Читать книгу Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин - Страница 2

Три бронекатера на среднем ходу шли вслед за тральщиком. Начиная с июля немцы основательно засыпали русло Волги минами. Их вылавливали тралами, взрывали глубинными бомбами, но каждую ночь то в одном, то в другом месте ночной бомбардировщик, снизившись над рекой, сбрасывал очередной смертельно опасный шар.

Равнинная и сравнительно мелководная Волга имела глубину русла, как правило, не более десяти метров. Мины ложились на дно и терпеливо ждали своей добычи. Поэтому не торопился тральщик и не лезли вперед все три бронекатера. Два из них были типа БК-1124, каждый с двумя орудиями в танковых башнях и спаренным крупнокалиберным пулеметом на рубке, тоже в закрытой башне.

Третий, немного поменьше, с единственной орудийной башней, спаренной зенитной установкой и кормовым пулеметом – все три обычного винтовочного калибра, мало эффективного против немецких самолетов. Трехдюймовые пушки на всех катерах имели низкий угол вертикальной наводки и не годились для ведения огня по вражеской авиации.

Но если два катера могли рассчитывать на спаренные, довольно мощные крупнокалиберные пулеметы ДШК, то меньший из катеров, «Каспиец», был способен лишь отпугнуть вражеский самолет трескотней своих пулеметов и не подпустить его слишком близко.

Несмотря на небольшие различия, все три катера походили друг на друга – бронированные корабли длиной двадцать пять метров с минимумом надстроек, приличной для реки скоростью двадцать узлов (около сорока километров в час) и одновременно устойчивые, с малой осадкой.

Как правило, бронекатера не имели официальных наименований и числились под номерами. Но каждый командир и каждый моряк, уважая свой катер, старались дать им имена. Говорят, у любого корабля есть душа, значит, должно быть имя. И пусть в отчетах и ведомостях бронекатера значились под безликими номерами, в жизни они имели собственные имена: «Смелый», «Верный» и «Каспиец», который иногда снисходительно называли «Малыш».

«Смелый» возглавлял группу, которой командовал лейтенант Зайцев, шустрый, порой суетливый, но умевший быстро принять правильное решение.

Степан Георгиевич Зайцев не раз проходил этим путем, но с прежним любопытством рассматривал берега, затоны, часто задирал голову, вглядываясь в голубое, еще по-летнему теплое сентябрьское небо.

Неподалеку от села Ступино, раскинувшегося на высоком обрыве, лоцман, сопровождавший катера, показал деревянный обелиск на склоне берега с прибитым к нему небольшим корабельным якорем:

– Вот тут «двадцать второй» с адмиралом накрылся.

Все знали эту историю. Первого августа здесь проходили два бронекатера. На головном находился командир бригады контр-адмирал Хорохшин. Словно чувствуя опасность, перед перекатом адмирал приказал катерам увеличить дистанцию между ними со ста пятидесяти до трехсот метров и развить полный ход.

Взрыв мины был настолько мощный, что БК-22 просто исчез среди взметнувшегося вала мутной, смешанной с илом и песком воды. Когда волны успокоились и развеялся кислый дух взрывчатки, на поверхности не осталось ничего, что напоминало бы о БК-22.

Начинка мины составляет восемьсот килограммов взрывчатки, а порой и тонну. Этого хватит, чтобы разорвать и уничтожить со всем экипажем куда большее судно – монитор или канонерскую лодку.

Видимо, катер просто разнесло на части, а стремительный перекат унес то немногое, что оставалось на поверхности. Позже здесь работали водолазы, но глубина, большой слой ила и подводное течение сыграли свою роль. Не нашли ни малейшего следа катера и тел адмирала и пятнадцати человек экипажа.

В этой трагедии, не оставившей после себя никаких следов, многие моряки видели что-то загадочное и непонятное. Начиная с июля, когда немцы заминировали низовья Волги от Камышина и почти до Астрахани, суда взрывались часто. Гибли порой десятки человек, но большинству все же удавалось спастись, да и обломки кораблей ясно показывали причину их гибели. А в этом месте словно нечистая сила унесла бронированный катер, да еще с адмиралом и всем экипажем. Может, уцелевших моряков немецкие диверсанты в плен взяли?

Чего удивительного? Разведгруппы на легких бронемашинах и мотоциклах шныряли в здешних местах все лето. Наглели до того, что пара мотоциклистов могла залечь на обрыве, понаблюдать, а затем, не жалея пуль, открыть огонь по приглянувшемуся гражданскому катеру или пароходу.

Вооружение на речных судах стали устанавливать позже, а тогда круто разворачивались к левому берегу и побыстрее уходили, отстреливаясь из немногих карабинов и даже наганов. Тушили под пулями горевшие надстройки и увозили тела убитых и раненых.

Сейчас такой номер не пройдет, и нет фрицам необходимости прятаться по берегам. Фарватер узкий, извилистый, постоянно минируется, а у немецких пилотов имеются подробные карты. Находили не раз в немногих сбитых самолетах – откуда только взяли, сволочи!

Артиллеристы и зенитчики всех трех катеров сидели на своих местах. В любой момент могли появиться «юнкерсы» или «мессершмитты». Костя Ступников, не отрываясь, наблюдал за небом, оба пулемета были наготове, из казенников торчали маслянисто отблескивающие ленты с разноцветными головками крупных пуль: бронебойными, разрывными, зажигательными.

Костя был родом из Камышина. Закончил семилетку и даже один курс техникума. Работал перед войной на заводе. Призвали осенью сорок первого, отучился в Астраханском учебном отряде и месяцев пять нес береговую службу в качестве командира пулеметного расчета.

Затем направили в отряд бронекатеров и после недолгой проверки назначили командиром башенной зенитной установки. Башнер, хоть на орудийных, хоть на пулеметных установках, должность престижная. Если капитан катера собирает совещание, то в числе приглашенных, кроме боцмана, старшего механика, обязательно присутствуют командиры башен.

