Читать книгу Бегство - Владимир Никитин - Страница 7

И если наши мёртвые тела –

Добыча коршунов…

Я верю,

В загробном мире наши две души

Сольются в странствии одном.

И в ад, и в рай

Войдём мы вместе, неразлучно.

Тикамацу Мондзаэмон,

Самоубийство влюблённых на

острове Небесных Сетей

Темнота – странная штука: когда не видишь лица человека, есть ощущение, что он, не отрываясь, смотрит на тебя.

Перед нами была паромная переправа. На той стороне ждали другие водители, как будто вглядываясь в нашу сторону. Мост начал сходиться. Я хлопнул по карману, проверяя, со мной ли пачка сигарет.

Возвращаясь к машине, я заметил мужчину в бушлате – он курил, развалившись на скамейке около шлагбаума. Курил так вальяжно, словно вся эта паромная переправа принадлежала ему, и он один решал, кому проехать на ту сторону, а кому – нет.

– Здесь можно и пешком перейти, – сказал он нам из темноты.

– Мы на машине, – ответил я.

Сашка прошептал:

– А этот дядя живёт здесь?

– Вряд ли. Работает, наверное.

– А мне кажется, он здесь всегда. Может, это его работа – всегда быть тут?

– Работа всегда быть… – машинально повторил я.

Служащий поднёс ко рту сигарету, и было слышно, как потрескивает отсыревшая бумага.

«Да почему служащий! – перебил я в мыслях сам себя. – Какой-то местный от нечего делать вышел покурить на лавке около переправы, поглазеть на проезжающих. А если повезёт, то и переброситься с ними парой слов, показать свою нужность, посоветовать "дельное". Видать, совсем скучная у него жизнь».

Нас осветили дальним, и на секунду мы превратились в статуи из света.

–– Мальчики, – позвала жена. – Возвращайтесь быстрее, не только же нам проехать надо…

Мы поспешили к машине.

Я неторопливо проехал по переправе. Рядом чуть слышно плескалась вода. На секунду мне показалось, что она стала прозрачной, словно снизу ударил свет прожекторов и водная гладь осветилась.

– Мне снилось, – отвлёк меня голос сына. – Как мы блуждаем под водой и встречаем там…

– Смотри за дорогой, – бросила мне жена.

Впереди, словно зарево пожара, горели сотни стоп-фонарей. Пять минут назад наступил новый день, но время не ощущалось вовсе.

Тёплый сентябрьский ветер неторопливо проникал в открытые окна. В свете фар темнота будто раскачивалась.

Ребёнок обиженно насупился.

– Под водой только рыбы живут, – рассеянно сказала она.

– А как же мультик… – расстроился Сашка.

– И русалки, конечно.

Я снова почувствовал взгляд и обернулся. Любопытный местный всё ещё курил на скамейке и покачивался, как на волнах. Я заметил, что у него кудрявые волосы и впалые глаза, как у слепого.

Машина медленно въехала на дорогу, а потом жена закричала. Я повернулся – она испуганно смотрела на меня. Из детского кресла рядом с ней исчез ребёнок. Ремни были застёгнуты, а сына не было.

***

Мы одновременно выскочили из машины и бросились к переправе. С той и другой стороны не было машин. Внизу темнела вода. Скамейка около шлагбаума опустела. Понтонный мост был разведён.

– Что, чёрт возьми, происходит? – прошептал я.

– Он упал в воду, выпал из машины, – причитала жена. – Нужно позвонить, нужно…

Я схватил её за плечи.

– Он не мог выпасть. Двери заблокированы. Он был пристёгнут в кресле. Стекло закрыто. Да и о чём ты, прошла пара секунд…

Жена вырвалась и кинулась к машине. Я знал, что она будет его искать и не найдёт. Как не мог утонуть сын, так не мог за секунды разойтись мост, не могли исчезнуть все машины.

– Что за чудовищный сон, – пробормотал я и услышал плач жены. Она, конечно же, не нашла Сашку. Посмотрел на воду. Помочь сейчас могло только одно – действие.

В машине я сказал, что нужно продолжать путь, что только в дороге есть наш шанс – мы выясним, что здесь происходит, или найдём помощь. Она вытерла слёзы и кивнула. Действие её всегда успокаивало.

Как только мы тронулись, запищал сигнал. Я бросил взгляд на панель и даже не удивился. Почему-то я этого ожидал.

– Ты же сказал, что заправлялся?

– Я заправлялся, – как-то равнодушно ответил я.

Не буду рассказывать, что в следующие минуты происходило в машине. Я не перебивал. Потом мягко сказал:

– Нет ни моста, ни машин, даже того бедолаги на скамейке нет. И бензина осталось столько, чтобы мы доехали до какой-то точки. Какой – узнаем.

– О чём ты вообще говоришь? Наш сын….

– Наш сын жив. Может, мы спим или сошли с ума. Может, умерли. Второе и третье, конечно, неприятно. Но в любом случае он жив.

Ответ, как ни странно, её успокоил. Она положила голову мне на плечо.

– Спасибо, – прошептала она. – Даже если ты врёшь, всё равно спасибо.

По обе стороны областной дороги темнела река.

– Жаль, что мы не дали ему рассказать сон до конца, как блуждали под водой…

– Что? – не поняла жена.

Я не ответил.

