Читать книгу Гостиница «Сигма» - Владимир Михановский - Страница 2

Кличка «Изобретатель» закрепилась за Борцей давно, еще с первого курса. В самом слове «изобретатель», разумеется, не было ничего зазорного, однако не нужно забывать, что в стенах Звездной академии оно носило несколько иронический, чуть отчужденный, что ли, характер. И действительно, среди учлетов, бредящих звездами. Борца слыл чем-то вроде белой вороны, хотя и не забывал о звездах. Свой досуг он отдавал не старым космическим лоциям, не микрофильмам о прежних экспедициях, не отчетам о полетах, которые стали классическими, наконец, не сочинению стихов о легендарном капитане Федоре Икарове – выходце из Звездной академии, который провел фотонный пульсолет «Пион» к Черной звезде, а колбам, реактивам, биореакторам и прочему реквизиту биокибернетиков. Не было для Борцы большего удовольствия, чем собрать из элементарных белковых ячеек, собственноручно выращенных, диковинную логическую схему, которая поражала воображение однокашников неожиданными решениями. Да и сам Борца мог иногда завернуть такое, что приятели только головой качали, не зная, всерьез Изобретатель говорит или, по обыкновению, шутит. «Наша цивилизация с самого начала пошла по неправильному пути, – заявил он однажды. – У нее слишком велик технологический крен. Как только наши предки спустились с деревьев и принялись за изготовление орудий труда, они чрезмерно много долбали, обтесывали, сверлили, а потом, попозже, – плавили, строгали, шлифовали». «А надо было?» – спросил Петр Брага, его друг. «А надо было больше выращивать, скрещивать, высаживать. Словом, больше направлять природу, чем уродовать ее», – пояснил Борца.

В Звездной академии Борца слыл чудаком.

Так, например, едва только успев очутиться в стенах этого единственного на всю Солнечную систему учебного заведения, он успел всем уши прожужжать о том, что мечтает изобрести – и непременно изобретет! – некий аппарат синтеза, который упразднит все машины, дотоле изобретенные человечеством. «Ну, а полеты к звездам?» – спрашивали друзья. «Полеты не цель, а средство», – отвечал Борца. Иногда добавлял: «Средство к тому, чтобы сделать человечество более сильным, знающим, уверенным в себе, а это значит – более счастливым».

Вообще Борца был натурой увлекающейся. Любил он еще историю. Но не пыльные фолианты, не окаменевшие обломки – реликвии заповедников, а подлинные свидетельства отшумевшей жизни. Он мог часами бродить по старой посудине, стоящей на приколе в недавно образованном Музее звездоплавания – для этого приходилось, выбрав свободный денек, добираться на рейсовой ракете до Австралийского континента, а уж со станции – автолетом до музейного космодрома. Это сложное хозяйство еще совсем недавно было последним словом космической техники. Ныне, после изобретения фотонных пульсолетов, космодром сразу же превратился в частицу истории звездоплавания, а с ним и тяговые корабли, ставшие экспонатами.

Бродя внутри корабля, Борца переносился на век или два назад. Разговаривал с капитаном и членами экипажа, пил в кают-компании чай с теми, кто сдал вахту, сочинял шарады для вечера развлечений, наблюдал в телескоп зрелые гроздья звезд, шел со всеми навстречу внезапной опасности. Любая деталь оживала под мечтательным взглядом Борцы.

Приятелей у Борцы было немало, но больше всего он дружил с Петром Брагой, долговязым парнем, на котором элегантная серебристая форма учлета ухитрялась всегда сидеть неуклюже, топорщась, словно с чужого плеча. Петр обладал незаурядными математическими способностями, но тем не менее решил идти в Звездную академию, куда и попал, выдержав огромный конкурс.

Их всегда видели вместе – высокого, сутуловатого Петра и ладного, широкого в плечах и узкого в поясе Борцу.

И на выпускном вечере они тоже сидели рядом. Было торжественно и чуточку грустно. Еще несколько дней или недель – и дружная их семья разлетится «в самом прямом и древнем смысле этого слова. За большим звездообразным столом, который накрыли в актовом зале, было шумно. Преподаватели, известные всей Земле ученые и звездопроходцы, смешались со вчерашними слушателями. Каждый получил назначение, по возможности отвечающее его склонностям и устремлениям. В распределении слушателей совету академии помог, как всегда, компьютер, который терпеливо изучал характеры учлетов, курсовые работы, качество сдачи зачетов, начиная с первого дня учебы.

– Не повезло тебе, дружище, – сказал слегка захмелевший Петр и хлопнул Борцу по плечу.

– Я так не считаю, – ответил Борца, накладывая на тарелку салат из крабов.

– А я считаю. Это надо же – на весь курс одно каботажное назначение, и компьютер выбрал именно тебя! Почему ты не воспользовался правом несогласия?

Борца пожал плечами.

– Ну какие такие особые склонности откопала в тебе эта чертова машина?

– продолжал Петр. – Влечение к карантинной службе?

Закончив необычно длинную для него тираду, Петр принялся рассматривать вилку, словно видел ее в первый раз.

– Ты угадал. Именно склонность к карантинной службе, – ответил Борца.

– Темнишь, Изобретатель. Знаю, работа карантинщика опасная. И мужества требует и выдержки. Но где же, скажи мне, звездная романтика?

– Ларчик открывается просто… – Борца не договорил: на них зашикали.

На противоположном конце стола поднялся их однокурсник Джой Арго, готовясь произнести тост. Плотный, как будто вырубленный из одного куска, он стоял, слегка расставив ноги, словно матрос на палубе во время качки, и ожидал, пока уляжется застольный шум.

– А знаешь, ему бы пошла бородка, – шепнул Борца, бросив взгляд на мужественное лицо и глубоко посаженные глаза Джоя. – Чистый шкипер с пиратского судна получится.

– Передам Джою твой совет, – ответил Петр. – У меня будет такая возможность.

Тост Джоя Борца слушал невнимательно: тот что-то говорил о звездах и людях, упомянул Орион или еще какое-то созвездие, – видимо, цель полета чьей-то экспедиции. Да разве мог медноволосый Джой говорить о чем-нибудь, кроме звезд!

