Читать книгу Снежная рапсодия. Особая операция контрразведки Добровольческой армии ВСЮР - Владимир Положенцев - Страница 2

Ранний, пушистый снег ложился крупными хлопьями на едва подернутые желтизной деревья. Его нещадно вмешивали в грязь сбитые солдатские сапоги, скрипучие колеса бричек и телег, растянувшейся на несколько верст колоны Добровольческой армии. Корниловцы, марковцы, дроздовцы, кадеты, ополченцы ловили снежинки, терли ими уставшие, серые лица, которые вмиг светлели.

Снежные заряды подсвечивали с востока острые лучи заходящего солнца, отчего создавалась атмосфера нереальности, неестественной торжественности. На сельской церквушке с зеленым облупленным куполом и покосившимся крестом, будто его кто-то ломал, да так и не доломал, осторожно ударил колокол. А потом сорвался на праздничный перезвон. Старался во всю – радуйтесь, православные, благой вести, светлые силы вернулись, антихрист проклятый отступил. Бум-бум-бум-там-бум-там…

Поручик караульного кавалерийского отряда 1-ой пехотной дивизии Корниловский ударной группы Александр Николаевич Обручев прикурил папиросу, тронул шпорой коня, приблизился к всаднику с погонами прапорщика, что ехал впереди за медицинской повозкой.

– Не желаете ли, Елена Николаевна, дукатку? – спросил Обручев, протягивая пачку «Царь пушка» фабрики «Дукат».

– Благодарю, поручик. – Девушка сняла красно-черную фуражку с приколотой к кокарде Георгиевской ленточкой, встряхнула пышной огненно-рыжей шевелюрой, непонятно как умещавшейся под корниловским головным убором. – Вы же знаете, я предпочитаю ароматные папироски, а у вас таких нет.

– Подождите до Орла, вот возьмем город…

– Вы в этом уверены?

– А вы нет?

– Я уверена в том, что давно пора вставать на ночёвку.

– Скоро Сергиевка, думаю, там остановимся.

– Не факт. У нашего полковника Скоблина энергии на троих. А уж у генерала Кутепова тем более.

Добровольцы прошли за сутки более 45 верст, почти не встретив сопротивления красных. С легким боем заняли Фатеж, где командующий армией генерал-лейтенант Май-Маевский устроил импровизированный митинг на центральной площади. «Вы видите, друзья мои, – пафосно говорил Владимир Зенонович, – что сопротивление жидо-большевиков с каждым днем ослабевает. Да, враг еще силен, в его рядах много обманутого красивыми посулами народа. Но большевики, как предали всю святую Русь, отдав кайзеру на поругание исконно русские земли, так и предадут своих нынешних сторонников. Их ждет жуткое похмелье!»

На эти слова раздались отдельные недвусмысленные смешки. Все прекрасно знали «спиртуозную» слабость командующего, особенно к крепленым крымским винам. На время Московского похода был объявлен жесточайший сухой закон. Двух прапорщиков, напившихся до изумления в первый же день после выступления, полевой суд приговорил к расстрелу. Но под Царицыным произошла стычка с сорокинцами, прапорщики геройски, видно с отчаяния, проявили себя и их помиловали, они отделались штрафами в сто рублей – в две месячные зарплаты. Злые языки поговаривали, что сам командующий взял в поход с десяток ящиков мадеры и в каждом занятом городе приказывает пополнять запасы «крымской амброзии».

Съехали на обочину, уступив дорогу трем английским танкам: Мк V и Mк A «Уиппет», нескольким 5-дюймовым тракторным пушкам.

– Большой театр в Москве сильно пострадал? – задал неожиданный вопрос поручик. Он знал, что Васнецова несколько лет училась в Московском Александровском военном училище, а потом принимала участие в боях на улицах города против большевиков.

Девушка недоуменно взглянула на Обручева, встряхнула огненной копной, рассмеялась:

– А почему вас теперь занимает Большой театр, поручик?

– Любил, знаете ли, смотреть в Большом балет. Неоднократно ходил на «Дон Кихота» Минкуса.

– Вы?! – изумилась Васнецова.

– Знаю, не мужественное это дело, уважать балет. Но я просто млею от «Шопенианы», «Египетских ночей», «Карнавала», а «Половецкие пляски» в «Князе Игоре»…? Это невероятная гармония музыки и изысканного языка танца. Ну что вы смеетесь?

– Нет, я рада и приятно удивлена, что такой герой, отчаянный воин не чужд высокого искусства. У Большого театра красные с анархистами выставили пушки и били по Кремлю, где мы укрывались. Мы артиллерией не отвечали, ее у нас просто не было. Когда я его в последний раз видела, он был цел.

– Как же вам удалось уйти из окруженного Кремля?

– Как ляхам в свое время, ха-ха. Впрочем, не очень и смешно. По старому подземному лазу от Водовзводной башни через Москва-реку. Выбрались за Болотной площадью, у Софийской церкви. Там затерялись в бывших овощных рядах и ночью ушли из города по Волоцкой дороге.

– С вами была Белая бестия?

– Атаманша Белоглазова? Конечно. Наш октябрьский выпуск в училище состоял из 25 девчонок-прапорщиков. Все бились с восставшими большевиками. Почтив все… Моя близкая подруга, баронесса София де Боде отстреливалась до последнего патрона из нагана, когда ее отряд окружили на Солянке… Софу схватили пьяные солдаты, хотели повесть голышом за ноги, уже начали срывать одежду. Анархисты за нее вступились, между ними и большевиками даже завязалась потасовка. Тут мы с офицерами училища и кадетами подоспели. Красные убежали, а анархисты пробормотали что-то невнятное и тоже ушли. Они нас обманули, обещали предупредить, если большевики задумают бунт, а сами не только не предупредили, но и примкнули к ним. Надеюсь, теперь они поняли, с кем связались. Красные их еще отблагодарят, по-марксистски. А почему вы спросили про атаманшу?

Поручик пожал плечами:

– Не знаю. О ней ничего не слышно, а еще недавно её имя было у всех на слуху.

– Да уж, Анюта повеселила народ.

Все в Добровольческой армии знали историю Анны Владимировны Белоглазовой- командира отдельного партизанского отряда полка генерала Маркова. Влюбилась в пленного красного офицера, которого сама взяла на шпагу, уговорила вступить в Деникинскую армию. Когда тот попал в плен, пошла его спасать, а ненаглядный оказался красным шпиком.

– Невероятный, безумный поступок, – сказал Обручев, поглядывая на Елену.

– Зато, какая роковая любовь. Эх! Что и говорить, навела Бестия шороху. Ха-ха.

Васнецова закатила зеленые, миндалевидные глаза, втянула воздух несколько крючковатым носом, который ее не портил, но придавал некоторую птичью хищность.