***

Мы отдалялись от переправы, так и не встретив ни одной машины. Да и окрестности мало напоминали населённые пункты, дальше которых располагалась наша дача. Жена, уткнувшись в моё плечо, на счастье, не следила за дорогой. Я знал, что она не спит. Только чувствовал, как опускаются и снова взлетают её ресницы. И понимал – она ждёт, когда мы наконец приедем туда, где всё разрешится. Где найдём сына.

По обеим сторонам дороги загорелись фонари, и темнота расступилась. Лампочка на приборной панели мигала всё быстрее, и я знал, что мы скоро приедем.

Когда машина заглохла, жена подняла голову и осмотрелась, слегка прищурившись. И тогда ярко загорелись лампы и осветили небольшой дом, который они окружали, словно стражи. Крыша дома была высокой и сходилась под углом, как руки, сложенные в молитве. Её покрывала солома, которую мягко подсвечивал лунный свет.

– Они молятся, – прошептала жена и невольно взяла меня за руку, будто сплетение наших рук было не менее сакральным.

Я понял, чего она боится. Если молитва возвышается над зданием, то здесь наверняка нашли свой последний приют ушедшие в иной мир.

Я подошёл к дому; жена последовала за мной. Большая деревянная дверь оказалась плотно закрыта. Я с силой толкнул её, но без толку.

– Посвети вот тут.

Я выполнил её просьбу. Она подошла и начала сдвигать дверь вбок, и, к моему удивлению, ей это удалось.

– Первый раз вижу такую дверь.

– А это и не дверь. Скорее ширма. Зря ты не поехал на выставку интерьера и декора. Был там и японский домик. Двери так же расходились. И мы до сих пор идём по земле, – сказала жена.

Я нагнулся и провёл рукой по полу. Земляной. Потрогал стены – как будто бамбук и глина.

Через пару шагов едва не споткнулся.

– Осторожнее, здесь ступеньки, – сказал я шёпотом.

Но когда занёс ногу, полагая, что будет вторая ступенька, а за ней и остальные, то моя нога повисла в пустоте. Никакой лестницы не было – всего лишь возвышение. Но теперь мы наступали на что-то мягкое.

Я посветил вниз. Под ногами лежали квадратные соломенные маты. Чуть выше на полках – две пары белых носков. Я хотел пройти дальше, но жена остановила меня:

– Неудобно в обуви. Тут так чисто.

Я повернулся, чтобы сказать, что через пару шагов нас может ожидать что угодно, например, убийца, и довольно глупо умирать в белых носках, а ещё глупее – переодеваясь и танцуя на одной ноге. Но вовремя сообразил, что мне надо сохранять спокойствие, что бы ни происходило. Я – не один. И сделал, как она сказала. А потом мы снова набрели на закрытую ширму. На этот раз отодвинул её я.

Неяркий свет абажуров из рисовой бумаги нежно пронизывал воздух. Горел встроенный очаг. Чуть поодаль лежали татами. Около каждого из них стояли низкие столики. На них – зажжённые свечи, высокие и не опалённые, словно их только что зажгли.

– Смотри, – сказала жена. – Они же совсем не выгорели.

– Может, они были в высоту пару километров, – отшутился я.

– Воска нет на подставке. Ни капли, – прошептала она.

Мы несколько минут в тишине ждали, пока упадёт хоть капля воска, но так и не дождались.

Отвлёк меня запах еды. На столе в глиняных мисках я увидел суши и приправу к ним. Рядом лежали палочки для еды и стояла тарелка с водой, чтобы ополаскивать руки.

Я подошёл и варварски потрогал роллы. Они были тёплыми.

– Их ведь только что приготовили, да? – спросила жена.

Не оборачиваясь, я с натужным весельем ответил:

– Да, нормальная температура. Извини, что руками.

– Да что уж сейчас, – я почувствовал, что она легонько улыбнулась. – И знаешь, я голодна… Как думаешь, мы можем поесть?

– Что нам мешает? Только подожди минуту.

Я быстро обошёл небольшое полутёмное помещение – дом был пуст. Вернулся и пригласил жену к столу.

Мы приступили к еде. Жена впервые за много лет с нашего знакомства не ухаживала за мной за столом. Она ела и отрешённо смотрела на огонь свечи, приговаривая:

– А потом вернутся хозяева, и спросят, кто ел с нашего стола, кто спал на нашей постели, кто…

Слёзы потекли по её щекам. Сказка остро напомнила о сыне. Я прижал её к себе.

– Погоди ты. Найдём. Я тебе обещаю.

Доедали мы молча.

***

С едой было покончено. Я сидел, держа грязные руки на весу.

– Там, при входе, я видела около печи умывальник и кувшины, – голос жены вывел меня из ступора.

– Около печи? – удивлённо спросил я.

– Ты как всегда ничего не замечаешь, – устало улыбнулась она. – Да, около печи. Там у них скромная кухня, а не просто проходная. Места в Японии мало, вот и экономят пространство – так мне на выставке объяснили. Пойдём, умоемся и ляжем спать на эти маты. Ничего уже сегодня мы не придумаем.

Я понял её с полуслова. Ей хотелось внести некий привычный порядок в то, что происходило. Добавить в новую реальность что-то знакомое, домашнее.

– Я принесу из машины щётки и пасту, – сказал я и как-то излишне бодро вскочил.