И боцман Ковальчук, который молодых без дела и на час не оставит, влезает порой на рубку покурить, поболтать о том о сем с Костей Ступниковым. Тяжелые пулеметы ДШК вызывают уважение. На кораблях их мало, в основном устанавливаются «максимы» или «дегтяревы», слабоватые против самолетов. А ДШК своей увесистой пулей на полкилометра прошибает броню с палец толщиной, если под нужным углом попасть.

Волга к середине сентября обмелела еще больше, повсюду желтеют песчаные косы и многочисленные, едва заметные, мели. До Сталинграда полторы сотни километров, по-хорошему, часов пять ходу, но тральщик во главе маленького каравана не торопится. Там ребята опытные, и обязанности в группе у них самые важные – не пропустить донную или якорную мину. Знают, что ошибиться им суждено всего раз. Прозевают – либо сами всем экипажем погибнут, либо один из катеров накроется.

Капитану «Верного» Николаю Прокофьевичу Морозову – тридцать два года, старик по сравнению с большинством экипажа. Успел повоевать, участвовал зимой сорок первого в боях за Керченский полуостров. Был ранен, а после выздоровления переведен в Каспийскую флотилию, в отряд недавно принятых на вооружение бронекатеров – приземистых, быстрых, с необычными для речных кораблей танковыми орудийными башнями.

Учитывая опыт, мичмана Морозова назначили командиром бронекатера. И не ошиблись. В новое дело вник быстро, «Верный» был хорошо подготовлен к боям и показывал на учениях едва не лучшие результаты в отряде. Только недолго длилась подготовка. Война шла уже на Волге.

Непонятно, что происходит в Сталинграде. В сводках сообщается, что идут ожесточенные бои, немецкие войска несут большие потери. Перечисляется количество уничтоженных танков, самолетов, убитых фашистов, которые расшибают лбы о стойкое сопротивление наших отважных бойцов. И обязательно одна-другая героические статьи, в которые верится с трудом.

То отделение бронебойщиков своими непревзойденными ружьями расстреливают и поджигают целую танковую роту, а закончив это дело, берутся за автоматы и прибавляют к горящим танкам еще и пехотную роту. Ну и дают!

Не отстают и другие. То саперы что-то очень ценное взорвут, а разведчики забрасывают гранатами штаб и волокут упирающихся пузатых «языков». Ценные сведения добыли – всем по медали!

Маленький караван принял свой первый бой еще вчера в низовьях, едва покинув стоянку. Разведчик «Фокке-Вульф-189» спустился с высоты, откуда наблюдал за рекой. Наверное, хотел получше рассмотреть пока еще редкие бронекатера: что там русские придумали?

По фрицу открыли огонь все семь пулеметов и две «сорокапятки» с тральщика. Чья-то очередь даже чиркнула по массивному корпусу, высекая искры. Но «рама» лишь встряхнулась, сбросила две бомбы и пошла с ревом набирать высоту, унося от греха подальше три свои тонны и три драгоценные арийские жизни.

– Боевая ничья, – важно подвел итог кривоногий артиллерист носовой башни Вася Дергач, провожая мощную, но довольно тихоходную машину. – Мы стволы закоптили, а фрицы рыбы наглушили. Гля, какой сомина плывет, пуда на два!

– Помирать фашист полетел, – провожая раскрашенную в пятнистый гадючий цвет машину, ухмыльнулся Ковальчук. – Метко стреляем, ничего не скажешь.

– Что ж, у ней броня толще танковой? – наивно удивлялся помощник Ступникова Федя Агеев. – Кто-то ведь попал.

– Снова пальцем в одно место! Знаешь слово «рикошет»? – резвился Вася Дергач. – Да и угодили всего парой-тройкой пуль, а такую броню под прямым углом бить надо. И пушкари с тральщика тоже ушами хлопали. Уж ихним-то снарядом завалить фрица можно было.

Старшина первой статьи Дергач разболтался так потому, что его пушка с малым углом возвышения в бою не участвовала, а то бы он показал.

– Егор Кузьмич, может, сома подцепим? – не унимался бывший танкист. – На жареху всей команде хватит.

– Мину мы скорее подцепим, – буркнул Ковальчук. – До тебя не доходит, что идем строго по курсу?

– Куда уж ясней. Шаг влево, шаг вправо – стреляют без предупреждения. А я сомятину люблю. Жирная, без костей.

– Язык у тебя без костей.

– Ну, люблю поговорить. А что, лучше молчать, как на похоронах?

Потом стало не до сомятины. Мимо проплыл облепленный мазутом труп. Течение колыхало его, и плыл он как-то странно – на спине. Ноги в коленях были подогнуты, руки в локтях вздернуты, а черный рот на мазутном лице был широко раскрыт, словно мертвец чему-то удивлялся.

– Рот открыт, а вода не набирается, – прошептал наивный Федя Агеев. – Не тонет…

– Мазут нутро спалил, некуда воде попадать, – объяснил грамотный помощник механика Донцов Тимоха, по прозвищу Ушан.

Не слишком почетное прозвище ему присвоили по двум причинам. Донцов закончил техническое училище, неплохо разбирался в механизмах, чем любил похвастаться, и смотрел на остальных матросов несколько свысока.

Кроме того, Тимоха имел большие оттопыренные уши (которые прятал под замасленную инженерную фуражку) и прыщи на щеках. Он смазывал их машинным маслом, чтобы быстрее сошли, но это не помогало. Лишь получал замечания от боцмана:

– Опять морду не мыл.

– Он прыщи лечит, – встревали артиллеристы из кормовой башни, расположенной над моторным отсеком, оба смешливые и круглолицые, как близнецы. – Вот соберется с духом, переспит с бабой, и прыщи сразу исчезнут.

– Я уже переспал. И не раз, – соврал Тимоха.

Близнецы переглянулись и заржали. Вообще-то, артиллеристы Серега и Антон из кормовой башни не были братьями и даже родственниками, правда, жили в соседних селах. В учебке глянули друг на друга и удивились сходству – оба небольшого роста, широкоплечие, с круглыми лобастыми головами. Прямо Чук и Гек из знаменитого рассказа Аркадия Гайдара.