И ты не промах, подумал Обручев. Он не мог понять, чем привлекает его Васнецова. Из столбовых дворянок, внешность необычная, огненная, однако, красавицей не назовешь. Главное, внутри у нее есть невероятный магнит, который однажды притянув, не отпускает. Выражением лица чем-то напоминает «Жницу» с картины художника однофамильца Васнецова. Так прапорщика в армии и прозвали – Жница. Александру не нравилось это прозвище, он и за глаза никогда её так не называл. Не разобравшись в себе, поручик не делал явных попыток сближения, не искал специально с ней встреч, но при случае заговаривал на самые разные темы, как теперь.

Рядом торопливо прогромыхала телега, крытая брезентом. На ухабах в ней позвякивали бутылки. Некоторое время двигались молча, потом Елена мрачно сказала:

– Плохо, когда командующий пьяница. Это до добра не доведет. Всех нас.

– Деникин считает, что сей порок Владимира Зеноновича не станет препятствием на пути к Москве. К тому же генерал, насколько знаю, остался Фатеже и собирается в Харьков. Это не то, о чем вы подумали – карболка для дезинфекции.

– А сам-то Деникин, почему не повел армию? Боится сесть в ледяную лужу, как когда-то с Екатеринодаром? Не уберегли генерала Корнилова. Вот был настоящий полководец.

– Тише, Елена Николаевна, – поручик вновь протянул прапорщику папиросу. – Услышат. Могут быть неприятности.

– Какие неприятности? Вот подтянут красные к Орлу чухонцев да китайцев с ляхами, тогда начнутся крупные неприятности. Еще и хохлы как кость в горле. Признал бы Деникин польскую да хохлацкую независимость, черт бы с ними, во всяком случае, меньше врагов бы у нас сейчас было. А так… Нас всего ничего, союзники одним железным хламом помогают, а их тьма тьмущая. Мы для толпы олицетворение старого, ей наплевать на наши лозунги про европейскую демократию, новое Учредительное собрание. Она хочет свежего, неизведанного, пусть и обмана, но яркого, завораживающего. Вот большевики и постарались, дали ей этот наркотический дурман. Победят, кровью зальют страну, нашествие Батыя пустяком покажется. Однако рано или поздно туман рассеется, красная империя рухнет.

– Вы считаете, что большевики не способны построить крепкое государство?

– Почему же. На насилии, на фактическом возвращении рабовладельческого строя, с диктатурой их партии. На создании концентрационных лагерей, на подобие австрийских, под эгидой мира, равенства, братства, то, что они рисуют на плакатах. А на самом деле, на основе человеконенавистнического жидо-марксизма, проповедующего классовую борьбу. То есть ненависть человека к человеку. А как только мертвая большевистская хватка ослабнет, их квазигосударство перестанет существовать. Надеюсь, до этого не дойдет, мы победим.

– Вы хорошо знаете тему.

– Я внимательно слушала в Александровском училище курс политической философии. У нас были хорошие преподаватели. Один из них, кстати, красный комфронта Егоров.

– Это заметно.

– К сожалению, большевики действуют более продумано, чем наше командование. Барон Врангель пытался убедить генерала Деникина в том, что его московская затея – смертный приговор для армии Юга России. Я слышала, как он это говорил генералу Юзефовичу. Но тщетно, Деникин остался на своем. По мнению Врангеля, нужно было до зимы оставаться под Царицыным.

– И после этого вы уверены в нашей победе?

– Конечно. Но из-за ошибок она нам дорого обойдется.

Елена подставила ладонь, на которые легли снежинки, подхватила их розовым язычком, по-детски засмеялась:

– Хорошо! Прямо снежная рапсодия, неожиданная импровизация природы. Главное, чтобы она не обернулась для нас реквиемом.

– Вы сплошной оптимизм, Елена Николаевна, – покачал головой поручик, закуривая очередную «дукатку». – Зачем же тогда напросились в поход?

Вопрос был неслучаен. После того как Елена вместе с подругами по училищу пробралась на Дон, их дороги с некоторыми из них разошлись. Сначала Васнецова оказалась в Донском войске генерала Краснова. Его адъютант Гусельщиков округлил глаза: «Васнецова? Уж не дочь ли начальника контрразведки Деникина полковника Васнецова?» «Нет», – соврала она. Елена не хотела быть в одной армии с отцом. Мало того, что в младенчестве он бросил их с матерью, уйдя к молодой девице, так еще теперь наверняка будет изображать из себя перед окружающими заботливого отца. Поэтому, когда поняла, что с Красновым ей не по пути – тот наладил с немцами деловые контакты – с помощью тех же подружек, обосновавшихся в штабе ВСЮР, решила перейти в Кавказскую армию Врангеля. Но без отца все равно не обошлось. Он встретился с ней в Таганроге и долго не мог найти темы для разговора, молчал. Елена тоже чувствовала себя неловко. «Прости», – наконец сказал полковник, стоя у окна к ней спиной. «Попробую», – ответила она. Тот резко обернулся, схватил ее за плечи: «Я бросил не тебя. С Екатериной я не мог больше оставаться, она…» «Не надо, – перебила его Елена. – Ничего не хочу слушать. Помоги, если сможешь». «Зачем тебе это война? Союзные транспорты регулярно ходят в Марсель. Я дам тебе денег. Хочешь, бери с собой своих подруг. Генерал Дюмениль поможет вам устроиться во Франции. Ницца, Антиб, Мантона…» «Кавказской армией командует твой старый друг Петр Николаевич Врангель». «Хорошо, – вздохнул полковник. – Я поговорю, чтобы тебя определи в его штаб». «Спасибо». Однако в штабе Васнецова не задержалась. Когда заговорили о Московской директиве, она попросилась у командира 1-го армейского корпуса генерала Кутепова зачислить ее в один из Корниловских полков, под начало полковника Скоблина. Тот был против: «Зачем мне эта прапорщица, отвечай потом перед контрразведкой», но потом махнул рукой – «нам теперь каждый человек дорог». Ее зачислили в караульный кавалерийский отряд 2-го Корниловского полка. В задачи Васнецовой и еще полсотни дам, входила охрана полевых лазаретов и продовольственных обозов. Но это, что касалось прямых обязанностей. Все женщины отряда, которым руководил поручик Обручев, принимали участие в сражениях. Елена проявила себя неоднократно. На днях взяла в плен заместителя начальника штаба 13-ой армии Ударной группы красных, бывшего подполковника артиллерии, героя – брусиловца Антона Петровича Вербера. Тот клялся, что оказался у большевиков по принуждению, всегда мечтал вернуться к своим. Рассказал, что в районе Карачёва красные накапливают резервы для контрудара встык между Корниловской группой и Дроздовской дивизией. Генерал Кутепов сначала хотел повесить перевертыша, но передумал – может, на что еще и сгодится. Сведения Вербера были важными, их передали генералу Май-Маевскому. Предложили остановить на время продвижение к Орлу и всей мощью обрушиться на Ударную группу красных. Но Владимир Зенонович приказал продолжать двигаться вперед на Кромы, которые являются «орловским» ключом. Кутепов в сердцах говорил Скоблину: «Этот алкоголик завалит всё дело. Я Орёл возьму, но мой фронт выдвинется как сахарная голова. Когда Ударная группа противника перейдёт в наступление и будет бить по моим флангам, я не смогу маневрировать». «У нас нет выбора, – ответил Скоблин. – Во всяком случае, мы теперь хотя бы знаем намерения большевиков». Приняли решение укрепить дроздовцев полком марковцев и несколькими отрядами корниловцев. Генерал Кутепов тогда расцеловал Елену, подарил ей огромный букет полевых цветов, которые набрал сам.