– Возьми весь пакет. Незачем потом ещё раз бегать.

Я вышел на улицу. На небе тускло блестели звёзды. Бродил тёплый летний ветер. Мне почудилось, что я слышу плеск воды. Когда я достал из багажника пакет, то услышал, как вскрикнула жена.

Я ринулся к дому и на пороге встретил её. Она тяжело дышала, её лицо было мокрым.

– Пойдём быстрее!

Мы прошли на кухню, и она подвела меня к большому чану.

– Посмотри, посмотри туда!

– Куда?

– В него.

Я наклонил голову и посмотрел на воду. Уже через мгновение по ней пошли круги. Я видел мужчину и женщину в кимоно. Они крепко обнялись и, взявшись за руки, прыгнули с утёса. Некоторое время вода была неспокойна, а затем снова стала величественна и неподвижна. Да и кругов в чане не было.

– Ты видел?

– Да.

– Как ты думаешь, кто они?

Я пожал плечами.

– Похоже, влюблённые…

– Я не о том. Может, они и есть… хозяева.

– Дом призраков, – улыбнулся я. – Покойникам не нужна тёплая пища. И свечи.

– Свечи… – задумчиво повторила жена и быстро прошла в комнату, где мы только что ели. Я не отставал.

Войдя, я проследил за её взглядом. Свечи горели на той же высоте. Ни одна капля воска до сих пор не упала.

– Покойникам не нужна пища? – с усмешкой спросила она. – Но мы-то ели!

А затем не столько легла, сколько упала на татами.

Я сел подле жены на корточки и провел рукой по её волосам.

– Оставь меня одну на какое-то время.

Я кивнул, зная, что она почувствует это движение.

Комнату осветило на мгновение. Я приблизился к раскрытой ширме – темноту расчерчивали молнии. Затем громыхнуло, и небо прорвало.

Я вдохнул полной грудью дождливый воздух и вернулся к жене. Она уже спала, её тихое дыхание словно бы согревало комнату. Я лёг рядом, погладил её по щеке. Около нас горел светильник, не мешая сну. Рядом лежала книга. Открыв её, я принялся читать о фехтовании и чайной церемонии в дзене. Иногда поглядывал на свечу.

И сам не заметил, как уснул.

***

Я проснулся от негромкого разговора. Еле-еле различил два мерцающих силуэта, будто отражение в воде пошло рябью.

– Вот и заканчивается первый день, – тихо произнёс силуэт женским голосом. – Осталось тринадцать.

– Ещё тринадцать жизней, Котано, – мягко улыбнулся мужчина. – Каждое утро будет как воскрешение.

Он взял бокал с вином и потянулся к ней.

– Жаль, Номура, на пятнадцатый день его не будет, – она опустила глаза и пропустила это его движение. – А тринадцатый день станет Днём сомнений.

Он застыл. А потом, забыв сделать глоток, поставил бокал на стол.

Я приподнялся на татами. Сердце тревожно сжалось. Включил лампу-ночник. Они даже не повернулись. Каждый смотрел в свою сторону. Номура немного раскачивался в задумчивости. Глаза влюблённых были отрешёнными.

– Мы уехали, чтобы забыть, чтобы остаться наедине друг с другом.

– Мы остались наедине, Котано. И до конца наших жизней мы не увидим ни одной живой души. Разве не этого мы хотели?

– Я мечтала об этом. Но забыть не получится. Четырнадцать жизней? Или четырнадцать украденных у судьбы дней? Разве ты забыл, что заставило нас прятаться здесь, как тать в ночи? Неужели ты забыл о бесчестии? Ты?! Я могу забыть. Ты – нет.

Он усмехнулся.

– Потому что я женатый мужчина?

– Потому что ты мужчина. Мой мужчина. И я здесь с тобой.

Она повела плечами, как будто в комнате стало холодно. Номура встал, накрыл пледом её плечи, обнял сзади и поцеловал в бледную журавлиную шею. Котано вздрогнула и слегка улыбнулась. Тепло поцелуя вывело её из раздумий.

– Через четырнадцать дней мы сможем сбежать, – сказал Номура и стиснул зубы.

– Всю жизнь быть беглецами? Изгоями? Люди обвинят тебя в бесчестии. Даже твоя семья отречется от тебя. Ты не перенесёшь позора. Да и я люблю тебя таким, какой ты есть. Не надо идти на такие жертвы ради меня. Не бери тот камень, который не сможешь унести. Лучше умереть один раз, чем умирать каждый день. И не будет утром воскресения. А будет ожидание новой смерти – дни и ночи в позоре.

– Я рад, что ты понимаешь, – холодно сказал он. – Ты же в любой момент можешь уйти.

– Спасибо тебе за жестокость. Не могу, и ты это знаешь.

Номура словно опомнился, повернул любимую к себе и стал покрывать поцелуями. Котано отводила лицо в сторону, и тогда он схватил её за шею, не оставив выбора.

– Как жадно, – сказала она с придыханием.

– Пытаюсь успеть за две недели прожить с тобой полную жизнь, любить так, как будто всю жизнь любил…

Котано посмотрела на него. Её глаза потеплели.

– Ты и так всю жизнь будешь любить. И после мы будем вместе.

– Ты в это веришь?

– Во что мне ещё верить.

