Читать книгу Парадокс Вигнера - Владимир Михайлович Жариков - Страница 4

Донские просторы с богатой травянистой растительностью, а также ковыльные степи издревле называли Диким Полем. Ещё в каменном веке, эти места привлекали сюда кочевые племена, чьим основным занятием являлось скотоводство, а характер быта подходил для постоянных переездов на новые пастбища. Донские степи помнят киммерийцев, вторгшихся в Закавказье во второй половине восьмого века до нашей эры, и завоевавших даже некоторые районы Малой Азии. Помнят появившихся здесь позже скифов, вытеснивших киммерийцев с берегов Дона, которым тоже пришлось по нраву Дикое Поле. Обеспечив прочный племенной союз, эти кочевники создали своё государство Скифию, основателем правящей династии, которой стал царь Колакс. Его государство достигло наивысшего расцвета в начале четвёртого века до нашей эры.

Тогда же в южных степях Причерноморья расселялись греки-колонисты. Их крупнейшие города – Ольвия, Тира, Херсонес, объединились в Боспорское царство со столицей в Пантикапее. Греки вели оживлённую торговлю с центрами Средиземноморья и местным населением. Для расширения торговых связей между античным миром и Приазовьем боспорские греки в начале третьего века до нашей эры основали в устье Дона город Танаис. А через сто с небольшим лет на территорию нижнего Дона приходят сарматы и вытесняют скифов в Крым и Нижнее Поднепровье. Во втором-третьем веке новой эры наиболее могущественным племенем на территории между Каспием и Азовским морем оказались аланы – воинственные кочевники, установившие своё господство на донских просторах и неоднократно вторгавшиеся в Закавказье. В 372 году часть алан была покорена гуннами, а оставшаяся вытеснена из степей Северного Причерноморья в горные районы Кавказа.

В начале третьего века в Причерноморье с Балтийского побережья пришло германское племя готов. Здесь они разделились на западных, остановившихся между Дунаем и Днестром, и восточных, занявших территории от Днепра вплоть до Приазовья. Между Доном и Волгой, складывается племенной союз во главе с гуннами – кочевниками, пришедшими из Азии. Примерно в 370 году гунны появляются в степях Северного Причерноморья. Учинив в Приазовье страшный разгром, они разбивают алан и уничтожают просуществовавшее более восьми веков Босфорское царство. Столкнувшись с остготами и сломив их сопротивление, гунны продолжают двигаться на запад, вытесняя вестготов. К середине пятого века гуннами были покорены племена германцев, взяты все крепости Галлии, разрушено королевство бургундов. Государство кочевников теперь простиралось от пустынь Средней Азии до Рейна. Но после серии поражений от остготов и византийцев гунны вновь вернулись в приазовские степи, где впоследствии были разбиты болгарами.

В конце V-го, начале VI века огромные территории Северного Кавказа, Причерноморья и Приазовья заняли племена тюркских болгар. В середине седьмого века они организовали в Восточном Приазовье и на Тамани племенной союз, названный Великой Булгарией. Однако под напором хазар союз быстро распался, и в 70-х годах седьмого тысячелетия часть тюркских болгар ушли на Волгу, остальные – на Нижний Дунай, где, ассимилированные славянскими племенами, дали начало Болгарскому царству.

К концу седьмого века в степях между Азовским и Каспийским морями обосновались хазары. В начале восьмого века они закрепили за собой предгорные районы Северного Кавказа и земли бывшего Боспорского царства. Хазары многократно вторгались в Кавказскую Албанию, Армению и Картли, захватывая золото, скот, людей. В начале девятого века на северо-востоке Хазарии появляются мадьяры – угроязычные племена, пришедшие из Приуралья. Однако вследствие военного конфликта с печенегами и неудачных попыток захвата степных земель русского пограничья, они вынуждены были уйти на запад через Карпаты в Подунавье.

Примерно в это же время в Приазовье из-за Волги перекочевали печенеги. Их путь отмечен гибелью поселений степного междуречья Дона и Кубани. Часть печенегов вошла в состав Хазарского государства, кочевали по его территории, и использовалась как военные отряды. К середине десятого века Хазария со столицей Итиль охватила своим контролем громадные территории Северного Кавказа, Крыма, Причерноморья, Дона и Поволжья, на всех границах, которых стояли мощные каменные крепости. Падение хазарского каганата положил киевский князь Святослав. В 965 году он с дружиной, спустившись по Волге, освободил вятичей, разрушил Итиль, опустошил крупный торгово-ремесленный центр хазар Семендер, в схватках с аланами и касогами прошёл до Азовского моря, поднялся по Дону до северных границ Хазарии и сокрушил крепость Саркел. На её месте возникло первое русское поселение на нижнем Дону – Белая Вежа.

В конце одиннадцатого века в южнорусские степи из Азии пришли половцы – многочисленное тюркское племя, покорившее печенегов. В начале одиннадцатого века ими основан город Азов, известный впоследствии как татарская крепость Азак. С 1070 г. половцы производили опустошительные набеги на русские княжества, граничившие со степью. Первый общий поход русских князей против половцев был предпринят в 1100 г. по инициативе Владимира Мономаха и послужил прообразом целого ряда подобных военных походов, значительно утихомиривших диких кочевников, хотя борьба с ними длилась в течение всего двенадцатого века.

В 1224 г. до Руси докатилась первая волна монголо-татарского нашествия. Южнорусские князья получили известие, что в задонских степях появился дикий и страшный народ, избивающий половцев и движущийся на Русь. Княжеское ополчение двинулось в степи навстречу неприятелю и, соединившись с половцами, приняло бой на реке Калка, впадающей в Азовское море западнее Дона. Русские князья сражались мужественно, но не согласованно и были полностью разбиты. Началась эпоха татарского ига, продлившаяся до 1481 года.

В конце XIV века на Дон вторглись полчища Тамерлана, окончательно разгромившие юго-западную часть Золотой Орды. Пал и был разграблен Азак. В XV веке, воспользовавшись упадком Золотой Орды, побережье Азовского моря захватывает Османская империя. Азак стал называться Азовом, турки превратили его в мощную крепость. Отсюда постоянно исходила угроза турецкого нашествия на юго-восточные границы России. Начинается многовековая и кровопролитная битва за Азов.

По мере усиления Российского государства его границы подошли к Дикому Полю, здесь устраивались погранзасеки, сторожевые башни, возводились крепости. В XV веке на необъятные степные просторы Дона устремились беглые крестьяне из Центральной России и Поволжья. Так появились здесь формирования вольных людей, которых называли казаками. В переводе с тюркского: «удальцы», «вольные люди». В середине XVI века возникают первые казачьи городки: Раздоры, Митякин, Маныч, Черкасск – и казаки становятся полновластными хозяевами Дона.

Поскольку власть русского царя не распространялась на эти земли, здесь расцвела казачья вольница. Из разрозненных формирований сложилась своеобразная военно-политическая организация – Войско Донское. Самоуправление здесь было подлинно демократическим, все должности были выборными, слово атамана – закон. Ценились честность, воинская доблесть и храбрость казака. Высшим органом власти становится Круг, регулярно собирающийся в главном городке, сначала в Раздорах, а впоследствии в Черкасске. Иван Грозный в письме к турецкому султану признавал, что фактически донцы неуправляемы и не подчинены Москве: "Наших казаков на Дону нет, и не посылаем никого, а живут там всяких земель беглые люди, нашего государства и Литовския земли. Донские казаки не по нашему велению живут, бегая из нашего государства. Всякие такие дела у них делаются без нашего ведома".

Постепенно казачество становится замкнутым военно-служивым сословием, имевшим большие привилегии по сравнению с другими российского государства. Казаки обладали большой личной свободой, не несли повинностей, не платили податей, имели право носить одежду старого покроя и бороду, регулярно получали царское жалование. При поддержке государства казачество стало мощным заслоном на пути многочисленных завоевателей, посягавших на южные рубежи России.

За время многовековой борьбы за Дикое Поле, здесь сформировалась особая нация-конгломерат. Один захватчик сменял другого, после поражения которого, оставлял победителю пленников и население, проживающего на этой территории. Это привело к смешиванию наций кочевых племён, готов, аланов, болгар и греков. Теперь сюда добавилась и русские, ассимилировавшие с местным населением, результатом этой смеси стали казаки, унаследовавшие за счёт тесных связей с сарматами, большую часть обычаев этого могучего народа. Древнее Азовское предание о крещении казаков гласит: «Задолго до явления Христа, Спасителя нашего, поселились на островах таманских три брата: Ахват, Венет и Деньдар – дети Всадника Небесного и Воли Вольной. И жили они рядом с градом Таматархой, прозванным так, потому что тама Тарха Тархович – предок словен, народился. Греки же Таматарху в Гермонассу переиначили, да Бог потом всё поправил и имя исконное вернул. И так, жили три брата, говорили они на языке старословенском, а женились на дочерях царя Азака Танаита сарматских кровей».

В то время существовало несколько разновидностей казаков. Одни представляли чудную смесь разноплеменных народов, их русский язык состоял из многих диалектов кочевников, а в чертах их лиц было много азиатского. Эти казаки гордились своим происхождением от черкесов и даже сами называют себя таковыми. Они не хотели служить русскому царю. Другие считали себя российскими беглецами, искали дикой вольности и добычи в опустелых улусах орды Батыя, в местах ненаселённых, но плодородных, где Волга сближается с Доном. Здесь издавна проходил торговый путь из Азии в северную Европу. Такие казаки предпочитали земледелие, но не военную службу. Ещё одна разновидность казаков, не смотря на то, что они бились насмерть за Русь, оберегали её окраины и поголовно имели рвение постоять за честь Царя Московии, сами себя не считали русскими.