О планах красных Васнецова знала, поэтому и высказал свои опасения поручику Обручеву.

– Напросилась в поход, потому что не люблю неопределенности, предпочитаю, чтобы история творилась с моим участием, Александр Николаевич.

– Можно просто – Александр.

– Не «можно», поручик, в походе не до фамильярностей. И вообще, пора делать объезд колонны.

Она натянула поводья серой в яблоках лошади, собираясь двинуться вперед. Ее остановил зычный голос адъютанта командира 2-го Корниловского полка Левитова. Лицо его было строгим, будто он искал Васнецову целый день и почему-то не мог найти.

– Госпожа прапорщик, потрудитесь незамедлительно прибыть к полковнику Скоблину. Они вас ожидают в доме купца Потапова, это у речки, за церковью.

Оказалось, что авангард колоны уже вошел в Сергиевку, началось размещение на ночь. За речушкой Свапой выставили посты, дозорные разъезды направились на север к Тросне и на запад в сторону Городного.

Начальник Корниловской дивизии полковник Николай Владимирович Скоблин встретил Васнецову радушно, будто у себя дома. Хозяев не было – или сбежали от красных, или сгинули в круговерти лихолетья. Дом предоставил под ночлег командирам староста села – одноногий длинный старик с Георгиевскими крестами на выцветшем синем пиджаке по имени Амос. Он подгонял баб, которые ставили на стол хлеб, овощи, медный, мятый самовар, самогон. Одна принесла в чугунке вареную курицу, видно, сваренную для себя. Она поставила чугунок на стол и вдруг упала на колени перед сидевшим на скрипучем стуле полковником. Схватила его руку, прижала к щеке, по которой ручьями потекли слезы.

– Миленькие, родненькие, мы вас так ждали! Столько натерпелись от красных нелюдей, кто бы знал…

Женщина начала целовать руку Скоблена, тот высвободился, поднял её с колен. Николай Владимирович явно растерялся.

– Полно, не надо. Мы еще не одолели врага.

– Только одолейте, – всхлипнула женщина, вытерла по-детски кулаками слезы. – Я одного не пойму, как же так, ведь большевики такие же русские люди, мы недавно одному богу молились, как же они вмиг превратились в люциферово племя? Батюшку Онуфрия в Городищах живьем закопали.

Скоблин сам не раз задавал себе этот вопрос, но найти ответа на него за несколько лет Гражданской войны так и не смог. И вдруг теперь ответ появился в его голове.

– В нас всех теперь черт. Мы слишком долго были рабами. Раб, получивший право убивать, страшнее самого страшного зверя. Простите нас.

– Вас-то за что? – Баба тяжело вздохнула.

– За то, что не отговорили царя Николая от войны. Если б не она, не повылезали бы эти демоны из нас.

– Молодой совсем, неужто к царю имел доступ?

– Нет, конечно, я в 1914-ом только военное училище прапорщиком закончил. За всех русских военных извиняюсь.

– Молодой еще, – повторила тетка, а уже вон какой командир. – Ладно, кушайте, отдыхайте. Одна нижайшая просьба – не покидайте больше нас, не оставляйте более на растерзание этим нехристям. Церквы в округе обобрали, батюшек заставляли, каких не поубивали, им портянки и исподнее стирать.

Баба опять всплакнул и, прикрыв мокрые глаза рукой, вышла из дома.

Полковник пригласил Елену к столу, положил свою именную Георгиевскую шашку на низкую, аккуратно застеленную девичью кровать, словно хозяева все еще здесь жили.

Васнецова села на скамью, попыталась найти глазами икону, но угол, где обычно в светлице размещаются образа, был пуст.

– Кушайте, Елена Николаевна, – предложил Скоблин, но ее и не надо было упрашивать. Она, ничуть не стесняясь, уже отрывала курице ногу.

Полковник про себя ухмыльнулся – вот что значит дочь контрразведчика, никаких комплексов. Правда, говорят, он их с матерью бросил, когда Елена была с ноготок, но какая разница – кровь-то одна.

– Может, винца? – Скоблин взялся за бутыль с самогоном.

– А как же сухой закон? – ухмыльнулась Васнецова.

– Сухой закон, как пост. Тем, кто в пути, дозволяется его нарушать. Или желаете крымской мадеры? Владимир Зенонович распорядился выделить пару ящиков. Вы же знаете его слабость к мадере.

– Знаю, – кивнула прапорщик. – Вы что же, господин полковник, распивать меня на брудершафт пригласили или, может, соблазнить решили, по пути, так сказать, к победе? Так я…

– Что вы, Елена Николаевна, как вы могли подумать. Никогда бы на вас не польстился… Господи, что я говорю. Я хотел сказать, вы очень привлекательная и соблазнительная девушка, но теперь, когда…

Договорить он не успел. Дверь распахнулась и в светлицу, пригибаясь, вошел командующий 1-ым корпусом генерал-майор Кутепов. Александр Павлович тоже собрался перекреститься на образа, но не найдя их, кинул фуражку в угол, вытер рукой гладкую, как шар, лысину.

– О, вы уже вечерите? Славно. Здравствуйте, госпожа Васнецова, рад вас видеть.

На этот раз Елена застеснялась. Как-то некрасиво – она «вечерит» вместе со своим непосредственным командиром, да еще с самогоном на столе.

Но Кутепова это явно не смутило. Он приобнял Васнецову за плечи, сел рядом со Скоблиным.

– Как здоровье батюшки, уважаемого Петра Николаевича? Ах, да, что я спрашиваю, полковник Васнецов при командующем в Таганроге. Хм. У нас к вам серьезное дело, Елена Николаевна, – сказал он. Его черные усы и бородка торчали торчком.

Фуражку генерала подхватил староста Амос, застыл рядом, опираясь на костыль и сверля офицеров готовыми на всё, острыми как шипы, глазами.

– Оставь нас, старик, – велел Кутепов, кликнул своего адъютанта подпоручика Скворцова. – Следите, чтоб никто лишний сюда нос не сунул. Когда дам команду, приведёте этого… ну, вы поняли. И еще. Кто будет в селе мародерствовать, лично вздену на первом столбе. Ясно? Исполняйте.

Генерал налил из самовара кипятку в глиняную чашку, добавил травяного отвара из чайничка, поставил перед Еленой. Другую чашку предложил полковнику, но тот отказался. Перелил отвар в блюдце, Кутепов пить его не стал, поставил на стол. Пар, поднимавшийся из блюдца, терялся в его черной, плотной будто театральной, бородке. Васнецова внимательно на него смотрела, вытирая «куриные» губы рушником.

– Ситуация сложная, – наконец перешел к делу генерал. – Большевики в спешном порядке перебрасывают на Южный фронт латышей. Это несколько стрелковых полков о четырех десятках пушек. Готовятся ударить нам во фланг и «червонцы».