Котано сидела на подушке, и он встал на колени, чтобы их лица были близки. Её теплое дыхание закрыло его глаза. Она взяла Номуру за руку и долго-долго смотрела на него.

– Чего ты боишься? – спросил он.

– Я боюсь смотреть на часы. Боюсь тиканья стрелок. Боюсь времени. Его признаков – рассвета и заката. Боюсь тринадцатого дня, Дня сомнений, когда почти ничего не останется. А четырнадцатого дня не боюсь. После него или ничего, или всё.

– Не бойся. Мы ничего не потеряем…

– …потому что здесь ничего не имели – зачем жалеть о том, чего не могло быть… И я не права, мы не украли две недели, мы обманули судьбу, выторговали своё счастье, получили четырнадцать жизней.

Они застыли вместе: Номура на коленях у её ног; Котано в задумчивости гладила его по голове. Потом изображение снова пошло рябью, и комната опустела. Я обернулся – жена спала, словно ребёнок, свернувшись калачиком и тихонько посапывая.

И тут я отчётливо вспомнил её недавние слова: «Неужели ты не понимаешь, что мы на пороге развода».

***

Весь остаток ночи я провёл, глядя на жену. Она спала без одеяла, её волосы разметались по подушке. Я вспомнил вчерашний разговор и подумал, что осталось тринадцать дней.

Повернул её лицо к себе и поцеловал спящую.

– Это вместо доброго утра, – сонно произнесла она и обняла меня. – Давно ты так меня не будил.

– Помнишь, ты говорила о разводе.

Я почувствовал, как жена напряглась.

– Сейчас не самое лучшее время, когда мы не знаем, где наш сын.

– Я не о том. Лишь хотел сказать, что нам ничего не мешало: полюбили, поженились. Нам не угрожали ни болезни, ни ожидание скорой смерти, ни нищета. Нам есть где жить. Никто не запрещал нам жениться. Никто из нас не женат на ком-то другом…

– Ты спал этой ночью? – тревожно спросила она. – Мы вообще-то женаты друг на друге.

– Об этом я и говорю. Мы не крадём, не поступаем подло и бесчестно, нам повезло полюбить и пожениться.

– Повезло? – она чуть привстала. – Нам повезло уже как семь лет… Подло, бесчестно… Я от тебя таких слов раньше не слышала. У тебя появилась любовница?

Я застыл. Как бы тяжело ни было в последние годы брака, о таких вещах я даже не задумывался.

– Не отвечай. У тебя настолько изумлённое лицо, – улыбнулась жена.

– Я принесу тебе кофе. Там же есть кувшины и печь.

Жена кивнула. Я подошёл к двери и чуть не врезался в закрытую ширму. Комната изменилась, уменьшившись в пространстве.

Я в растерянности повернулся к жене.

– Этой двери вчера не было, – показала она на другую стену. – И окон стало больше.

Была ли дверь или не было, я точно сказать не мог. Но верил наблюдательности жены. Я отодвинул ширму. Ещё одна комната, которая вела на кухню.

– Дом сам меняет планировку?

– Или я ходил во сне и случайно что-то сдвинул.

Мне не хотелось говорить о том, что мы здесь не одни.

– Сейчас вернусь, – сказал я и отправился на кухню. Шёл в задумчивости, не глядя под ноги. И, разумеется, упал, когда пол стал ниже.

– Всё в порядке? – донесся голос жены.

– Да, чан свалился, – желание признаваться в своей рассеянности отсутствовало напрочь. Но я представил, как жена покачала головой.

Я умылся над деревянным умывальником. Налил два кувшина в чайник и поставил их на глиняную печь. А вот за кофе пришлось снова идти к машине.

На улице было свежо. Я чувствовал, как вымокла трава. Роса блестела, словно осколки стекла. Вокруг было бесконечное поле. Потухшие фонари как будто утратили искусственную природу и стали подобием рядом стоящих деревьев.

Наша машина у дома казалась чем-то лишним, делающим пейзаж футуристическим. Я вспомнил слова из книги: «Кстати, благородные доны, чей это вертолёт позади избы?».

Я доставал кофе, думая о том, что жена бы ещё вчера взяла всё разом – что может понадобиться не только перед сном, но и при пробуждении. Закрывая дверь, я увидел, как из леса выходят двое и идут по тропинке к дому. Они шли, не торопясь, и даже в их шагах было что-то общее, в том, как они наклоняли головы, внимая друг другу. Иногда он легонько обнимал её за осиную талию, она поворачивалась, и на её лице расцветала улыбка, а глаза теплели. Казалось, в этих взглядах застывала вечность, и время становилось ненужным.

Я завидовал этим двоим. Хотя, в отличие от них, мог быть с тем, с кем хочу.

Они шли по росистой траве босиком, одетые лишь в кимоно.

– Красивая река, – сказал Номура.

– Значит, она? – улыбнулась Котано и прижалась к нему.

Он поцеловал её волосы и бросил взгляд куда-то в сторону. Они стали обходить дом по правую руку, а я с банкой кофе двинулся за ними. И лишь тогда заметил, что в окне, которого ещё вчера не было, замерла моя жена. Она, не отрываясь, смотрела на неспешно проходящую парочку.

– Простите! – её крик оглушил меня, словно выстрел. – Вы не видели маленького мальчика, светленького, с голубыми глазами?