Царь и Великий Князь всея Руси Иван IV Грозный озадаченный укреплением южных оборонных рубежей, был заинтересован в объединении казачества в единое Войско Донское и его служении интересам государства российского. Он намеревался постепенно заселить русским народом территорию Дикого Поля. В 1560 году Иван Грозный отпустил на Дон служивших у него "казаков многих" и активно поддерживал их. 3 января 1570 года Иван IV, решает отправить своего посланника Новосильцева со специальной миссией к султану Оттоманской Порты Селиму II. Одновременно с этим намеревается послать грамоту, адресованную донским казакам.

Это послание открыло официальную переписку московских государей и казачьих атаманов. Идея посольства в Оттоманскую Порту через земли донских казаков возникла в 1569 году, во время тяжёлых испытаний для московско-турецких отношений. Турецко-татарское войско, ведомое пашой Касимом, совершив марш-бросок от Азова к Переволоке, подошло к Астрахани. Потерпев там неудачу, войско отступило, но "турецкий марш" Касима вызвал крайнее беспокойство у Ивана Грозного и его окружения. Занятое на полях Ливонской войны, Московское государство желало обеспечить себе крепкие тылы на юге. Поэтому никакого преследования отступающих турок и татар не предпринималось. Наоборот, царь начал искать пути примирения с Портой, напоминать в дипломатической переписке об "извечной дружбе".

Для нового посольства в Турцию был благовидный предлог – поздравление султана Селима II с вступлением на престол. Возглавлять посольство Иван Грозный поручил опытному дипломату и русскому дворянину Ивану Петровичу Новосильцеву, доказавшему свои способности и преданность царю в переговорах с кабардинским князем Темрюком Идаровичем в 1565 году. Новосильцев принадлежал к дворянскому роду, происходившему от выходца из Швеции Юрия Шалова. Для поднятия значимости посла Грозный пообещал Новосильцеву титул князя, выдав предварительно на руки свой Указ о его присвоении. А в послании Селиму написал: «…посылаем к Вам князя русского…». Велел всем участникам дипломатической миссии называть Новосильцева, как князя – «Ваше сиятельство».

Несмотря на то, что донские казаки назывались главными противниками московско-турецкой "дружбы", царь очень рассчитывал на их помощь, поскольку путь посла лежал через Рыльск, Азов и казачьи земли. В наказе послу Иван Грозный сообщал, что провожать его по Дону к Азову он велел атаману Войска Донского Мишке Черкашенину с группой казаков. За службу интересам русского царства, он послал Войску Донскому государево жалованье: деньги, сукно, селитру для пороха, свинец. Иван Грозный хотел использовать казаков в качестве вспомогательной силы "посольства". Когда Новосильцев прибудет в Раздоры, он должен там подождать некоторое время, пока атаман Войска Донского не договорится с турками о беспрепятственном прохождении Азова. Для этого атаман должен будет «послать своих товарищей» к азовскому диздарзеферю. Им нужно доложить, что посол Ивана Грозного едет к брату его и другу султану Селиму, и чтобы он "не чинил препятствий посольству по пути мимо Азова. Ну а коль не послушает диздарзеферь, то пусть ждёт новых поджогов разных и нападений на крепость".

Новосильцеву надлежало прочитать текст царского Указа казакам донским «принародно, дабы всякому было понятно». Иван Грозный написал и первую грамоту "атаманам казатцким и казакам всё без отмены". Ставка на донцов в столь важном дипломатическом мероприятии была логически оправдана. 20 сентября 1569 года, по сообщениям самих же турок, "русские люди" организовали в крепости Азов "поджог зелья". По мнению диздарзеферя, это было делом рук казаков. Поэтому турки были враждебно настроены против Донского казачества, и примирить их с атаманами можно было через царского посла.

Московская дипломатия использовала в отношении казаков двойной стандарт. В переговорах с султаном их необходимо было охарактеризовать исключительно как «лихих» людей, мешающих дружбе великих держав». Вместе с тем, казаки выполняли в Диком поле две важные для Москвы функции – «противодействие хищным азиатцам» и помощь дипломатическим миссиям. Без казаков влияние Москвы в Диком поле было бы ничтожным. Московские государи были готовы всемерно поддерживать казачьи военные мероприятия, проходившие в русле их политики. Однако опасное соседство не давало казакам простора для дипломатического манёвра, который был у Москвы. А потому на Дону не поспевали за изменениями в отношениях Порты и русских государей и зачастую предпринимали акции, которые провоцировали конфронтацию двух держав-соседей. Но московским дипломатам было очевидно, что не будь строптивых казаков в Диком поле, опустошительные набеги ногайцев, крымских татар и турок, захлестнули бы Россию. А потому казаков должны были «жаловать» за верную службу русскому царю, который рассчитывал своим указом окончательно закрепить Войско Донское на службе Великой Руси.

Иван Грозный лично определил самый короткий путь по имеющимся в то время почтовым трактам. Посольство должно было отправиться зимой на санях, чтобы к наступлению весны добраться до Рыльска. Затем до условленного места, где река Воронеж впадает в Дон. Для посольства к тому времени туда должны были подняться вверх по течению три больших казацких судна, называемые стругами. Они представляли собой одномачтовые парусники, имеющие возможность двигаться ещё и на весельной тяге. Вниз по течению Дона надлежало добраться до Раздор, главного в то время казачьего городка. Документ, подписанный московским государем, был по сути своей приказом для донцов – «без всякого ослушания» выполнять все поручения царского посланника, действовавшего от имени Ивана Грозного.

В посольство вошли Новосильцев, его сын Белояр, подьячий Постник Износков, татарин Девлеткозя, кречетник Селиван и десятка полтора стременных стрельцов для сопровождения до Дона. Послу надлежало вручить султану царский подарок – 40 штук соболей, рыбий зуб и красных кречетов. Новосильцеву был дан секретный наказ, в котором содержались рекомендации о ведении переговоров с султаном, визирем, ответы на вопросы об отношениях Московии с казаками. Новосильцев вёз с собой несколько грамот султану, где говорилось, что "мол, лихие люди меж нас с тобой ссору чинили".

– Папенька, возьмите меня с собой в путешествие, – взмолилась дочь Новосильцева Мирослава, за несколько дней до отъезда, – я хочу посмотреть заморские страны….

– Глупости это, неразумная девка, – отверг просьбу отец, – я отправляюсь не в путешествие, а на умиротворение султана! Для дружбы хочу его расположить с Царём и Великим Князем нашим Иваном. И ещё неизвестно, как там всё сложится…. Тебя замуж пора выдавать, а не по иноземным державам возить!

– А может быть папенька в заморской стране и найдёте жениха мне? – не унималась дочь, – в Москве-то всё никак Вам не удаётся…. То знатный больно, то чином не вышел!

Иван Петрович задумался. Действительно в Москве, по его мнению, не было подходящего парубка для Мирославы. Бояре сторонились Новосильцева, зная его тёплые отношения с Иваном Грозным, а те, кто мечтал породниться со статским советником Посольского приказа, не нравились ему самому. «А может и правда, девка дело молвит?» – размышлял Новосильцев, – «может паша какой найдётся в Константинополе? Тогда и дружба крепче станет с турками, да и государь будет приветствовать этот брак!»

– Ладно, Мирослава, – согласился Новосильцев, – собирай вещи! Но смотри, это тебе не прогулка, …ехать придётся долго, чтобы не ныла, если тяжко в пути будет, да не капризничала! Мороз он-то нынче какой, поди не согревает, а извести путника всякого старается!

– Да как же я, папенька, замёрзну в кибитке для ямской гоньбы? – с задором удивилась дочь, – вон и братец мой, княжич наш Белоярушка обещал собольи шубы взять лишние….

– Путь далёкий! До Рыльска считай, боле пятисот вёрст, – предупреждал отец, – да до Дона ещё четыреста, так что только к ледоходу прибудем к его берегу. Да ещё неизвестно, сколь ждать атамана Мишку Черкашенина с казаками на стругах?

– Ничего папенька, – успокаивала обрадованная Мирослава, – я стерплю! Вот только бы маменька не обижалась на меня за то, что оставлю её надолго!

Жена Новосильцева Матрена Тимофеевна была из низшего дворянского сословия и никогда не перечила мужу. Она покосилась на него и, заметив довольное выражение на его лице, поспешила успокоить дочь.

– Ничего доченька, управимся и без вас, – молвила она покорно, – всё одно шкодливую козу не удержишь на базу, …как холопы-скотники говаривали!

Из Москвы выехали в конце января на почтовых санях-кибитках. В то время такая связь на Руси, называемая ямской гоньбой, установилась по всей стране и, начиная с Ивана III, контролировалась лично московским князем. Она была разделена на «ямскую» – внутреннюю, и «немецкую» – международную. Царские грамоты, приказы и частные письма развозили из одного пункта в другой гонцы-нарочные «немецкой гоньбы». Им поручалась за один раз доставка всего лишь одной грамоты или письма. «Ямщики» же развозили всё сразу, кроме царских бумаг, даже кладь и людей. «Ямы» – почтовые станции на трактах находились на расстоянии от сорока до ста вёрст. Их населению для обслуживания почтовых перевозок предписывалось содержать положенное число лошадей, ямщиков и помещений для ночлега. Слова "ям" произошло от татарского "дзям" – дорога, а ямщик от "ям-чи", что означает проводник.

Стременные стрельцы – конники, сопровождающие посольство по приказу Ивана Грозного, должны были охранять посла от разбойников, обитающих в лесах и грабящих всех, кто появлялся на почтовых трактах. Несколько всадников ехали впереди «кортежа», остальные по бокам и сзади. Им надлежало передать посольство атаману Черкашенину с его казаками, и возвратиться в Москву. Погода выдалась в этот день солнечная и морозная. Искрящийся снег поскрипывал под копытами лошадей и полозьями кибиток, словно сочный кочан капусты, а лёгкий ветерок не поднимал позёмки, отчего накатанная колея тракта хорошо просматривалась. Это не позволяло возницам в овчинных полушубках и валенках, случайно заезжать в придорожные сугробы. В кибитках, обитых медвежьими шкурами, было тепло и уютно.