Когда Джой сел, приятели вернулись к прерванному разговору.

– Работая карантинщиком, я первый буду встречать корабли, которые возвращаются, – сказал Борца.

– Спасибо, просветил, – хмыкнул Петр.

– И не просто корабли, как было до сих пор, а фотонные пульсолеты. Для них эйнштейновский эффект времени будет такой, что дай боже. Словом, каждый из таких кораблей будет представлять собой как бы частичку прошлого, лоскут протекшего века. А я, переходя с корабля на корабль, смогу как бы путешествовать во времени. Усваиваешь?

Петр махнул рукой.

– Ты всегда был фантазером. Изобретатель, – произнес он. – Древний мудрец сказал: человек создан для полета.

– Не совсем древний… И не совсем так он сказал.

– А как?

– «Человек создан для счастья, как птица для полета», – процитировал Борца.

– Вот именно! – подхватил Петр. – А что такое счастье для человека? Полет. Усваиваешь?

– Усвоил.

– Ну вот. А ты говоришь – карантинная служба.

– Но учти одну вещь, Петр: пока ты совершишь один полет, я совершу их множество, – сказал Борца.

– Переходя с корабля на корабль?

– Хотя бы.

Петр разгрыз клешню омара.

– Тебя не переспоришь. Изобретатель, – сказал он. – Ладно, оставайся в карантинщиках. Только просьба одна к тебе будет.

Борца улыбнулся:

– Догадываюсь какая.

– Ну-ка? – посмотрел на него Петр.

– Ладно, так и быть, похлопочу, чтобы и тебя взяли в карантинщики. Математику у нас всегда найдется место – проверять старые корабельные калькуляторы…

– Не угадал, дружище, – покачал головой Петр. – У меня уже другое назначение имеется. – Он себя похлопал по карману. – Только что вручили. Перед торжественной частью.

– А просьба-то какая?

– Будь другом, когда я вернусь из полета и попаду в твои лапы, ты не очень уж маринуй меня.

Грянул оркестр, закружились пары. Роб поставил перед ними ведерко со льдом, из которого торчало серебряное горлышко бутылки с тоником.

– Отчаливаешь, значит? – спросил Борца.

– Отчаливаю.

– Что за посудина?

– «Орион».

– Корабль глубинного поиска? Первый фотонный пульсолет? – спросил Борца.

– Он самый, – с деланной небрежностью кивнул Петр. – П-пульсолет.

– Так что же ты мне голову морочишь, Интеграл несчастный! – воскликнул Борца. В этот миг оркестр оборвал свое форте, и на них оглянулись. – К тому времени, когда ты вернешься, на Земле знаешь, сколько лет пройдет?

– Знаю, что много. Изобретатель. А сколько именно, это сейчас неизвестно никому. П-подсчитаю на обратном пути, когда «Орион» направит стопы свои к Земле.

Оба помолчали, подумав о барьере в несколько веков, который к тому времени разделит их.

– Кто капитан «Ориона»? – спросил Борца.

– Джой Арго, – кивнул Петр на своего будущего шефа, который посреди зала самозабвенно отплясывал, потрясая огненным чубом.

На следующий год после старта «Ориона» Высший координационный совет решил выделить на Земле обширную территорию и создать на ней нечто вроде городка для космических экипажей, возвращающихся на Землю. Решение это, принятое с прицелом на далекое будущее, было продиктовано самой жизнью. Чем совершеннее становились корабли, пронзающие пространство, чем ближе к световому барьеру приближалась их скорость, тем больше замедлялось, «замораживалось» в них – по сравнению с земным – собственное время. Поначалу этот эффект времени был настолько незначителен, что улавливался лишь хронометром. Затем разница стала измеряться сутками, месяцами, а потом и годами, и ее уже можно было уловить на глазок. Тогда-то и случилась история, которая вошла впоследствии в школьные хрестоматии.

…Жили-были два брата-близнеца, настолько похожие, что даже мать путала их. Братья росли вместе, дружили, но после школы их пути разошлись. Один бредил космосом и ему посчастливилось попасть в только что открытую Звездную академию, другой стал инженером – преобразователем природы. Наступила минута прощания… Один уходил в пространство, другой пришел на корабль проводить его. Надо ли говорить о том, что в последний момент капитан едва не перепутал их? Надо ли рассказывать о трудностях полета? Пришло время, и корабль возвратился на Землю. И все ахнули, посмотрев на обнявшихся близнецов – двадцатилетнего парня и солидного сорокалетнего мужчину.

Перепад времени, разумеется, коснулся всех без исключения членов экипажа, высыпавших из корабля на степной космодром: каждый «помолодел» по сравнению с встречающими друзьями и родственниками ровно на двадцать лет. Просто на близнецах этот факт был наиболее заметен. Потому и стала эта история хрестоматийной.

Для будущих экипажей, возвращающихся на Землю, этот временной перепад должен был неуклонно увеличиваться.

Принимая решение, Координационный совет учитывал и то, что темп жизни на Земле с каждым годом также будет убыстряться, и соответственно будет меняться не только техника, но и вкусы, манеры, привычки людей.

Когда разрыв во времени перевалит за век, вернувшимся астронавтам, очевидно, трудно будет понять землян. На помощь астронавтам и должен был прийти городок, заложенный в сердце Австралийского континента, неподалеку от нового Музея звездоплавания. Там люди, застрявшие на ступеньках прошлого, смогут «акклиматизироваться», ознакомиться – хотя бы вкратце – со всем, чего достигли за это время земляне, войти в ритм их жизни. И лишь после этого пришельцы вольются в общую человеческую семью.

Долго ломали голову, как назвать городок. Имя предложил капитан одного из экипажей, обживавших город. Он предложил назвать город – Гостиница «Сигма». Почему гостиница? Да потому, что приезжие живут там только некоторый срок, занимаясь необходимыми делами. Ну, а значок «сигма» обозначает в математике, как известно, сумму. Гостиница «Сигма», таким образом, будет символизировать собой сумму, единение всего человечества.