Я остановился. Ну вот и всё, они обернутся и увидят нас, и мы ее досмотрим этот сон. А возможно, они просто исчезнут.

Но влюблённые шли дальше, нежно прижимаясь друг к другу, и под их ногами хрустела жёлтая листва. Вместо страха я испытал радость. Я узнаю окончание истории! На лице появилась улыбка.

Жена непонимающе смотрела на меня.

Я не нашел ничего лучше, чем потрясти жестяной банкой и сказать:

– Через пятнадцать минут будет кофе.

– Если здесь вообще есть время, – резко ответила жена и, прежде чем захлопнуть импровизированные ставни, крикнула: – Посмотри на свои часы!

Я взглянул на циферблат: вместо обычных стрелок был секундомер. Секунды таяли. Быстро прикинув в уме цифры, я сосчитал минуты, часы и затем дни.

Дней оказалось двенадцать.

***

Влюблённые уже завернули за дом. Я ускорил шаг, больше не опасаясь спугнуть их.

Позади дома на двух деревьях висел гамак. Там они и устроились, покачиваясь в такт ветру.

– Я хотела тебе сказать, чтобы ты не чувствовал вины, – начала Котано. – Мы не только из-за твоей семьи убежали… Отец отказался бы от меня и, выгнав бы из дома, пустил бы по миру. Он лишил бы меня всего. Нам негде было бы воспитывать нашего сына.

Я присел на корточки и положил руки на голову. Вспомнил, как холодными вечерами мы встречались с женой после работы и не спеша шли домой самой длинной дорогой. Хлопьями падал мягкий снег. Снежный покров блестел, словно обсыпанный разбитыми ёлочными игрушками. Мы набирали холодный снег в ладони и мазали им лица друг друга, целовали холодные губы, согреваясь горячим дыханием, и казалось, не было никого – ни женщины, спешащей с работы домой, ни детворы, играющей в салочки, ни смуглого местного дворника с лопатой, который напоминал Сизифа в бесполезной попытке убрать снег.

Я любовался снежинками в мягких волосах жены, она гладила меня по щеке и, прижимаясь, целовала в шею. Я поднимался первым – в небе блекло висел полумесяц – подавал ей руку и мы, все в снегу, в забавных шапках, как два меховых зверька, шли дальше. По дороге заходили в магазин, покупали чай или специи для глинтвейна.

В доме мы отряхивались, словно два ньюфаундленда, только что вылезших из воды. Смеясь, она садилась на тумбочку. Я присаживался на колено и стаскивал с неё сапоги. А потом мы целый вечер пили чай или глинтвейн, говоря о всяком-разном, шутя ни о чём; я лежал у неё на коленях, она медленно гладила меня по волосам. Смотрели, как за окном бушует метель… А мы в тепле, пьём чай или горячее вино. И она уже переоделась – в мою рубашку и белые носочки.

У нас красные щёки и носы. Нас бросает в жар от горячего. Мы постепенно оттаиваем. И прошедший день кажется счастливым…

А у них нет своего дома, и не будет. И они влюблены и счастливы. Ценят каждую минуту той жизни, к которой я давно привык и, возможно, устал от неё.

***

Я услышал глухие звуки, будто вздрагивала земля. Обернувшись, увидел, как на горизонте поднимается пыль. И только потом различил всадника. Он летел на всех парах, пригнувшись, и хотя до дома оставалось ещё порядочное расстояние, до меня донёсся хрип лошади. Одежда всадника была вся в пыли, лицо потемнело. Я подумал, что он загнал не одного коня. Позади раздались неторопливые шаги. Влюблённые уже выходили из-за дома, и Номура неторопливо опоясывался мечом. Котано шла следом, отставая лишь на пару шагов.

Номура вышел навстречу всаднику и с презрительной усмешкой сложил руки на груди. Тот резко остановил коня и в секунду спешился. В следующее мгновение он холодно поклонился. Номура ответил лёгким кивком.

– Родители госпожи прислали меня, чтобы поговорить с ней.

Номура чуть повернул голову в сторону любимой. Та подошла к нему и прошептала:

– Он слуга отца, не воин. Я хочу узнать, что ему велели передать.

Номура отступил на пару шагов, не уходя.

– Госпожа, вы знаете, хоть я и служу вашему отцу, но я и ваш преданный слуга, – торопливо прошептал он и низко поклонился. – По воле долга…

– Я знаю, – перебила она и с грустью улыбнулась. – Ты всегда был верен мне.

– Я…

– Не надо, – осекла его она. – Скажи, что просил передать отец.

– Мой господин сказал, что простит. Что вы можете вернуться в дом. А этот, я передаю слова, пускай делает что хочет. И если не может жить без тебя, пусть не живёт, но не тянет тебя за собой в бесчестие и пустоту.

Котано устало улыбнулась, как человек, за которого не стоит беспокоиться, и кому забота напоминает насилие.

– Передай отцу, что всё решено. И что я его люблю, несмотря ни на что. Всё будет, как будет, и наши с Номурой судьбы уже сплетены воедино. Я тоже не могу жить без него.

Слуга опустил голову, его глаза заблестели. Невольно он схватился за рукоять меча.

– Не надо, – спокойно произнесла Котано. – Номура убьёт тебя. Да и ничего уже не изменить. А на меня у тебя рука не поднимется.

