отрывая взглядов от экрана, за Малышевым, словно примагниченные к нему, бросились и Сапожков с Остапенко. Вот Гришка ощерился в своей неприятной улыбке и поднял камень вверх, издевательски покручивая им над головой.

– Дай стоп-кадр! – срывающимся голосом потребовал Саня.

– Есть стоп-кадр! – донеслось в ответ, и на экране неподвижно застыли две поднятые вверх руки: одна – Гришкина, с зажатым в кулаке камнем, другая – Льва Савельевича, пытающаяся отобрать его.

– Ну и Ши-ишка! Каков наглец, а? – возмутился Остапенко.

– Сейчас этот мордухан будет, наверное, бросать капсулу, – высказал своё предположение Сапожков и тут же добавил: «Так что Кузя, приготовься! Устанавливай прибор на самый малый ход времени, и – вперёд!»

– Много вас тут, советчиков!.. И без вас знаю, – огрызнулся Малышев, однако незамедлительно последовал совету друга.

Движения на экране возобновились. Правда, теперь они были уже медленными, какими-то чересчур вялыми. Вот Гришкины пальцы лениво разжались и камень отделился от них. Приблизившись к окну вплотную, ребята с огромной душевной тревогой стали наблюдать на экране «Дешифратора» траекторию полёта, брошенной злой рукой, капсулы в многократно растянутом времени. И когда прибор, наконец-то, ясно и чётко указал место финиша Реликвии, ребята с открытыми от удивления ртами, в полном смятении и растерянности, уставились друг на друга; Сапожков даже икнул от неожиданности.

– Вот так дела-а-а, – протянул он, вытаращив глаза, и снова: – …ик… к!

– Бриллиантовые вы мои! – слегка придя в себя, торжественно вымолвил Остапенко. – Да что же это такое получается, я вас спрашиваю?.. Ирония судьбы?..

– Э…э! – многозначительно отреагировал окончательно опомнившийся Малышев. – Закономерность!.. Закономерность, которая в одно мгновение расставила всё по своим местам.

– Братцы! – вдруг испуганно воскликнул Сапожков. – Смотрите, смотрите!.. Видите? – Он стал медленно задирать голову вверх, словно что-то провожая своим взглядом. Его примеру последовали и остальные.

– Что случилось? – чуть ли не шёпотом, с нескрываемой тревогой в дрогнувшем голосе, осведомился кто-то из ребят.

– Видите, как душа моя плавно отделяется от планеты и медленно возносится к стратосфере? – Митька заключил друзей в свои медвежьи объятия и закружил по комнате.

– Ну ты сунду-у-ук, Сапожков! – Малышев повертел пальцем возле своего виска. – Сначала до смерти перепугал, а сейчас пытаешься сломать наш «Дешифратор». Воскрылись и сгинь!

– Правильно Митька говорит, – поддержал Саня. – Пусть души наши возносятся к самой стратосфере!.. Ура!..

– Ура-а-а! – разнеслось негромко.

Кузя освободился от «Дешифратора», поставил его на письменный стол, и… друзья закружили по комнате в бешеном хороводе под ритм танца какого-то дикого племени «того-того». Лишнего шума они старались не производить; всё было в рамках норм и приличия.

– Что будем делать? – спросил Малышев, когда все трое в изнеможении плюхнулись на старинный, кожаный диван.

– Только без паники! Надо подумать, – рассудительно произнёс Остапенко. – Может случится так, что его там уже и в помине нет: ведь с тех пор прошло не менее шести лет. В этом случае мы только обнадёжим и огорчим и Елену Владимировну, и себя, и всех остальных.

– Что ты предлагаешь в этом случае? – спросил Сапожков.

– Не особо-то радоваться преждевременно, – последовал ответ. – При этом, один из нас должен быть в срочном порядке откомандирован к предполагаемому местонахождению капсулы. Для этого, не вызывая излишних подозрений, надо миновать кордон пребывающей в гостиной публики и, под любым пустячным предлогом, очутиться во дворе. Независимо от результатов поиска, возвращение откомандированного не особо-то должно бросаться в глаза собравшихся в гостиной: вышел человек, ну и пусть себе вышел; вернулся назад – что ж тут особенного? В случае положительного исхода мероприятия, капсулу необходимо пронести незаметно для представителей женского пола, а Степана Павловича, под каким-либо предлогом, попросить на пару минут пройти в кабинет Льва Савельевича.