Три года карантинной службы прошли для Борцы незаметно. Встречая корабли, возвращающиеся из космоса, он всякий раз входил в прошлые времена, и всегда это было интересно для него и ново. В свободное время Борца возился в своей крохотной лаборатории – так он окрестил угловую комнату неуютной холостяцкой квартиры. Жил Борца один, если не считать Бузивса, угрюмого шимпанзе, которому суждено было войти в летописи Земли. Родители Борцы ушли в звездный рейс, и о том веке, в который они должны вернуться, Борца предпочитал не думать. Обожая старинную лабораторную утварь, он мог всю ночь провозиться с двугорлыми ретортами, биостатами, пробирками, паять, кипятить, выпаривать, смешивать реактивы, выращивать ячейки для логических схем. Впрочем, все увлечения Борцы подчинялись одному, главному. На запущенной даче он собирал и лелеял машину синтеза – дело своей жизни. Правда, машина не встретила одобрения у приятелей Борцы – физиков. «Идея интересна, но как ты ее осуществишь?» – говорили они. Борца, однако, не складывал оружия – характер у него был кремневый. Вновь и вновь сталкиваясь с неудачами, он утешался мыслью, что во все века были непризнанные изобретатели.

Не предполагая, истоком каких событий явится сегодняшний день. Борца с четырьмя помощниками летел в карантинном спутнике для встречи и досмотра «Альберта», корабля, только что вернувшегося из дальнего поиска. Теперь корабль описывал стационарные витки вокруг Земли, говоря жаргоном карантинщиков «лежал в дрейфе». Спутник несколько раз обошел вокруг «Альберта», снимая дозиметрические пробы. Он казался пушинкой, плавно облетающей высокий тополь.

– Приготовиться к стыковке, – отдал команду Борца.

Люди, как положено по уставу, проверили скафандры, включили манипуляторы и роботов на полную готовность.

В иллюминаторах спутника то возникало, то стушевывалось допотопное чудище, линии его ясно прочерчивались на аспидном фоне звездного неба.

«Альберт» строили по тому же принципу, что и древние подводные лодки: корабль был смонтирован из отсеков, каждый из которых в случае необходимости мог существовать самостоятельно. Тусклые шары отсеков соединялись переходами, обшивка которых во многих местах обесцветилась и потрескалась. Дюзы, еще не отдохнувшие от огня, изливавшегося из сопел в течение долгих лет полета, чуть светились.

Звездолет казался безжизненным.

Не верилось, что внутри люди, хотя еще пятеро суток назад радисты службы слежения установили с «Альбертом» двухстороннюю связь. После этого биологи, как обычно, сняли на расстоянии энцефалограммы каждого из членов экипажа, проделали необходимые измерения и пришли к предварительному выводу, что люди на борту «Альберта» не поражены никакой болезнью.

Последнее слово было за Борцей и его сотрудниками.

Далеко впереди, на носу «Альберта», рядом с острокрылой шлюпкой сияла и переливалась изумрудная звездочка. Борца подумал, что это, быть может, светящийся минерал, захваченный альбертианами на одной из дальних планет.

Подтвердилось, что радиация обшивки пришельца невысока, что привело Борцу в хорошее настроение. Мурлыча под нос «Рыжую кошку», он делал последние приготовления, перед тем как ступить на «терра инкогнита». Вот он, люк, ведущий в переходную камеру. Сейчас должен приоткрыться…

– Лет на сто – сто двадцать отстали. Изделие двадцать первого века, – вслух определил Борца, взглядом знатока окидывая массивную корму «Альберта», выплывающую из глубины экрана. В области истории Борца слыл непререкаемым авторитетом.

Люк альбертиане сами открыть не сумели: токи Фуко чуть ли не намертво приварили его к обшивке. Пришлось прибегнуть к помощи могучих манипуляторов – управлять их действиями для Борцы было делом привычным.

Первым на борт корабля ступил Борца. По его просьбе экипаж собрался в капитанской рубке.

Люди и киберы разошлись по отсекам. Предстояла ответственная работа. Наметив каждому задание. Борца, прихватив манипулятор, вошел в отсек, следующий за шлюзовой камерой.

Трудно описать сложное чувство, охватившее Борцу. Сама История вдруг перевернула перед ним назад сотню страниц в книге, имя которой – Время. Шутка – сделать в прошлое шаг, равный веку, а то и веку с лишним!

Отсек, в который проник Борца, освещался панелями. Синеватый свет казался безжизненным. Помещение было невелико. Приборы, к которым, видимо, давно никто не прикасался, были покрыты толстым слоем пыли. Борца живо представил себе, как неудобно было здесь работать космонавтам, облаченным в старинные громоздкие скафандры.

Отсек в разных направлениях пересекали тонкие штанги невесомости.

Некоторое время Борца озирался. Все предметы казались значительными. «В диковину здесь каждая вещица, все древнего значения полно», – припомнил он с детства знакомые строки. Космошлем с торчащими рожками антенн, небрежно закрепленный у стенки… Когда такие были в ходу? Регулятор диапазонов примитивный, словно вырубленный топором… Ну конечно, сто лет назад еще не знали биопередатчиков и вообще мыслеконтактной аппаратуры.

А это что за монстр? Ага, форвакуумный насос…

Добравшись до угла помещения, Борца остановился, не веря собственным глазам. Он смотрел не отрываясь на небольшой продолговатый предмет, лежащий в гамаке невесомости. Глаза Борцы успели привыкнуть к скудному свету, и он без труда различил, что предмет имеет очертания человеческой фигуры. Для ребенка слишком мал… Неужели биокибернетическая модель? Это в прошлом-то веке? Переворот в исторической науке, и автором его будет он. Борца! С бьющимся сердцем Борца приблизился к гамаку и протянул руку, облитую непроницаемой перчаткой, к неподвижному предмету. Рассмотрел его и улыбнулся разочарованно: переворот откладывается. История прошлого века осталась непоколебленной. В руках Борцы была не биокибернетическая модель, а обыкновенная детская кукла, к тому же поломанная.

Манипулятор неотступно следовал за Борцей. Четверо операторов непрерывно докладывали по биосвязи, что досмотр «Альберта» проходит без осложнений.