Велика Русь-матушка, её заснеженные просторы необъятны, дороги бесконечны, леса непроходимы, а народ неистребим и живуч. Где только не приходиться жить русским людям? Даже там, где всего три-четыре избёнки, обитает русский человек в согласии с природой. Ему не страшны морозы, не пугают разбойники и стаи волков, шастающие по лесам в поисках пропитания. Каждый знает, что в Московии есть царь-батюшка, который защитит от супостата и азиата дикого. Сидя в светлице фамильного терема в Москве, Мирослава даже представить не могла, что страна, где она живёт, имеет такие необъятные территории. Теперь они проплывали за окном кибитки нескончаемой панорамой, и Бог только знает, где заканчивались.

В первые дни пути, прогоны между ямскими станциями были около тридцати вёрст каждый, и за короткий зимний день посольство успевало засветло добраться до ночлега. Чем дальше от Москвы, тем расстояния между станциями увеличивалось, и к следующему яму приезжали поздно ночью. Иногда приходилось ложиться в тёплую постель в натопленной смотрителем избе, предназначенной для государевых особ, далеко за полночь. Брат Белояр во всем старался помогать отцу, а Мирослава спустя неделю почувствовала, что не высыпается ночами. Поэтому, находясь в одной кибитке с братом, больше дремала, прислонив голову к стене. Для того чтобы «убить время в пути», молодая княжна вспоминала содержание книг, прочитанных ей учителем-воспитателем, нанятым отцом.

Родитель нанял его специально «дабы швед дал образование дочери, чтением умных и полезных книг». Не каждый боярин московский мог похвастаться, что его дочери имеют домашнее обучение. Считалось это ненужным и даже осуждалось среди высокопоставленных бояр. Зачем девке обучение? Выйдет замуж и начнёт рожать внуков, а этому учить нет надобности! Но отец Мирославы, как выходец из Швеции имел другое представление о воспитании, а для того и нанял шведа-учителя, понимающего русский язык, дабы все книги из фамильной библиотеки «перечитал детям на русском языке». А в книгах этих больше всего о подвигах русских князей написано, о любви к Отчизне и благородстве. Была одна книга, в которой рассказывалось о неземной и трепетной любви русского витязя к девушке-простолюдинке. Содержание её и вспоминала княжна, дремля в кибитке.

Она хорошо помнила эту историю, взволновавшую её до глубины души во время прочтения. Девушка-красавица тоже мечтала о любви и хотела встретить такого же бесстрашного русского витязя, способного нежно любить и оберегать её от диких зверей и супостата. Она даже видела в помыслах своих его лицо, статную фигуру в кольчуге, доброго коня, смертоносный меч, тугой лук и колчан со стрелами. Позднее девушка немного изменила в своём воображении его облик, и чтобы витязь был современнее, "заменила" ему лук на пищаль, что стреляет порохом. От этого «он становился ещё храбрее и красивее» и княжна тайком просила Бога, чтобы послал ей такого молодца.

Дни путешествия становились похожими друг на друга и монотонно тянулись от одного яма к следующему. Утром запрягали «свежих» лошадей, которые к ночи дотаскивали кибитки до следующей станции и взмокшие от труднопроходимого занесённого снегом тракта парили, как разогретый самовар. Затем следовал ужин в трактире постоялого двора, сон в отдельных его избах, а утром снова в кибитку и в путь. И так каждый день! Но в конце второй недели вечером на посольство напали разбойники. Они учинили засаду на тракте в лесу и когда стрельцы, скачущие впереди, открыли по ним огонь из пищалей, Мирослава очнулась от дрёмы и припала к окну, чтобы увидеть своими глазами разбойников.

– Спрячься, дурочка! – закричал на сестру Белояр, – не то пуля из бандитской пищали в лоб попадёт!

Но в девушку, как бес вселился, она смеялась и не слушалась брата, игриво отталкивая его, снова выглядывала в окно. Она ещё не полностью отряхнула сон, и ей казалось, что сейчас её воображаемый витязь придёт на помощь. Он-то задаст этим разбойникам жару, чтобы не смели даже приближаться к кибитке любимой Мирославы.

– Не трусь, княжич, – хохотала Мирослава, – сейчас мой витязь их всех порешит!

Но этого не последовало. Хорошо, что у нападавших разбойников не было огнестрельного оружия. Случись такое, любой из них мог бы прострелить шкуры кибитки навылет и смертельно ранить Мирославу или Белояра. Пальба стрельцов быстро решила исход нападения. Разбойники не ожидали, что «обоз» охраняется стражей, вооружённой пищалями и быстро отошли в чащу. Несколько бородатых разбойников остались лежать на дороге, убитые меткими выстрелами. Теперь это было добычей хищных зверей, обитающих в лесу.

Вскоре подмосковные леса закончились, и в окна кибитки рвался морозный февральский ветер, началась лесостепь, где ему было разгуляться. Лес теперь встречался в виде «островков» посреди степей и тракт заметало сугробами так, что приходилось часто «влезать в них по самое брюхо лошадей». Ямщики погоняли животных плетью, матерясь на чём свет стоит, а бедные лошади выбивались из сил, чтобы выбраться из высоких сугробов. В степи появились стаи изголодавшихся за зиму волков. Днём хищники не осмеливались близко подходить к «кортежу» посольства, сопровождая его на расстоянии, но как только начинало темнеть, их вой уже слышался совсем рядом, отчего испуганные лошади панически ржали и не слушались поводьев.

Стрельцы открывали пальбу из пищалей по волкам, в надежде разогнать стаю, но не успевали вновь зарядить стволы порохом и пулями, как те появлялись вновь. Преследуя кибитки в обход, звери выскакивали наперерез коням, чем останавливали движение. Нужно было стрелять наверняка, чтобы запах крови убитых собратьев смог испугать стаю. Новосильцев был недоволен пищальниками за их неумелую стрельбу по волкам и обещал пожаловаться государю на плохую подготовку оных.

– Порох, да свинец казённый зря переводите, – выговаривал он сотнику, которому сам воевода стрелецкий приказал сопровождать посольство.

– Ваше сиятельство, – оправдывался сотник, – мы могём и поближе волка подпустить, чтобы уж без промаха стрельнуть в него, но это опасно!

– Отчего опасно-то? – вопрошал Новосильцев.

– Ежели пойдёт волк стаей лошадей брать, Ваше сиятельство, – объяснял сотник, – то стремительно дюже! Глазом не успеешь моргнуть, как вскочат на спину, вцепятся зубами в гриву и стрелять тогда уж поздно будет….

– И что же, голубчик, больше никак нельзя волка отогнать? – не унимался Новосильцев.

– Могём и по-другому, Ваше сиятельство! – рапортовал сотник, – но для этого нужно остановиться на полчаса, а может и боле! Пищальники окружат цепью кибитки и, подпустив волка ближе разом стрельнут!

– Да уж смогите, ради Бога, – язвительно отвечал Новосильцев, – иначе с такой скоростью продвижения мы и к осени не прибудем к Дону!

Сотник остановил движение и поручил самому меткому пищальнику первым выстрелом уложить насмерть вожака. Всех стрельцов рассчитал перекличкой на «первый-второй» и приказал окружить кибитки равномерной цепью. Затем подпустили волков ближе и «первые» номера стреляли наверняка в атакующих хищников. Стая вследствие дружного залпа пустилась наутёк, а им вдогонку стреляли «вторые» номера. Это вызывало панический страх стаи, почуявшей запах волчьей крови. Временно стая была неуправляемой, и это надолго лишало её возможности организовать нападение. Чтобы заменить убитого вожака нужно было время, пока кто-то из особей не утвердится в междоусобных поединках. Таким способом стрельцы обороняли гонцов-нарочных «немецкой гоньбы» с царскими указами, сопровождая их в степях, где свирепствовали хищники. Но из-за частых остановок скорость продвижения посольства замедлялась, и это раздражало Новосильцева.

К концу февраля добрались до Рыльска, приютившегося на берегу тихоходной реки Рыло. Когда-то он входил в состав Новгород-Северского княжества. В начале XIV-го столетия в результате польской агрессии отошёл к Великому княжеству Литовскому, а в конце XV-го был отдан сыну Шемяки Ивану. А уж его сын Василий весной 1500 года вместе со всеми своими вотчинами перешёл из-под власти польского короля в подданство великого князя московского Ивана III и занял положение служилого. В 1523 году по обвинению в измене Василий был арестован, а его княжество ликвидировано.

При Иване IV Грозном Рыльск был важным стратегическим пунктом на юго-западе Русского государства, потому что Курск, находящийся в ста вёрстах восточнее, до 1586-го года пребывал в запустении из-за частых набегов крымских татар и ногайцев. В Рыльске теперь правил наместник Ивана Грозного Карпов Михаил Андреевич. Он и встречал посольство Новосильцева. Увидев царскую грамоту, выданную специально для оказания содействия «…каждого, кому велит князь Новосильцев», Карпов испугался, сочтя его новым наместником Рыльска. А тот, будучи дипломатом, не раскрывая целей своего посольства, объяснил Карпову, что он в Рыльске проездом. Обрадовавшись, наместник закатил пир в своём огромном тереме и всячески старался ублажить государева советника.

Три дня к ряду посольство отдыхало у Карпова, стрельцам было дозволено «…выпить медовухи, пива и браги, дабы дальнейший путь облегчить себе…. Водки велено употребить только в первый день застолья, дабы не причинять головную боль на выезде…». На Руси промышленное изготовление водки началось только при Иване Грозном. До этого времени крепкий напиток производился кустарным способом. Первый "царёв кабак" был торжественно, с благословения духовенства, открыт в Москве в 1533 году. Новосильцев не употреблял спиртного и, приглашая вечерами к себе сына, обучал его ведению «дел государевых, дабы царь доволен был службой». Княжна Мирослава два дня к ряду, была увлечена ухаживанием за ней сына Карпова Еремея, но тот не нравился девушке, потому что ни ликом, ни статью не походил на её идеал русского витязя, придуманного ей самой. Она уже любила его образ в своих мечтах и ждала, когда тот спасёт её от врага, чтобы жениться на ней и увезти от папеньки в Суздаль, или ещё в какой богатый град.