– На роль «командировочного» предлагаю Сапожкова, – поднял руку вверх Малышев. – Ну, во-первых, он – великий артист, а во-вторых, его одна рука, в длину, что наши две вместе сложенные.

– Предложение дельное. Принято! – поддержал Остапенко. – Сапожков, на выход! Ни пуха тебе, ни пера!

– К чёрту!

3. «Обалдеть можно!..»

– Степан Павлович! Вы не смогли бы минут на пять заглянуть в кабинет Льва Савельевича? – заранее извинившись перед женщинами, попросил только что вернувшийся со двора Сапожков. Лицо его было несколько бледнее обычного. Елена Владимировна даже встревожилась, но волнения её тут же улеглись, как только Митькина физиономия озарилась неподдельной детской, наивной улыбкой…

– Ну что? – неясно кому из вошедших, был адресован нетерпеливый, полный тревожного ожидания, вопрос, прозвучавший одновременно из двух уст.

– Погодите, погодите. Это я вас должен спросить: «Ну что?», – не понял Ремез, в недоумении разводя руками.

– Да это, Степан Павлович, Сапожкову наш вопрос предназначен, – пояснил Саня.

Хитрый Митька всё устроил так, что даже друзья, наблюдавшие за его действиями из окна, не смогли уразуметь: нашлась всё-таки Реликвия, или нет.

– В чём дело, ребята?

– А вот в чём! – Сапожков, словно магистр оккультных наук, произвёл какие-то торжественные манипуляции руками, и в его ладонях очутилось то, что за последние годы стало неотъемлемой частью их жизни и смыслом существования.

В рабочем кабинете Льва Савельевича нависла напряжённая тишина. Сапожков молча протянул находку Ремезу. Взяв её осторожно в руки, тот не спеша подошёл к окну и стал внимательно разглядывать со всех сторон. Потом её, поочерёдно, держали в руках и разглядывали Саня с Кузей. Каждый осознавал торжественность наступившего момента, так как чисто психологически заранее был подготовлен к нему.

Ремез снял с одной из полок книжного стеллажа хрустальную пепельницу, оставшуюся от своего прежнего хозяина, бережно установил в неё драгоценную находку и всё это поставил на середину подоконника.

– Итак, первая часть завещания Льва Савельевича вами выполнена с честью! – чуть сдавленным от волнения голосом вымолвил Степан Павлович. – Теперь наша очередная задача будет заключаться в том, чтобы сохранить капсулу в целости и невредимости до оговоренного срока, во что бы то ни стало, покуда за ней не явится посланец, вернее – её хозяин…

– Айвисто! – не утерпел и поспешил уточнить Остапенко.

– Да, Айвисто! И должно это произойти тридцатого июня 1995 года, если этому, разумеется, ничто не помешает… Ох!.. – вдруг вспомнил о чём-то Ремез, шлёпнув себя по лбу. – Нехорошо-то как получилось: меня ведь там женщины наши, наверное, заждались… Одну секундочку. Пойду извинюсь – думаю простят, – да и отпрошусь ещё минут на пяток…

– Всё! – улыбаясь, произнёс воротившийся вскоре Ремез. – Простили и отпустили. Женская снисходительность не знает пределов, – пошутил он. – А теперь давайте присядем, – последовало предложение, и все вновь опустились на просторный, старинный диван. – Не спрашиваю о том, как и с помощью чего вам удалось отыскать пропажу: об этом я, примерно, догадываюсь, и уверен, что здесь дело чистой техники. Скажите только мне, где именно пряталась она от нас?

– И не поверите, Степан Павлович! – нетерпеливо отозвался Сапожков. – В дупле!..

– Как? В каком дупле? – не понял тот, удивлённо возведя брови.

– В дупле вот этого самого дуба, – Митька указал в сторону окна, за которым хорошо просматривался мощный ствол лесного гиганта. – То есть, «придуплилась» капсула наша…

– Кто бы мог подумать! – после недолгой, шоковой паузы, с некоторой долей сожаления в голосе, и в то же время – торжества, негромко вымолвил Ремез. – Поразительно!.. Как всё, оказывается, просто!..

