Читать книгу Король франков - Владимир Москалев - Страница 5

Гуго жил в огромной, круглой каменной башне, которую называл дворцом. Она была построена при сыне Карла Лысого Людовике на правом берегу Сите как сторожевая и имела в высоту не более акта, что равнялось приблизительно ста двадцати футам. На две трети высоты ее стену прорезывали узкие окна-бойницы, выше них тянулся ряд окон шире – с цветными стеклами в свинцовых переплетах.

Башня имела три входа-выхода. Один вел в Галерею Правосудия, тянувшуюся вдоль берега; другой – во дворец римских императоров, резиденцию Хлодвига. Третий, выходящий на реку, служил для сообщения с внешним миром; здесь всегда было людно, а у двух массивных, обитых железом дубовых дверей с караульными башенками по бокам, всегда стояла стража.

Именно сюда, как указал Рено, и подъехал Можер верхом на лошади. Едва он спешился, монах схватил его за руку.

– Не понимаю, отчего все так суетятся, – он кивком указал на снующих вокруг них горожан, – обычно здесь спокойно.

– Да нам-то что за дело? – повел плечом Можер, привязывая лошадь за крюк в виду одного из стражников. – Эй, приятель, – обратился он к нему, – видишь моего коня? Присмотри за ним, все равно торчишь тут истуканом. А теперь скажи, король у себя?

– Как я могу это знать? – бесстрастным голосом ответил страж.

– Так пойди и узнай.

– Мне нельзя оставлять пост.

– Еще чего! Как же я попаду к королю, если он не знает, что я здесь?

– А что вам надо у короля?

– Невежа! Как смеешь ты задавать подобные вопросы? Да знаешь ли, что у меня важное сообщение для государя, и если ты меня не пустишь к нему, я одним ударом кулака вышибу из тебя дух!

– Побудьте здесь, господин, я доложу начальству, – неожиданно вмешался второй страж и скрылся в караульном помещении.

Немного погодя он вышел оттуда в сопровождении лысого толстячка, меланхолично жующего на ходу.

– Что здесь происходит? – новый персонаж уставился на нормандца. – Кто вы такой и что вам надо?

– Не слишком ли много задаешь ты вопросов? – грозно поглядел на него Можер. – На твоем месте я вел бы себя повежливее с графом.

Толстяк сразу же перестал жевать и заискивающе проговорил:

– Ваша милость, вероятно, желает попасть в башню? Мой долг пропустить вас, но сначала я обязан доложить его величеству, что его желает видеть господин… как прикажете доложить о вас?

– Меня зовут Можер.

– Ах, вот как, – осклабился толстяк. – А скажите-ка, господин Можер, зачем это вам надо к королю?

– Разве я обязан тебе об этом докладывать?

– Вы, значит, считаете, что не должны этого делать? – при этом начальник караула выразительно посмотрел на висящий у пояса посетителя внушительных размеров кошель. – Но нам, как вы, наверное, уже знаете, да и не можете, судя по вашему виду, не знать, даны на этот счет определенные указания.

– Какие еще указания?

– Сейчас объясню. Мне надлежит расспросить вас хорошенько: во-первых, откуда прибыли, ведь, глядя на вашу одежду, не скажешь, что вы парижанин. Во-вторых, вы назвали короля королем, стало быть, вам уже известно об этом, поскольку совсем еще недавно он был нашим герцогом. Отсюда вопрос: откуда? В-третьих, вы должны объяснить причину вашего визита, ведь его величество король не всех принимает, и если он узнает, что особа, которую к нему допустили, не заслуживает его внимания, я получу выговор по служебной линии, и может встать вопрос о моем несоответствии должности, которую я занимаю. Это не говоря уже о том, что вы, прежде чем войти в башню, должны оставить здесь свое оружие, ибо таковы правила. В-пятых, к моему глубокому сожалению, вам придется довольно долго прождать… на солнцепеке, – толстяк пощурился на солнце, – пока я сообщу о вас командиру личной охраны короля, потому что я…

– Потому что ты скотина! – взревел Можер, делая угрожающий шаг вперед. – Но, видит бог, мое терпение лопнуло, а потому я сейчас возьму тебя за шиворот и понесу, как щенка, а потом скажу королю, что этот кусок мяса вздумал задерживать у ворот башни сына Ричарда Нормандского!

Толстяк выпучил глаза, поперхнулся, мгновенно побледнел, потом, не сводя испуганного взгляда с грозного посетителя, боком попятился к дверям и, раскрыв их, тотчас исчез.

– Что это с ним? – спросил Можер у первого стража и вдруг увидел, как тот тянет из ножен меч.

Можер поглядел на другого; тот последовал примеру своего напарника.

Нормандец повернулся к монаху:

– Какие-то чудные эти парижане! Будто я собираюсь их убивать. Зачем они вытащили мечи?

Он вновь обернулся к стражникам и поневоле отступил: оба с копьями наперевес шли прямо на него, мечи грозно сверкали на солнце, в глазах горела решимость.