Елена кивнула. Она только что говорила об этой опасности Обручеву. «Червонцами» добровольцы называли советское украинское «червонное» казачество.

– А это, по нашим данным, почти полторы тысячи сабель, 50 пулеметов, с десяток орудий. Подходят и эстонцы. С северо-запада Егоров, назначенный на днях, как вы знаете, командующим войсками Южного фронта, подтягивает 13-ую армию Геккера, 14-ую Уборевича, которой раньше и руководил.

– Вы должны знать Егорова, – вставил Скоблин.

Васнецова снова кивнула:

– Да, Александр Ильич некоторое время преподавал у нас в училище военные науки. Потом его перевели, кажется, в Тифлис.

– Ну вот, видите как хорошо! – воскликнул Кутепов.

Вскинув на генерала зеленые глаза, Елена заморгала, давая понять, что не поняла чего же тут хорошего.

– А Марию Вербер вы знали? – продолжал удивлять генерал.

– Разумеется. Она училась курсом старше. Ее убили в первый день боев.

– Жаль, очень жаль, хотя как на это посмотреть. Скворцов, давай!

В светлицу, наполненную вечерним сумраком, вошел высокий седой военный без погон и ремней. Его высокий лоб был наморщен, будто он испытывал зубную боль. Это был тот самый подполковник Вербер, штабной начальник 13-ой армии, которого она взяла под селом Удалым в плен. Мария Вербер и этот красный… Надо же, кто бы мог подумать.

Пленного сопровождал капитан контрразведки 1-го армейского корпуса Подоленцев. Елена знала, что его недолюбливают офицеры, за глаза переиначивают его фамилию на «Подлецов». Почему? Возможно, потому что военные вообще не любят «шпиков», а, может, и потому, что он был скор на расправу: расстреливал сходу не только пленных большевиков, но и проштрафившихся солдат. И внешность у него не очень приятная – острый нос, маленькие, пороховые глаза, которые моментально вспыхивают, если его что-то не устраивает или не раздражает. Елена с ним виделась несколько раз, в частности, при зачислении во 2-ой Корниловский полк.

Капитан тогда взял ее за руку, слегка нагнулся, поцеловал, оставив на пальцах, словно специально, липкую, паучью слюну. «Рад знакомству с дочерью самого господина Васнецова – столпа, можно сказать без преувеличения, отечественной контрразведки».

Как его имя-отчество Елена не помнила. Этот пробел сразу восполнил генерал Кутепов:

– Садитесь, господа. А вы, Аполлинарий Матвеевич, ужинали?

– Благодарю, господин генерал, я сыт, – ответил капитан. – Позвольте задать госпоже Васнецовой пару вопросов?

– Разумеется, – кивнул Кутепов. – Но прежде хотел бы сам представить сего господина. Это Антон Петрович Вербер, плененный вами, Елена Николаевна, и одновременно отец вашей бывшей сокурсницы Марии Вербер.

– Я уже догадалась, – ухмыльнулась Елена, вскинув густые брови, – хотя вначале посчитала просто однофамильцем Марии. Мало ли в России немцев?

– Вы знали мою дочь? – спросил Вербер.

– Были знакомы.

– И когда она… как это произошло?

– Точно не знаю. 27 октября в Александровском училище собрались сотни офицеров, юнкеров, кадетов, студентов, что были возмущены «красным» восстанием. Решили бороться с большевиками. Они имели подавляющее превосходство в Советах, но это ведь не повод узурпировать власть. Петроград не пример для подражания. Студенты поставили баррикады на Большой Никитской, Солянке, Моховой, с ними была, насколько знаю, и Мария. Они помечали баррикады белыми флажками, называли себя «белой гвардией».

– Вот откуда началось великое «Белое дело»! – воскликнул Кутепов. – Героические ребята, жаль многие погибли.

– В тот же день, вечером, завязались перестрелки, – продолжала Елена. – Мы с пятью девчонками прикрывали подступы к училищу со стороны Смоленского рынка. Нам выдали винтовки. У меня был еще и револьвер. Но большевики нахлынули лавиной.

По ее словам, из Питера красным на помощь приехали тысячи матросов. Кадеты училища, юнкера и офицеры округа, укрылись в Кремле. Большевики побили из пушек кремлевские стены со стороны университета, хотели сделать пролом у Троицкой башни. Потом красные газеты писали, что после однодневного перемирия «кадеты» хитростью проникли в Кремль и «подло перестреляли» кремлевскую охрану.

– Не было этого, – говорила эмоционально Елена, – мы пришли, чтобы укрыться от бесчинствующих в городе матросов, а красная охрана Кремля исподтишка напала на нас. Завязался бой. Тогда мы взяли верх, но положение сложилось для нас отчаянное. 2-го ноября мы ушли через подземный ход. О том, что Мария погибла на Моховой, у здания университета, мне рассказала ее подруга Нина Бирюкова, она была с ней. Большевики били из пушек картечью. Одним выстрелом положили, по ее словам, сразу десять человек. Бирюковой удалось пробраться дворами к Большому каменному мосту, а там, через Боровицкие ворота, в Кремль. Они были почему-то не заперты – заходи не хочу, но об этом никто не знал.

– Хорошо, – Кутепов хлопнул по столу. – Будем считать вечер воспоминаний законченным. Перейдем ко второй части мероприятия. Итак, перед нами заместитель начальника штаба 13-ой армии, а конкретно Андрея Медардовича Зайончковского.

– В прошлом заместитель, – поправил генерала Вербер.

– В прошлом, Антон Петрович, вы были героем – брусиловцем, награжденным, как и уважаемый полковник Скоблин Георгиевским оружием, а стали предателем родины, связались с губителями России. Может, вам как немцу по крови, близки взгляды жида Маркса, но тогда извольте…

– Да, но я же раскаялся, – перебил Кутепова Вербер, – признал, так сказать, свою слабость, допущенную исключительно перед угрозой расстрелом.

– Низость, господин подполковник, вы признали. Надеюсь, искренне.

Кутепов повернулся к Елене:

– Так вот, для полноты картины. Под Уманью, 12-го дня, вырвался из клещей генерала Слащёва Нестор Махно со своей Революционной Украинской Повстанческой армией и теперь гуляет, мерзавец, по нашим тылам, громит их. Остановить его пока не удается. Под угрозой склады боеприпасов в Мелитополе и Бердянске. А там еще, глядишь, доберется до артиллерийских баз в Мариуполе, Синельниково, Волновахе.

– Как же Махно удалось обмануть Якова Александровича Слащёва? – участливо спросил Вербер. – Я его знал по фронту, героический человек, отменный командир.

Кутепов недоверчиво взглянул на Вербера, ответил:

– Договорился со своим лютым врагом Петлюрой, который зажимал повстанцев с запада. Вероятно, подкупил. Тот дал ему оружия, патронов. Обеспечил выход из окружения через свои позиции. Махно неожиданно напал на полки Слащёва, сильно потрепал их и ушел на восток, к Днепру.