Серега и Антон читали мало, про Чука и Гека не слышали, но держались всегда вместе, были смешливые, но орудийную установку освоили неплохо и стреляли метко. Себя они называли так:

– Мы братовья. Кто не по делу полезет, сразу с двумя дело иметь будет.

Но это в них играли еще деревенские задиристые привычки. Команды катеров были небольшие, все жили дружно, а без подначек как обойтись? Скучно.

– Где же ты девку себе нашел? – подмигнув остальным, спросил близнец Серега, старший расчета.

– Где и все, – попытался отмахнуться Тимоха. – Трудно, что ли, бабу найти?

– Мне вот не везет с девками, а тебе раз плюнуть. Расскажи, интересно ведь. Наверное, в увольнении?

– Ну да, в увольнении, – тужился соврать поскладнее помощник механика. – На танцах познакомился.

– Небось пришел туда в своей командирской фуражке? На такую любая клюнет.

– Зачем в фуражке? Она для работы. В бескозырке.

– Жаль. Фуражка хоть и зачуханная, но солидно выглядит. Сразу видно, что командир.

Слово «зачуханная» Тимофею не понравилось. Он недовольно засопел, наладился было нырнуть в машинное отделение, но Серега и Антон в один голос заявили, что фуражка у него нормальная, а бескозырка еще лучше.

– Что дальше было? Любопытно ведь – у нас такого не случалось. В кусты, наверное, ее повел?

– А че, в кустах плохо, что ли? – насторожился Тимоха.

– Хорошо. Лучше некуда. Рассказывай дальше. Трусы она сама сымала или ты помог?

– Ну я, – начал было нескладно объяснять помощник. – А она…

Даже снял инженерскую фуражку, почесывая грязными пальцами затылок, но из трюма его позвал механик дядя Гриша Зотов, самый старший в команде по возрасту, имевший двух взрослых дочерей и не любивший всякие похабные разговоры.

– Тимоха, хватит прохлаждаться, лезь вниз. Я свежим воздухом дыхну.

Воздух и правда был свежий, слегка пахнущий водорослями и неповторимым речным духом. Вода отражала голубое небо с редкими облаками, а за песчаной отмелью ярко переливалась желтыми и оранжевыми цветами гряда осин.

– Красота… – потянулся механик Зотов Григорий Пантелеевич, серьезный и очень уважаемый человек на катере. – На таких отмелях судаки хорошо ловятся. Да и грибов в лесу сейчас, наверное, полно.

Очень многое зависело от его опыта и умения. Того и другого у Зотова хватало, и команда считала, что с механиком ей повезло.

Перекусывали на ходу. Ломоть хлеба, банка каспийской кильки на двоих и кружка горячего сладкого чая. Затеваться с кашей или щами коку запретил капитан. Сейчас пока спокойно, а предыдущий караван раздолбили «юнкерсы». Некогда разъедаться и греметь мисками. Дело к вечеру, ночевка предусмотрена у Светлого Яра, там на берегу можно сварить что-то посущественнее. Например, суп с бараниной. Половинка, присыпанная солью, лежит на льду с опилками в трюме.

Покурили после еды, кое-кто попытался даже вздремнуть. Но почему-то не отпускало напряжение, и для этого имелись причины. Хоть и далеко еще было до Сталинграда, но вокруг как-то все изменилось. И вода стала другая, темная и неприветливая, хотя всего-навсего солнце зашло за облако.

Федя Агеев, снова выбравшийся в открытый башенный люк и убедивший Костю немного вздремнуть, вдруг поднял указательный палец и торжественно объявил:

– Гремит… Слышите?

Может, что-то и гремело впереди, но гул двигателя заглушал звуки. Зато все разглядели, что небо на юго-западе темнее, чем положено, и висит, расплываясь на половину горизонта, пелена, похожая на дым.

– Сталинград горит…

Проплыл обломок то ли большой лодки, то ли баркаса. Смоленые доски были обуглены, а смола застыла мелкими и крупными пузырями. Течением проносило уже вспухшую, глушенную рыбу, покачивался на волне спасательный круг. Надпись разобрать не удалось, брезентовая обшивка порвалась, торчали комки пробки.

– Еще кто-то накрылся, – вздохнул кок, стоявший с ведром возле рубки.

Плыли мазутные радужные пятна, что-то горелое. Пронесло еще один труп в задранной до подмышек гимнастерке и колыхающейся нательной рубахе.

Мужичок на рыбачьей лодке с женщиной, стоявшей на носу, собирали что-то с воды. Увлекшись своим занятием, прозевали корабли. Женщина стряхнула с багра какую-то тряпку, а рыбачок, быстро загребая, поплыл к берегу. Тряпка оказалась обмоткой, которые пехота носила вместе с ботинками.

– Знает, сучка, что за кражу военного имущества может под суд попасть, – проговорил артиллерист Дергач, которому до всего было дело.

Рыбачок работал веслами вовсю, кто-то на тральщике засвистел. Напуганную парочку провожали смехом. Вроде ерунда, солдатская обмотка, а подобрал в воде – считается, что присвоил воинское имущество. А из пары обмоток хорошая юбка получится, да еще детишкам на штаны останется.

Догнали плашкоут, деревянную баржу с цистерной тонн на двенадцать и бочками, судя по всему, с солидолом и машинным маслом. Плашкоут тянул на буксире древний колесный пароход с острой кормой и шпилем на таком же заостренном носу. Высоко торчала мачта с красным флагом, а позади рубки, окрашенной в белый цвет, густо дымила массивная труба. На кожухе колеса виднелось название парохода – «Кубань».

– Угольщик, – определил боцман Ковальчук. – Лет семьдесят старичку, а от парусов одна мачта осталась.

– Он что, с Кубани к нам приплыл? – спросил Федя Агеев.

Строгий насчет морской терминологии, Ковальчук напомнил салажонку, что плавает только дерьмо, а корабли ходят.