– Ах, вот оно что! – вскричал Можер. – Значит, так у вас в Париже принято встречать гостей? Что ж, принимаю вашу игру, бездельники! Ох, и давно же чесались у меня руки поработать моим Фондремоном, клянусь сандалиями своего прадеда!

И, выхватив меч, нормандец бросился на обоих стражников.

Завязалась борьба. Стали собираться любопытные, но, одергиваемые соседями, торопливо уходили прочь.

На шум из караульного помещения выбежали еще двое вооруженных воинов и бросились на Можера. Он едва успевал уходить от ударов, помогал щит. Тут вмешался Рено. Подняв высоко над головой распятие, подобранное им у места экзекуции, он крикнул:

– Остановитесь именем Христа! Господь запрещает кровопролитие, ибо Он водворил повсюду мир! Божья кара ждет ослушника, и настигнет его проклятие Господа!

Сражение тотчас прекратилось, но было уже поздно: нормандец ранил одного из нападавших, и того унесли в караульную башню.

– Эх, монах, поторопился же ты! – с сожалением воскликнул Можер, в отчаянии рассекая мечом воздух перед собой. – Клянусь рогом дьявола, еще немного, и мой Фондремон сокрушил бы их всех!

В это время двери широко распахнулись, и на пороге показался какой-то вельможа с обнаженным мечом в руке.

– Святые угодники! Можер?! – вскричал он, увидев нормандца. – Твой меч в крови… Тебя пытались убить?

– Если вы об этих остолопах, герцог, – кивнул Можер на стражников, убирая меч в ножны, – то им еще повезло. Господь Бог вмешался и спас жизни этим несчастным. Одному, правда, не поздоровилось.

– Как ты здесь оказался?

– Приехал навестить свою матушку.

– Чего ради тогда устроил здесь побоище?

– Мне показалось это единственным способом попасть к королю. Слов эти истуканы, кажется, не понимают, особенно вон тот, плешивый, что стоит за вашей спиной.

Вельможа убрал меч:

– Идем скорее, тебя давно ждут! – потом громко объявил: – Я герцог Генрих Бургундский! Именем короля приказываю пропустить этого человека! – и он кивнул в сторону нормандца.

Стражники, давно уже убравшие мечи, застыли у входа, прижимая к себе копья. Толстяк попятился, опять же боком, и мигом юркнул за спину одного из стражей, но Можер, протянув руку, тотчас вытащил его оттуда.

– Если ты еще раз вздумаешь переступить мне дорогу, плешивый прихвостень сатаны, клянусь его рогом, я отправлю тебя к нему! И запомни, я долго собираюсь пробыть в Париже, а потому советую тебе хорошенько меня запомнить, дабы не оказаться раньше времени на приеме у Вельзевула.

Генрих Бургундский от души расхохотался.

Толстяк склонился в поклоне и больше уже не поднимал головы.

Оба – Генрих и Можер – уже вошли в двери, как вдруг нормандец остановился.

– А монах?..

– Какой монах? – не понял герцог.

– Которого я привел с собой! Я совсем о нем забыл, – он обернулся: – Рено! Что ты там застрял? Иди скорее сюда и не отходи от меня ни на шаг. Забавный малый, мне он понравился, – сказал герцогу.

– Где ты его взял?

– Нашел на одной из улиц. Беднягу чуть не растерзали, кажется, он назвал кого-то из святых свиньей.

– Откуда он? Похоже, странствующий монах.

– Из монастыря. Хочу оставить его при себе. Ну а здесь, я думаю, он найдет себе занятие?

– Как раз то, что нужно! Дворцового священника переманил к себе епископ.

– И тот посмел уйти от короля?

– Епископ и король воюют друг с другом, хотя внешне и не подают виду. Каждый из них хочет властвовать в городе. Вот и мечутся иные в поисках силы и местечка потеплее.

– Ты слышал, Рено? – повернулся Можер к монаху. – Теперь будешь жить во дворце. Согласись, это все же лучше, чем подставлять спину под плети какого-то викария. Что касается работы, то всегда найдутся желающие послушать слово Божье и исповедаться в грехах. Не так ли, герцог?

Тот, улыбнувшись, кивнул.

– Да пребудет с тобой Господь и да продлит Он твои дни, граф Можер. Да обойдут тебя стороной горести и хвори, – смиренно произнес брат Рено, осеняя своего благодетеля распятием. Потом поглядел на герцога.

– Это брат короля, – пояснил Можер. – Напутствуй и его Божьим словом, приятель, ибо Генрих хороший человек и добрый христианин.

Монах с готовностью повторил «заклинание». Расчувствовавшись, Генрих припал губами к распятию. Затем они втроем стали подниматься по винтовой лестнице на самый верх башни.