– Как же так, разве Петлюра нам враг?

– А, поди, разбери это хохлацкое племя, новоиспеченных украинцев, – ответил за генерала полковник Скоблин. – Галицкие стрельцы дружить с нами вроде бы не против, а те, что за петлюровскую Директорию, требуют, чтобы мы признали независимость Украинской народной республики, как немцы. Антон Иванович Деникин категорически против разбрасывания русских земель, поэтому и не идет с ними на союз. Я с ним полностью согласен. Какая этим малороссам держава? Без России у них до скончания века будет Дикое поле. И сплошные проблемы для нас. Основа их идеологии – во всем виноваты москали. А кто их, бандитов запорожских, в Россию звал? Сами царю в ножки поклонились – век преданными, как собаки будем, говорили. Поверили. Вот и получили. То ли еще будет, господа.

– Но Махно, слава Богу, далеко, – вздохнул генерал Кутепов. – Надеюсь, его остановят. Меня в большей степени теперь беспокоит сложившаяся обстановка здесь, под Орлом. Город мы возьмем без проблем, тремя Корниловскими полками. А вот как его удержать при угрозе с фланга? Насколько укреплять Дроздовскую дивизию, какое число полков оставлять под Кромами? На эти вопросы можно ответить только точно зная планы противника. Сведения, полученные от господина Вербера ценные, но ситуация каждую минуту меняется.

– Ну и как же их узнать? – спросила Васнецова, догадываясь, что сейчас ей предложат такое, что у нее откроется рот. Не просто ведь так позвали, да еще контрразведчик здесь. Она обернулась на капитана Подоленцева. Тому кивнул Кутепов, дозволяя говорить.

Капитан откашлялся, достал золотой портсигар, но прикуривать папиросу не стал, положил его на стол. Казалось, он волновался, но это впечатление было обманчиво. Как и всякий контрразведчик, Подоленцев знал себе цену. В его уверенных глазах играла чертовщинка. Контрразведчиком Аполлинарий Матвеевич стал недавно, вместо погибшего подполковника Немилова. Тот зачем-то разбирал гранату Рдултовского да подорвался. Его рекомендовал на эту должность начальник штаба ВСЮР генерал Романовский, с которым Подоленцев служил в 206-ом пехотном Сальянском полку. В 1915 году, во время штыковой атаки генерала оглушило взрывом мины, засыпало землей. Подоленцев оказался рядом и откопал Романовского.

– Скажите, Антон Петрович, – обратился контрразведчик к Верберу. – Кто-нибудь из ваших красных коллег, например начальник штаба Зайончковский, видели вашу дочь Марию или её фото?

– Нет, – пожал плечами подполковник. – Знали только с моих слов, что она училась в Александровском училище, что пропала во время восстания и ее судьба мне неизвестна.

– Замечательно, – капитан потер руки, взял портсигар с изображением какого-то скифского бога, вынул папироску, указал ею на Елену. – Вот ваша дочь Мария.

– Вы смеетесь, господин капитан? – Вербер взлохматил белые волосы, состроил плаксивую гримасу.

Капитан прикурил, а потом, опомнившись, вопросительно взглянул на генерала. Тот кивнул, разрешая, но в его глазах явно читалось – ну и хамы, же эти контрразведчики, сил нет. А никуда не денешься, про каждого знают такое, что и себе не всегда хочется знать.

– Ничуть, – ответил тот, наконец. – Елена Николаевна тоже воспитанница Александровского училища, знала вашу дочь, хоть и не близко. Этого вполне достаточно.

– Для чего же?

– Как для чего? Вы вернетесь в расположение своей 13-ой армии, которой командует бывший генерал Геккер Анатолий Ильич. Вернетесь не один, якобы сбежав из нашего плена, а с дочерью. У вас какие отношения сложились с начальником штаба армии Зайончковским?

– Хорошие. Но я не понимаю…

– Видите, хорошие. Устроите свою дочь Марию в штаб армии. И не спорьте, Антон Петрович, у нас нет другого выхода. Где теперь находился штаб Ударной группы, в Навле?

– Был там, собирались перенести в Хотынец или Дмитровск, но оставили в Навле из-за удобного расположения. Если послать разведку…

– В этом нет необходимости. По нашим данным, красные собираются взять Турищево. Там у дроздовцев находится в плену член Революционного совета вашей 13-ой армии Аркадий Зингер. Личный друг красного Главкома Каменева и старый приятель самого Троцкого. Вы его знали?

– Аркадия Аристарховича? Конечно. Он комиссар. Правда, с удивительно своеобразными, я бы сказал, вольными взглядами. Его терпят исключительно из-за связи с наркомом. С Троцким они сошлись в Америке. Зингер был редактором какой-то эмигрантской газеты. Вместе возвращались в Россию.

– Ну вот. Всё просто. Завтра вы будете сидеть в одной кутузке с товарищем Зингером, а утром, хотя может и днем, неважно, вас освободят ваши коллеги из 13-ой армии. Да, вернетесь к красным, не вздумайте, что называется, свельзевульвиться, перевернуться. Ваша матушка проживает в Москве по известному нам адресу. Хоть там и большевики, но мы сможем до нее добраться. Вам всё ясно?

Вербер приподнялся. Его лицо залила краска гнева:

– Да как вы смеете…

Капитан грубо усадил его на место, схватив за лацкан кителя:

– Смеем, Антон Петрович. На кону судьба России.

Кутепов подлил себе отвара из остывшего самовара, отхлебнул с блюдца. Он перенял эту манеру у Антона Ивановича Деникина, любящего так, по-простому, пить горячий напиток вприкуску с большим куском сахара.

– Мы вас не неволим, Антон Петрович, – спокойно сказал генерал. – Если не желаете следовать нашему плану, я велю сию же секунду повесть вас во дворе. Даже сам, собственной рукой, накину вам петельку на шею, а потом выбью из-под ног скамеечку.

От этих спокойных, но жутких слов Вербера пробила дрожь. Он поежился, закрыл глаза, так и сидел, громко сопя, некоторое время. Кутепов расценил это по-своему.

– Ну, вот и замечательно. Не волнуйтесь, Антон Петрович, вы ровным счетом ничем не рискуете. Разве что жизнью, но так она и теперь немного стоит. Что касается вас, Елена Николаевна…

– Мария Антоновна, – поправила та, снова без стеснения принимаясь за курицу. – Сейчас только доем и можно ехать Турищево.

Все кроме Вербера расхохотались такой легкости. Кутепов вызвал адъютанта Скворцова, велел увести подполковника и готовить особый отряд к выезду. Когда те ушли, капитан Подоленцев обратился к Васнецовой:

– Запоминайте, Елена Николаевна. Ваш псевдоним- Жница, кажется, так вас называют за глаза офицеры. Ну вот, ничего и придумывать не надо. С вами будут контактировать штабс-капитан Дунайцев Владимир Владимирович из 9-ой дивизии и ротмистр Вольнов Даниил Александрович из 7-ой кавалерийской дивизии. Первый служит при штабе дивизии, другой в интендантской роте.