С первых чисел марта началось бурное таяние снегов, что редко бывало в этих широтах. Выезжая из Рыльска, Новосильцев приказал сменить у кибиток полозья на колеса. Скорость продвижения ещё больше снизилась – по раскисшему тракту лошади шли только шагом. Прогоны между ямами были гораздо длиннее, по сравнению с трактом Москва-Рыльск и пришлось изменить график движения так, чтобы не ночевать в кибитках. Отправляясь утром с одной станции, посольство прибывало к следующему яму только к утру. Весь день приходилось тратить на отдых, но и в ночь выезжать в путь было опасно, и Новосильцев решил, что лучше снизить скорость продвижения, чем рисковать, выезжая в ночь. Получалось, одни сутки в дороге, а вторые на отдыхе.

Белояр всячески пытался отговорить отца от его решения, он считал возможным начинать движение вечером. Но тот категорически запретил сыну вмешиваться в ход миссии и давать какие-либо советы. Иван Петрович опасался нападения отдельных племён, не примкнувших к Большой Ногайской Орде. Они продолжали совершать набеги на русские деревни, расположенные восточнее Курска в ста вёрстах от него. В 1557 году бей Ногайской Орды Исхак объявил себя вассалом Ивана Грозного и Ногайская Орда, разделилась на две. Большую, оставшуюся в Степном Правобережном Заволжье, возглавил Исхак. В Малой объединились племена, не подчинившиеся московскому царю и откочевавшие под предводительством Кази-мирзы ещё западнее в степи Правобережного Задонья под Курск. Иван Грозный предпринял меры по разгрому не покорившихся племён и послал пешее войско, чтобы Кизи-мирза не увёл их в Приазовье и на Кубань. Пехотинцы рассеяли племена Малой Орды по степям, но полностью уничтожить не смогли, мобильные конники успевали спасаться бегством. Теперь они совершали набеги на русские деревни и быстро скрывались, откатываясь к Дону.

Опасения Новосильцева подтвердились спустя две недели. Посольство утром выехало в путь и после двух часов стрельцы авангарда заметили впереди справа группу всадников около тридцати человек. Они скакали наперерез посольскому «кортежу». Сотник тут же, не слезая с коня и не останавливая кибитки, на ходу, доложил об этом Новосильцеву.

– Нужно дать бой диким кочевникам! – приказал Новосильцев, – силы, конечно не равны, их в два раза больше, чем вас, но другого выхода у нас нет! Зато есть громадное преимущество – у кочевников нет пищалей, только луки и стрелы. Нужно не подпускать их на близкое расстояние, чтобы не дать возможность обстреливать нас из луков.

Сотник остановил кортеж и стрельцы, рассчитавшись на «первый-второй», расположились цепью впереди кибиток со стороны, откуда должны атаковать кочевники. Пока первые номера будут заряжать свои пищали после залпа, вторые прицельным огнём продолжат обстрел и наоборот. Ни у ногайцев, ни у крымских татар не было огнестрельного оружия, а многие из кочевников даже не видели ни разу, как оно действует. Это давало огромное преимущество русским воинам в бою с дикими племенами. Организованная стрельба пищальников наводила на кочевников ужас. Громкий залп, производимых одновременно выстрелов, падение замертво с лошадей убитых всадников и паника перепуганных коней, не слушающихся поводьев седока, способствовали панике. Были, конечно, и такие племена, которые побывали уже под огнём пищальников, но те действовали иначе – делились на несколько групп и атаковали стремительным броском с четырёх сторон.

Эти нападающие ногайцы не относились к таким племенам, поэтому шли группой, не рассосредотачиваясь, наперерез кортежу, посчитавши его обозом. Белояр приказал непослушной Мирославе ни в коем случае не приближаться к окну, хотя со стороны нападающих, кибитку брата и сестры прикрывали другие, в том числе Новосильцева. Первыми со стороны врага, за цепью стрельцов-пищальников расположились кибитки с подарками султану, подьячего Постника Износкова, татарина Девлеткози, кречетника Селивана. Они играли роль защитного бруствера на случай обстрела из луков. Затаив дыхание, Мирослава ждала, когда начнётся бой и наивно надеялась, что «её витязь защитит от басурманов». Девушка шёпотом читала молитву и часто крестилась, поглядывая на брата.

Раскисшая от половодья степь не позволяла ногайцам быстро начать атаку, лошади вязли в грязи и поэтому всадники в открытой степи маячили, как отличные мишени для пищальников. Ещё не слышалось их гиканья, обычно сопровождающее налёт, и никто из них не приготовил лука для обстрела «обоза», а сотник уже скомандовал первым номерам: «Пли!». Прогремел дружный залп и несколько всадников, как подкошенные, замертво свалились наземь. После «диковинного грома» и «смерти на расстоянии» нескольких всадников, конница кочевников пришла в смятение, лошади, испуганные залпом, резко встали на дыбы и не слушались поводьев. Всё происходило по обычному сценарию и спустя несколько минут, вторые номера пищальников уже стреляли вслед удирающим всадникам. Убили ещё человек восемь, теперь нападающих было примерно столько же, как и стрельцов.

– Молодцы, орлы! – похвалил сотник, – заряжайте пищали и ждём очередной атаки!

Конница кочевников отскакала на версту от кибиток и остановилась. Сотник ждал второго захода, наблюдая за противником, и вскоре заметил, как ногайцы поскакали прочь, уходя вправо от тракта. Сражение было выиграно без единой потери и Новосильцев, выйдя из кибитки, похвалил стрельцов.

– Азиатцы больше не вернуться! – сделал он вывод, – поэтому продолжаем движение, но всем быть наготове!

Затем Иван Петрович приблизился к кибитке сына и дочери и открыл дверь.

– Как вы тут? – спросил отец, – не испугались?

– Ничего, папенька, – отвечала Мирослава, – я даже не успела!

– Я не трусливого десятка, папаня! – отвечал Белояр с бравым видом, – и если надобно, схвачусь в рукопашной с басурманами….

– Ишь ты, какой у меня храбрый! – пошутил отец, – охраняй лучше сестру, а с басурманами стрельцы сами справятся! …Опасно ещё по русской земле ездить пока всех кочевников не истребим! Конница Войска Донского сделала бы это быстро….

– Так чего же оно не истребляет? – вопрошал Белояр.

– Для того и едем к казакам в Раздоры, – отвечал Новосильцев, – чтобы с юга Русь-матушку оберегали от набегов диких «азиатцев» и турок. Дипломатическая миссия у нас такая! Я тебя учу государю служить в посольском приказе и запомни, что один хороший дипломат может заменить собой, целое войско.

– И Донское? – шутливо спросил Белояр.

– Бывает, что и наоборот, хорошего дипломата заменяет целое войско! Сегодня без казаков Руси не обойтись, – рассуждал Новосильцев, – нужно чтобы они стали частью её и преданно служили государю нашему батюшке. А чтобы это произошло, мне, придётся потрудиться! И тогда дипломата заменит войско …Донское!

Но хитрые и коварные кочевники не отказались от грабежа, они ускакали далеко вперёд по ходу следования «обоза» и к вечеру устроили на дороге засаду. Ногайцы поняли, что с ходу русских не получится взять и можно повторить попытку вечером, когда будет темнеть. Расположившись в хвойном лесочке, через который проходил тракт, кочевники встретили «обоз». Лошади выдали их немного раньше, прежде чем кибитки въехали в засаду. Услышав ржание чужих лошадей в чаще леса, сотник остановил движение зычным криком, стрельцы спешились и открыли огонь. Со стороны кочевников полетели стрелы, смертельно пронзив двух пищальников, не имеющих кольчуг. Форма стрельцов не предусматривала ношение этого доспеха, а в сгущающихся сумерках трудно было сходу сориентироваться, откуда стреляют луки.

Ситуация становилась критической, преимущество пищалей было сведено до минимума, и вскоре на дорогу выскочили первые всадники кочевников. Сражаться пешим с ними было невозможно, поэтому пищальники тоже вскочили на своих коней и ринулись в атаку. Завязался ближний бой всадников с обеих сторон, сражались на саблях, стрельцы в совершенстве владели этим видом оружия, но и кочевники не уступали, к тому же их теперь было больше. Несколько стрел пронзили шкуры кибитки, но так и остались торчать в них, не причинив вреда Белояру и Мирославе. Девушка теперь испугалась по-настоящему, а брат неожиданно выскочил из кибитки и, схватив пищаль, порох и пули в небольшом мешочке убитого стрельца, вновь юркнул в кибитку.

Мирослава потеряла дар речи и молча в состоянии шока, наблюдала, как Белояр мастерски забил порох шомполом в ствол пищали, зарядил пулю, как положено и вновь выскочил из кибитки. Удалившись метров на десять, чтобы не привлекать внимания к кибитке, где находилась Мирослава, он с колена выстрелил в одного из кочевников. Тот наповал рухнул с коня, Белояр вновь стремглав пробрался в кибитку, и, зарядив пищаль, выскочил.

Второй выстрел тоже был удачно метким, очередной кочевник, сражённый пулей, рухнул наземь. На третий раз парня заметил ногаец и ринулся к нему, перемахнув на коне трупы своих соплеменников. Белояр уже не успел присесть, чтобы с колена произвести выстрел и стрельнул наугад, как получится. Конь кочевника рухнул вместе с всадником, а Белояр, как будто был готов к этому – он прикладом нанёс удар по голове выбирающегося из-под коня ногайца. Череп треснул, издавая неприятный звук, а Белояр воодушевлённый победой, вновь рванулся в кибитку, чтобы зарядить пищаль.