– По правде говоря, Реликвия не очень-то похожа на камень, – в шутку заметил Малышев.

– А она и действительно была похожа на камень – до поры до времени, – пока Гришка не выбросил её, – уж больно чересчур уверенно пояснил Сапожков. – Просто до этого капсула была покрыта тонкой, каменистой оболочкой из космической пыли. Видимо, после многократных ударов по скорлупе грецких орехов, в оболочке этой образовались микротрещины и создались местные напряжения. Завершающий удар о ствол дерева и о дно дупла довершили своё неприглядное дело: оболочка раскололась, оголив тело капсулы…

– Откуда у тебя такая уверенность? – не дал договорить Малышев.

– Тебе нужны вещественные доказательства? Пожалуйста! – Сапожков снова жестом факира извлёк откуда-то чечевицеобразные обломки, похожие на глиняные черепки. – Я их прихватил заодно с капсулой из дупла, так, на всякий случай.

– Молоде-ец! Ты, как всегда – практичен и предусмотрителен, – не сдавался Малышев. – Голыми руками тебя не возьмёшь…

– Страшно даже и подумать, что внутри вот этой, сравнительно небольшой сферы, заключена целая галактика, в сотни раз больше нашей, и что там бушуют немыслимой силы природные процессы, – высказался Остапенко после того, как был произведён тщательный осмотр остатков разрушившейся каменисто-пылевой, космической оболочки.

Все четверо, откинувшись на спинку дивана, сидели в позах людей, пребывающих на отдыхе после изнурительной и тяжкой физической работы. Теперь внимание присутствующих было полностью поглощено созерцанием капсулы, разместившейся в хрустальной пепельнице, на подоконнике.

– Главное – всё сходится, как описывал Льву Савельевичу Айвисто, – утвердительно произнёс кто-то из ребят. – Сфера, тёмно-бурого цвета, размерами с бильярдный шар, весом в пределах полутора-двух килограммов, и с двумя диаметрально противоположными чёрными, технологическими точками синтеза силовой оболочки капсулы. Одна точка – маленькая, величиной с зёрнышко, другая – с копеечную монету…

Степан Павлович молчал. Он всё смотрел и смотрел на Реликвию, на это грозное вместилище миллиардов и миллиардов звёзд, и вселенских коллапсов, на этот шедевр науки и техники представителей потомков человечества Второй Земной Цивилизации. Лицо учителя было строгим и серьёзным. Но вот губ его коснулась еле уловимая, грустная улыбка.

– Как бы теперь, вместе с нами, порадовался Лев Савельевич, – с нескрываемым сожалением и горечью в голосе, негромко вымолвил он.

От последовавшего молчания, вновь наступила тишина. Каждый по-своему переживал случившееся. Торжество, грусть, тревога за неизвестность будущности человечества – всё слилось в единый, нервный клубок. А в это самое время сознание Сапожкова пронзила жуткая мысль, от которой его бросило в жар. «А что бы могло статься, если бы вдруг удары Шишкина по этим несчастным и жалким грецким орехам пришлись на большую, аккрецирующую, технологическую точку капсулы? Или то же самое – при ударе о ствол дерева или о дно дупла?» Он тут же поделился своей мыслью с присутствующими. Реакция была бурной, но неоднозначной. В этой связи Ремез заметил:

– Поэтому с капсулой требуется очень осторожное, бережное обращение. Положение её, по всей видимости, придётся в дальнейшем жёстко зафиксировать распорками в каком-либо замкнутом объёме, ну, скажем например, внутри полого, прозрачного куба.

– Правильно, – поспешил поддержать Сапожков учителя. – И упрятать всё это надо в недоступном любопытному взору и недосягаемом постороннему месте, то есть – необходимо обеспечить безопасность не только Реликвии, но и всей цивилизации на определённом отрезке времени…

Женщины не вынесли «жестокого обмана» со стороны Степана Павловича. В рабочий кабинет они ворвались подобно урагану. Мужчины встали.

– Так вот, значит, какова цена вашим обещаниям? – нахмурив брови и глядя на Ремеза, строгим голосом вымолвила Елена Владимировна, но тут же осеклась, узрев, что тот приложил палец к губам и глазами указал в сторону окна. – Что это? – тихо спросила она в растерянности, увидев на подоконнике знакомую ей пепельницу с каким-то посторонним предметом в ней.

