Читать книгу Стихи - Владимир Набоков - Страница 80

Каждый помнит какую-то русскую реку,

но бессильно запнется, едва

говорить о ней станет: даны человеку

лишь одни человечьи слова.

А ведь реки, как души, все разные… нужно,

чтоб соседу поведать о них,

знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,

изумрудную речь водяных.

Но у каждого в сердце, где клад заковала

кочевая стальная тоска,

отзывается внятно, что сердцу, бывало,

напевала родная река.

Для странников верных

качнул я дыханьем души

эти качели слогов равномерных

   в бессонной тиши.

      Повсюду —

в мороз и на зное —

      встретишь

   странников этих,

несущих, как чудо,

как бремя страстное,

      родину.

         Сам я, бездомный,

как-то ночью стоял на мосту

         в городе мглистом,

      огромном

и глядел в маслянистую

      темноту

рядом с тенью случайно любимой,

стройной, как черное пламя,

      да только с глазами

      безнадежно чужими.

Я молчал, и спросила она на своем языке:

      «Ты меня уж забыл?» —

      и не в силах я был

      объяснить,

что я там, далеко, на реке

илистой, тинистой, с именем милым,

с именем, что камышовая тишь…

Это словно из ямочки в глине

      черно-синий

         выстрелит стриж.

И вдоль по сердцу

      носится

с криком своим изумленным: вий-вии!

Это было в России,

это было в раю…

      Вот,

гладкая лодка плывет

в тихоструйную юность мою,

      мимо леса,

полного иволог, солнца, прохлады грибной,

      мимо леса,

где березовый ствол чуть сквозит белизной

      стройной

в буйном бархате хвойном,

мимо красных крутых берегов

      парчевых островков,

мимо плавных полянок сырых, в скабиозах

      и лютиках.

Раз! – и тугие уключины

звякают, – раз! – и весло на весу

   проливает огнистые слезы

      в зеленую тень.

Чу! – в прибрежном лесу

кто-то легко зааукал…

Дремлет цветущая влага, подковы

листьев ползучих, фарфоровый купол

         цветка

                     водяного.

Как мне запомнилась эта река,

      узорная, узкая.

   Вечереет…

         (И как объяснить,

   что значило русское

         «вечереет»?)

         Стрекоза – бирюзовая нить,

два крыла слюдяных – замерла

   на перилах купальни…

Солнце в черемухах. Колокол дальний.

         Тучки румяные, русые.

Червячка из чехла

      выжмешь, за усики

вытащишь, и на крючок.

      Ждешь. Клюет.

Сладко дрогнет леса, и блеснет,

шлепнет о мокрые доски

голубая плотва, головастый бычок

      или хариус жесткий.

А когда мне удить надоест,

на деревянный навес

взберусь

      (…Русь!..)

         и оттуда беззвучно ныряю

      в отраженный закат…

Ослепленный, плыву наугад,

         ширяю,

навзничь ложусь – и не ведаю, где я —

      в небесах, на воде ли.

Мошкара надо мною качается

      вверх и вниз, вверх и вниз – без конца…

      Вечер кончается.

Осторожно сдираю с лица

      липкую травку.

В щиколку щиплет малявка:

      сладок мне рыбий

      слепой поцелуй.

   В лиловеющей зыби

   узел огненных струй —

      и плыву я,

         горю,

         глотаю зарю

         вечеровую…

А теперь в бесприютном краю,

уж давно не снимая котомки,

качаю – ловлю я, качаю – ловлю

строки о русской речонке,

строки, как отблески солнца, бессвязные…

А ведь реки, как души, все разные,

         нужно,

чтоб соседу поведать о них,

знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,

изумрудную речь водяных.

Но у каждого в сердце, где клад заковала

кочевая стальная тоска,

отзывается внятно, что сердцу, бывало,

напевала родная река…