– Знаешь, едва ты приехал, как Париж залихорадило, – говорил по дороге герцог. – Только и слышно отовсюду: «Норманны! Норманны!» Непонятно, каким образом горожане узнали о том, что ты сын Ричарда. Волнение проникло даже в королевский дворец, возникла паника, придворные заметались. Король и сам не понимает, в чем дело: какие норманны, откуда? Разве они с твоим отцом не друзья? Теперь мне ясна причина, не пойму только, с какой стати тебе вздумалось заявлять о себе на улицах Парижа.

Можер, припомнив, как торопливо начали расходиться горожане с места экзекуции, едва услышав о его национальной принадлежности и о том, как стражники потащили из ножен мечи, узнав, кто перед ними, усмехнулся и поведал о том, что произошло совсем недавно на площади.

Генрих покачал головой:

– Епископ придет искать правосудия.

– В самом деле? – нахмурился Можер. – Что же король? Не думаю, что пойдет у духовенства на поводу.

– Король пообещает, дабы еще более не обострять отношений с Церковью и ее заносчивым представителем в Париже. Но, как ты и сам понимаешь, друг мой, этим дело и кончится. Гуго будет только рад, что лишний раз насолил епископу.

– Ну, слава богу, а то я пал было духом, – с сарказмом ответил Можер. – Однако, герцог, у меня есть свой святой отец, – он опустил руку на плечо идущему следом монаху. – Он отпустит мне этот грех, а потом мы с ним за кувшином хорошего вина вознесем Господу благодарственные молитвы по поводу моего очищения. Не правда ли, брат Рено?

– Устами твоими глаголет Бог, сын мой, ибо сие – истина, – ответил монах.

– Ну вот, герцог, я же говорил, что отыскал настоящее сокровище на улицах города Парижа! – воскликнул нормандец.

Вскоре они добрались до дверей и вошли в кабинет короля.

– Можер, ты привел с собой норманнов? Они вошли в город? – вперил Гуго бесстрастный взгляд в своего родственника.

– С чего вы это взяли, государь? – пожал плечами нормандец.

– С того, что мою башню – этот мой дворец – внезапно затрясло. – Он обнял Можера, с любовью заглянул в глаза. – Зная, что такого быть не может, я сразу подумал о тебе. Разве ты можешь где-то появиться бесшумно, незаметно? Это было бы на тебя не похоже. Как оказалось, я не ошибся. Но зачем тебе понадобилось называть себя, да еще и прилюдно? Мне только что сообщили, что парижане готовятся к обороне.

– Всему виной вот этот монах, – Можер взял за руку Рено и подвел ближе. – Племяннику епископа вздумалось наказать его плетьми. Мне это не понравилось; я решил проучить наглеца и отнять у него добычу.

– Ты вздумал прекословить Нитгарду? – удивленно вскинул брови Гуго. – Но зачем?

– Уж очень мне хотелось вызволить из плена этого беднягу.

– Что же ты предпринял?

– Для начала назвал себя.

– В присутствии горожан?

– Вокруг этого крысенка, припоминаю, стояло много людей.

– Так вот откуда волнения в моем городе, – Гуго переглянулся с братом. – Ну а дальше?

– Увидев, что это не подействовало, я схватил этого святошу за пояс, поднял… и уронил.

– Ты поднял руку на племянника епископа?!

– Подумаешь, птица! Пусть благодарит Господа, что остался жив.

Гуго покачал головой, подошел к брату.

– Не миновать визита дядюшки, – молвил Генрих. Не сегодня завтра придет плакаться, что его родственнику нанесли увечья. Тебе придется пообещать ему наказать обидчика, брат. Или он пожалуется папе и потребует выдать ему того, кого хотел истязать Нитгард.

– Монаха я ему не отдам! – шагнул вперед Можер. – А если он не угомонится, я разнесу его жилище, а самого повешу. Ваша светлость, – он повернулся к Генриху, – вам стоит только показать мне нору этого попа.

– Ну, ну, угомонись, прошу тебя, – засмеялся король. – Вот ведь отчаянная голова! Дай тебе волю – и ты разнесешь весь мой город… Скверно, конечно, что у епископа появился повод прийти ко мне с жалобой на одного из моих людей. С другой стороны, это покажет ему, что его власть – лишь иллюзия. Я хозяин Парижа, а не он.

– Последнее, полагаю, более значимо, – заметил Генрих, – поэтому нормандец, думаю, оказал нам неплохую услугу, утерев нос епископу и его племяннику. Теперь викарий поостережется делать что-либо неугодное королю. – Он повернулся к Можеру: – Этот викарий в последнее время распоясался, ведет себя, будто он хозяин города, зная, что дядя не даст его в обиду. Ты преподал ему хороший урок, друг мой, король этого не забудет. Не правда ли, брат?

– Я и без того в долгу у нормандца, – улыбнулся Гуго, – ты вешаешь на меня еще один? Тебе же, Можер, пока пробудешь в Париже, следует остерегаться: епископ держит при себе банду головорезов, они могут устроить нападение.