– Княжич, прекрати немедленно! – закричала истошно Мирослава, – папенька запрещает тебе драться в рукопашной….

– Сестра, сиди молча и жди, – огрызнулся Белояр, – и не лезь не в своё дело…. Да и не рукопашная это вовсе!

Когда он выскочил из кибитки, то тут же заметил, что стрельцы, виртуозно владея саблями, зарубили ещё несколько ногайцев. Он присел на колено и, положив пищаль в исходную позицию, вновь прицелился, прогремел выстрел и ещё один басурман нашёл смерть от пули Белояра. Парень находился в состоянии наивысшей точки азарта, глаза его горели, как у хищника, почуявшего добычу, а воинственный вид соответствовал геройскому поступку. Но возвращаться в кибитку не пришлось, оставшиеся кочевники спустя минуту бросились бежать и растворились в чаще леса. Взять «обоз» вечером в засаде им тоже не удалось.

Сотник горячо поблагодарил Белояра за его помощь в самую критическую минуту боя, а Новосильцев отчитал сына за самодеятельность. Но что сделано, того не вернёшь и посольство продолжило путь до следующего яма, где и решено было похоронить погибших стрельцов. Это было последнее приключение, а станция, где крестьяне похоронили убитых по приказу сотника – последним ямом на пути к Дону. Ранняя весна бурно вступила в свои права и, спустя сутки, уезжая от последнего яма, участники посольства любовались зеленеющими полями и попадавшимися на пути лесочками. Апрельское солнце давно уж пригревало по-весеннему, собольи шубы, необходимые для путешествия зимой перекочевали в багаж. Мирослава иногда покидала кибитку, шла пешком, собирая подснежники у обочины тракта.

К утру следующего дня перед посольством неожиданно открылся Дон. Здесь он протекал по равнине, и его не было видно издалека, а если ещё восходящее над горизонтом солнце слепит глаз, то и подавно. Лес на противоположном берегу не мог являться признаком, по которому определяется наличие в этом месте большой реки. Это было удивительное зрелище – реки нет и только, когда до берега остаётся около ста метров, она открывает для обзора донские воды, показывая своей шириной весеннее половодье. Солнечные лучи блестят на мелкой ряби донской воды, будто россыпи драгоценных камней. Стрельцы дружно прокричали «Ура» и кортеж остановился на пустынном берегу.

– Мы ещё не добрались, – остудил их ликование Новосильцев, – нам нужно к месту, где Воронеж впадает в Дон, а здесь этого притока не видно. Да и атаман на стругах должен уже подоспеть туда…. А казаков здесь тоже нет!

Князь достал из кибитки карту и долго смотрел на неё, затем велел подниматься выше по берегу реки. Очевидно, посольство сбилось с пути от последнего яма, уходя немного вправо по курсу. Понадобилось ещё полдня пути, чтобы издалека заметить три небольших судна, стоящих на якоре. Выше них по течению наблюдалось устье реки Воронеж. Стрельцы вновь ликовали, но теперь к ним присоединились остальные участники посольства. Кибитки, передвигавшиеся по берегу заметили с палубы главного струга, и тут же с его борта громыхнула небольшая пушка, одна из двух, имеющихся по каждому борту. Казаки приветствовали гостей, приближавшихся по противоположному берегу к месту стоянки судов. Вскоре с каждого из них отчалили по шлюпке, пересекая Дон, чтобы забрать на борт посольство.

Новосильцев дал последние указания сотнику, стрельцам нужно было перегнать кибитки на последнюю станцию, а затем отправляться в Москву. Иван Петрович написал царю бумагу, в которой докладывал о нападении кочевников по пути следования и встрече на берегу Дона с казаками. Стрельцы помогли погрузить багаж посольства на шлюпки, и незамедлительно отправились обратно, а участники миссии поплыли к стругам, где на палубах с любопытством на них смотрели казаки. Гребцы, присланные атаманом не сводили глаз с Мирославы, она стеснялась их наглых взглядов, скользящих по самым "девичьим" местам.

– Кто будет на княжну пялиться, – предупредил Белояр, – я благородно отрублю голову! Это сестра моя и я не разрешу простолюдинам оскорблять княжну вниманием.

Казаки смолчали, хотя обычно резко отзывались на слово «простолюдин», считая себя вольными и независимыми людьми. Но украдкой продолжали любоваться девичьей красой Мирославы, и это девушке нравилось, несмотря на запрет брата. На главном струге Новосильцева ждал атаман Войска Донского Мишка Черкашенин и его сын Кондратий, парень примерно такого же возраста, что и Белояр. Он помогал взобраться на палубу атаманского струга Новосильцеву, Белояру и Мирославе, где им приготовили каюты, небольшие помещения под верхней палубой. Износкова, Девлеткозю и кречетника Селивана разместили на остальных двух стругах. Кондратий протянул свою руку Мирославе, помогая девушке перебраться на струг и с ехидцей посмотрел на неё.

– А это ишшо нам за диво? – с кислым выражением лица отреагировал он на появление княжны, – девке на судне негоже якшатись!

Мирослава, как заворожённая, смотрела на парня и долго не могла отпустить свою руку. Её будто парализовало, перебравшись на палубу струга, она открыла рот и не сводила с Кондратия глаз. Это заметили все – отец, атаман и Белояр. И лишь Кондратий не обращал на девушку внимания.

– Добре пожаловати! – приветствовал атаман Новосильцева, – располагайтися Ваша сиятельства, донцы завсегда рады чести государевой! …Как добралися?

– С помощью Господа атаман! – с улыбкой отвечал Новосильцев, – давно ждёте нас здесь?

– Двое дён и нощей, князь! – отвечал Черкашенин, – отправилися из Раздоров в аккурат после ледохода, как в бумаге государевой было прописано…. Мы полущили царскую грамоту с вестовым ещё у прошлом годе и заранее изготовилися! Я решил самолищно встрещать Ваша сиятельства и знаю, как нелехко из Московии добратися к нам на Дон. Предлагаю погутарить об ентом обо всём вместе с обедом.

– Благодарствую, атаман, – отозвался Новосильцев, – сколько дней пути до Раздор?

– Ежели по тещению Дона итить без нощлега, – прикидывал атаман, – то за трое дён будим на мести, но нощью негоже, можно на мель попасти, не взирая на половодие! Ежели останавливатися на нощь, то полущаиться за пять, но можно и другой способ найтить. К примеру, дённо на вёслах, а нощно отдыхать.

– Значит, поговорить, время у нас имеется, – согласился Новосильцев.

– А зараз снимайтися с якорёв и полным ходом по тещению, – скомандовал Черкашенин казакам, управляющим судном, – мигом, матрю вашу, без думок у калгане!

Казаки, выполняющие работу матросов, быстро, чтобы не сердился атаман, снялись с якоря и все три струга на вёслах пошли на разворот. На атаманском судне гребцов было шесть человек, а на двух других, что поменьше по четверо. Парус применялся только при попутном ветре и за ненадобностью он пока был подвязан к рее. Виднелись две небольшие пушки по обоим бортам струга, грозное оружие, используемое казаками при захвате купеческих барж и судов, во времена разбоя на Дону.

Атаман сопроводил Новосильцева в свою каюту, тесную комнатушку под верхней палубой струга, где казак высокого роста быстро накрыл стол. Нарезал шмат сала, очистил несколько луковиц, вяленого осётра, положил в миски говядину-солонину и, конечно же, чёрствый хлеб. Таким скудным был сухой паёк даже у атамана, который ничем не отличался от еды рядовых казаков. Новосильцев удивился, что атаман не угощал его спиртным, и даже не спросил, желает ли князь чарку водки? Приступив к трапезе, атаман начал разговор о предстоящем сопровождении посольства в Константинополь.

Новосильцев тут же отметил для себя специфический диалект казаков. Атаман говорил твёрдо, медленно и протяжно, но не плавно, и с заметным «яканьем». Вместо «ч» произносил «щ», иногда вместо «и» говорил «ы», а «щ» заменял двумя «шш». Такие словечки как «табя», «сабя» или «тябя», «сябя», «щаво», «яво», «маво», «тваво», «сваво», «вядро», «мяня», «ня знаю», «лятучкя», «штоля» невольно вызывали у князя улыбку и атаман заметил иронию Новосильцева.

– Щаво, князь лыбишьси? Языка штоля маво не понимашь? – спросил он с улыбкой.

– Понимаю атаман! – улыбался Новосильцев, – непривычно ваш говор слышать, немного исковерканный….

– Для маво уха и твой смяшён, – ответил атаман, – но не обрашшай на мяня вниманию и не обижайси!

Беседу о предстоящих переговорах с турками в крепости Азов, вели попутно с обедом конфиденциально. Дела государевы не должны слышать посторонние люди и Новосильцев заранее попросил об этом атамана.

– Щаво табе? – рыкнул Черкашенин на казака, готовившего обед и заглянувшего в каюту.

– Можа вам ишшо щаво подати? – спросил казак.

– Ступай отсель, – отмахнулся от него атаман, – здеся секреты государевы обсуждаемси! Я покличу табя, коль понадобишьси!

Мирослава и Белояр обедали вместе. Девушка долго принюхивалась к еде, очевидно, ей не нравилась такая пища, но, в конце концов, голод заставил её за обе щеки уплетать вяленого осётра, а затем и солонину. Белояр приступил к поеданию сразу, без обнюхивания, он давно воспитывал в себе аскета и не обращал внимания, что ему предлагалось на обед. После трапезы брат и сестра вышли из каюты и, минуя гребцов, усердно работающих вёслами, поднялись на верхнюю палубу. Сын атамана Кондратий стоял у штурвала и смотрел вперёд. Он с безразличием скользнул взглядом по девушке и отвернулся, не замечая её присутствия. А Мирослава, наоборот, как заворожённая, старалась показаться ему на глаза. Даже Белояр оторопел от её настойчивости.