– С Астрахани наливник тащит. И без сопровождения, – добавил Ковальчук.

Когда суда поравнялись, с «Кубани» начали сигналить. Просили взять оба судна под охрану. Тральщик и все три бронекатера замедлили ход. Дело в том, что на «Смелом» в качестве пассажиров находился полковник инженерной службы, еще какие-то чины помельче, откомандированные из Астрахани в штаб Сталинградского фронта.

Командир группы бронекатеров Зайцев был всего лишь лейтенантом. Полковник не нравился ему своей чванливостью. Вот и сейчас, не дожидаясь ответа командира группы, он заявил:

– Что, караваном потащимся? Меня в штабе командующий ждет, а эти калоши плывут втрое медленнее. Вы, товарищ лейтенант, под немецкие самолеты хотите нас загнать?

– Не плывут, а идут, – тоже не удержался от машинального замечания лейтенант, который хоть и носил заячью фамилию, но в переделках побывал, воевал еще в Финскую и твердо знал, что старший здесь он, а не какие-то временные пассажиры, хоть и с полковничьими шпалами.

– А это вы видели, – тряс какой-то бумажкой полковник. – Срочное предписание штаба флотилии. Ваш адмирал для вас не указ?

Степан Герасимович Зайцев мельком глянул на бумагу с печатью и размашистой подписью флотского начальства и вдруг цыкнул на адъютанта полковника, отглаженного старлея, значительно поглаживающего кобуру.

– Ты чего тут на палубе толчешься? Всем посторонним в кубрик. – И, приставив рупор, спросил у капитана «Кубани»: – Почему без охраны идете? Сами загружены и танкер с горючим тащите.

– Была охрана – катерный тральщик. Утопил его «Юнкерс», да и нам досталось, троих раненых везем. Помоги, браток. Машина у меня исправная и зенитка имеется.

– Зенитка… – задумчиво проговорил лейтенант. – Вот она вас спасет! Ладно, до Светлого Яра сопроводим. Увеличивайте ход до полного, а мы далеко вперед уходить не будем.

Сигнальщик Валентин Нетреба, в отутюженной форменке и бескозырке с развевающимися на ветру лентами, встав на крышу рубки рядом с пулеметной башней, энергично замахал флажками. Принял ответ и, аккуратно складывая флажки в чехол, с особым шиком козырнул лейтенанту:

– Сигнал принят, ответ получен!

Но уже била рында, небольшой судовой колокол, и выла сирена, которую подхватили все корабли.

– Тревога! Фрицы в воздухе!

– Занять боевые посты! – рявкнул Зайцев и хищно оглядел адъютанта: – Ты еще не в кубрике? Всем пассажирам вниз.

Старшему лейтенанту темный провал люка представлялся едва не гробом, откуда не будет выхода. Он замялся, но лейтенант Зайцев уже шагнул в рубку. Следом за ним, стараясь не уронить достоинство, поспешил инженерный полковник, считавший, что в силу своего высокого звания он имеет право оставаться наверху.

– Приказ командира корабля надо выполнять. Бегом в люк, – небрежно махнул он своему адъютанту.

Адъютант зажмурил глаза, как перед прыжком в воду, и шагнул первым на крутые ступени. За ним спустились и остальные командиры из свиты полковника.

Вражеские самолеты приближались с тыла, со стороны Черного Яра, видимо, сделав круг. Хлопали крышки башен, разворачивались стволы пулеметов и пушек. Корабли были готовы к бою.

Немецких самолетов было пять. Три пикирующих бомбардировщика «Юнкерс-87» и два истребителя «Мессершмитт-109». «Мессеры» пока не встревали, зато заходили в пике один за другим одномоторные «юнкерсы» с торчавшими, как шпоры, шасси. Держа дистанцию, бомбардировщики сваливались один за другим круто на крыло. Пронзительно выли сирены. Их звук заполнял пространство прерывистым, бьющим по мозгам завыванием. Разбегайтесь, мы идем!

Первой ударила старая «трехдюймовка» «Кубани». Зенитку обслуживал разношерстный, но успевший сработаться расчет, который возглавлял старший сержант.

– Выстрел!

– Есть выстрел.

Зенитка рявкнула, посылая снаряд в головной бомбардировщик. Массивный ствол откатился назад, выбросив дымящуюся гильзу. Заряжающий торопливо забросил в казенник следующий снаряд.

«Трехдюймовка» вела огонь довольно интенсивно, на палубе дымилось уже несколько отстрелянных гильз. Но пилоты «юнкерсов», не обращая внимания на допотопное орудие, продолжали атаку.

Головной из них сбросил несколько бомб на пароход. Это был бомбардировщик Ю-87Д, одна из последних моделей печально известных «юнкерсов». Он мог нести полторы тонны бомб и имел четыре пулемета. Полный боевой запас в дальние рейсы эти самолеты, как правило, не брали. На выполнение поставленных задач хватало и тонны.

Старшина второй статьи Ступников открыл огонь, хотя знал, что достать «юнкерс» в стремительном пикировании почти невозможно. Но «Верный» был ближе всех к древнему пароходу-угольщику, да еще тащившему на буксире массивный плашкоут с цистерной и множеством бочек, которыми были заставлена палуба и верхняя часть цистерны. Скорость не больше четырех узлов, почти стоячая мишень – «юнкерс» не промахнется.

Костя хорошо это понимал. Надеялся, что раскрашенный в серо-коричневый камуфляж пикировщик зависнет на нижней точке для набора высоты, и тогда в малоподвижный самолет он всадит трассу тоже без промаха.

Но пилот был слишком уверен в себе. Низко не спускался, и пике было пологим, из которого он выходил не круто вверх, а лишь слегка приподнимая нос и обходя бронекатера стороной, на расстоянии метров семисот, не меньше.

Далековато для ДШК, но Ступников открыл огонь, тщательно целясь, ровными очередями по 8—10 патронов на ствол. Может, и зацепил одной-другой пулей, но бомбардировщик ушел из-под огня. Двумя пулями, даже крупнокалиберными, «юнкерс» не собьешь, если не зацепишь что-то очень уязвимое в его механизмах.