– Сомневаюсь, что им удастся одолеть нашего Голиафа, – усмехнулся Генрих. – Он с легкостью справляется с четырьмя.

– О чем ты, Генрих?

– О стычке, что произошла внизу, у входа в башню.

– Час от часу не легче! – воскликнул король. – Можер, ты обнажил меч против моих солдат?

– Я вынужден был, государь: они собирались наброситься на меня.

– Расскажи-ка, что произошло.

Нормандец рассказал. Король, выслушав его, покачал головой.

– Воображаю, как спокойно нынче стало при дворе Ричарда, – произнес он, бросив на рассказчика укоризненный взгляд. – Должно быть, друг мой, отец безумно рад, что отправил тебя во Францию, во владения Гуго Капета, которому больше нечем заняться, кроме как выслушивать о твоих очередных проделках. Ах, Можер, Можер… твоя неуемная натура добавляет королю Франции лишь головных болей. Но, черт возьми, Генрих, – внезапно воскликнул Гуго, обращаясь к брату, – разве это не истинный норманн! И не стыдно было бы Ричарду, коли он вместо воинственного Голиафа прислал бы к моему двору тщедушного Давида? Поэтому, чего греха таить, я восхищаюсь сыном моего друга и начинаю к нему привыкать. Да, да, когда мне говорят, что где-то что-то случилось, можно быть уверенным, здесь не обошлось без Можера.

– Благодарю за столь лестный отзыв, – приложил руку к груди нормандец. – Я скажу отцу, что король Франции неизменно питал ко мне самые дружеские чувства, и я всегда видел в его лице не только государя, но и второго отца.

Того, что последовало за этим, никто не ожидал. Гуго, обычно скупой на проявления чувств, крепко стиснул руку Можеру и растроганно проговорил:

– Спасибо, сынок. Ты хорошо сказал. У короля много врагов – герцогств и графств, которые его окружают и, похоже, не собираются ему подчиняться. Но он сильнее их, потому что у него есть верный друг – Нормандия!

– Вернее вам не найти, государь!

– Граф Барселонский пишет мне письмо. Орды мусульман беснуются у его границ, он просит помощи. Поедешь со мной на войну против сарацин?

– Хоть сейчас, государь! Вам стоит только приказать, и тюрбаны неверных усеют землю Барселоны!

– Я знал, что не ошибусь в тебе, мой мальчик, – обнял король Можера. – А сейчас ступай скорее к матери, воображаю, как она обрадуется.

– Где я ее найду?

– Покои герцогини Гунноры близ галереи, Генрих проводит тебя.

– Еще два слова. Я хочу, чтобы брат Рено остался при мне. Он хоть и монах, но забавный малый, и я нахожу в нем приятного собеседника. Если мне отведут покои рядом с комнатами матери, то пусть он живет со мной. Ваш брат сказал, что двор остался без священника. Я привел его, и уж будьте уверены, этот не перебежит к епископу.

– Пусть будет так, – кивнул Гуго. – Нам действительно не хватает духовного общения, в поисках которого приходится совершать путешествия по церквам Парижа. Я думаю, святой отец, – обратился он к Рено, – с вашей помощью мы вернем кое-кого из заблудших в стадо Христово, а иным укажем возлюбить Господа как должно и очиститься от грехов.

– Это ли не долг слуги Божьего? – смиренно ответил монах. – Полный курс духовных дисциплин, коим я обучался в монастыре, не позволит мне ни уклониться от обязанностей пастыря, ни нарушить службу Господу в каком-либо из пунктов, предписанных слугам Божьим матерью нашей Церковью.

– Вот и хорошо, – молвил король. – Теперь я заткну рот епископу, который уже потирает руки, мечтая объявить моих рыцарей и дам безбожниками. Воистину, Можер, своими деяниями ты доставляешь радость королю.

– Всегда готов служить вашему величеству, – приложил руку к груди нормандец.

– Тебе отведут покои близ комнат герцогини, и отныне ты будешь находиться под присмотром бдительного ока святой Церкви, как и хотел. Вы готовы тотчас же поселиться в королевском дворце, святой отец, – спросил Гуго у монаха, – или вам нужно для этого какое-то время?

– Мне необходимо перенести свои носильные вещи. Я странствующий монах родом из Пуасси, хожу по городам, проповедую слово Божье, отпускаю грехи, читаю молитвы. Ныне я остановился в доме у каноника, близ церкви Святого Петра.

Гуго хлопнул в ладоши. Вошел воин.

– Капитана личной охраны ко мне!

Тот немедля явился. В коридоре дежурили солдаты, кабинет их начальника был здесь же, рядом с королевским.

– Ламбер, поручаю тебе святого отца. Жить он будет близ покоев королевы. Проводи его куда покажет и возвращайтесь обратно.

Ламбер кивнул, и они ушли. Вслед за ними вышли Генрих с Можером.