– А они сами не могут раздобыть интересующие вас… нас сведения?

– Заседания штабов армий, я уж не говорю о штабе Южного фронта, проходят в исключительной секретности. Надеюсь, Вербера вернут в штаб 13-ой армии в качестве заместителя, теперь красные остро нуждаются в опытных кадрах. И вас куда надо пристроит. Не обязательно к себе в штаб, это уж я так… Сами сориентируетесь, вы девушка смышленая и яркая. Большевики еще не совсем оскотинились, не разучились ценить женскую красоту. Передавать информацию будете исключительно через них. Влюбите в себя Дунайцева, или Вольнова, якобы влюбите, чтобы ваши встречи не были подозрительными. Впрочем, они сами знают что делать. А уж они доставят информацию нам.

– Как, если не секрет.

– Секрет. Каждое звено, должно выполнять свою функцию, держать свою нагрузку, тогда и цепь не порвется. И все же, кое-что скажу. Проще и быстрее голубиной почты пока ничего не придумано. Кроме телеграфа, разумеется, но как понимаете, он в данном случае неприемлем. Один унтер-офицер дроздовец из местных, держит голубку, к ней и летят голубки из… есть одно сельцо недалеко от Навля.

– А если Елене Николаевне нужно будет срочно передать сообщение, а Дунайцев с Вольновым не смогут это сделать по каким-то причинам? – спросил Кутепов. – Не усложняйте, капитан, не порвется ваша цепочка.

– Ладно, – согласился Подоленцев, забыв о субординации. – Голубятня в Сомово, в тридцати верстах от Навля. В крайнем доме у речки живет некто Семен Подрядов. Рядом с домом – зеленая голубятня, не ошибетесь. Подписывайтесь «Жница». Если вас, не дай Бог, разоблачат, заставят писать нам ложные донесения, не упирайтесь, соглашайтесь. Потерять такую девушку будет непростительно. Поставьте в записке где-нибудь незаметно крестик или после первых двух слов, нужно это или не нужно по правилам правописания, запятую.

– Хорошо, влюблю в себя офицериков, если они, конечно, симпатичные. Ха-ха, – рассмеялась Елена. – Курица какая-то жесткая попалась, наверное, все же петух.

К Турищево подъехали ночью на санитарном грузовом автомобиле «Рено 60CV» с большим красным крестом на выцветшем, пробитом пулями брезенте. В кузове на двух боковых лавках разместились: Васнецова, Вербер, четыре солдата, унтер-офицер и незнакомый Елене подпоручик – корниловец, огромный как медведь, с толстым, обвисшим лицом. Он все время шмыгал мясистым в прожилках носом, вытирал пот с массивного лба несвежей тряпкой. Подоленцев называл его Сашей.

«Вот это охрана», – прапорщик толкнула в бок подполковника Вербера. Она была в простом сером в крапинку деревенском платье и обычном крестьянском тулупе, которые ей дали бабы. Тулупа она не снимала, хотя после неожиданного снегопада вновь по-летнему потеплело. На ее ногах были большие мужские башмаки на широких застежках. Не удивительно, что мужские. Теперь все носили то, что удавалось достать. Вербер на тычок отреагировал глубоким вздохом, перешедшим в короткие всхлипы. Он был в своей форме. В дорогу ему выдали корниловскую офицерскую шинель из английского сукна.

Капитан Подоленцев устроился сначала рядом с шофером, потом что-то вспомнив, отвел Васнецову с Вербером в сторону.

– Вы театром, часом, не увлекаетесь, Елена Николаевна? – спросил капитан, делая жадные затяжки папиросой и выдыхая дым себе под ноги.

– Почему же, мы в училище регулярно ставили Шекспира, в «Макбете» я играла ведьму.

– Даже не сомневаюсь, что роль вам удавалась на славу, – съязвил контрразведчик. – Замечательно. Значит, сумеете изобразить убитую горем дочку, когда ее отца поволокут на плаху.

– На плаху? – испуганно переспросил Вербер.

– Да, на плаху. А вы как думали, мы будем стрелять вхолостую?

От этой фразы подполковник вздрогнул.

– Не волнуйтесь, а то раньше времени скончаетесь. Это образное выражение. Стрелять мы вас, конечно, не будем. Просто повесим перед окошком острога, где сидит ваш красный дружок Зингер, чтоб всё видел. Да не тряситесь же. Веревка будет подрезана, ну набьете себе синяк на нежном месте. Не перебивайте. По старой традиции, коль веревка порвалась, смертная казнь отменяется. Мы вас определим, с дочкой, разумеется, в острог к комиссару. А в скором времени вас освободят большевики.

– А если не освободят?

– Куда они денутся. По нашим сведениям, команду освободить, во что бы то ни стало, своего дружка Зингера дал по телеграфу лично нарком Троцкий. Егоров в лепешку расшибется. И теперь, когда нас никто не слышит. Ваша легенда такая…

Капитан говорил короткими, рублеными фразами, чтобы они сразу запоминались. После того, как Вербера взяли в плен под Фатежем, его отправили на допрос в Курск к самому командующему Добровольческой армией генералу Май-Маевскому. Однако тот, то ли куда-то уехал, то ли в очередной раз запил, поэтому с ним беседовал генерал Кутепов. Но Вербер никаких секретов не выдал, держался как кремень. Когда его собирались уже расстрелять, он якобы сломался и сообщил, что комфронта Егоров готовит удар по 1-му армейскому корпусу Кутепова из Герасимово, что недалеко от Турищево. Там якобы уже стоит большая группировка. Готов, мол, незаметно провести туда разведотряд корниловцев, чтобы они убедились в его искренности. Кутепов дал добро. Однако Вербер сознательно привел отряд корниловцев к засаде.

– Прямо, как Сусанин, герой 12-го года, – заключил капитан, состроив язвительную физиономию.

– А если проверят? – усомнился Вербер.

– Все продумано. Там несколько дней назад действительно была перестрелка. Оттуда красные, скорее всего, и собираются идти спасать Зингера. Далее. Во время боя вы сумели высвободиться, напали на командира разведчиков и убили его. Можете даже назвать фамилию – поручик Семен Румянцев, он действительно погиб недавно, правда, в другом месте. Однако убежать вы не смогли. Недобитые корниловцы увели вас с собой в Турищево и там решили повесить. Сию процедуру и увидит товарищ Зингер Аркадий Аристархович.

Некоторое время Вербер молчал, потом задал вполне резонный вопрос:

– А Мария? То есть, моя дочь. Она-то откуда взялась в этом хм… спектакле?

– И мне это очень любопытно узнать, – кивнула Елена. Идея с пленным подполковником ей в общем-то нравилась – простая, незатейливая, вполне может сойти за правду. Правда, уверенности в самом Вербере нет. Хлипкий какой-то, дерганный, не похож на героя-брусиловца. Глаз за ним да глаз нужен.