А угольщик «Кубань», ходивший десятки лет вверх и вниз по Волге и всем ее притокам, кажется, завершал свою долгую жизнь. Стокилограммовая бомба врезалась в носовую часть, пробила ее и остальные переборки и рванула где-то внизу у днища.

На воздух взлетела едва не половина парохода. Кувыркались куски палубы и бортовой обшивки. Ладно пригнанные старыми мастерами дубовые доски, рассыпаясь и ломаясь, как спички, кувыркались в дыму и пламени мощного взрыва. Мачта взлетела вертикально вверх и разломилась на несколько частей.

Вторая бомба прошла рядом и взорвалась, видимо, на неглубоком дне, проломив борт. Когда опал фонтан воды, Костя успел разглядеть вмятину метра три в диаметре со сквозной трещиной, которая расползлась вдоль и поперек лопнувших досок.

Хлынувшая вода мгновенно расширила трещину. В огромный провал устремился поток воды. Старый пароход тонул, все больше задирая корму и одновременно заваливаясь набок.

С бортов прыгали люди, торопясь отплыть подальше от тонувшего парохода. На плашкоуте рубили тросы. Два других «юнкерса», понимая, что тяжело груженный плашкоут, лишенный хода, никуда от них не денется, спикировали на корабли. Один – на тральщик, второй – на головной бронекатер «Смелый», где, кроме командира катера, находились старший группы Зайцев и полковник со своей свитой.

Здесь им пришлось сложнее. «Юнкерсов» встречала не допотопная зенитка «Кубани», а две скорострельные «сорокапятки» тральщика и целая батарея пулеметов, в том числе четыре крупнокалиберных.

Ю-87, целивший в бронекатер «Смелый», не рискнул пикировать слишком низко. Четыре «стокилограммовки» взорвались с недолетом или в стороне от катера. «Смелый» подбросило валом бурлящей илистой воды, но плоскодонное суденышко, заваливаясь на один и другой борт, держалось, как ванька-встанька.

Одна из пулеметных трасс пробила фюзеляж и широкий киль самолета с черной свастикой среди разводов камуфляжа. Замыкающий «Юнкерс» вильнул и прибавил скорость. Вслед ему ударила пушка из танковой башни бронекатера. Угол вертикальной наводки у этих «трехдюймовок» был низковат для воздушных целей. Стреляли сгоряча, не слишком надеясь попасть, зато добавили грохоту в разгоревшийся бой.

Костя Ступников расстрелял обе ленты и торопливо перезаряжал пулеметы. «Мессершмитты» снизились над плашкоутом, сбросили несколько мелких бомб и обстреляли дощатое судно из пушек и пулеметов. Бомба снесла рубку, наверное, убив капитана и тех, кто там находился, а 20-миллиметровые пушечные снаряды зажгли что-то на палубе. Воспламенить цистерну немцам не удалось.

Над «Верным» истребители пронеслись с такой скоростью, что Ступников не успел поймать их в прицел. Снаряды и пули обрушились сверху на «Каспиец», который встретил их огнем трех своих пулеметов. Кормовой «максим», в открытой башне, дал одну очередь и захлебнулся. Командир расчета был убит пулей в голову. Пулеметы «Каспийца», все три винтовочного калибра, не причинили «мессершмиттам» вреда.

Зато «мессер», идущий в паре вторым, попал под огонь спаренного ДШК бронекатера «Смелый». Несколько пуль пробили крыло, вырвали клок обшивки, истребитель нырнул и крутанутся вдоль оси. Кое-как выровняв полет, «мессершмитт» прибавил скорость и унесся прочь. Обе пушки и пулеметы молчали, пилоту было не до стрельбы.

Вокруг затонувшего парохода плавали, цепляясь за обломки и спасательные круги, матросы из команды, красноармейцы. Плашкоут, на котором тушили пожар, медленно несло течением. На месте рубки торчали обломки, из-под которых вытаскивали тела убитых и раненых.

Немецким летчикам нельзя было отказать в смелости. Все три «юнкерса», описав круг, снова пошли в пике на корабли, огрызающиеся непрерывным огнем. «Сорокапятка» тральщика достала головной самолет, когда тот, оглушительно ревя двигателем, выходил из пике.

Снаряд разорвался, проделав дыру в серебристом, как у судака, брюхе бомбардировщика. Брызнули обломки и куски обшивки, вынесло стекло в кормовой части кабины. Спаренный пулемет задрало стволами вверх, голова стрелка исчезла. Поврежденный Ю-87 стремился набрать высоту. Усиленная броня не давала ему развалиться, но мотор работал с перебоями. Перебитые тяги мешали держать курс, тяжелый «юнкерс» то нырял, то рывком поднимался на десяток метров вверх.

Если бы он сумел обойти идущие следом «Смелый» и «Каспиец», возможно, дотянул бы до берега. Но оба бронекатера не собирались упускать фрица. Спаренная трасса прошила мотор. «Каспиец» добавил не меньше десятка пуль в основание крыла – уязвимое место любого самолета. «Юнкерс» встряхнуло, крыло подогнулось. От сильного рывка в дыру провалилось тело мертвого стрелка, вернее, его ноги до колен, а из разбитой кабины повалил дым. Жуткое и необычное зрелище – болтающиеся между шасси ноги в темных штанах и ботинках, бьющийся в тряске самолет и медленно скручивающееся крыло, в котором строчка пулевых отверстий превратилась в трещину – металл лопался, не выдерживая нагрузки.

Пилот, командир звена, выжимал из мотора все что мог, чтобы дотянуть до берега, но скорость на форсаже делалась его главным врагом, доламывая крыло.

«Верный», получивший по рации команду взять на буксир плашкоут, оказался ближе всех к поврежденному «юнкерсу». Ступников бил прицельными очередями, целясь в двигатель. Из капота выбился один, другой язык пламени, потянулся шлейф дыма.