Что ж, пора в капитанский отсек. Уже на выходе Борца огляделся. Внимание его привлек прямоугольный плоский предмет, свободно плававший в пространстве близ запыленного иллюминатора.

За три года карантинной службы, не говоря уж о тренировках в Звездной академии, Борца привык к невесомости. «Штанги нужны только для новичков», – любил говорить Джой Арго. Почти автоматическим, точно рассчитанным движением Борца оттолкнулся от пола и, перелетев по прямой почти весь отсек, в последний момент ухватился одной рукой за решетку, защищавшую иллюминатор, а другую протянул к медленно проплывающему предмету, который заинтересовал его.

Манипулятор в точности повторил прыжок человека.

Отпустив решетку, Борца вертел в руках непонятный предмет. Постучал по верхней плоскости пальцем – звук получился глухим. Как такие коробки назывались раньше? Шкатулка? Кубышка? Нет, табакерка. Точно, табакерка. Они были в ходу давно, еще до открытия Востокова.

Крышку табакерки покрывала серебряная инкрустация. Борца потрогал пальцем в непроницаемой перчатке искусные металлические завитки, затем протянул коробку манипулятору, на табло которого через несколько секунд вспыхнул сигнал: «Опасности нет». Тогда он надавил на выпуклость у створки, и табакерка раскрылась неожиданно легко. Внизу оказалась темно-коричневая волокнистая масса, совершенно высохшая. Кто знает, сколько лет подвергался воздействию радиации этот табак. Какие неожиданные свойства приобрел он в результате такой обработки? А хорошо бы прихватить немного. Для опытов. Реактивами пощупать. А главное, добавить в рабочее вещество машины синтеза. О, он будет осторожен. И потом, ведь рабочее вещество надежно отделено от наблюдателя…

Борца еще раз глянул на изящную вещицу.

Нет, табакерку он не возьмет – все предметы в корабле должны остаться на месте.

Строго говоря, он и так нарушает карантинный кодекс… Но искушение было слишком велико.

Борца засунул поглубже в карман горстку волокнистой массы, а табакерку, захлопнув, выпустил из рук, и она поплыла по отсеку.

Встреча с экипажем была радостной. По просьбе Борцы капитан вручил ему бортовой журнал и коротко рассказал о полете – таков был свято соблюдавшийся ритуал.

Но в данный момент Борцу волновали не передряги альбертиан в пути, не изумрудный кристалл на носу корабля и даже не девушка, стоявшая рядом с капитаном, хотя он и успел заметить, что она красивая.

– Вы прикинули эффект времени? – спросил Борца, когда капитан, закончив рассказ, умолк.

– Да, отстали мы от вас порядком, – ответил высокий капитан, чем-то напоминавший Борце Петра Брагу. – На сто четыре года, если не считать месяцев.

Глазомер не подвел Борцу.

– Выходит, вы стартовали в двадцать первом веке, – произнес он, чтобы нарушить тягостную паузу.

– Да, в самом начале, – сказал капитан. – Мы жили на Земле еще в двадцатом веке. Даже Зарика помнит его. Правда?

– Правда, – улыбнулась девушка.

В отсек вошли остальные работники карантинной службы, и сразу стало тесно. Каждый доложил Борце о том, что на борту «Альберта» все в порядке.

– Значит, мы можем… можем лететь на Землю? – дрогнувшим голосом спросил капитан.

– Конечно, – сказал Борца и посмотрел на часы. – Минут через десять за вами прибудет пассажирская ракета.

– А что будет с нашим «Альбертом»? – спросила Зарика.

– Интересный корабль. Думаю, ему найдется местечко в Музее звездоплавания, – сказал Борца. – Кстати, этот музей недалеко от городка, в котором вы поживете некоторое время.

– Пока догоним вас? – спросила Зарика.

– А может, и перегоните, – улыбнулся Борца.

Ему о многом хотелось расспросить альбертиан – не о полете, а о жизни на Земле до того, как стартовал их корабль, – но Борца был сдержан в расспросах: он знал, что поколение альбертиан ушло и они остались одни – маленький островок прошлого в реке времени. Ни родных, ни близких, ни друзей – никого не осталось на Земле, если не считать, конечно, их отдаленных потомков. Но это – новые поколения…

Альбертиане, наоборот, наперебой сыпали вопросы. Борца и его товарищи еле успевали отвечать на них.

– Построили мост через Берингов пролив?

– Полвека назад.

– А как климат на Земле?

– Перекроили – не узнаете!

– Льды Антарктики растопили?

– Нет.

– Неужели энергии не хватило? – удивился капитан.

– Энергии у нас достаточно, – ответил Борца. – Преобразователи считают, что растапливать льды опасно – слишком повысится уровень воды в Мировом океане.

Чувствовалось, как изголодались альбертиане по общению. Борца вдруг подумал, что на его глазах и при его участии осуществляется великое дело – связь времен, рукопожатие эпох. Ему зримо представилась цепочка поколений, словно цепочка альпинистов, совершающих восхождение к трудной вершине. Каждый связан со всеми и все – с каждым. Порвется одно звено – что станется с цепью? Что у них сейчас в душе, у альбертиан? Вот, например, эта девушка. Подумать только – она помнит, она захватила XX век, героическое и мятежное время, когда люди, разорвав путы земного тяготения, впервые шагнули в космос. А имя какое у нее – Зарика! Борца никогда раньше не слышал такого. В нем чудится и заря, и река, и еще что-то, не поддающееся определению. Лицо – будто сошедшее с древней камеи… В руках Зарика держала старую, истрепанную книжку. «Наверно, роман», – подумал Борца. Обложка была затрепана, но, когда Зарика повернулась, он исхитрился прочесть на корешке: «Микробиология».

Отсек дрогнул от толчка.

– Прибыла ракета, – сказал Борца.