– Неплохо, черт возьми, жить под крылышком святой церкви, – сказал брат короля, когда они, миновав приемную, стали спускаться по лестнице. – Теперь вы будете защищать друг друга: монах тебя – Божьим словом, ты его – своим мечом. Клянусь, нет союза благостнее, ибо он – основа мироздания.

Выйдя на освещенную из окна площадку, они остановились. Вправо уходил коридор шириной в пять римских локтей[3]. Генрих указал на него, увлекая спутника за собой.

– Здесь, как в замке: эта башня – донжон, всё остальное – вокруг нее. Этим коридором мы попадем во дворец – место, где собирается двор и где покои королевы. Там же залы для танцев, ассамблей, театральных представлений и античные галереи для прогулок…

Вдруг герцог замолчал: там, откуда они удалялись, послышался какой-то шум. Он становился все явственней, и наконец можно было понять, что идут люди. Степенно, не торопясь. Перемежая звук шагов, кто-то постукивал посохом об пол, что наводило на размышления.

– Не иначе – епископ! – прошептал Генрих и скрылся в нише, за ним Можер. – Поглядим, отсюда нам хорошо видно.

Шаги приближались. Было слышно: шли двое. Показался первый; на нем лиловая фелонь с обшивкой внизу из драгоценных камней, на голове митра, в руке жезл с рукоятью в виде двух собачьих голов, повернутых в разные стороны.

– Его преосвященство собственной персоной, – негромко проговорил Генрих. – Идет жаловаться, черт бы его побрал. А за ним – узнаешь? Твой старый знакомый.

Действительно, вслед за епископом показался хромающий викарий.

– Мне придется вернуться, – снова сказал Генрих. – Сейчас святой отец насядет на Гуго, брату нужна будет поддержка. – И прибавил немного погодя: – Однако скор же на ногу дядя, видно, племянник быстро пришел в себя.

– Может, пойти, отобрать у епископа посох, да и огреть им его по голове, чтобы больше не поднялся? – предложил Можер.

Герцог усмехнулся, поглядел в ту сторону, где уже затихали шаги.

– Возможно, это и было бы самым лучшим, друг мой, но не в королевском дворце. Однако идем скорее, я покажу твою комнату и тотчас вернусь.

Они торопливо миновали коридор и вышли в галерею, нетронутую со времен владычества римлян – с колоннами и оконными проемами в три полукружия каждый.

Едва их увидев, к ним устремились со всех сторон придворные.

– Обычная история, – остановился герцог, – как в Лане. Только здесь двор побольше. Теперь нам проходу не дадут. Но чему удивляться, коли у нас такой гость!

– Скорее расскажите нам новости, Можер! – сразу же загалдели фрейлины, обступая обоих мужчин. – Говорят, норманны вошли в Париж.

– Вошел один я, – объявил Можер. – Других норманнов ни впереди, ни позади себя я не видел, клянусь честью.

– Значит, новость лжива и на нас попросту нагнали страху?

– Уверяю вас, так и было. Увидев меня, горожане решили, будто я привел с собой войско, и забили тревогу. Им не мешало бы при этом взглянуть на реку, свободную от судов. Викинги, как известно, предпочитают передвигаться по воде.

– Но как парижанам удалось узнать, кто вы? Не стали же они интересоваться вашей родословной?

– О, это весьма забавная история, она приключилась со мной на одной из здешних улиц.

– Вы нам расскажете ее, Можер? Мы непременно хотим услышать.

– Конечно, черт побери! Однако вам придется подождать, я ведь еще даже не осмотрелся и пришел, чтобы повидаться с матерью.

– А почему вас так долго не было? Мы скучали без вас, – безумолчно трещали дамы.

– Попробуем простить графа, ведь у него была уважительная причина, – кольнула нормандца карими глазами Альбурда. – Надо полагать, граф Нормандский приехал один, избежав при этом взаимных обязательств?

Можер хотел ответить, но ему не дали и рта раскрыть.

– Какое счастье, что у нас гостит герцогиня Гуннора, – обворожительно улыбнулась Магелона. – Как хотите, Можер, но мы ее теперь не отпустим.

– Ах, в самом деле, считаю долгом доказать ее светлости, что французский двор ничуть не хуже нормандского, – и Арсинда, вдова виконта де Тюренн, слегка ущипнула нормандца за локоть.

– Прекрасно, милочка, – одарила ее насмешливым взглядом Гизоберга, – эту работу мы предоставим вам, а сами займемся другой: постараемся убедить в этом же ее сына.

Фрейлины рассмеялись. Маникор, барон де Мэн, с улыбкой взял нормандца за руку:

– Не суди наших дам слишком строго, Можер. У них мало развлечений, ты их должен понять. Всякое новое лицо при дворе для них целое событие.

– Ох, и доберусь я до вас, – нарочито грозно сдвинул брови Можер, потом добавил, уже мягче: – Мои прелестницы.

– Когда же? – тотчас устремились на него любопытные взгляды.