Матросы на палубе «Верного» свистели и топали ногами вслед подбитому «юнкерсу». Сигнальщик Валентин Нетреба, стоя во весь рост на рубке, стрелял вслед немцу из карабина, быстро передергивая затвор и досылая очередной патрон.

Звонко ударило кормовое орудие. Близнецы надеялись прикончить низко летящий бомбардировщик, но снаряд прошел мимо и взорвался, врезавшись в край глинистого яра, подняв красно-коричневое облако комьев и пыли.

Туда же, спустя секунды, врезался обреченный Ю-87 с его усиленной броней, полуотвалившимся крылом и торчавшими ногами стрелка. Мощный взрыв обрушил один из уступов. Вниз покатился огненный шар, увлекая за собой лавину глины. Узкую полоску песчаного берега завалило глинистой горой с торчавшими обломками «юнкерса», по воде стелилась пелена дыма и пыли, в заливчике горел вытекший из баков остаток бензина.

– И могилы не надо! – выкрикнул один из близнецов, высовываясь из башни.

– Здорово мы его уделали, – суетился Федя Агеев, подавая коробки с лентами.

– Весь отряд палил, – отозвался Ступников. – Чему радоваться? Вчетвером одного фрица завалили.

– Ну хоть одного. Попробуй завали «лаптежника»! Он весь бронированный. А мы сумели!

– Помолчи, Федя, – попросил старшина второй статьи Ступников и вздохнул, заряжая новые ленты.

Радоваться было действительно нечему. Пароход «Кубань» утонул, спаслось не больше десятка человек. Избитый плашкоут воткнуло в песчаную косу. Судно дымило, палуба была завалена обломками, и жертв там наверняка имелось немало. Два «юнкерса» шли на тральщик. Они понимали, что остальные корабли без него станут беззащитными против донных мин. Кроме того, сыграло желание отомстить. Ведь это пушка с тральщика нанесла смертельное повреждение их собрату.

Зайцев уже не раз сталкивался со злым упорством немецких летчиков, которые, не считаясь с риском, мстили за гибель своих камрадов. Будучи ближе других к тральщику, лейтенант дал команду вести огонь из всех стволов, даже из орудийных башен.

– Накроют они его, сволочи! – бормотал лейтенант и одновременно дал по рации команду капитану «Верного» Николаю Морозову: – Прокофьич, попробуй сдернуть плашкоут с мели. Он там как клоп на потолке. Всадят пару очередей – вспыхнет сразу. Удивительно, как до сих пор не подожгли.

Ответ мичмана Зайцев не расслышал. «Юнкерсы», включив сирены, пикировали на тральщик, не обращая внимания на встречный огонь. Бомба разнесла в клочья трал, две других легли в стороне. Зато точно в цель ударил второй Ю-87.

Тральщик, переоборудованный из буксира, уже два месяца чистил русло от мин, сопровождал караваны и был их надежным спутником. На скорости восемь узлов он умудрялся маневрировать, уходить от самолетов и даже огрызался своими мелкими «сорокапятками». Но сейчас «юнкерс» шел на небольшой высоте, не уклоняясь с боевого курса. Командир тральщика понял, что вряд ли сумеет уйти, хотя обе «сорокапятки» стреляли непрерывно, как автоматы, а «максим», установленный на баке, выпускал третью или четвертую по счету ленту.

– Лево руля! Самый малый ход!

Винты, бурля, погасили скорость, но это спасло лишь от первой бомбы. Бомбы были осколочными, взрывались, едва касаясь воды. Заостренные, как лезвия, осколки, скрученные куски оболочки бомб, способных проломить дыру диаметром с метр, сотни мелких, не менее смертоносных, кусочков рваного металла разлетались в разные стороны.

Весь этот шквал обрушился в основном на надстройки тральщика, снося и дырявя все подряд. В рубке с выбитой дверью и стеклами остались только мертвые: капитан, лоцман, рулевой. Труба, перебитая большим осколком, медленно заваливалась набок, половину мачты срезало, и она висела на проводах.

Одну из «сорокапяток» вышибло из креплений, рядом лежал расчет. В нескольких местах начался пожар, но машина упорно толкала никем не управляемый корабль, все больше оседающий на нос.

Досталось шедшему следом «Смелому». Взрыв за кормой встряхнул бронекатер с такой силой, что заглох двигатель, лопнули соединения топливных труб, несколько человек контузило. Осколки лязгнули об орудийную башню, один врезался в стену рубки, пробил не слишком толстую броню и застрял в обшивке.

Оба «юнкерса» миновали стороной «Каспийца» и на выходе из пике ударили из спаренных кормовых пулеметов по «Верному» и плашкоуту. Косте показалось, что по катеру словно прошлись гигантским отбойным молотком. Стучало и гремело повсюду, башню трясло.

Он не успел открыть огонь, так как менял ленты. Сумел зарядить лишь один ствол и, не тратя времени на второй, ударил, хоть и с запозданием, в хвост «юнкерса». Наверное, промахнулся, а очереди сверху хлестали по застывшей на мели деревянной посудине.

Тральщик, описывая циркуляцию, все глубже погружался в воду. С палубы махали руками, кричали:

– Спасите раненых! Судно тонет!

– Командира убили!

«Смелый» шел на выручку. Механики запустили машину, но она работала с перебоями, бронекатер трясло всем корпусом. Казалось, еще минута, от вибрации лопнет какая-нибудь железяка и судно начнет разваливаться. Из трюма выскочил адъютант полковника, рукав гимнастерки был испачкан кровью. Испуганно закричал:

– Майор Одинцов погиб! Снаряд палубу насквозь пробил и прямо под горло ему врезался. Меня осколками ранило.

Зайцев кивнул фельдшеру Репникову:

– Перевяжите старшего лейтенанта.

Но адъютант, потеряв голову от пережитого страха, продолжал выкрикивать, вытянув вперед раненую руку:

– Голову почти напрочь… нижнюю челюсть оторвало, и язык висит.

Из люка высовывался кто-то из помощников полковника:

– Тонем, да?