– Это, любезная Елена Владимировна, ни что иное, как пропавшая Реликвия Льва Савельевича, – как можно спокойнее ответил Ремез.

– Шутить изволите! – Хозяйка недоверчиво обвела присутствующих растерянным взглядом. Лицо её вдруг побледнело и она невольно схватилась за сердце.

– Ради Бога, успокойтесь! – не на шутку растревоженный Ремез подхватил Елену Владимировну под локоть и усадил на диван, в глубине души проклиная себя за допущенную опрометчивость. – Всё обошлось хорошо. Ребята сравнительно недавно обнаружили пропажу в дупле вашего великолепного дуба…

– Невероятно! – немного придя в себя, вымолвила хозяйка. – Но когда же они успели? Ведь никто из них, правда, кроме Мити, не выходил из дома?

– И тем не менее – это так, поверьте нам. Перед вами то, к чему все мы так долго стремились…

Молодёжь уже столпилась у окна. Какое-то время спустя, к ней присоединились и старшие.

– Но позвольте, мальчики! – разгубленно воскликнула Настя, до этого внимательно разглядывавшая находку. – Ведь это какой-то металлический шар, а не камень. Он вовсе не похож на дедушкину Реликвию.

– И правду говорит дочка, – с долей растерянности на лице и сожаления в голосе подтвердила Елена Владимировна. – Не похож он что-то на тот камень. – Она протянула к нему руку, но тут же была остановлена предостерегающими словами Ремеза:

– Елена Владимировна! Дотрагиваться до него пока что не рекомендую.

– Почему? – Рука её так и застыла в воздухе, а сама она в недоумении посмотрела на говорившего.

– Давайте сделаем вот что, – немного подумав, обратился к женщинам Степан Павлович. – Перенесём-ка нашу находку вместе с пепельницей в гостиную, установим всё это посреди стола, расположимся вокруг и я постараюсь кое-что объяснить вам. Идёт?..

Так и сделали. В свете электрической лампочки под цветастым, желтоватым абажуром, опущенным низко над столом, капсула отливала матовым, тёмно-пепельным цветом. На её поверхности чётко выделялись две иссиня-чёрные технологические точки синтеза. Ремез тихо и последовательно вёл своё пояснение, не затрагивая ни описания свойств капсулы, ни причин её появления вообще, ни того, что и какие события с ней связаны…

– Лев Савельевич, разумеется, знал, что находится внутри камня. Он поведал мне всё, что ему было известно о нём. Последней его волей было желание передать капсулу – так мы называем этот шар, – в руки одному человеку, который должен прибыть за ней летом 1995 года. Сказать большего пока я вам ничего не могу, – сообщил в заключение Ремез. – Льву Савельевичу, до положенного срока, мной дан обет молчания. Но поверьте, придёт время и вы всё сами обо всём узнаете…

На будущее условились, что капсула будет передана на хранение Степану Павловичу и являться доступной каждому из присутствующих в любое время дня и года. Женщины не роптали, осознавая тот факт, что здесь кроется, как выразился кто-то из них, какая-то «великая тайна»: зря, просто так, Ремез говорить не станет.

За разговором никто и не заметил, как куда-то исчез Малышев. А тот вспомнил, что, оставив на рабочем столе свой «Дешифратор», так и не выключил его, забыл. Привычным движением руки он уже собирался выключить прибор, когда вдруг на экране возникло изображение человеческой фигуры, зависшей на ближайшей к окну ветке дерева. Кузя взял «Дешифратор» и подошёл с ним вплотную к окну.

– Митька, наверное, – подумалось Малышеву, но ему тут же пришлось отбросить эту мысль, так как взгляд, брошенный на счётчик-индикатор времени, уловил цифры, соответствующие августу 1988 года. – Ничего себе! Сразу три года перескочил… А-а, да я, наверное, нечаянно задел рукавом ручку регулировки скорости хода времени, – догадался он, и машинально зафиксировал её в нулевом положении, остановив ход времени.

Всяческое движение на экране прекратилось, и в плашмя зависшей на ветке фигуре Кузьма без особого труда узнал Шишкина-младшего, уставившегося прямо на него.