– Вот только повидаю герцогиню.

– Она так ждет вас, постоянно спрашивает, а мы лишь пожимаем плечами в ответ. Сейчас она у себя.

– Я думаю, мать покажет твои апартаменты, – опустив руку на плечо нормандцу, сказал герцог и, развернувшись, ушел.

Маникор провел Можера в зал – огромный, прямоугольный, с шестнадцатью витыми мраморными колоннами, подпирающими резными капителями концы дуг сводчатого потолка. Напротив двухстворчатых дверей, через которые они вошли, – четыре больших окна с цветными стеклами, дугообразные поверху. С обоих торцов зала – двери в комнаты.

Барон подвел нормандца к одной из них и, попрощавшись, ушел.

За дверью слышалось пение, кто-то играл на лире. Едва Можер вошел, певица умолкла, инструмент замолчал. Гуннора, сидя вполоборота к двери, повернула голову.

– Можер! Вот и ты, сын мой.

Нормандец подошел; упав на колено, склонился над рукой матери.

– Я уже думала, что уеду, не повидав тебя.

– Разве мог я так поступить, матушка? Вы ведь знаете, что ближе вас и отца у меня никого нет.

– Ты научился вежливости у франков, коли стал говорить на «вы».

– Мало того, теперь я целую дамам пальчики.

Герцогиня рассмеялась.

– Как тебе в Париже? Знаешь, только что пронесся слух, будто в город ворвался сам Хрольф-Пешеход верхом на коне и ведя за собой войско норманнов. Дворец переполошился, все высыпали на стены, но, как и следовало ожидать, врагов никто не увидел. Да и откуда им взяться, если нормандская герцогиня гостит в Париже у короля?

– Они приняли меня за моего славного предка, – усмехнулся Можер. – Поистине, у страха глаза велики. У них живы в памяти истории о былых нашествиях норманнов.

– О ком ты?

– О парижанах, конечно.

– Значит, едва ты появился, как уже что-то натворил, и горожане со страху приняли тебя за Хрольфа? Ах, сынок, тебе не умереть от скромности. Почему бы спокойно и без шума не проехать по улицам города, никого не задевая? Так нет же, обязательно надо во что-нибудь вмешаться. Ну, расскажи, что с тобой приключилось?

В это время вошла королева Адельгейда. Нормандец приветствовал ее легким поклоном. Герцогиня приподнялась было, но королева жестом вновь усадила ее и сама уселась рядом.

– Играйте что-нибудь, но не надо петь, – приказала она трем девицам, которых Гуннора привезла из Нормандии. И зазвучала легкая, ненавязчивая мелодия.

– Я рада тебя видеть, племянник, – улыбнулась Адельгейда. – Однако не все готовы разделить со мной эту радость. Парижский епископ требует наказать вашего сына, мадам.

– Наказать?.. Моего мальчика?.. – высоко вскинула брови герцогиня. – Но за что?

– Право, какая-то нелепая история. Я зашла к королю поговорить о Роберте и поняла только, что Можер чуть не убил викария, племянника епископа. Тот чудом остался жив, правда, стал хромать и кашлять, да еще время от времени потирает ушибленное плечо.

Гуннора всплеснула руками:

– Святой Боже! Чем же тебе помешал викарий? Неужели нельзя было проехать мимо, не трогая особу племянника епископа?

– А зачем он обижает безвинных? Жаль, что это был не епископ, я заставил бы его сожрать собственную митру. Но, воображаю, как не понравилось бы это Роберту; говорят, он стал чересчур благочестив. Кстати, ваше величество, я почему-то нигде его не встретил. Уж не заболел ли часом ваш сын?

– Ты прав, Можер, – вздохнув, ответила королева. – Роберт и в самом деле стал не в меру набожным. Король мечтает видеть в нем преемника, будущего правителя государства, но, глядя на сына, лишь хмурит лоб. Вот и сейчас, вместо того, чтобы быть рядом с отцом и постигать науку управления государством, он пропадает в каком-нибудь монастыре у монахов.

– Если их недостаточно, то я привел еще одного.

– Монаха? Где ты его взял?

– Нашел.

– Очень мило! Он что же, валялся на улице?

– Нет, был привязан к столбу. Мне это не понравилось, и я решил освободить его.

– Кто же его привязал?

– Нечистая сила. Она давно за ним охотилась: монах был слишком набожен и часто изгонял бесов.

– Сын мой, ты совершил поступок, угодный Господу, – сказала мать.

– Да, если не считать того, что при этом я поссорился с дьяволом, с которым прежде жил в ладах, – ответил сын.

– Ничего не понимаю. С каким дьяволом? О чем ты?

– А я, кажется, поняла, – улыбнулась королева. – Под нечистой силой ты, Можер, имел в виду племянника епископа?

– Ваше величество необычайно догадливы, – с любезной улыбкой ответил нормандец.

– Можер, немедленно расскажи нам всё, – строго потребовала герцогиня.