– Княжне необходимо вести себя подобающе! – прошептал ей на ухо брат.

– Это он! – прошептала в ответ Мирослава, – посмотри, и лицо и торс, всё его! Он только без доспехов и оружия….

– Кто он? – не понял Белояр.

– Мой витязь из мечты! – шептала Мирослава, – это он! Теперь я под его защитой и ничего не боюсь….

– Сестра, – пытался успокоить её Белояр, – ты княжеских кровей теперь и забудь на время свои мечты.

– Тебя как зовут, витязь? – крикнула Мирослава, не обращая внимания на Белояра, – и где доспехи твои с оружием?

– Кондратий! – назвал своё имя парень, и раздражённо добавил, – не замай мяня, я стругом правлю! Аль зенки повылазили у табе? Девками я зараз не интересуюся, да и батька гутарит, рано мне ишшо с ними якшатися….

– Меня Мирославой зовут! – представилась девушка, и, указывая на брата, продолжила, ни взирая на реакцию Кондратия, – а это княжич Белояр, брат мой!

– Ступай отсель, не замай! – повторил Кондратий, – я же гутарю: девке на судне нещего якшатися!

– Пошли сестра, он ненавидит людей из Московии! – советовал Белояр, – грубияны они, эти казаки, хотя и произошли от русских. И с женщинами грубы, как холопы на Руси.

Мирослава и Белояр прошли на нос струга, и сели на какой-то ящик, прибитый к палубе. Солнце клонилось к горизонту, и живописные берега разлившегося во время паводка Дона завораживали своим видом. То заросшие лесом, то ивняком, а то и подступившей к воде степью, они принимали вечерние лучи апрельского солнца, и отсвечивали ярко зелёным цветом. Дон был полноводен и величав, делая повороты то вправо, то влево, захватывая кое-где повалившиеся деревья, нёс их к своему устью, чтобы передать Азовскому морю, как дар от Великой Руси. Кондратию приходилось внимательно смотреть вперёд и лавировать меж возникающими то тут, то там буреломами.

– Кондрашка, матрю твою турецкую, – послышался крик атамана, – как стемнеить, к берегу рули и на якорь на нощь! Завтря с утра, снова за штурвалу….

– Понял я батянька, – отозвался Кондратий, – ишшо трохи, покель видать, а там и на якорь стану!

Солнце село, сумерки сгустились, но было ещё светло, когда Мирослава застыв от ужаса, инстинктивно прижалась к брату. Белояр повернул голову в ту сторону, куда смотрела сестра и тоже оцепенел. По пустынной палубе шла страшная старуха. Её, не расчёсанные седые волосы до поясницы, теребил лёгкий ветерок. Она шаркала ногами, передвигая их, как лыжи, держа обе руки вытянутыми вперёд так, как будто была слепая. На старухе надето грязное рубище, придающее ей зловещий вид, на ногах лапти, какие носили простолюдины Московии. Её руки тряслись мелкой дрожью, а глаза излучали слабое свечение.

– Ведьма! – прошептал в ужасе Белояр, – свят, свят, свят, спаси Господи и сохрани!

Старуха двигалась по направлению к Кондратию, а он стоял, будто в оцепенении и улыбался ведьме. Она коснулась его лба средним и указательным пальцами левой руки и продолжила движение к лестнице, ведущей на нижнюю палубу, где гребцы работали вёслами. Белояр и Мирослава некоторое время смотрели ей в затылок, но спустя миг у обеих неожиданно появилось иллюзия, что они смотрят ей в фас. Отчётливо был виден длинный скрюченный нос, морщинистое лицо. Приоткрытый в шёпоте потрескавшихся губ рот, показывал страшные редкие и гнилые зубы. Вид морщинистого лица старухи, будто накладывался на её затылок, и поэтому одновременно можно было смотреть и на старческую физиономию и седые волосы затылка. Ведьма заметила, что её рассматривают брат с сестрой, её глаза злобно сверкнули, и у Белояра с Мирославой появилось странное ощущение обездвиженности. Они пытались сделать шаг, но невидимые путы, сковали движения ног.

Кондратий же стоял, как ни в чем, ни бывало, управляя стругом, поворачивая штурвал то влево, то обратно. Ведьма медленно спускалась по лестнице, и вскоре послышались крики ужаса гребцов. У Белояра и Мирославы возникла необычная иллюзия, будто они смотрят на нижнюю палубу сверху, что было возможным, только находясь рядом с Кондратием у штурвала. Гребцы группой сбились на корме струга, застыв в оцепенении, а ведьма медленно открыла скрипящую дверь в каюту Кондратия, вошла туда и громко захлопнула её за собой. Оцепенение одновременно прошло у всех, у Белояра, Мирославы и гребцов, которые тут же кинулись в каюту, где скрылась ведьма. Один из казаков выхватил из ножен шашку, висевшую неподалёку, и резко открыл скрипящую дверь каюты.

– Нема её здеся, – прокричал он, – она убралася отсель, нещисть триклятая!

– Слава Господу, свят, свят, свят, – выдохнули из себя хором казаки.

– Чаво орёти? – послышался голос атамана, выходящего из своей каюты с Новосильцевым.

Казаки наперебой стали рассказывать атаману о появлении ведьмы на струге и её исчезновении из каюты. Черкашенин хмурил брови, пытаясь понять что-то из общего гвалта. Он переводил взгляд на Новосильцева, но выражение лица государева посла говорило, что тот тоже ничего не понимает.

– А ну-ка цыц усе! – грозно закричал Черкашенин, – галдите, как стая гращей, матрю вашу! Нихай молодой княжий сын сказывает, али мой Кондратий!

Белояр и Мирослава стояли рядом с Кондратием, тот держал в руках штурвал струга и как заворожённый смотрел на Мирославу. Его глаза были полны нежности и ласки, а взгляд скользил по её белой шее, бюсту и нежным губам, чуть-чуть пухленьким и напоминающим лепестки лазоревого цветка, которыми по весне покрывается вся донская степь. Девушка сразу заметила перемену в поведении Кондратия и резкое появление к ней внимания с его стороны. До этого парень был к ней безразличен, отвечал грубо коротко, но сейчас он весь светился нежностью, глядя на княжну. А она, забыв о ведьме, взволновалась его вниманием и, повернув к парню голову, не отрываясь, смотрела ему в глаза.

– Минут несколько раньше, – начал рассказ Белояр, – на палубе появилась ведьма! Прошла вниз, нырнула в каюту и исчезла! Свят, свят, свят! Не к добру это, папаня, я никогда не боялся нечистой силы, но сегодня она просто околдовала всех, кто её видел – мы не могли двинуться с места или даже пошевелиться….

– Кондратий, а ты чаво молщишь, как воды в рот хлябнул? – прервал атаман, обращаясь к сыну.

– А чего тут говорить? – неожиданно для всех ответил Кондратий на нормальном, не казачьем диалекте, – это приведение! Старуха исчезла так же, как и появилась! Помнишь, батя, лет пять назад такая же на хуторе Каныгине являлась? Ермак Подостогов рассказывал, что она неизвестно откуда объявилась у него в курене, а потом по улице прошлась к реке и вскоре исчезла. Ты ведь сам на Круге предупреждал его, чтобы зря народ своими рассказами не пугал, иначе плетей получит. А он клялся-божился, что правду говорит. Сколько уже лет прошло после появления той ведьмы и ничего плохого ни в хуторе, ни в Раздорах не случилось, чего зря панику поднимать?

Атаман, Новосильцев, Белояр и казаки-гребцы от удивления разинув рты, смотрели на Кондратия, не понимая, как можно в один момент научится говорить по-московски, даже лучше посла государева? Атаман обеими руками взъерошил свои волосы, что означало, он шокирован переменой и ничего не понимает, что произошло с Кондратием. Атаман на несколько минут потерял дар речи.

– Сын, матрю твою турщанку, – вымолвил он наконец, – у табе с башкою порядок? Ты щаво енто не по-нашенскому гутаришь? Али спужалси так дюжа?

– Я всегда так говорил, батя, – недоуменно ответил Кондратий, – почему не по-нашенскому? По-русски говорю!

– Ермаку Подостогову прищудилася ведьма, потамушта вина много пил, – возразил атаман сыну, – аль не помнишь, как посля у него сумасшествие слущилася?

– Я заметил, как ведьма ко лбу Кондратия прикоснулась двумя перстами, – информировал Белояр, – может, поэтому он говорит теперь иначе?

– Нет, княжич, ведьма открыла мне глаза, – тихо ответил Кондратий, – как я мог не заметить сказочно красивой девушки, Вашей сестры? Картиночки писанной, создания небесного, словно ангел….

Девушка тоже смотрела на Кондратия, не отрываясь, и отвечала ему нежным взглядом, удивляя своим поведением отца, брата и атамана. Тот выкатил глаза от всех неожиданностей, происходящих на струге, и ничего не понимая качал головой.

– Так ить ведьма порщу на табе навела, Кондратий, – вымолвил горестно атаман, – надоти бабке Меланьи показать табя, штоба сняла её!

– Любовь, атаман, это дар Божий, – наконец вмешался в разговор Новосильцев, – какая порча? Влюбился твой сын в мою дочь!

Иван Петрович это понял с первого взгляда на молодых людей. Было заметно, что он доволен этим. Князь быстро сообразил, что брак Мирославы и сына атамана Войска Донского будет лучше, чем с турецким пашой. Это позволит ему, послу государя русского полностью привлечь казачество на службу Ивану Грозному. Мирослава обрадовалась, услышав отца, а Белояр с раздражением смотрел на Кондратия. Атаман был крайне удивлён высказыванием Новосильцева, но постепенно и ему пришла в голову мысль, что невестка-княжна для Войска Донского и его лично будет твёрдой гарантией лояльности государя всея Руси на долгие годы.