– Ну что уставился, сосиска! – обратился он вслух к Гришкиному изображению. – Давно не видел что ли?.. А впрочем интересно, что это ты там так пристально высматриваешь через окно?

Чтобы прояснить этот вопрос, Малышев направил объектив гравитационно-оптической линзы «Дешифратора» внутрь комнаты. Экран тут же высветил всю обстановку рабочего кабинета и четыре мужские фигуры, в которых он, не без удивления, узнал себя и своих друзей с Ремезом. Все застыли в движении и в каком-то разговоре.

– Ага-а, подслушиваем-подсматриваем, значит! – пока ещё неосознанно, довольствуясь лишь самим фактом человеческого любопытства со стороны бывшего соклассника, вслух возмутился Кузя. – Давай, давай продолжай в том же духе! А мы сейчас быстренько выясним, когда же это ты занимался этим неприглядным делом, и как долго держал тебя этот бедный, несчастный дуб.

Последовавшие за этими словами манипуляции с ручками, кнопками, рычажками прибора выдали на экране непреложную истину с обвинительным, прокурорским уклоном: на дереве Шишкин болтался 21 августа 1988 года, с 21.10 по 22.28 часов включительно.

– Обалдеть можно! – воскликнул удивлённый Малышев. – Что же могло его так заинтересовать? – и он тут же позвал Остапенко с Сапожковым…

– Как вы, наверное, помните, 21 августа – Настин день рождения, – напомнил Малышев после того, как ознакомил друзей с необычной ситуацией и произвёл перед ними повтор «киносюжета».

– В первую очередь, кому-либо из нас, надо слазить на дерево и проверить оттуда расстояние на предмет слышимости, – внёс своё предложение Остапенко.

Сапожков, вновь откомандированный на дерево, как опытный специалист в этом деле, сообщил об отличной слышимости голосов и речи как в рабочем кабинете, так и в гостиной.

– Так, – продолжал Саня, – теперь необходимо вспомнить, о чём мы говорили в тот вечер.

Стали вспоминать. Оказалось, что обсуждали художественные полотна Малышева, говорили об их эстетических достоинствах, психогенных и лечебных свойствах, и прочее; кто-то даже называл предположительную цену каждой из картин. Говорилось о Записках СОМов, о своих проектах, планах на будущее и о том многом, что должно было нести на себе, по мнению ребят, печать глубочайшей секретности.

– И кто бы мог подумать?! – разгубленно вымолвил Малышев. – Он всё подслушал, и теперь ему всё известно!.. Проклятие!..

– Послушайте! – воскликнул Сапожков, которого, видимо, посетила какая-то свежая мысль. – А ведь Кузины картины спёрли где-то неделю спустя после Настиного дня рождения.

– Спокойно, спокойно! – остановил Саня. – Только без паники! Советую всем нам хорошенько подумать и всё обсудить…

Уже смеркалось, когда все стали расходиться по домам. В этот вечер о своём неожиданном открытии ребята со Степаном Павловичем не обмолвились ни одним словом, посчитав это преждевременным до полного выяснения обстоятельств дела. Между собой договорились, что в ближайшее время первым делом необходимо будет выяснить и определить участников кражи картин Малышева для дальнейшей координации совместных действий.

– Думаю, что теперь для нас это не составит большого труда, – многозначительно вымолвил Остапенко. – Твой «Дешифратор», Кузя, уверен – всем следственным органам обеспечил бы стопроцентную раскрываемость преступлений.

– Вот именно: бы! – передразнил Кузя. – Только не по их честь, слишком жирно будет…

В дальнейшем, для восстановления тех или иных событий прошлого, которые необходимо было пронаблюдать визуально, Малышев использовал простую методику. Согласно ей, достаточно было знать примерное время их свершения, хотя бы, плюс-минус один месяц. Затем, на «Дешифраторе» задавалось ещё более раннее время, устанавливался режим многократного ускорения хода времени, то есть, время как бы искусственно «сжималось», и запускался прибор. В подобном режиме он работал до тех пор, пока на экране не возникало изображение интересующего оператора события. Изображение тут же фиксировалось установкой ручки скорости хода времени в нулевое положение: время останавливалось. После этого событие возвращалось во времени несколько назад к исходной, начальной своей точке, а электронный счётчик-индикатор времени высвечивал дату его свершения с точностью до секунды, и, наконец, следовал визуальный просмотр события в требуемом временно-скоростном режиме…

В последующие дни, с небольшими интервалами во времени, «Дешифратор» помог ребятам окончательно и бесповоротно расставить все точки над «i». В том, что их квартиры когда-то «шерстила», притом – одновременно, блатная троица, теперь для ребят не было ничего неожиданного: ведь Шишкин был с ней связан напрямую, и всё выболтал.