Посланник несколько минут стоял в молчании.

– Твоя лошадь загнана, и ты, наверное, падаешь с ног от усталости. Отдохни, я принесу воды.

Тот всё безмолвствовал.

– Пусть убирается, – вмешался Номура. – Недалеко озеро. Напоит коня там.

Посланник молча вскочил на лошадь и, бросив ненавидящий взгляд в сторону Номуры, устремился прочь. Он снова нёсся сломя голову, словно бы убегая от позора. Того, кого он так хотел убить, одолеть ему было не под силу. Он бы переступил через запрет господина, отца Котано. Но в поединке против Номуры у него нет и шанса.

***

Жена стояла на крыльце. Недавнюю сцену она либо не видела, либо не придала ей значения. Я думал, что придётся объяснять насчёт наших соседей, но я ошибался.

– Пойдём осматривать остров. Этот всадник должен же был откуда-то приехать. Сашку найдём, – тихо добавила она.

Я кивнул и пошёл в дом, чтобы взять воды и перекусить. Затем вытащил из машины рюкзак и запихнул всё туда. Переодеваться для возможно длительной прогулки не было смысла – и так ехали на дачу в походной одежде.

Мы двинулись в ту сторону, откуда появился всадник, по дороге ощущая жар от недавней быстрой скачки и поднятые клубы пыли. Ни у меня, ни у жены не было сомнений, куда идти. Когда впереди мы увидели воду, то радостно переглянулись, вспомнив слова Номуры: «напоит коня у озера».

На берегу, в задумчивости плотно сомкнув губы и сжимая рукоятку меча, стоял слуга. Его конь пил из озера. Стоило нам приблизиться, как слуга обернулся, и мы невольно остановились. Но посланник смотрел мимо нас – в сторону дома, откуда мы пришли. Мне показалось, что в его глазах промелькнули слёзы. А потом он порывисто вскочил на коня и лихо прыгнул в воду. Я ожидал, что в следующий момент он пойдёт ко дну, но снова – облако пыли, которое надёжно укрыло его от наших глаз. А затем мы увидели, как всадник, словно тень, скачет над водой, постепенно растворяясь в воздухе.

– Может, здесь неглубоко, – зачарованно произнесла жена.

Я без всякой надежды подошёл к озеру. Как я и думал, глубина была серьёзная. И что-то мне подсказывало, что переплыть озеро нам не удастся.

Стоит ли рассказывать, что мы обошли весь остров и не встретили ни одного человека и не нашли больше ни одного дома. И лишь в самом конце пути в какой-то очередной бухте увидели старый канатный мост, который таял в тумане так далеко, что не было видно ни конца, ни края. Он висел над гладью воды, как издевательство, – идти по нему не имело смысла.

Мы шли обратно, возвращаясь к дому. Жена неожиданно сказала:

– Помнишь, как мы поехали на остров? Горы, серпантины, море, экзотические деревья, цветы… Взяли машину напрокат и ездили от бухты к бухте, пока не нашли безлюдную.

– Помню. Кажется, было такое же ясное небо.

– Мы встречали закаты, рассветы. Просыпаясь, слышали, как море подходит к нашему окну, почти к изголовью. Раскрывали шторы, а там всё залито солнцем. И тёплый бриз, пьянящий запах моря и цветов, прохлада по ночам, как свежий глоток посреди зноя…

…Мы проговорили весь день, вспоминая те годы, что были вместе. Какие-то яркие моменты. Первую встречу. Когда смеялись ни о чём, дурачились, совершали глупости. И что тогда мы думали друг о друге. Как решились быть вместе всю жизнь. Что чувствовали, когда узнали о беременности. Вспоминали о первых днях и месяцах Сашки.

Потом мы обнялись и провалились в ночь – мир вокруг нас погас, как что-то второстепенное.

***

Ночью я проснулся и долго не мог заснуть. Боясь разбудить жену, я вышел из дома, чтобы пройтись по территории. С сигаретой в зубах я забрёл в какую-то пристройку, напоминавшая баню. Там стояла огромная деревянная низкая бочка, которая, очевидно, использовалась как ванна. Я подошёл к ней: вода обычно меня успокаивала. Сейчас она снова жила. Я увидел, как два отталкивающе голых человека, пошатываясь и надрываясь в полубезумном пьяном смехе, идут к этой «ванне». А потом, обнявшись, прыгают в неё.

Видение ещё не исчезло, когда я со злостью ударил по воде, и она, словно в отместку, брызнула мне на лицо.

В бешенстве я выскочил из бани. На улице достал пачку и прикончил подряд четыре сигареты, прикуривая одну от другой. Потом гулял час или два, чтобы утомиться и попытаться уснуть.

Вернувшись в дом, я лёг и сразу же провалился в беспокойный сон.

Утром меня разбудила жена.

– Ты весь в поту. И говорил во сне.

Я пересказал то, что увидел ночью.

– Ты рассказываешь с раздражением, – удивлённо произнесла она. – Будто разочарован.

Она быстро села на кровать и изучающе, как сторонний человек, взглянула на меня.

– Подожди! Тебя не беспокоит, что они погибли. Ты и так знал об их смерти. Ты расстроен не из-за этого. Ты разочарован, что они были пьяны и уродливы…

Жена поражённо смотрела на меня.