– С вами, Мария Антоновна, немного сложнее. Легенда такая. В Москве вы поддержали красное восстание, в отличие от ваших подруг по Александровскому училищу. Когда Ленин летом выдвинул лозунг «Все на борьбу с Деникиным!», записались добровольцем в отряд красного ополчения. Оказались в Орле. Узнали, что ваш отец- заместитель начальника штаба 13-ой армии. Решили попасть к нему. Здесь – внимание. В бронепоезде «Лев Троцкий», который нам удалось захватить под Змиёвкой, находились ополченцы из Москвы. И среди них в списке отряда значилась некая Вернер 24 лет. Имени указано не было. Среди убитых оказались две девицы приблизительно такого возраста, возможно, одна из них и Вернер.

Капитан, по его словам, недавно вспомнил, что у них в плену находится красный замначштаба с фамилией Вербер, одна буква роли не играет – «н» или «р», какая разница? И у него сразу созрел план.

– То есть некая Вернер 24 лет, вернее, Вербер, осталась жива, попала к вам в руки. Хитро, – ухмыльнулась Елена

– Голь, сами знаете, на что способна. Ха-ха, – капитан рассмеялся отрывистым, лающим смехом. – Словом, совершенно верно. Вы в нашей контрразведке скрывать свое происхождение не стали, но не рассказали, что поддержали красное восстание в Москве. Наоборот, мол, вы мужественно бились с большевиками на баррикадах. Потом решили затаиться, а при случае записались в красные добровольцы. Вас определили стрелком в бронепоезд. Из Москвы он вышел 14-го сентября, пять вагонов и грузовой прицеп. Вы – второй номер пулемета, не знаете полного вооружения поезда и состава команды. Начальник бронесостава – Айвар Меднис, латыш, по прозвищу Кребс – русский. Мы его нашли с дыркой в голове в штабном вагоне, застрелился. Можете сказать, что шуры-муры с ним крутили, обещал, мол, в Латвию после войны забрать. Голубоглазый красавец с белым и чистым, как у юной девушки лицом. Под Змиёвкой оказались поврежденными рельсы. Ремонтная бригада отправилась осматривать пути, и тут налетели корниловцы. Так вас взяли в плен. О судьбе остальных вашей товарищей вам ничего неизвестно, вероятно, все погибли. Белые, узнав кто вы, предложили вам убедить своего отца рассказать нам все, что он знает о дислокации и передвижении красных частей. Вы согласились. Так вы встретились с отцом и вместе решили привести корниловцев в засаду под Герасимово, где вас не могли не заметить свои.

– Что-то здесь не всё нелогично, – заметил Вербер.

– Например?

– Зачем Марию взяли со мной в Герасимово?

– Для надежности, чтоб вы каким-либо образом не выдали корниловский отряд. Если что, сразу обоих и в расход.

– Ладно, – согласился подполковник, – главное, чтобы Зингер в легенду поверил. Он знаете, какой недоверчивый, хитрый, бывший каторжанин, подвох за версту чует. С каторги и сбежал через Дальний Восток в Америку.

– Можете не сомневаться, поверит, – заверил капитан, похлопав Вербера по груди.

В село въехали, когда начало светать. Остановились за площадью, у винной лавки с заколоченными ставнями и ободранной вывеской «Тимофеев и сын. Вино в бочках, бутылках и разлив».

Все выпрыгнули из санитарного грузовика, стали разминать затекшие после долгой тряски конечности.

– Можно приступать? – спросил Подоленцева подпоручик с обвисшим, потным лицом.

– Приступай, Саша, – разрешил капитан.

«Медведь» отвел Вербера за грузовик, ударил огромным кулаком сначала в живот, а когда тот согнулся пополам, ногой в лицо. Подполковник упал в пыль, закашлял кровью. Подпоручик начал нещадно его пинать во все части тела. Кашель перешел в хрип.

– Вы что, с ума сошли? – Васнецова дернулась к Верберу. Подоленцев ее остановил:

– А вы как думали, Елена Николаевна? Большевика, который провел у нас в застенках несколько дней, мы будем вешать свежего, словно огурчика? Кто нам поверит? А уж прожженный каторжник… Не перестарайся, Саша, а то всю обедню испортишь.

Пнув затихшего Антона Петровича еще несколько раз, «медведь» встряхнул уставшими руками. На правом кулаке его была кровь:

– Вот теперь хватит. А то ненатурально будет. Поднимете-ка его.

Солдаты подскочили к Верберу, оторвали от земли. Тот застонал, разлепил полные тоски и боли глаза. Лицо превратилось в кровавое месиво, из ушей текла кровь.

– Гады, – пробормотал он. – Ненавижу.

– Вот. То, что нужно, – констатировал подпоручик. – И говорить может членораздельно, а вы во мне сомневались, Аполлинарий Матвеевич. Ха-ха. Мы дело свое тонко знаем. А с ней что?

Елена попятилась:

– Как, вы им меня будете бить?

– Только чуть-чуть, Елена Николаевна. Для пользы дела.

Не успела прапорщик и глазом моргнуть, как с неё сорвали тулуп, изваляли в пыли, порвали платье, а Подоленцев ей лично поставил под левым глазом фиолетовый синяк.

– Не случайно вас Подлецовым прозвали, – прошептала Елена, держась за разбитую щеку.

Но капитан не обиделся, расхохотался:

– Контрразведка и разведка, Мария Антоновна, дело тонкое, аккуратное, в них нет, и не может быть мелочей. Чуть не так и провал. Сами ведь согласились, добровольно, так что будьте любезны играть по всем правилам. От этого зависит не только ваша жизнь, но и судьба многих солдат и офицеров Русской армии, ради которых вы пошли на эту жертву. Не исключено, что у красных вас может ждать более суровое физическое испытание. Будьте готовы к героизму. Пафосно, но объективно.

Елена высморкалась в разодранную до бедра юбку, стряхнула пыль со всклоченных волос:

– Претензий не имею, капитан. Кушать только хочется.

– Потерпите, в тюрьме покормят. Ха-ха.

Солдат, посланный в острог, прибежал с заспанным унтером-дроздовцем и ефрейтором в светло-серой форме императорской армии. Офицеров в селе не оказалось.

Капитан приказал им согнать на площадь, несмотря на ранний час, людей. А Зингера в камере заставить смотреть в окошко на казнь.

– Дерево есть подходящее для виселицы напротив острога? – поинтересовался у унтера Подоленцев.

– Так точно, – ответил тот, вытянувшись во фрунт. – Березы ветвистые.

– Веревку покрепче выбери, лично приладь. Смотрю, ты в этом деле искушенный.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Не оплошаем.

– Чтоб было все натурально.

– Так точно, ваше благородие. Не извольте беспокоиться.

На площади, напротив церкви застыл броневик «Полковник Безмолитвенный», отбитый, как объяснил унтер, в прошлом году у красных Донской армией. Донцы за три бутыли самогона передали «железку» дроздовцам.

Возле «Полковника» по-утреннему вяло курил солдат, в надвинутой на глаза шапке. Он, казалось, даже не обратил внимания на корниловцев, притащивших на площадь избитого человека в военной форме без погон.

В противоположной стороне от храма, там, где стоял острог, а раньше было жандармское управление, действительно росли мощные березы. На одну из них унтер деловито приладил веревку, предварительно опробовав ее на прочность. Ефрейтор подставил под дерево табуретку, принесенную из острога.