Сдача дежурства и несколько последующих дней прошли для него как в тумане. Перед глазами все время маячила Зарика, девушка с лицом восточной царицы и глазами цвета морской волны. Несколько раз, будучи дома, он порывался связаться с «Сигмой». Подходил к видео, нажимал клавиши, но, не добрав, давал отбой. Бузивс, мрачный шимпанзе, молча, но с явным неодобрением наблюдал эволюции хозяина. Был Бузивс меланхоликом, к тому же обладал вздорным характером. В частности, недолюбливал гостей. А народу к Борце приходило немало. Со старыми друзьями хозяина Бузивс кое-как мирился, но новых встречал в штыки. Это приводило к смешным, а подчас и не очень смешным ситуациям, но Борца привязался к старой обезьяне и никак не мог решиться на то, чтобы с ней расстаться. Как-то он случайно обнаружил, что зрение Бузивса основательно ослабло. Приглашенный медик предложил выписать Бузивсу очки, и Борца с радостью ухватился за эту идею: быть может, угрюмость и необщительность Бузивса проистекают от его физического недостатка?

Бузивс на очки согласился, однако его характер изменений не претерпел.

Как-то вечером, решившись, Борца набрал код Гостиницы «Сигма». Дежурный робот соединил его со строением, которое занимал экипаж «Альберта».

Зарику разыскали быстро. Она плавала в бассейне. Борца поздоровался, и все фразы, приготовленные заранее, вдруг вылетели у него из головы.

– Как живется вам в Гостинице, Зарика? – спросил он довольно глупо.

Девушка улыбнулась.

– Очень много работы, – сказала она. – Если бы не обучение во сне, не знаю, что бы мы делали. Наверно, торчали бы в вашей Гостинице до скончания века.

– Понимаю, – кивнул Борца, – огромный объем повой информации.

Зарика покачала головой.

– Не только в этом дело, – сказала она. – Даже то, что мы знали, теперь безнадежно устарело. Я, например, все свободное время в полете отдавала микробиологии. Мечтала: вернусь – и буду заниматься на Земле любимым делом. Самые новые, последние учебники забрала с собой… А теперь они годятся разве что для музея.

– От нуля, значит, начинать?

– Пускай от нуля, – упрямо тряхнула Зарика головой. – Все равно я буду микробиологом.

– Разрешите вас встретить, Зарика, когда вы покинете «Сигму»? – произнес Борца.

Зарика потупилась.

– Я покажу вам Землю, – сказал Борца.

Глаза Зарики вспыхнули радостью.

– Хорошо, – сказала она.

Едва Зарика исчезла с экрана, Борца подпрыгнул как сумасшедший, затем схватил Бузивса и закружил его по комнате. Шимпанзе позволял такое только одному человеку в мире – своему хозяину. Недовольно ворча, обнажая желтые кривые клыки, Бузивс неуклюже переваливался с ноги на ногу. Только когда с Бузивса свалились очки, Борца оставил его в покое.

Когда Зарика покинула «Сигму», Борца встретил ее огромной охапкой цветов.

– Какая прелесть! – воскликнула Зарика. – Цветы нужно поставить в воду, – решила она.

– Что-нибудь придумаем, – сказал Борца, посмотрев на девушку.

Альбертиане, вышедшие из «Сигмы» вместе с Зарикой, распрощались с молодыми людьми и двинулись к автолетной стоянке. Последним улетел капитан.

Небольшая площадь опустела.

– Куда у вас назначение? – спросил Борца.

– На биостанцию, – сказала Зарика, – Чертов палец. Ничего имечко?

– Это далеко, – наморщив лоб, произнес Борца. – Черноморское побережье.

Зарика кивнула.

– Знаю. Крым, – сказала она.

Они зашли под навес, сели в тени. Зарика положила букет перед собой, цветы заняли почти всю поверхность столика. Роб, поблескивая фотоэлементами, принес два стакана сока со льдом.

Зарика сделала глоток.

– Что это? – спросила она.

– Угадайте, – предложил Борца.

– Виноградный?

– Нет.

– Абрикосовый?

Борца покачал головой.

– Манго?

– Мимо.

– Сдаюсь, – сказала Зарика.

– Это сок трабо, – сказал Борца.

– Трабо? Не знаю, – сказала Зарика и на всякий случай отодвинула стакан.

– Трабо растет на Венере, – произнес Борца. – Это растение открыли первые колонисты.

– Когда я улетала на «Альберте», экспедиция на Венеру только готовилась, – сказала задумчиво Зарика.

– Теперь трабо и на Земле культивируют, – заметил Борца. – А вы лейте. Сок трабо – самый популярный напиток на Земле.

Зарика отпила.

– Невкусно, – сказала она.

– Привыкнете, – пообещал Борца. – Мне он тоже поначалу показался не очень… Между прочим, в народе считают, что сок трабо способствует долголетию.

– Так вот почему его пьют! – воскликнула Зарика.

– Медики, как ни бились, ничего такого в этом соке не нашли. Но что-то в нем все-таки есть, – сказал Борца, разглядывая свой стакан на свет. Золотистый напиток сверкнул в солнечном луче, словно янтарный слиток.

– Да, что-то есть, – согласилась Зарика.

Напиток был с кислинкой, слегка покалывал небо и язык, хотя пузырьков газа в стакане заметно не было.

– Долго лететь до Чертова пальца, не знаете? – спросила Зарика.

– Часа четыре, – сказал Борца.

– Так много?

– Не забывайте, что нам нужно попасть в другое полушарие.

Зарика посмотрела на цветы.

– Жалко, завянут, – сказала она.

Они допили сок и поднялись.

– А вы далеко отсюда живете? – спросила Зарика.

– Рядом с Музеем космоплавания. Рукой подать.

– Так давайте залетим к вам, поставим цветы в воду, – предложила Зарика.

Борца замялся и пробормотал что-то насчет беспорядка в своей квартире.

– О, простите, – в свою очередь смешалась Зарика, – кажется, я сморозила ужасную глупость. Капитан предупреждал нас, а у меня все вылетело из головы. За сто лет обычаи на Земле, наверно… – Зарика покраснела и смолкла.

– Дело не в обычаях… – начал Борца.

– Заберите цветы и поставьте их у себя в воду, – сказала Зарика. – А я полечу на биостанцию. До свиданья, – попрощалась она и зашагала в сторону площадки, на которой накапливались свободные автолеты.