– Мы должны знать, как нам действовать, если дело зайдет слишком далеко, – добавила королева и махнула рукой юным музыкантшам, которые тотчас упорхнули.

Спустя некоторое время Можер снова вышел в галерею, рассчитывая увидеть монаха, но вместо этого был окружен придворными. Они стали наперебой сообщать ему новости, а потом слушали его рассказы о нормандском дворе.

Герцогиня, которая вышла из покоев немного погодя, увидела Можера в окружении придворных и стала терпеливо ожидать, когда они его отпустят. Ей хотелось поболтать с сыном наедине. Общение с ним она называла мгновениями материнского счастья. Ее старший сын Ричард был сдержан, покладист; она, разумеется, любила и его, но всегда восхищалась милым сердцу Можером. Его бунтарский дух почему-то вызывал у нее восторг, хотя и не всегда доставлял удовольствие. Ричард, конечно, почитал ее, но редко называл матерью; младший же беззаветно любил, она видела это, и всегда с радостью целовал ее и преклонял перед ней колена, но не в надежде что-то выпросить или перетянуть на свою сторону, а просто из любви, благоговения перед матерью. Ее материнское сердце млело от радости за сына-великана, и она, прекрасно зная, что он порою груб с женщинами, резок с мужчинами и временами непослушен ей, всегда всё ему прощала, припоминая, что таков и его отец.

Теперь она, стоя у одной из пилястр[4] на выходе из зала, с умилением глядела на сына со спины и думала, что болтовня придворных на этом не закончится. Сейчас он отправится с ними в обеденный зал, а потом они утащат его шататься по городу. Поэтому она, выйдя из своего укрытия, с улыбкой направилась к сыну и, окинув взглядом притихших придворных, взяла его за руку. Можер обернулся, увидел мать и тотчас припал поцелуем к ее другой руке.

– Пойдем, – сказала Гуннора, увлекая его за собой вдоль галереи, – надо же и матери уделить немного времени. Нам никогда не удается побыть вдвоем. – Немного погодя она прибавила: – Меня радует, сын мой, что люди тебя любят.

– Но и я их люблю. Человек – недурное создание, если не глуп и не спесив.

– Догадываюсь, ты о церковниках.

– Матушка, вы же знаете, я всегда испытывал к людям этого сорта нечто вроде презрения.

– А как же монах? Тот, которого ты привел?

– О, это примечательная личность. Он скорее похож на человека, нежели на осла, коли уж разговор зашел о духовенстве. Он внимательно прочел Библию и имеет собственное суждение как о нелепостях, которыми она пестрит, так и о тех, которые ее писали.

– И ты согласен с ним?

– Да, – не моргнув глазом, твердо ответил Можер. – Монах на многое открыл мне глаза.

– Но я тоже читала Священное Писание и, признаюсь, не пойму, что могло вызвать в нем недовольство?

– Это потому, матушка, что вы пробегали строки глазами, а не умом. Он увидел изначальное уродство Церкви, затем ее нравственное падение. Ведь о чем она заботится, прежде всего? Не о пастве, а об усилении папской власти и обособлении от мирян. Отсюда корни ее вражды к человеку, взращенные Священным Писанием, которое учит способам обогащения за счет ближнего.

– Так сказал тебе монах?

– Да, по дороге к дворцу. Он назвал себя… сейчас вспомню… иконоборцем! Говорит, какого черта заставляют людей молиться на эти картинки и кланяться им? Если уж человеку невмоготу пообщаться с Богом, пусть возденет руки к небу и воззовет к нему, чем таращиться на разукрашенных уродцев в позолоченных рамках.

– В этом сказываются германские корни франков. Прежде, до христианства, они так и молились своим богам. Теперь на тех, кто молится на иконы, смотрят как на язычников.

– Этот монах, его зовут брат Рено, никому не молится и никого не признает. Говорит, едва прочел Библию, проклял тот день, когда вступил в братство.

– Чем же так отвратила его эта священная книга от служения Господу, от каждодневных молитв?

– Тем, что она, по его словам, вовсе не Священное Писание, а сборник нелепых, выдуманных евреями легенд, своего рода пособие для начинающих мошенников, предателей и убийц. И сочинили ее обманщики и плуты.

– Святые небеса! – подняла руки к груди герцогиня. – Да ведь этак он прослывет безбожником, совратит и тебя.

– Среди франков многие не верят в Бога, половина норманнов вообще его не признает! Они считают это сказками. Я с ними заодно и уверен в своей правоте. Монах лишь укрепил меня в этом. Он умен, не чета богословам и прочей церковной братии, я собираюсь поучиться у него.

– Можер, сын мой, оставь ты это; чует мое сердце, этот монах доведет тебя до греха.

– Я предпочитаю беседовать с честным человеком, который говорит правду, смело глядя в глаза, нежели с шарлатаном, который врет на каждом шагу, стыдливо пряча при этом взгляд.