Двери квартир охотно распахивались перед «братвой», как перед опытными домушниками, с помощью хитроумных приспособлений и отмычек. Действия их были одинаковы и целенаправленны. Все трое, поодиночке, рылись в тетрадях и обычных дневниковых записях, в журналах, блокнотах и скоросшивателях… Никаких сомнений не оставалось: они искали Записки СОМов. Но зачем? Найдя они то, что искали, вряд ли смогли бы разобраться в сокращённых, не понятных для их разума расчётах, записях, пометках. Всё как-то поспешно, поверхностно пробегалось глазами налётчиков и тут же укладывалось на прежние места. Всё остальное, как говорится, летело прочь, создавая в комнатах квартир полнейший хаос и беспорядок.

Мишка-Клаксон орудовал в квартире Малышевых, Жора-Интеллигент – у Остапенко, а Пашка-Дантист – у Сапожковых. Первые двое беспардонно присвоили себе по несколько драгоценных вещей, пытаясь, по всей видимости, создать иллюзию обычной кражи. Перед уходом Мишка-Клаксон вдобавок ко всему реквизировал все четыре Кузины картины, бережно уложив их в принесённый с собой брезентовый мешок. И что было странным, так это то, что с картины «Глаза» он так и не снял холщовой Кузиной накидки, словно знал о её необычных свойствах и решил не рисковать лишний раз…

– Мне почему-то кажется, что кроме Шишкина и этих трёх альфонсов-виртуозов, существует ещё некое, пока неизвестное нам, лицо «Икс», крайне заинтересованное в содержании наших Записок, – попытался высказать своё предположение Сапожков. – Для него, видимо, и картины сыграли немаловажную роль, в финансовом отношении, разумеется: ведь не за красивые же глаза они очутились в частной коллекции Вилли Рунгштольфа.

– А ведь и вправду, Митька близок к истине, – согласился Малышев. – Ну ничего, придёт время, и мы проследим путь картин из Крутогорска на американский континент.

– Не забывайте, парни, что ввиду двойственности нашего положения, в котором мы очутились не по своей воле, никто из нас не имеет никакого морального права предпринимать какие-либо ответные действия по отношению к этим, как выразился Митька, альфонсам-виртуозам, – предостерёг Остапенко, и добавил: – До поры, до времени, конечно, а там видно будет…

– Как-то нелепо всё получается, – размышлял вслух Малышев. – Знаем всю подноготную преступления, а сделать ничего не можем. Парадокс какой-то!

– Об учёбе сейчас думать надо, – напомнил Сапожков, хотя на него это не было похоже. – Зимняя сессия на носу. Хотя и мне, по правде говоря, не терпится узнать, кто спалил нашу мастерскую, кто убил – а я в этом почему-то уверен, – Мишку-Клаксона, кто следил за нами и подрезал нашу лестницу в Склепе… Да и вообще, мало ли ещё чего неожиданного предстоит нам узнать, и делать при этом вид «Божьих одуванчиков». На всё это здоровья нашего не хватит от сознания своего бессилия…

4. И всё же она вертится!

Вступивший в свои права новый 1992 год, ознаменовался успешным завершением зимней сессии. Если Остапенко и Сапожков без особых усилий преодолели экзаменационный барьер, то Малышеву пришлось всё же поднатужиться: как-никак, а целый месяц учёбы, по причине болезни, всё же был упущен.

Как-то раз в дни зимних каникул Кузьма Малышев предложил продолжить начатые в прошлом году «следственно-поисковые» работы по выявлению причин и обстоятельств когда-то свалившихся на них невзгод и неприятностей.

– Брось ты это грязное дело, – посоветовал Саня. – Всё в прошлом, и не стоит бередить свои раны по пустякам.

– Ничего себе – по пустякам! – возмутился тот.