Пока они пили сок и разговаривали, из Гостиницы вышла и разлетелась по назначениям еще одна группа. Люди торопились: несмотря на жаркий день, даже навес и прохлада не привлекли никого из них.

– Погодите, Зарика! – крикнул Борца.

Девушка замедлила шаг, обернулась. Борца догнал ее и взял за руку.

– Летим ко мне, – сказал он. – Правда, я живу не один.

– Понимаю…

– Ничего вы не понимаете. У меня дома шимпанзе. И я не уверен, что он встретит вас приветливо.

– Я люблю животных. На «Альберте» у нас были… Ой, что это с ним? – спросила Зарика, указывая на роба.

Тот подкатил к их столику, чтобы забрать пустые стаканы. Охапка цветов, лежащая на столе, привела его в тупик. Робот то протягивал к цветам щупальца, то втягивал их обратно. Что делать с этими благоухающими, недавно срезанными растениями? В электронной памяти узкоспециализированного робота соответствующего пункта не было.

Борца подошел к столику, отодвинул роба и собрал цветы. Затем молодые люди сели в кабину двухместного автолета, и машина свечой ввинтилась в воздух. Зарику и Борцу вдавило в сиденья. Колоссальная территория «Сигмы» съежилась и скрылась из виду. Под прозрачным полом кабины поплыла ровная, как стол, степь.

– Я помню степь… видела ее здесь, на Земле, еще маленькой девочкой, – сказала Зарика. – Что для нее сто лет? Те же коршуны, тот же ковыль да перекати-поле. Ничего не изменилось.

– И все-таки я хотел бы побывать здесь лет через тысячу, – сказал Борца. – Хотя бы одним глазком взглянуть.

– И я тоже, – сказала Зарика.

– Понятно: у вас уже есть опыт путешествия во времени, – заметил Борца, глянул на Зарику и осекся: глаза ее наполнились слезами.

– Простите… Прости, Зарика, – пробормотал Борца и взял ее за руку. Незаметно они перешли на «ты».

Зарика совсем по-детски всхлипнула.

– Ничего… Ничего, Борца, – прошептала она. – Все уже в прошлом…

Прошло несколько минут, прежде чем девушка успокоилась. Некоторое время она смотрела на экран внешнего обзора. Автолет, похожий на слегка изогнутую посредине, оплавленную каплю серебра, шел немного ниже слоя перистых облаков. Вся левая сторона капли была щедро обрызгана жидким золотом австралийского солнца.

Зарика перевела взгляд с экрана на Борцу.

– Может быть, мой вопрос покажется тебе глупым, – начала она, – но я давно хочу спросить… Счастливы ли вы, люди двадцать второго века?

Борца пожал плечами.

– Счастливы ли мы? – повторил он после паузы. – Знаешь, как-то не думал об этом. А ты можешь сказать мне, что такое счастье?

– Хитришь, Бор, – сказала Зарика. – Разве можно определить, что такое счастье? Счастье, по-моему, так же первично и изначально для человека, как пространство или, допустим, время. Счастье – это как постулат, некоторое допущение, на котором строится здание математики. Предполагается некая простая вещь, и из этого предположения выводятся все остальные теоремы.

– Постулаты, между прочим, могут быть разными… – вставил Борца.

– Вот именно, – подхватила Зарика. – Предположи, что параллельные прямые нигде не пересекутся, – получишь геометрию Евклида. Предположи другое – что эти линии где-то пересекаются, – и перед тобой уже совсем другая геометрия, геометрия Лобачевского… Только человеческое счастье не поддается законам математики. Еще не родился, наверно, мудрец, который сказал бы, что это такое – счастье. Покой или движение? Жизнь на Земле или полет к звездам? Безмятежность духа или постоянная борьба? Уверенность в себе или сомнения? Или, может быть, и то, и другое, и третье?

Борца хлопнул ладонью по пульту.

– Ну хорошо, оставим определения философам, – сказал он. – Но ты-то, ты счастлива, Зарика?

– Кажется, счастлива, – ответила Зарика негромко. – И еще я думаю часто: какова цена счастья? И тогда вспоминаю своих родителей…

Борца откинулся на спинку штурманского кресла, приготовившись слушать.

– Юность моих родителей совпала по времени с эпохой великих строек Земли, – начала Зарика. – Это были семидесятые годы двадцатого века.

– Знаю, читал, – кивнул Борца, оживляясь.

– Для тебя это глубокая история, – сказала Зарика. – А я еще захватила двадцатый век. Понимаешь? Двадцатый век – это моя юность, часть моей жизни. О, какое это было время!

– Ты начала о родителях, – напомнил Борца.

Зарика посмотрела вниз. Под прозрачным полом аппарата проплывала неуютная равнина, лишь кое-где оживленная разнокалиберными холмами.

– Мои родители познакомились в Сибири, на одной из грандиозных комсомольских строек… – сказала Зарика. – Их сердца, как и тысяч других, были полны энтузиазма, который способен был, кажется, растопить вечную мерзлоту… Да он и растопил ее! – добавила Зарика.

– В каком году твои родители приехали в Сибирь?

– В тысяча девятьсот семьдесят четвертом… Мои родители – к тому времени, конечно, незнакомые – получили назначение на одну из самых ударных строек Сибири. Мои родители попросились на самый горячий участок – строительство дороги Тюмень – Сургут. Отец рассказывал, что тогда там была тайга, тундра да болота. Мошка чуть ли не заживо съедала тех, кто приехал осваивать девственный край.

– Словно новую планету осваивали, – произнес задумчиво Борца.

– Папа рассказывал, как они много месяцев жили в вагончике, который двигался вместе с дорогой – ее вели сквозь тундру. Он работал укладчиком. А мама была комсоргом – комсомольским вожаков. Целыми днями и неделями пропадала она на разных объектах, мерзла, но все ей было нипочем. Рассказывали, что после целого дня напряженной, изматывающей работы она могла и спеть, и сплясать, а однажды на концерте самодеятельности заняла первое место. Когда строительство дороги закончилось, родители не захотели уезжать, решили остаться в Сибири – очень им по душе пришелся этот край.

– В каком году ты родилась, Зари?

