Читать книгу Куба – любовь моя - Владимир Морозов - Страница 6

После случившегося со мной сердечного приступа я стал немного философом-мистиком. «Почему господь Бог так радикально перекроил Сергееву судьбу? Кого он спасал? Общество от Сергея или Сергея от самого себя? – думал я, слушая его байки. – Какова здесь логика и есть ли она вообще? Или все это чушь и дело лишь в слепом случае?» Ответа я не знал.

Однако полностью отдохнуть, расслабиться в контакте с Сергеем было невозможно. Я постоянно находился в состоянии готовности, как собака, ожидающая команды. Я резал ему яблоко, чистил киви и банан, застегивал пуговицу на рубашке, расстегивал пуговицу на рубашке, вставал за тряпочкой, чиркал зажигалкой, включал один свет и выключал другой, по десять раз заправлял рубашку и выносил баночку с мочой. Особенно угнетала моча. Я достойно ощущал себя, делая любые другие полезные вещи для Сергея, например, закидывая его в горячую ванну и прогуливая на коляске по территории санатория. Я даже уговаривал его пойти со мной в горы, мол, не бойся, я знаю, как тебя провезти, зато такую красоту увидишь. Но занимаясь баночками с мочой, я испытывал помимо своей воли мерзопакостнейшее чувство унижения, злился на себя за это, но ничего не мог поделать. Особенно я переживал, когда приходилось выносить баночку из ресторана или турнирного зала, где находилось много народу. «Сноб поганый, – скрежетал я на себя зубами, – гордиться должен, что помогаешь убогому, а ты говном исходишь в другой гордыне…»

По утрам действовал на нервы Гуляш. По своим функциональным возможностям он находился приблизительно на уровне Сергея и было непонятно, исходя из каких соображений он отважился приехать сюда без сопровождающего. Может быть, у него совсем не было друзей, а поиграть в шахматы ой как хотелось? Или их западным друзьям принято платить за подобные услуги, чего он, безработный инвалид, конечно же не мог себе позволить. Впрочем, как мы узнали, в инвалидных шахматах Ласло Гулаи был известен давно и разъезжал по турнирам на своем стареньком «Фиате» всегда в одиночку.

Вечером укладывался спать он довольно легко. Подъедет вплотную к кровати, поставит коляску на тормоза и сидит потихонечку, расстегивается. Потом – нырь в кровать незаметно, смотришь, а он уж лежит, укрывшись одеялом.

В первое наше совместное утро, сосредоточенно занимаясь собой и Сергеем, я краем глаза наблюдал за странными манипуляциями, производимыми Гуляшем на постели. Он крутил головой, напрягался, расслаблялся и раскачивал кровать. Вскоре, в результате этих манипуляций, сначала одна, потом другая нога оказались на полу. Верхняя половина Гуляша продолжала извиваться: он пытался сесть. Я завязал шнурки на кроссовках Сергея и встал, чтобы подойти к Гуляшу.

– Вовчик, пожалуйста, не делай этого. – Сергей очень серьезно смотрел мне прямо в глаза.

– Почему?

– Я тебе объясню после, а сейчас нам надо срочно выезжать, завтрак начинается через пять минут.

К тому времени, как мы выехали из номера, Гуляш уже сидел на кровати и одевался.

– Ты почему не захотел, чтобы я помог ему? – спросил я Сергея за завтраком.

– Он знал, куда ехал, – ответил он жестко. – Это тот еще хитрец, я сразу его просек. Ты ему палец протянешь, а он всю руку, как говорится, отхватит. Мне жалко тебя, Володь. Ты с двоими не справишься.

На завтрак Гуляш, конечно же, не приехал. Не появился он и в турнирном зале, когда судья ровно в девять дал команду черным включить часы. Распрощавшись с Сергеем, который сразу же весь целиком ушел в партию, я побежал наверх, на шестой этаж, в наш номер. Гуляш, уже одетый, выезжал задом из туалета. Запыхавшийся, я показал ему на часы. Он виновато улыбался и выглядел жалким. Мы быстро разобрались, что брать с собой, я покидал все это в сумку, висящую на ручках коляски, и помчал его по коридору к лифту. По дороге он пытался мне что-то объяснить, скорее всего, как-то оправдаться, но вникать не было времени, и я повторял со злой улыбкой: «Не ссы, Гуляш, прорвемся».