– Так тебе нравилась их «красивая» смерть? Тебя восхищало их самопожертвование ради любви, пока оно было… изящным? Скажи ещё, что ты был бы не прочь так же уйти вместе, пока мы друг друга любили! Пока ещё наша любовь была на пике… Или наша страсть?

Я невольно опустил голову

Мы услышали тихие голоса Номуры и Котано. Жена встала с кровати и сделала шаг к двери. А потом повернулась ко мне и спросила:

– Ты разве не идёшь?

– Я хочу спать.

Жена молча вышла.

Они сидели на ступенях и неторопливо переговаривались.

– Была осень и сейчас осень, – сказала Котано. – Куда мы потом попадём? Может, и там будет осень…

– У нас нет ни рая, ни ада. Ни даже могущественного, способного покарать нас Бога.

– Навечно в пустоте?

– Навечно вместе.

Они помолчали.

– Каждый день я думаю, как бы мы прожили вместе всю жизнь, – начала Котано. – И мысленно представляю свою беременность, рождение нашего ребёнка, первый год. Как он начинает ходить, говорить. Как ты воспитываешь его, тренируешь. Как он женится, у них появляются дети, наши внуки…

Моя жена тихо заплакала и вернулась ко мне.

***

Той ночью появился отряд всадников.

Услышав топот, Котано сказала:

– Сейчас уже отца не беспокоит мой сон, как раньше, когда я была малышкой.

Номура застыл. В полутьме резкими чертами лица он напоминал скульптуру. Но взгляд любимой его словно бы расколдовал. Он быстро подошёл к двери и вышел из дому. На этот раз посланник был в сопровождении трёх вооружённых людей.

– Ты тратишь мои мгновения, – сказал ему Номура. И лениво обнажил меч.

– Меня снова послали поговорить. Это – сопровождение.

Номура с улыбкой покачал головой и сделал плавный шаг к небольшому отряду. Не знаю, что почувствовали люди, но все четыре лошади одновременно отступили назад, будто при появлении волка.

Номура не удержался от смешка. На мой взгляд, сражения не хотел никто, но хозяину нужно было, чтобы гости убрались как можно быстрее – на их волю он не рассчитывал, как и на любую другую, кроме своей.

– Клянусь! – нервно крикнул посланник. – Меня прислали поговорить с Котано. Это последняя воля её отца.

– Надеюсь, он не при смерти, – с иронией ответил Номура. В этот момент он почувствовал, как его плеча нежно коснулись, – вся злоба вмиг ушла.

– Пускай говорит, раз последняя, – тихо произнесла Котано.

Посланник ободрился и даже вытянулся в седле.

– Господин просил передать тебе… Он уверен, что эти слова заденут тебя и того, кто тебя похитил из семьи и подверг бесчестию…

– Номура не похищал меня.

– …и потому он дал трёх воинов, чтобы я успел договорить прежде, чем он изрубит меня. Моя жизнь твоему отцу не интересна. Ему важно, чтобы я успел передать его слова.

Котано улыбнулась.

– Чтобы успеть договорить, троих мало – десяти, возможно, и хватило бы, чтобы выиграть время.

У посланника заходили желваки. Он опустил голову. Его тяжёлое дыхание нарушало гармонию ночи. Его бесило, что она так уверена в ненавистном ему Номуре, так гордится этим человеком.

Он тихо прошептал:

– Как бы твои слова не сбылись.

Потом сквозь зубы произнёс:

– Отец ещё раз предлагает тебе вернуться. Говорит, повторяясь, что если этот не может без тебя, то пусть один уходит в пустоту. И что забирать тебя с собой – подло.

– Я останусь с мужем до конца.

– Не муж он тебе, и ты ему не жена! – закричал посланник, и слова явно уже были его собственными.

– Через несколько дней будем: и он мне мужем, и я ему женой, – спокойно ответила Котано. – И тебе так будет лучше. Забудь уже.

Посланник гордо вскинул голову:

– Ещё твой отец просил напомнить, что вы лишаете его внуков. Что у тебя никогда не будет детей. Никогда. Не будет своей истории. Ты можешь это понять?

Я не заметил, как Номура приблизился на несколько шагов, на его лице блуждала презрительная усмешка, рука лежала на рукояти меча.

Котано жестом остановила своего мужчину.

– Лучше уезжайте, – ответила она. – И больше не возвращайтесь.

***

На тринадцатую ночь нас разбудил громкий конский топот.

Мы оба поднялись и увидели, что пламя свечи бьётся, как взбесившаяся птица в клетке. Это был маленький пожар, который не находил себе места. Я вспомнил, что сегодня День сомнений.

Рядом снова были влюблённые. Котано нежно поцеловала любимого.

– Сегодня день самой большой любви.

Номура чуть улыбнулся.

– Здесь – да. Но и туда войдём мы вместе, неразлучно. И будем там навеки.

Она положила ладонь ему на грудь.

– Ты же не верил, говорил, что там пустота.

– Нет, не пустота. Верь мне.

Влюблённые вышли из дома. Я последовал за ними. Номура стоял на крыльце. Она обнимала его сзади.

– Сколько же их? – спросила Котано. – Так шумно ещё никогда не было.

– Не больше десяти.

– Это воины?

– Да. В доспехах. Потому и кони ступают так тяжело.