Что странно, в голосе не звучал страх и человек не рвался выбраться наружу. Видимо, он был контужен и находился в шоке.

Люк с силой захлопнули. Фельдшер Матвей Репников, обстоятельный мужик, работал когда-то ветеринаром. Потом из-за нехватки медиков отучился на фельдшерских курсах и с начала тридцатых годов обслуживал с десяток деревень в саратовской глуши. Выносливый и работящий, он дело свое знал. Перевязал адъютанта, сходил, глянул на майора, которому действительно оторвало нижнюю челюсть и убило наповал.

Потом принесли раненного осколками матроса, и он занялся им, не обращая внимания на самолеты и стрельбу. Напуганный адъютант привязывался к фельдшеру:

– Руку не отрежут? Мяса целый кусок вырвало. Посмотрите хорошенько, кровью истеку…

– Мясо не кости. Зарастет, – переворачивая тяжело раненного моряка на бок, бормотал Матвей Репников, имевший пятерых детей, двоих из которых недавно призвали на фронт.

Инженерный полковник не мог найти себе место. На палубе опасно, но и в рубке не лучше. Фашисты-сволочи в нее и целят, чтобы одним махом перебить всех командиров. К известию о гибели майора, своего помощника, он отнесся безучастно, каждую минуту ожидая, что бомба ударит в бронекатер. Безопасных мест здесь нет – хоть в воду прыгай.

– Товарищ полковник, – пытался о чем-то спросить его адъютант, но тот не слышал, напряженно уставившись в небо.

Там перестраивались и готовились к новой атаке четыре вражеских самолета. Тем временем бронекатер подошел к борту тонущего тральщика. Оттуда осторожно передали тело погибшего командира, еще несколько убитых, перетаскивали раненых.

Один из них был перемотан бинтами, словно кокон, от щиколоток и до живота. Бинты насквозь пропитались кровью, а человек-кокон лежал без сознания с белым как мел лицом. Еще один, с примотанным к туловищу обрубком руки, сам перелез через леера и без сил опустился на палубу.

Почти все раненые были тяжелыми, осколки бомб калечили людей, нанося рваные раны. Полковник оглядел лежавшего без сознания моряка с тральщика, тяжело и быстро выдыхавшего воздух вместе с розоватой пеной, – вдыхал он тяжело, с булькающим хрипом.

– Не жилец, – сочувственно обронил кто-то. – Грудину насквозь просадило.

Репников на минуту оторвался от перевязки, глянул на хрипящего моряка, приподнял край бушлата, которым он был накрыт.

– Безнадежный, – подтвердил он. – Осколок с ладонь размером насквозь прошел. Все ребра справа перебиты и легкое наружу.

Адъютант, боявшийся за свою руку, с ужасом наблюдал, как в груди умирающего моряка вздымается и снова проваливается розовый ком, а заостренные края перебитых ребер торчат наружу. Неужели и его, отличника, одного из лучших выпускников Ленинградского училища, может настигнуть такая судьба? У него мама, известный в городе врач, красивая молодая жена, которая любит и ждет.

Полковник, застыв, продолжал стоять, задрав голову вверх. Немецкие самолеты разделились на две группы. Два «юнкерса» разворачивались в сторону «Смелого», стоявшего неподвижно борт о борт с полузатонувшим тральщиком. Оттуда продолжали передавать тела убитых или раненых, какие-то толстые журналы. Боцман с помощником тащили в охапках карабины и связки подсумков. Они что, с ума посходили? Какие сейчас журналы и кому нужны карабины?

– Лейтенант, – стараясь придать голосу власть, очнулся от шока полковник. – Немедленно прикажите дать полный ход. Нас сейчас разнесут. Вы меня слышите?

Он вцепился в плечо Зайцева, но тот оттолкнул его:

– Марш в рубку… или к черту. Не мешайте.

С затопленного по самый борт тральщика спрыгнул последний из экипажа, штурман с ворохом карт под мышкой и массивным компасом. Обернулся, прощаясь с гибнущим судном, и снял фуражку.

– Огонь! – не владея собой, выкрикивал полковник. – Дождались. Вот они… вот. Глядите!

Поглядеть было на что. Пара «юнкерсов» шла боевым курсом на все еще неподвижный бронекатер, стоявший борт о борт с тральщиком. Двигатель уже запустили. Моряки отталкивали баграми затонувший до палубы тральщик. «Мессершмитты стремительно неслись в сторону «Верного», наводившего буксирные тросы на застрявший среди мели плашкоут.

«Бомбы. Если у них остались бомбы, они не промахнутся», – сжимаясь в комок у рубки, думал полковник из штаба. Назначение в Сталинград не было для него неожиданностью, но штаб фронта находился на левом пойменном берегу, густо заросшим лесом. Наверняка там оборудованы надежные укрытия и созданы нормальные условия для работы. Риск, конечно, есть, бомбежки не прекращаются, а с холмов ведут огонь многочисленные немецкие орудия.

Но по крайней мере это не Сталинград, где бои идут круглые сутки и передаются шепотом слухи, что город немцы фактически взяли, а 62-я и 64-я армии обороняют лишь узкую полосу на правом берегу.

Но оказалось, что Сталинград пока еще не самое страшное. Кто-то додумался послать руководящих работников на мелких катерах в путь за пятьсот километров по насквозь простреливаемой и заминированной реке!

Господи, пронеси! «Юнкерсы» пикировали, снова включив свои жуткие сирены. От головного самолета отделилась увесистая массивная бомба и, кувыркаясь, понеслась прямо на бронекатер. Одновременно открыли огонь носовые пулеметы.

Трассы с резким, как удары кнута, звуком взбивали фонтанчики воды, затем пули прошли по корпусу «Смелого», щелкая, плющась, взрываясь роем разноцветных искр. Закутанного, как кокон, моряка с тральщика подбросило несколькими попаданиями. Вскрикнул и бессильно распластался на палубе кто-то еще.