На следующий день, проснувшись пораньше, я увидел, что ноги Гуляша уже спущены на пол, а сам он усиленно елозит по кровати, пытаясь ухватиться за что-нибудь и сесть. Я подошел к нему, протянул руки и осторожно, очень медленно, посадил его.

– Володь, с добрым утром, можно тебя на минуточку?

Сергей уже сидел на кровати, низко нагнувшись над ногами-плеточками с опухшими, точно надутыми воздухом, мертвыми ступнями и, конечно же, видел, как я занимаюсь с Гуляшем.

Дело в том, что Сергей мог садиться самостоятельно, поскольку имел сильные растренированные плечи. У него плохо работали только кисти рук. У венгра же наоборот: предплечья и кисти работали хорошо, плечи – плохо. И в этот день мне пришлось бежать за Гуляшем в номер, а потом мчать его сломя голову по коридору до лифта. Без двух минут девять, устроившись за шахматной доской и видя, что венгр еще не появился, Сергей сказал со вздохом: «Ну что делать, беги за этим придурком. Вот ведь соседа подсуропили!»

До конца нашей поездки Сергей не изменил своего мнения о Гуляше и относился к нему весьма прохладно. Мне же пришлось взять над ним шефство и хоть немного, в основном по утрам, помогать ему. Я даже думаю, что отношение Сергея к нашему соседу – в корне несправедливое отношение, поскольку Гуляш был малый беззлобный, и временами даже трогательный – было обусловлено ревностью меня к нему. Хотя это, возможно, только мои догадки.

Большинство инвалидов, как я заметил, относятся друг к другу с пониманием. Многие из них, может быть, неосознанно, ищут, кого бы можно было пожалеть. Человек со сломанной спиной, «спинальник», например, глядя на «шейника», качает головой и говорит: «Вот несчастье». А «шейник», сравнивая себя с другим «шейником» или с каким-нибудь скрюченным горбуном на тележке, думает: «Мне-то еще повезло». Наблюдая за жизнью инвалидов в Годонине, я пришел к выводу, что им все же полезнее общаться друг с другом, чем со здоровыми людьми. Любому же здоровому человеку не повредит ненадолго, хотя бы как мне, окунуться в инвалидную среду и рассмотреть ее изнутри. Это раздвигает границы. Начинаешь трезвее смотреть на мир, в котором живешь. И не потому, что пугаешься. Пугаешься только в первое время от неожиданности, а, наоборот, понимаешь, что помимо привычного тебе мира существует другой, где живут такие же души, которые смеются ничуть не меньше твоего и плачут, быть может, ничуть не больше. Ты же не посыпаешь голову пеплом от того, что над тобой летают птицы, а у тебя нет крыльев? Кстати, в первые дни нашего близкого знакомства с Сергеем я стеснялся сказать, что куда-то схожу или куда-то сбегаю. Мне казалось, что этим я нанесу ему душевную травму. Тогда я еще не знал, что мой мир уже давно стал для него «птичьим».

Сергей спал всегда на правом боку, в строго определенной позе с баночкой кола-кавы, не шевелясь всю ночь. Но это в идеале. Если же он случайно шевелился ночью – баночка с мочой проливалась на постель, застирывать и сушить которую приходилось мне. В этот день, доставив в турнирный зал опаздывающего Гуляша, я покупал две бутылки «Родегаста» и возвращался в наш номер. В кресле за пивом, глядя на вонючий пододеяльник с простыней, я спрашивал себя: «Зачем?» Зачем я приехал в чужую страну с беспомощным человеком, не владеющим ни руками, ни ногами, ни мочевым пузырем, ни кишечником. Зачем мне, дураку, понадобилось разбираться с его тряпочками и баночками, копаться в его сумке, отыскивая пакетики с нужными ему вещами, заправлять ему в штаны рубашку, снимать и одевать кроссовки, выливать мочу, застирывать постель, возить туда-сюда на коляске и выполнять кучу других совершенно ненужных и чуждых мне дел? Неужели только затем, чтобы на халяву полюбоваться бытом чужого цивилизованного народа, его хранимой природой и непуганым зверьем, его храмами, покой которых никогда, ни при коммунистах, ни при фашистах, не нарушался ни декретами, ни динамитом, и на этом фоне погоревать о разгильдяйстве и доверчивости моего родного? Я допивал бутылку пива, застирывал белье и развешивал его на балконе. Потом варил кофе и спускал его вниз Сергею и Ласло. После второй бутылки мне становилось стыдно своих недавних эгоистических мыслей. Ругая себя и жалея Сергея, я брал полиэтиленовый пакет и шел до ближайшего шоссе за вишней. В Чехии вдоль всех дорог растут фруктовые деревья, и мне хотелось сделать Сергею приятный сюрприз. «Если не я, то кто? – неудобно устроившись на вишневом суку, продолжал я свои философские размышления. – Очевидно, подобный дурак. Впрочем, в России сейчас таких мало, а в Венгрии совсем повывелись. Поэтому Гуляш и приехал без сопровождающего».