И только тут Котано заметила, что первый раз Номура повязал два меча.

– Ты их ждал?

– Они должны были появиться. Сегодня же последний день.

– Ты убьёшь их?

– Они умрут, как им и положено. Хорошая судьба, – сказал он рассеянно.

Вскоре на горизонте показалась группа всадников. Приблизившись, они резко остановились. Спешиваться никто из них не торопился. Посланник снова был среди них – бледный, с красными глазами. Держался он позади воинов. Было очевидно, что этот приказ хозяина унижает его.

Один из воинов выступил вперёд.

– Я начальник охраны её отца, – представился он. – Она в любом случае поедет с нами. Но прежде чем мы убьём тебя, я хочу поговорить с ней. Это будет последний разговор.

Номура только усмехнулся.

– Придется спешиться. Не верхом же ты будешь с ней говорить.

Начальник стражи махнул рукой, и все десять воинов спешились. В седле остался только посланник.

Котано с удивлением спросила:

– Зачем ты хочешь разговора?

Номура тихо ответил:

– Его не будет. Я хотел, чтобы они лишились преимущества. Встань около меня.

Котано послушно встала по левую руку от мужа и приказала:

– Говорите.

Начальник стражи поклонился. Он только поднимал голову, а его выхваченный меч почти коснулся лица Котано. И тут же взмыл в небо – страж упал на колени, с хрипом хватаясь за перерезанное горло.

Удар ногой отбросил его в сторону, и Номура оказался против девятерых оставшихся воинов. В руках у него было два меча, один – в крови.

Котано уже была за его спиной.

– В дом, – сказал он ей спокойно.

– Таков был приказ, – как бы извиняясь, произнёс один из воинов, кивнув в сторону Котано. И обнажил меч.

Другие последовали за ним.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Номура.

Когда начался бой, я перестал замечать движения воинов и тем более Номуры. Я лишь слышал, как клинки разрезают воздух. А потом я как будто перенёсся в дом и увидел, как падает, словно слеза, капля воска. Потом ещё одна и ещё. Свеча таяла.

…Я снова был на месте схватки. Все воины лежали неподвижно. И только один стонал от полученной раны.

Над ним стоял, опустив меч, Номура.

– Убить десяток воинов, чтобы умереть, – прохрипел со смешком воин.

– Здесь я мог победить.

– Добей. Сюда долго никто не приедет. Я не хочу тянуть.

– Да и я не хочу слышать твои стоны в наш последний день.

Меч пронзил сердце умирающего.

Номура поднял взгляд на последнего выжившего из отряда.

– Ты можешь ехать. У тебя приказ не вступать в бой и вернуться к хозяину, – первый раз он без иронии обратился к посланнику.

Тот и не замечал места боя. Не смотрел ни на трупы воинов, ни на Номуру.

Минута прошла в тишине. А затем посланник резко развернул коня и помчался к озеру.

Номура обернулся. Его любимая не отрывала глаза от луны. За всё время боя она так и не вошла в дом.

– Он приведёт ещё полсотни воинов, – сказала она отстранённо, позабыв, что это уже не будет иметь никакого значения.

–Он не приведёт воинов ни через несколько дней, ни через несколько лет. Пока он ослеплён гневом и безумием, его хранят боги. Доехав до воды, он успокоится, и боги даруют ему право самому решать своё будущее. И он решит. Там, на озере.

– Мне его жаль, – тихо произнесла она. – Ему-то зачем умирать во всей этой истории.

Номура пожал плечами. К нему вернулось его обычное презрение к посланнику.

–Его не существует вне этой истории. К тому же, какому-то бедняку достанется добротная лошадь.

По его лицу было видно, что этот вопрос его более не волнует.

И они ушли в дом, в последнюю ночь любви.

***

Мы с женой весь день провели на реке. Как будто не хотели тревожить их покой.

Когда вернулись, была полночь. Мы еле добрались до татами – свечи погасли, и все светильники тоже. Помещение во тьме казалось бесконечным. И даже лунный свет позабыл об этом последнем пристанище двух влюблённых, оставив их в покое.

А потом все стены разошлись, и нас окружила ночь. Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели деревенскую дорогу с рытвинами и ухабами, нашу машину, припаркованную на обочине, а вдали – тёмные деревья. Луна словно бы раскололась на два полумесяца. Тишина оглушала.

Мы одновременно повернулись на всплеск воды. Перед нами снова была понтонная переправа. На скамейке всё так же лежал человек. Я почувствовал, как в моей ладони будто бы стало меньше места. Между нами стоял сын и держал нас за руки, смотрел на воду, не отрываясь.

Я подошёл к переправе. Человек лежал под бушлатом и говорил сам с собой. Его глаза ничего не выражали. Попыхивая сигаретой, он смотрел на воду. Я постоял немного, думая, что сказать. Губы стали сухими. Потом отвернулся и пошёл к жене с сыном.

Мы ехали домой. Ребёнок мирно спал на заднем сиденье. Жена сидела вполоборота и смотрела на него. Во сне он причмокивал и улыбался. Потом она повернулась ко мне и долго-долго не отводила взгляд от моего лица. Её глаза были тёплыми, в них снова появилась та глубина, которую они утратили давным-давно.

И я понял, зачем нам дали увидеть историю отчаявшихся влюблённых. И за что они снова умерли.