– Ну, ежели так, то тому и быть! – вымолвил Черкашенин, и грозно посмотрев на казаков, столпившихся на обеих палубах, приказал, – щаво ухи поразвесивали, казаки? Али делати нещаво? Кондратий, мать ево кума-татарина, рули ближа к берегу и становитися на якоря на нощь!

Все струги по команде с атаманского судна, приблизившись к правому берегу Дона, бросили якоря. Оставался водный промежуток в тридцать метров, он играл роль преграды в случае нападения кочевников. Стемнело и на каждом струге готовились к ужину, а в ночное дежурство заступал дозор, меняющийся примерно каждые три часа. Вода в Дону была ещё холодной для купания, но казаки, раздевшись до порток, прыгали с борота в реку. А где ещё смыть пот от дневного труда на вёслах? От быстрого погружения в холодную воду, обжигало, как кипятком, но купаться всё равно негде. Казаки кричали от обжигающей холодной воды, а далеко распространяющееся эхо над гладью Дона, поднимало в воздух стаи диких уток и гусей, севших на воду. Этой птицы всегда было в избытке на Дону, и весенний перелёт её с юга на Родину только начался. Можно было настрелять на ужин дичи, но атаман запретил это делать – птица исхудала во время перелёта, и ей требовался отдых, чтобы вывести в камышах Родины потомство и нагулять к осени жирку.

Кондратий тоже искупался в холодной воде, и, ёжась, вбежал в свою каюту. Ещё стоя с девушкой на палубе, он шёпотом пригласил Мирославу на первое свидание. Она пообещала, но Кондратий должен был встретить её у двери каюты, девушка боялась выходить одна после того, как увидела на палубе ведьму. Парень надел новую рубаху, шаровары, красные сафьяновые сапоги, зипун и шапку из куницы, называемую казаками трухменкой. Особенности жизни донских казаков отразились на стиле их одежды, объединяющей фасоны многих народов. Своеобразная мода складывалась постепенно. Зипун был обязательным элементом наряда и представлял собой распашную верхнюю одежду без воротника. Походы за добычей во времена разбойного промысла казаков не случайно назвали «походами за зипунами», в которых добывали одежду.

Захваченную добычу делили, «дуванили» после возвращения из походов. На праздник любили похвастать друг перед другом нарядами, выходя на Круг или на гуляние. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и жемчужным ожерельем. Другой в камчатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном суконном зипуне, опушённом голубою каймою с шёлковой яркого цвета нашивкой. Третий приходил в бархатном кафтане с золотыми турецкими пуговками с серебряными позолоченными застёжками и в лазоревом настрафильном зипуне. Все носили шёлковые турецкие кушаки, а на них булатные кинжалы с черенками рыбьего зуба в черных ножнах, оправленные серебром. На ногах должны быть красные или жёлтые сафьяновые сапоги, на голове кунья шапка с бархатным верхом. Таких дорогих нарядов у Кондратия ещё не было, он пока не участвовал в «походах за зипунами», и оделся скромно.

– Ты ет куды нарядилси? – спросил Кондратия атаман, столкнувшись с ним у двери каюты.

– Прогуляться батя, – ответил Кондратий.

– Ты паря вот што, – напутствовал сына атаман, – ежели дурныя мысли в башке у табя, то попомни моё слово: обманешь «дощку», самолищно выпорю на Кругу плетью!

На Дону казаки уважительно относились к женщинам, противоположный пол здесь имел равные с мужчинами права. Казачка тоже могла скакать верхом, стрелять из лука или пищали. При случае и пику взять могла и шашкой владеть, и в курене порядок наводить, и рыбу ловить. Казаку обычаем предписывалось относиться к любой женщине как к своей сестре, а если она пожилая, то, как к матери. Разговаривая с женщиной, казак должен был стоять, а если она в возрасте, то при разговоре снимал шапку. Девушки-сироты находились под особой опекой атамана, и он отвечал за них перед Богом и людьми, как будто был их отцом. Принуждать девушку или женщину к замужеству, и не дай Бог к близости силой считалось позором. Виновного в этом казака строго наказывали плетьми, могли даже присудить публичную смерть на Кругу. Все это касалось не только казачек, но и иногородних женщин и пленниц, к которым казаку предписывалось относиться как можно с большим обхождением, ибо они не знали уклада жизни казаков.

Существовал своеобразный обычай женитьбы. Молодожёнов не венчали, а заключали брак на Кругу. Казак выводил полюбившуюся девушку или незамужнюю женщину и объявлял всем, что она ему люба. Старики проводили с ними беседу, расспрашивали, особенно избранницу и оценивали, достойный ли выбор? Затем одобряли или нет. Если старики соглашались, Круг говорил «Любо», атаман вёл молодых к ракитовому кусту, почитаемому казаками, обводил их три раза вокруг него, а собравшиеся в это время пели обрядовые песни. По окончании ритуала считали казака мужем, его избранницу женой и играли свадьбу.

Уважительное отношение к женщине обуславливало понятие чести казачки, по которой мерилось достоинство мужчины. В семейном быту отношения между супругами определялись, согласно христианскому учению. «Не муж для жены, а жена для мужа». «Да убоится жена мужа». Придерживались вековых устоев: мужчина не должен вмешиваться в женские дела и наоборот. Обязанности были строго регламентированы обыденной жизнью. Кто и что в семье должен делать было чётко разделено. Считалось позором, если мужчина занимался женскими делами. Строго придерживались закона: никто не имеет права вмешиваться в семейные дела. Кто бы ни была женщина, к ней надо относиться уважительно и защищать её, ибо она олицетворяет будущее твоего народа.

В казачьем обществе женщины пользовались таким почитанием и уважением, что в официальном наделении её правами мужчины не было необходимости. Практически ведение домашнего хозяйства лежало на матери-казачке. Сын большую часть жизни проводил на службе, в боях, походах, на кордоне и пребывание его в семье было кратковременным. Но, главенствующая роль, как в семье, так и в казачьем обществе принадлежало мужчине, на которого возложена главная обязанность материального обеспечения семьи и поддержания в ней строгого порядка казачьего быта. Слово хозяина семьи было непререкаемо для всех его членов, и примером в этом являлась жена казака – мать его детей.

Заботу о воспитании подрастающего поколения проявляли не только родители, но и всё взрослое население хутора, станицы. За непристойное поведение подростка взрослый не только мог сделать замечание, но и принародно «надрать уши», а то и «угостить» лёгкой оплеухой, сообщить о случившемся родителям, которые обязательно «добавят лупки». Родители сдерживались от выяснения своих отношений в присутствии детей. Обращение жены к мужу, в знак почитания его родителей, было только по имени и отчеству. Как отец и мать мужа для жены, так и её родители считались Богом данными.

Женщина к незнакомому казаку обращалась не иначе, как «мужчина». Слово «мужик» у казаков являлось оскорблением. Женщина-казачка для себя считала за великий грех и позор появиться на людях с непокрытой головой, носить мужскую одежду и стричь волосы. На людях у супругов соблюдалась сдержанность с элементами отчуждённости. К незнакомой женщине казаки обращались по установившемуся правилу. К пожилой казачке, не иначе, как мамаша, к равной по возрасту женщине – сестра, а к младшей – дочка или внучка. К жене – индивидуально каждый с молодых лет: «Надя, Дуся, Оксана и прочее», к пожилым годам – нередко «мать», а то и по имени-отчеству. Приветствуя друг друга, казаки слегка приподнимали головной убор и с рукопожатием справлялись о состоянии здоровья семьи, о положении дел. Казачки кланялись мужчине на его приветствие, а между собой обнимались с поцелуем и беседой.

Казаки всегда жили в состоянии войны или в скором её ожидании. Так уж исторически сложилось, что их соседи всегда были враждебны к ним и воинственны. Поэтому казаки на любую обиду или агрессию достойно отвечали тем же, и это определяло их гордость и воинственность, и как следствие частые и далёкие походы. Казачье войско ходило на татар, турок, ляхов, нанималось на службу купцам для охраны. Часто возвращаясь в родные места, казаки находили лишь пепелище. Городки, станицы разграблены, жители убиты или уведены в рабство. И приходилось начинать все заново. В этих условиях женщина приобретала большую ценность и из походов холостые казаки часто приводили живую добычу – ясырок, турчанок и татарок. Их брали в жены, а отношение к ним всегда было уважительное.

Именно по причине столь неспокойного уклада жизни, и даже некоторой неопределённости в судьбе, у казаков издревле существовал развод. На Дону он производился так же просто, как и женитьба. Если казак, по любым причинам не нуждался больше в супруге, он вёл её на Круг, где произносил: «Друзья! Верные товарищи мои казаки! Я некоторое время имел жену Катерину, она была мне услужливой и верной, но теперь она мне больше не жена, а я ей не муж! Кто из вас её желает, пусть возьмёт в жены. Мне ноне все едино». После таких слов казак снимал свою руку с её плеча, и недавняя супруга становилась чужой женщиной, разведёнкой.

Любой из присутствующих на Кругу казаков, что часто и случалось, мог тут же взять её в жены. Для этого было достаточно только прикрыть женщину полой своего зипуна, снимая, таким образом, стыд развода, и произнести необходимые в подобном случае слова. Если желающего взять разведёнку не находилось, то Круг обязывал бывшего мужа содержать женщину до её следующего брака. Нельзя было разведёнку оставить без средств существования. Главной причиной быстрых разводов было то, что казак уходил в поход, где он мог быть убит или пленён, поэтому не хотел обременять женщину многолетним, а может и вечным, ожиданием. Овдовевшая казачка имела право развестись на Кругу с погибшим или пленённым мужем и тут же выйти за другого, если находился желавший её казак.

– Чего ты батя беспокоишься? – отреагировал Кондратий на угрозу отца, – я впервые влюбился, неужели ты думаешь, что смогу девушку опозорить?