– Кого ты называешь шарлатанами?

– Духовенство. И это еще мягко сказано.

– Но почему? Можешь объяснить?

– Потому что оно обманывает народ. Весь этот бред о каре небесной, угрозы муками ада, отлучением от Церкви – не что иное, как способ запугать человека, одурачить его и привести, таким образом, к слепому повиновению. Отсюда и доходы церкви, этим кормятся ее представители. Как вы думаете, почему они не выбрали Карла Лотарингского? Я говорю «они», потому что ясно, откуда дует ветер. Этим я даю подсказку.

– Архиепископ обвинял его в браке с неровней, – не задумываясь, ответила герцогиня. – Знать не могла этого простить.

– Я тоже вначале так подумал и поделился своими соображениями с монахом. Знаете, что он мне сказал?

– Догадываюсь, что-то в адрес церкви.

– Верно, ибо она – источник всех зол. Ей невыгоден был Карл. Он не строил храмов, не имел земель, от него не ждали щедрых пожертвований во славу Господа. Другое дело – Гуго; здесь у святых отцов рот до ушей, ведь он их почитает, благоволит, одаривает монастыри землями и золотом. Чем не подходящий монарх? Так ответил мне брат Рено, матушка, и, честное слово, я не вижу причин не верить этому.

– Замолчи, Можер, мало тебе церкви, теперь взялся за короля. Если бы ты знал, как ранишь этим мое сердце.

– Я очищаю его, ведь оно должно дышать свободой, а не гнетом, видеть свет, а не слепнуть во тьме, к чему и стремятся святые отцы. Люди слабы духом и не хотят думать. Этим и пользуется духовенство, держа паству в темноте и послушании. Но сильный духом, умный человек всегда возьмет верх над мракобесием и не поверит ни сказкам, ни чудесам, ни мощам мифических святых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются обыкновенными жуликами. Их махинации – это то, что одобрено самим Господом, диктуется волей небес. Нынешние церковники, курящие фимиам своим предшественникам, – те же мошенники.

– Но ведь этим самым ты выступаешь против христианства, потрясаешь его основы! – пыталась возразить герцогиня. – Это ли не грех? Ведь христианство – основа мироздания, как можешь ты хулить его?

– Я и не собираюсь, пока только готовлюсь. И монах мне в этом поможет. Что касается основы мироздания, матушка, то, на мой взгляд, это сама природа. Это ей человек обязан своим существованием, а не мифическому богу древних евреев.

Гуннора в страхе глядела на сына.

– Кто тебе это сказал?

– Лукреций Карр! В библиотеке у Лотаря, в Лане, нашел я эту книгу, правда, не успел еще прочесть до конца. Этот философ опирается на учение Эпикура, а тот отрицал божественное вмешательство в жизнь человека. Мало того, он вообще не верил в существование богов, говоря, что человек просто придумал их, не зная, как объяснить молнию, град или засуху, одним словом то, что происходит. И тогда я задумался, а не выдуман ли и этот бог, христианский? Старые-то боги уж надоели, вот и придумали папство, религию, церковь и так далее. Огромный институт управления народами! Крути, как хочешь, ссылаясь на волю бога, его промысел. Недурная работенка, верно?

– И этому всему тебя научил монах? – в ужасе спросила герцогиня.

– Ну что вы, матушка, у нас и времени-то не было. Но теперь его будет много. Ах, Рено, ведь как говорит – заслушаться можно! Мне с ним интересно, клянусь кольчугой Роллона! Он смел, раз критикует Церковь, а я таких люблю. Я слышал, многие недовольны папством, но пока открыто никто не возмущается, и лишь он набрался храбрости и плюнул гидре в лицо, которое я назвал бы мерзкой харей.

Герцогиня тяжело вздохнула.

– Боже мой!.. Можер, мальчик мой, ты становишься еретиком, а это опасный путь. Тебя станет преследовать Церковь, могут даже подвергнуть отлучению!..

– Я никого не боюсь, а на это мне просто наплевать! Очередная их хитроумная штучка. Не пойму, как можно ослепить столько людей! Но я еще доберусь до правды.

– Ах, Можер, – качала головой герцогиня, с укоризной глядя на сына, – что ты наделал? Кого ты привел?

– Умного человека, матушка, среди сборища олухов. О, я еще многому у него научусь и никому не дам его в обиду.

– Боюсь, своими высказываниями ты навлечешь на себя гнев Церкви и сильных мира сего. Тебя станут бояться, от тебя начнут шарахаться, как от зачумленного, быть может, даже проклянут!.. Брось ты все это, будь как все, не выделяйся, иначе не миновать беды.

– Не волнуйтесь, матушка, – улыбнулся Можер, целуя руку матери, – монах умеет надевать маску лицемерия, этому он обучился в монастыре. Я буду действовать так же, а там посмотрим… Однако, черт возьми, не пора ли обедать? Клянусь тиарой папы Римского, я голоден, как Исав.