– В тысяча девятьсот восемьдесят пятом, – сказала Зарика. – Страшно сказать!

– Почему? – не понял Борца.

– Сопоставь с тем, какой нынче год, – кивнула Зарика на светящийся календарик, расположенный в углу пульта, – и ты поймешь, какая я древняя старуха.

– При чем тут твой возраст? Собственное корабельное время в соответствии с эффектом Эйнштейна… – начал Борца.

– Да знаю я. Бор. Все знаю, – перебила Зарика. – Но все равно, это не просто, потому что… – не договорив, она умолкла.

– А что было потом? – прервал паузу Борца. – Чем занимался твой отец, когда построили дорогу?

– Он несколько раз менял профессию. Работал буровиком, пробивал нефтяные скважины на тюменской земле. А потом умерла мама, я ее почти не помню. У нее была ужасная болезнь, которую тогда еще не умели как следует лечить…

Борца хотел что-то спросить, но глянул на Зарику и промолчал.

– После этого отец перешел на строительство трансконтинентального газопровода Нарым – Рим.

– А ты?

– Я все время была с отцом, – просто сказала Зарика. – Я очень любила его.

– Трудно было?

– По-всякому. Потом между Тюменью и Сургутом создали школу озеленителей планет, и я поступила туда. Осваивала азы биологии… Тогда ведь еще никуда не летали – ни на Марс, ни на Венеру. Только на Луне появились первые поселения. Будущие озеленители планет стажировались в тундре, в сложных условиях: колеблющаяся почва, бездонные болота, капризный климат, неустойчивая погода, летом – тучи гнуса, зимой – такие морозы, что сердце стынет.

– Когда создали школу озеленителей? – спросил Борца.

Зарика наморщила лоб.

– В девяносто первом, – сказала она. – Мне было как раз шесть лет, и меня приняли в первый класс, на биологическое отделение. А через десять лет, в две тысячи первом году, стартовал к звездам «Альберт», один из первых звездных кораблей. Тогда не то что теперь: в те времена старт к звездам был целым событием. Я в числе прочих выпускников школы озеленителей подала на конкурс. Счастье улыбнулось одной только мне.

Произнеся слово «счастье», Зарика усмехнулась.

– Видишь, мы опять вернулись к разговору о счастье, – сказала она. – Что я знала тогда, шестнадцатилетняя девчонка? Несколько лет, которые «Альберт» – по собственному времени, конечно, – должен был провести в глубинном космосе, представлялись мне безбрежным океаном неизведанного. Так оно, разумеется, и оказалось. Я, да и все мы, альбертиане, мечтала, что наш полет принесет землянам что-то новое, позволит им сделать хотя бы крохотный шаг вперед. Помню чьи-то стихи, посвященные предстоящему старту «Альберта». Милые такие стишки. Автор говорил, что Земля – это улей, а корабли, словно пчелы, улетают к звездам – цветкам Вселенной, и каждая пчела приносит в улей свою каплю нектара… И я мечтала о своей крохотной капельке – помочь людям раскрыть тайну живого, выковать ключи жизни. В полете мы особенно не задумывались о возвращении на Землю. Оно чудилось – честное слово! – таким далеким, почти нереальным. И тот горький для нас, но непреложный факт, что за год ракетного времени там, на Земле, проходили десятилетия, – этот факт воспринимался нами как чистая отвлеченность.

– Разве вы…

– Знали, конечно, – перебила Зарика, угадав вопрос Борцы. – Но знали умом, а не сердцем. Понимаешь?

– Понимаю.

– На обратном пути, перед входом «Альберта» в Солнечную систему, – сказала Зарика, – наш корабельный математик сумел кое-как просуммировать все бесчисленное множество эффектов, связанных с течением времени в ракете, и сообщил, что на Земле теперь двадцать первое столетие.

– А год он не мог определить? – спросил Борца, с жадным вниманием ловивший каждое слово Зарики.

Девушка покачала головой.

– Для этого необходимы слишком сложные подсчеты. На них уже не оставалось времени, – сказала она. – Да и какая для нас была, в сущности, разница – десяток лет в ту или иную сторону? Все равно ведь наше поколение умерло.

Борца кашлянул.

– Знаешь, Бор, я отлично запомнила, до мельчайших подробностей, пышные празднества, которые прошли по всей Земле, – сказала Зарика. – Это было перед самым стартом «Альберта». Люди отмечали начало нового, двадцать первого столетия. Потом я ушла в пространство… И вот, возвратившись на Землю через несколько лет полета, вижу, что перескочила через двадцать первый век, словно через ручей. И от следующего века отхватила порядочно. Так зачем же мы летели? Скажи, Бор, зачем? Ведь вы, земляне, успели уйти далеко вперед. А мы, наоборот, безнадежно запутались, отстали во времени. Кому же он нужен, полет «Альберта»? Может быть, нам вообще не стоило возвращаться?

Зарика закрыла лицо руками.

– Ты не права, Зари. – Борца осторожно отнял ее руки. – Ты же сама говорила, что на борту «Альберта» у тебя созрело несколько новых идей, связанных с биологией.

– А где гарантия, что земляне давным-давно не пришли к этим идеям без моей помощи? – откликнулась Зарика.

– Хоть одна идейка да осталась. А даже ради одной идеи стоит лететь к звездам, – убежденно произнес Борца.

– Хорошо, если осталась… – прошептала Зарика. – Я уже мечтаю поскорее дорваться до биостанции. Руки чешутся. А сейчас так говорят? – посмотрела она на Борцу.

– Говорят, – рассмеялся Борца.

– Прости, Бор. Минутная слабость… – сказала Зарика, вытирая глаза.

Аппарат без перехода влетел в мохнатое облако. В рубке потемнело, и тотчас засветились панели. Изображения на экранах потускнели, приобрели размытые очертания. Борца привычно нажал кнопку инфравидения, и на обзорном экране перед Зарикой снова возникла серебристая капля автолета.

– Нет, полет «Альберта» не мог быть напрасным, – задумчиво, словно отвечая собственным мыслям, проговорила Зарика. – Человечество едино, и поэтому едино его счастье. Каждое поколение вносит свой вклад в общую копилку. Я видела в Гостинице «Сигма», как братаются поколения…

Они помолчали.