– Могёшь али нет, ет другоя дело, – настаивал атаман, с тревогой поглядывая на сына, – а я должон упредить, коль щаво в башке дурное, то сщитай калека и порки плетьми на Кругу не избежать табе! Да и волноваюсь я, щего ты не по-нашему гутарить-то стал? Щего ента ведьма табя сколдовала-то? Можа порща? Так по прибытии в Раздоры всё одно к бабке Меланьи свожу табя! Негоже у нас гутарить по-москавитски…. Ты жа казак, а не мужик!

– Мне пора, пропусти, я пойду! – заволновался Кондратий, – а говор мой остался таким, как и был, и мне непонятно, с чего ты взял, что я как московит разговариваю?

– Да щего ж ты окаяннай, аль не слышь, щего гутаришь штоль? – удивился атаман, – ухи табе законопатило али дурнем придываешьси?

Атаман вошёл в свою каюту, а минуту спустя открылась дверь той, где поселилась княжна. Кондратий обомлел, увидев девушку. Она была в новом вышитом разноцветными узорами летнике до самого пола с длинными рукавами, отличающей особенностью этого одеяния. Их покрой на Руси был продиктован вековой традицией, в длину рукава были равными самому летнику, в ширину – половину длины их от плеча до локтей сшивали, а нижняя часть оставалась несшитой. Такой одежды казачки не носили. Из-под нижней полы летника были видны носки красных сафьяновых сапог. На голове девушки была повязка, называемая также увяслом. Она обхватывала лоб и скреплялась на затылке узлом. Сшитая из дорогой византийской парчи и украшенная вышивкой золотом и бисером, она имела несколько драгоценных самоцветов в расшивке и была подарена отцом к двадцатилетию Мирославы. Её длинная коса, что княжна прятала обычно под столбунцом, теперь свисала до самого пояса.

В таком одеянии Мирослава казалась Кондратию небесной девой, сошедшей на Землю, красота которой слепила глаз и подобно видению являла собой саму нежность и покорность. Он, обалдев, не сводил с девушки глаз, не мог вымолвить слова. Мирослава подошла к парню, от неё распространился какой-то волшебный аромат, которого молодой казак никогда не чуял. Это пахло заморское благовоние, привезённое русскими купцами из далёкой Индии. Мирослава пользовалась им только по праздникам и, судя по этому, сегодня для неё был праздник – она шла на свидание с парнем, который был образом её девичьей мечты. Ровесницы Мирославы пользовались ещё румянами и подводили сажей брови, но девушка и без этого была наделена природой румяными щёчками, губами и её черные брови не требовали подводки.

Молодые люди стояли друг перед другом, не решаясь произнести слово. Они затаили дыхание, стараясь не спугнуть своё счастье, появившееся неожиданно для обоих на этом казацком струге. Мирослава рассматривала одежду Кондратия и её глаза светились счастьем и лаской.

– Красавица, Мирославушка, – нежным дрожащим от волнения голосом первым заговорил Кондратий, – ты будто волшебное неземное создание!

– Куда пойдём милый? – тихо спросила княжна, – хотя с тобой, солнышко, я готова идти на край света!

От этих слов у Кондратия пробежала дрожь по всему телу, его ещё никогда никто не называл милым. Парень трясущейся рукой сначала коснулся ладони девушки, а затем робко взял её в свою. Неожиданно для Кондратия Мирослава положила вторую руку ему на плечо, и он почувствовал такой прилив крови к голове, что она закружилась, как от выпитого вина. Парень был готов взлететь на небо от радости и счастья, а Мирославе не верилось, что перед ней её девичья мечта-витязь, только без доспехов и оружия. Они не произнося ни слова, синхронно шагнули к лестнице, ведущей на верхнюю палубу струга. Кондратий держал девушку за руку и вёл её, представляя, как выводит на Круг, чтобы попросить у стариков согласия быть её мужем.

Палуба была пустынна, молодые люди прошли к ящику в носовой части и молча присели на него. Взошедшая луна освещала всё вокруг бледным светом, и влюблённые могли видеть, как белёсый туман нависает над Доном. Но их уже ничего не интересовало, кроме них самих и не могло отвлечь от возможности смотреть в глаза любимому человеку без посторонних наблюдателей. Не отрывая друг от друга взгляда, они любовались, и каждый светился тем внутренним ощущением чего-то главного, произошедшего с ним раз и навсегда. Не решаясь признаваться в любви, молодые люди просто наслаждались уединением и осознанием себя рядом с человеком, ради которого ты готов пойти на всё, лишь бы находиться с ним близко и слышать его дыхание.

– Расскажи мне, милый, как живут люди у вас на Дону? – попросила Мирослава, – в Москве ходят слухи, что казаки – это разбойники, они грабят купцов, плывущих по Дону в море….

– Старики рассказывали, что это было давно, сто или даже двести лет назад, – рассказывал Кондратий, обрадовавшись просьбе княжны, – в то время ещё не было Войска Донского, вместо него существовали мелкие ватаги беглых людей, живших, как кочевники и не имеющих постоянного места. У них не было женщин и каждый, кого принимали в это сообщество, давал обет безбрачия.

Мирослава слушала Кондратия, не сводя с него глаз, и внимала всё, о чем он говорил. Ей было очень интересно услышать прошлое донского казачества из уст сына атамана Войска Донского.

– В то время, – продолжал Кондратий, – в малочисленных хуторах жили племена, когда-то пришедшие на Дон и оставшиеся там после разгрома их войска других кочевников, оказавшимися сильнее, чем они. Народ на Дону так перемешался, что у каждого из нас можно отыскать корни азиатов и даже немцев. Эти ватаги «лихих людей» воевали с племенами кочевников, господствующих в то время на Дону. Постепенно эти отважные люди оседали в хуторах и смешивались с теми, кто там жил, и через много лет все хутора организовались в Войско Донское, чтобы противостоять и кочевникам, и татарам Крыма, и русским князьям, и пришедшим к Азовскому морю туркам. Так рассказывают старики наши. А как живут в Московии?

Теперь слушал Кондратий, а Мирослава начала свой рассказ нежным ангельским голосочком, который ласкал слух молодого казака, не сводившего с неё взгляда. Девушка в начале рассказа отметила, что главным в Москве является крепость Кремль, его окружает высокая кирпичная стена с башнями. Там живёт царь Грозный, охраняемый многочисленным войском стрельцов. На территории Кремля есть соборы: Вознесенский и Чудова монастыря. Китай-город, центр Москвы, как и Кремль, обнесён стеной, но деревянной, а вокруг него продолжают разрастаться новые улицы и слободки.

За стеной Китай-города внутри живут московские купцы, там же построены торговые ряды. Проезжая часть улиц вымощена брёвнами, по их углам поставлены наполненные водой бочки для тушения пожаров. На ночь улицы перегораживаются рогатками, их патрулируют сторожа. Население Москвы представляет различный люд: торговцев, ремесленников, военных, бояр с челядью, дворцовую прислугу и духовенство. Кондратий слушал Мирославу внимательно и представлял в своём воображении всё, о чем она рассказывала.

Так влюблённые просидели до утра, пока небо на востоке не начало светиться, предвещая утреннюю зарю. Ночью молодые люди слышали, как менялись дозорные на струге. Они должны были находиться на верхней палубе, чтобы лучше видеть берег и водное пространство между ним и стругом, откуда могли напасть кочевники. Но зная, что наверху атаманский сын встречается с дочерью государева посла, решили дежурить на нижней палубе, чтобы не мешать влюблённым. Вели себя тихо, менялись также, разговаривая вполголоса.

– Лукьян, едры тваю ногу, – послышался громкий крик дозорного, – ташши давай, не то сорватися могёть!

– Не ущи батяню сваво любити тваю матрю, – слышалось в ответ, – я сомов ловил, когда ты без портков ишшо бегал, сынок.

Кондратий и Мирослава решили заканчивать свидание и опустились на нижнюю палубу, где горланили дозорные.

– Чего орёте, товарищи мои, казаки? – спросил Кондратий.

– Атаман приказал сома изловить для угощения посла государева! – оправдывался Лукьян, молодой казак с кучерявыми вихрами, – его в ентом месте кишмя кишить.

– Так ведь половодье на реке, – сомневался Кондратий, – какая рыбалка может быть в мутной воде?

– Сомище он завсегда на вымощенную солонину берёть! – протестовал второй казак Ефим, – вот схватилси огромадный, я один еле тягну, ентого кабана…..

Мирославе стало интересно, как донцы ловят рыбу и она попросила Кондратия задержаться, чтобы посмотреть на диковинного сома-«кабана». Лукьян принялся помогать Ефиму, и вскоре из воды показалась огромная голова двухметрового сома. Рыба извивалась и била о борт струга сильным хвостом. Кондратий увёл Мирославу подальше, опасаясь последствий. Он помнил, такая особь легко перебивала ноги неопытному рыбаку. Ловля сомов было нелёгким делом, некоторые достигали трёх и более метров в длину.

Казаки, наконец, вдвоём вытащили на палубу огромного сома, и тут же Лукьян ударил его несколько раз обухом топора по голове. Но сом продолжал извиваться и норовил своим хвостом сбить с ног Ефима, который быстро отскочил в сторону.

– Ты поглянь, какой живущий, бестия! – кричал Ефим, – ет табе не сомих по дну гонять…. Готовь башку к отрубу!

Кондратий проводил возлюбленную до двери её каюты и пошёл переодеваться, чтобы с утра стать у штурвала атаманского струга и командовать гребцами, как приказывал отец. Поспасть ему в эту ночь не довелось. А Мирослава легла в постель и долго не закрывала глаз. Девушка была счастлива и мысленно перебирала все детали состоявшегося свидания. Она благодарила Бога, что послал ей Кондратия и пусть он не витязь, а казак, зато полностью соответствовал облику ее мечты. Да, он не такой, как все…. Размышляя о Кондратии, девушка неожиданно вспомнила ведьму. Почему старуха прикоснулась к его лбу своими перстами? …Да и парень не сопротивлялся этому, будто был знаком с этой страшной старухой.