Главным оружием пикировщиков Ю-87 были бомбы, но их уже израсходовали, оставалось по два носовых и по два кормовых пулемета. Оба «юнкерса» пронеслись, как показалось полковнику, едва не над головой, но пилоты опасались встречного огня крупнокалиберной установки ДШК и не рискнули спуститься ниже четырехсот метров.

Но падала еще бомба. Все, конец – от нее не спасешься. Бомба, не долетев до «Смелого», который успел отойти на десяток метров, ударилась со странным гулким звуком о полузатопленную деревянную палубу тральщика. Не выдержав напряжения, тревожно ахнули десятки голосов.

Это была не бомба, а сброшенный запасной бак. Он громко шлепнулся, со скрежетом раскрывшись, как консервная банка, и пошел на дно вместе с тральщиком. Выходя из пике, оба «юнкерса» обстреляли, не жалея патронов из кормовых пулеметов, «Смелый», а заодно и «Каспиец». Было непонятно, зачем пилоты «юнкерсов» рисковали кидаться с пулеметами винтовочного калибра на катера. Броня катеров была им явно не по зубам. Наверное, решили показать арийскую решительность. Они даже отомстили за уничтоженного собрата, добив плотным огнем несколько раненых на палубе «Смелого», которых не успели перенести вниз. Только спуститься ниже не рискнули из-за встречного огня крупнокалиберных ДШК.

И не стали спускаться низко оба «мессершмитта». Наверное, у них было задание добить, зажечь уже изрядно потрепанный плашкоут. Они могли неплохо врезать из своих 20-миллиметровок и «Верному», также стоящему на месте и пытавшемуся сдернуть баржу с мели.

Костя Ступников видел оба истребителя отчетливо. Успел спокойно, не слишком нервничая, дать несколько очередей. Один из «мессеров» качнуло, но пятьсот-шестьсот метров было далековато и для точного огня ДШК, и для пушек обоих истребителей.

Они пронеслись стремительно, сумели попасть несколькими снарядами в плашкоут. Упрямая калоша, загруженная сверху бочками, не загоралась. Истребители уходили, набирая высоту, причем задний явно отставал, вытягивая за собой тонкую струйку дыма.

– Ушли, сволочи! – Костя в сердцах стукнул кулаком по казеннику.

– Зацепили мы его, – снова лез наверх Федя Агеев. – Все равно шлепнется.

Раскачав, кое-как сдернули с мели баржу. Оказалось, спасли ее принайтованные на палубе и на крыше цистерны бочки с маслом и солидолом. Некоторые были разорваны крупными осколками, в других виднелись крупные и мелкие пробоины. Но масло и солидол поджечь не просто, и бочки сыграли роль защиты.

Кое-как дошлепали до затона под Райгородом. Срочно послали двух матросов за транспортом, чтобы вывезти раненых. Снизу в лучах заходящего солнца сверкал ярко-желтый купол церкви.

– Большой город? – спросил кто-то из новичков.

– Село это. Даже не райцентр, – пренебрежительно отмахнулся артиллерист Вася Дергач. – Одно название, что Райгород. Здесь до Светлого Яра недалеко, там и больница есть, помогут нашим.

Тела погибших отнесли в сторону, накрыли шинелями и брезентом.

– Семнадцать душ, – подсчитал один из моряков. – А сколько еще утонуло…

– У нас на тральщике тридцать два человека экипаж был, – затягивался цигаркой минер. – Осталось тринадцать, считая раненых. Трое вместе с остальными лежат, завтра хоронить будем. Как раз половина экипажа, а где остальная половина, один бог знает.

– На дне, где же еще?

– И на «Кубани» не меньше двадцати человек погибло…

– Вот тебе и война. Сбили одного «лаптежника» и хвалимся. А у нас два корабля ко дну пошли, и мертвых никак не сосчитаем. С полсотни, наверное, наберется, да сколько еще раненых выживет, непонятно.

Уже затемно приехали несколько подвод, забрали раненых. Ужинали все без аппетита, хотя Зайцев приказал налить по сто граммов с «прицепом». Катера замаскировали. Камуфляжных сетей не хватало, натыкали веток, молодых срубленных деревьев.

Полковник, шумевший больше всех, хорошо хлебнул и расхаживал по берегу вместе со своим раненым адъютантом. Настроение его изменилось. Лейтенанта Зайцева, командиров катеров он хвалил, обещал представить к наградам:

– Молодцы! Крепко фрицам врезали. «Юнкерс» в клочья разнесли и «мессера» хорошо подковали. Видели, как дымил? Свалился и сгорел где-нибудь в степи, гадина фашистская.

– Точно, – поддакивал адъютант, выставив оцарапанную осколком руку. – И остальным гадам досталось, едва ноги унесли.

Морозову стало противно. Он шепнул Зайцеву:

– Уведи ты их, Степан. Чего они тут чушь несут? Такие потери понесли, а оба хвалятся, дурь показывают.

А полковник переключился на другую тему:

– Майора Одинцова убили. Героя! Отдельно похороним, памятник поставим. Лично к ордену его представлю.

На этот раз Зайцев не выдержал:

– Хоронить всех вместе будем. Знаете, что такое братская могила? Там все равны: и майоры, и рядовые. А вы идите спать в мою каюту, товарищ полковник. Намаялись сегодня, понервничали под обстрелом.

Последние слова прозвучали с явной насмешкой, но полковник ее не уловил и согласился:

– Да, повоевали крепко. Ладно, пойдешь, проводишь до каюты.

Небольшая команда плашкоута занималась ремонтом. Забивали колышки в пулевые отверстия, ставили пластыри. Наскоро сколотили новую рубку, восстановили руль.

Костя Ступников сидел, откинувшись в кресле, глядя в небо. Ночи в сентябре обычно звездные. Но пелена, затянувшая северный край горизонта, погасила большинство звезд на этой половине небосвода.

Взрывы доносились хоть и приглушенно, но вполне отчетливо. Вспыхивали зарницы, и совсем рядом ворочался, ухал огромный фронт. Что будет завтра?