– Климат в Сибири начали по-настоящему изменять в девяностых годах двадцатого столетия, так, Зарика? – нарушил паузу Борца.

– В девяностых, – подтвердила Зарика.

– А один историк пишет, что уже в семидесятые годы под Тюменью выращивали свежие помидоры. Чепуха?

Зарика покачала головой.

– Твой историк прав, Борца, – сказала она. – Тюменцы имели собственные овощи за двадцать лет до того, как в Сибири начали перекраивать климат. Мы строили теплицы, которые согревались за счет термальных вод. Да что там теплицы! Мы своими сердцами отогревали Сибирь. И не только для себя. Для вас тоже. Мы, люди, спаяны, связаны каждый с каждым…

Автолет пошел на снижение. Вдали показался город.

– Знаешь, Борца, я чувствую, что не смогла бы снова пойти в дальний поиск, чтобы совершить еще один прыжок во времени, – сказала Зарика. – Вот, кажется, совсем немного побыла я теперь на Земле, но привязалась к ней…

Припомнив что-то, Зарика улыбнулась.

– У нас в «Сигме», в строении, которое занимал экипаж «Альберта», была оранжерея, – сказала она.

– Оранжереи есть там в каждом здании.

– У нас, наверно, была особая. Большая-пребольшая. Прогуливалась я как-то в оранжерее и наткнулась на диковинное растение. Нигде такого не встречала, даже в полете. Дерево – не дерево, куст – не куст… Тонкий ствол, весь изогнутый, будто изломанный, тянется вверх, к солнцу. А со ствола – да, прямо со ствола! – свисают какие-то белые нити. Я подошла поближе, присмотрелась, потрогала рукой – волокна уходят в почву. И тут меня осенило: да это же корни! Да, корни, которые проросли прямо из ствола и тысячами нитей привязывают растение к земле. Вот так и я… вновь привязалась к земле, словно то растение, – закончила Зарика.

Первые дома, утопавшие в зелени, вызвали у Зарики прилив восторженности.

– Никогда не видела таких зданий! – сказала она. – Ни тогда, до старта… ни на корабле, в сферофильмах.

Борца заметил, что Зарика старательно избегала термина «в прошлом», предпочитая говорить: «тогда, до старта» или же просто – «это было тогда…»

Торопливо давая ежеминутные пояснения. Борца и сам новыми глазами смотрел на привычные с детства здания-скалы, где каждая квартира открыта ветру и солнцу, на дома-иглы, взметнувшиеся на тысячу этажей, на дома-подсолнухи, гигантские чаши которых поворачиваются вслед за светилом… Улицы были широкие, прямые, они то разбегались веером, то шли параллельно друг другу.

Приближаясь к цели, автолет сбросил скорость и перешел на планирование.

– Где транспорт? – спросила Зарика, глядя на улицы, по которым сновали пешеходы.

– Транспорт вот, – указал Борца на тучи летательных аппаратов, роившихся вокруг них.

– Я имею в виду – наземный, – пояснила Зарика.

– Наземного транспорта в городе нет. Есть подземный, – сказал Борца.

По мере приближения к центру города дома стали располагаться гуще, но количество зелени не уменьшилось. В листве отсвечивали купола, плоские кровли зданий не известного Зарике назначения, и Борца не поспевал отвечать на все вопросы.

– Вон дом, в котором я живу, – указал он на здание, выросшее впереди, прямо по курсу машины.

Здание, пожалуй, ничем не отличалось от соседних – круглое, окольцованное лоджиями, со светло-кремовой облицовкой, – но Зарике оно показалось знакомым островком посреди моря неизвестности.

Перед дверью, ведущей в квартиру. Борца замешкался.

– Я войду первым, – сказал он. – Бузивса придержу.

Очкастый шимпанзе встретил гостью неприветливо. Однако, к удивлению Борцы, Бузивс на этот раз ограничился лишь недовольным ворчанием.

– Тебе повезло, – сказал Борца, – Бузивс признал тебя.

Шимпанзе стал на четвереньки и, задрав куцый хвост, подошел к хозяину.

– Похож на медвежонка. Миша, Мишка! – позвала Зарика.

Борца поставил цветы в воду, познакомил Зарику с квартирой и роботами. Потом они долго стояли у окна, глядя на город. Верхушки домов-игл еще освещались солнцем, а нижние панели уже начинали светиться, бросая мягкий свет на улицы. Потянуло прохладой.

– Проводишь меня на биостанцию? – спросила Зарика.

– Поужинаем сначала, – ответил Борца.

А потом Зарику сморила усталость. Но все, что рассказывал Борца, было так интересно, что она изо всех сил старалась прогнать сон. Зарика устроилась в качалке. Борца присел у ее ног на великолепной светящейся шкуре не известного Зарике зверя. Только много времени спустя узнала она, что имя этому зверю – синтетика. Бузивс прикорнул рядом с хозяином.

– Что тебя больше всего потрясло на Земле? – спросил Борца.

Зарика подумала.

– Пожалуй, то, что ваш век победил болезни человека. Как это вам удалось?

– Я не микробиолог, – сказал Борца. – Разные болезни побеждались по-разному.

– Рак, например. Мама умерла от рака… Давно его победили?

– Возбудитель рака нашли лет семьдесят назад.

– Кто нашел?

– Петр Востоков.

– Петр Востоков… – повторила Зарика.

– Твой коллега. Микробиолог.

– Он сделал свое открытие на биоцентре? – с живостью спросила Зарика.

– Нет, в Зеленом городке.

– А, знаю, – кивнула Зарика. – Помню. Зеленый городок в Сибири.

– На Оби.

– Жив Востоков?

– Умер. Там же, в Зеленом, ему памятник отлили. Золотой, – сказал Борца.

– Из чистого золота?

– Тогда золото уже не имело меновой ценности. Это до старта «Альберта», когда еще были деньги… Ты помнишь деньги?

– Помню.

– Люди просто хотели выразить свою величайшую признательность Петру Востокову, – сказал Борца. – А золото – металл исторический.