Я представил жену с дочерью, ковыряющихся сейчас, наверное, на огороде, и почувствовал угрызения совести. Ну ладно бы хоть в санаторий поехал или отдохнуть куда-нибудь после больницы, а то каждый день водку жру да ссаные пододеяльники стираю. Эх…

Приглашая меня в это путешествие, Сергей попал в точку и, надо думать, не случайно. Его тонкие наблюдения и суждения о людях, подмеченные здесь мною, позволяли сделать вывод, что он меня просчитал заранее и определил как нужного ему человека.

Насколько себя помню, я всегда жил с ощущением невыплаченного долга (долг перед Родиной и партией не в счет), страдал от этого и успокаивался только тогда, когда выплачивал эти мнимые долги кому-либо. Я постоянно готовил детей своих знакомых в институт или помогал им достойно закончить школу (бесплатно, разумеется), кого-то куда-то устраивал или рекомендовал, кому-то что-то доставал. О перевозках мебели здесь уже говорилось. Став два года тому назад начальником лаборатории, я меньше всего думал о том, как пробудить народ от спячки и заставить сделать что-либо полезное хотя бы для себя, а больше о том, что этой сотруднице я мог бы помочь так-то, а эта, возможно, на меня обижается из-за того-то. На должность начальника я попал, как тот рак, что оказался на безрыбье. К этому времени все сколько-нибудь жизнестойкие и изобретательные ученые мужи покинули агонизирующий институт и руководить оставшейся никчемностью – в основном, вяжущими женщинами – поручили мне. Командовать людьми я не любил и не умел. Мне было сподручнее все делать самому. Даже в тандеме с инвалидом Сергеем стратегию наших действий здесь определял он. Я почти всегда соглашался.

Незадолго до окончания турнира Сергей черными свел вничью партию с очень сильным хорватом. «Какой же ты умничка, Серенький, – в порыве радости сгреб я его в объятия». «Ой, ой, слон, раздавишь! Ничего себе, сердечничек…» Потом встряхнулся, как молодой петушок, и с радостным вызовом спросил: «А что такого-то?» «Ну как же, мастер спорта международного класса все-таки», – напыщенно ответил я. Сергей посмотрел на меня, как на наивного школяра, и назидательно произнес: «Наш советский кандидат в мастера равен по классу ихнему мастеру. Это азбука, Вовчик». Потом захохотал, счастливый: «Как же он психовал за доской! А в конце ошибся и чуть не проиграл. Мне просто времени не хватило натянуть его». И сделал характерный жест.

После обеда мы решили, что завтра утром я поеду в Прагу. «Что делать, Вовчик, дальше оттягивать некуда», – грустно сказал Сергей. «Как же ты без меня? Целый день то?» – притворно-сочувственно спросил я. В глубине же души мне страшно хотелось хоть на день отвлечься от баночек с тряпочками и потолкаться с себе подобными где-нибудь на площади у знаменитых пражских часов. Дело в том, что все это время у нас с Сергеем болела голова о двух вещах. Мы по неопытности не взяли в Москве обратный билет – это раз. Во-вторых, спонсоры всучили нам, наверное, случайно, стодолларовую бумажку с большой жирной кляксой от туши. В Брно нам ее менять отказались и посоветовали обратиться в Центральный столичный банк. Вот эти две задачи я должен был решить в Праге: обменять сто долларов и купить два билета до Москвы в двухместном купе первого класса.