– Дай договорить, пентюх! – оборвал Остапенко. – Все мы прекрасно знаем и понимаем, что связаны по рукам и ногам единым обещанием сделать то, что не успел сделать, и завещал нам, Лев Савельевич Лопухин. Это наша главная жизненная цель; это, выражаясь нашим девизом, всё, чем живём, дорожим и рискуем… – Саня запнулся и сделал строгое выражение лица, заметив, что Кузя открыл было рот и вновь пытается что-то возразить. – И давайте договоримся раз и навсегда: с сегодняшнего дня – никаких дёрганий и выбрыков. Все наши помыслы и стремления должны быть подчинены лишь одной, единственной цели. Ради этого всё же стоит, пусть даже хоть один разок, прожить жизнь на нашей несовершенной, мятущейся планете…

В то время, как у Остапенко с Малышевым работы по «Каталин» и «Дешифратору» фактически считались завершёнными и с честью апробированными – они лишь совершенствовали свои детища, – у Митьки Сапожкова, в работе над «Джином», начали появляться сбои. Он стал нервничать, и как-то раз признался, что с некоторых пор испытывает хронический дефицит в финансах. Все его кассовые сбережения, равно, как и сбережения всего трудового народа, в один распрекрасный день, с чьей-то лёгкой руки, проводившей денежные реформы, в одно мгновенье превратились в мыльный пузырь. А для дальнейшего совершенствования конструкции «Джина» и окончательной доводки её до ума, Сапожкову позарез нужны были деньги. Он стал подумывать о переходе на заочную форму обучения в институте.

– Подумаешь, – говорил он друзьям, – велика важность! Ну, на год позже вас окончу институт. Что с того? Зато появится больше шансов как можно быстрее закончить конструкцию «Джина». И в ноги кланяться никому не надо будет, чтобы изготовили ту или иную мелочную деталь, за которую, вдобавок, ещё и «три шкуры» готовы содрать. Почти что на всех станках работа мне знакома, так что и сам справлюсь…

Саня без труда убедил его не делать этого.

– Подумай сам, своей головой, – он постучал пальцем по лбу. – На стационаре у нас военная кафедра, так? Так! А на заочном? И перевестись не успеешь, как загребут в ряды нашей доблестной Красной Армии, и доучиться не дадут, поверь мне. Кому тогда прикажешь доводить своё дело до конца? – всё наседал и наседал Саня на Сапожкова. – Если бы у нас была полная уверенность в том, что Айвисто благополучно прибудет за капсулой в точно намеченный срок, тогда и разговора бы этого не было. Ну, а если ему что-то помешает? Как мы сумеем в таком случае беспрепятственно доставить её по месту назначения, куда ни один вид существующего транспорта не рискнёт забраться? Следовательно, надеяться надо лишь на самих себя и собственные силы.

Митька послушался и, в целях приработка, стал заниматься надомничеством. К этому времени, как на дрожжах, стало плодиться и множиться странное племя «новых русских» – крутых. Их можно было узнать по самодовольным и самоуверенным, нахальным, лоснящимся лицам, слегка под кайфом и с дорогой сигаретой в зубах высовывающихся из окон поношенных иномарок. Как правило, это была на вид крепко-рыхлого телосложения молодая и не очень молодая публика, в заграничных спортивных костюмах свободного покроя и в «кроссовках», коротко подстриженная и, обязательно с мощным торсом и свисающим животиком. «Это у них считается признаком довольства и благополучия, – шутил по этому поводу Сапожков. – Только вот глаза какие-то пустые и воровские».

И вот, племя это «молодое, незнакомое» стало скупать вокруг Крутогорска земельные участки и обустраивать их своими жилищами-особняками: коттеджами, шикарными виллами. Каждый старался перещеголять своего соседа, соревнуясь в возведении целых архитектурных ансамблей в стиле разных времён и эпох. Сапожков, не будь дурак, придумал и изготовил оригинальный светильник в виде аиста, выполненного в натуральную величину, по всем правилам, стоящего в гнезде на одной ноге и удерживающего в своём клюве старинный, декоративный фонарь. Это «произведение искусства», установленное на шиферном покрытии навеса над ступеньками крыльца дома, оказалось настолько оригинальным, изящным и реалистичным, что тут же привлекло к себе внимание: никто из прохожих не мог равнодушно пройти мимо Митькиного творения.