К месту «казни» солдаты пригнали, кого нашли – пару торговок с пустыми плетеными корзинами, трех сопливым мальчишек. Бабы испуганно перешептывались, нервно грызли семечки, ребята ковыряли в носах.

– Веревка точно подо мной оборвется? – беспокоился, окончательно пришедший в чувство и вновь способный что-то соображать подполковник.

– Не волнуйтесь, Антон Петрович, – заверил капитан. – Ну, какой мне смысл вас обманывать? Начальный план операции и построен на этом.

– Операции «Снежная рапсодия», – уточнила Елена.

– Что? Почему «Снежная рапсодия»?

Васнецова пожала плечами:

– Не знаю. Вспомнила первый осенний снег, мягкий как пух, он ложился мне на ладони, а я его лизала, словно мороженое. Только музыки не хватало, Венгерских рапсодий Листа. Она звучала у меня в душе.

– Красиво, – согласился капитан. – Пусть будет «рапсодия», какая, в сущности, разница. Можно вас на минуточку?

Подоленцев отвел Елену в сторону, приблизил взмокший нос к ее уху:

– Вы должны сказать нашим офицерам-связным Вальнову и Дунайцеву пароль. Запоминайте, его кроме них и нас с вами, не знает никто: «Я слышала, до войны вы коллекционировали живопись». Ответ: « У меня было хорошее собрание набросков Васнецова. В частности, «Жница». Если офицеры выйдут на вас сами, назовут тот же пароль, тогда вы ответите про наброски Васнецова и Жницу.

– Как в шпионском романе, – ухмыльнулась однофамилица живописца.

– Мы и живем, как в романе, Елена Николаевна. Пару лет назад и представить невозможно было, что такое с нами будет.

Капитан подошел к Верберу, сидевшему у стены дома:

– Возвращаясь к нашим баранам, Антон Петрович. Перед тем, как вас вздернут, произнесите, пожалуйста, пару ярких, можно пафосных фраз, для полноты картины. Мария Антоновна, вы готовьтесь, скоро и ваш выход. Зингер у окна?

– Так точно, ваше благородие, – отрапортовал усердный унтер. – Сказали ему, что сейчас забавное действо на площади будет.

– Ну, давайте, вперед, – капитан подтолкнул Вербера, который встав на ноги, чуть не упал. Солдаты его подхватили, поволокли к импровизированной виселице.

Солнце показалось за церковью, добавило золота на облезлый, но все еще позолоченный крест купола. К месту «казни» подтягивались старухи и дети. Унтер затащил Вербера табуретку.

Антон Петрович облизал сухие, в кровавых трещинах губы. Вдруг заговорил громко, ясно:

– Поглядите, люди, на этих зверей в образе человеческом. Убийцы, палачи, негодяи! И они хотят установить в России свои порядки. Но я их не осуждаю. Как говорил Сократ, зло – это незнание добра. Никто не делает зла по своей воле, только по незнанию светлого и разумного. Не ведают они что творят! Господи, прости их!

Вербер поклонился людям, как Пугачев перед казнью. Продолжил:

– Мы, большевики, знаем, что такое добро и как нести его людям. Добродетель – это знание, марксистское знание. За это и умираем. Дочь моя, верю, ты узнаешь счастье на этой многострадальной земле! Да здравствует пролетарская революция, ее вождь и учитель товарищ Троцкий!

Подоленцев, стоявший на углу бывшего жандармского отделения, поморщился:

– Вроде бы ничего, но с Сократом перебор. Как вы считаете, Мария Антоновна? По-моему, слишком вычурно, театрально. И жид Бронштейн здесь как-то не очень уместен. Лучше бы про Ленина сказал. Ладно, и так сойдет.

Он махнул рукой унтеру. Тот понимающе кивнул, с размаху ударил подполковника под дых. Вербер обмяк у него на локтях.

– Зачем опять «папу» бить? И так еле дышит, уймитесь, – Васнецова недобро взглянула на контрразведчика.

– Ваш выход, – сказал он.

Елена вздохнула, собралась. Вырвавшись из рук, якобы крепко державших ее солдат, побежала к виселице.

– Отец, я здесь! Изверги корниловские, что вы делаете, отпустите его, немедленно!

Она упала в пыль, поползла, простирая руки к «отцу».

Капитан вновь поморщился: «Возможно, шекспировские ведьмы у неё выходили лучше, но не факт». Поднял указательный палец. Ефрейтор подскочил к Васнецовой, начал её пинать. Она закричала так, что с деревьев сорвались вороны, бабы заохали, уткнулись в цветастые платки. Кто-то из детей испуганно бросился прочь, другие наоборот подошли ближе.

Теперь Подоленцев щелкнул пальцами. Ефрейтор оставил Елену-Марию, а унтер накинул на шею подполковника петлю, плюнул ему в лицо, обозвал «иудой», выбил табуретку из-под его ног.

Вербер задергался всем телом, засучил ногами, захрипел, изо рта начал вываливаться язык. Веревка не обрывалась. Васнецова обернулась на капитана – что происходит? Но тот стоял с каменным лицом.

Когда подполковник посинел, сук на котором он висел, затрещал и вместе с Вербером рухнул на землю. Все замерли. Елена подбежала к «отцу», обхватила его голову, с трудом ослабила петлю, оставившую на шее глубокую фиолетовую борозду. Похлопала по щекам. Казалось, всё кончено, но Вербер широко раскрыл рот, начал жадно глотать воздух, заморгал выкатившимися из орбит глазами.

Капитан неспешно подошел, подпихнул сапогом обломившуюся ветку.

– Ты что, пенек трухлявый, мне обещал? – он сунул под нос, застывшему в ужасе унтеру кулак. – Забыл свои обязанности? Сейчас велю тебя на соседнем суку вздернуть, поглядим, выдержит ли он тебя. Ладно, раз уж так… Хм, надо же.

Подоленцев медленным шагом приблизился к бабам. Те застыли с широко раскрытыми от ужаса глазами. Указал на Вербера;

– Этот большевик поносил нас, белых освободителей, тех, кто нещадно борется с жидо-марксизмом, кто хочет избавить Россию от нашествия дьявольских слуг, что отнимают у вас последнее. Мол, мы звери и нехристи. Даже древнегреческого философа сюда приплел, мерзавец. Но это неважно, важно то, что мы, корниловцы – честные и порядочные люди. По старой традиции, коль под приговоренным к смерти обрывается веревка, не выдерживает виселица, казнь отменяется. Это как раз тот случай. Красный бандит не будет повторно повешен и отправится в тюрьму. Дальнейшую его судьбу рассмотрит полевой суд. Всё! Пошли все по домам. Живо!

Бабы, подхватив юбки, заторопились прочь, толкая друг друга корзинами. Дети разлетелись воробьиной стайкой.

Капитан приказал Вербера и его «дочь» вести в острог. За углом лавки Васнецова освободилась от «объятий» солдат:

– Вы что же, капитан, и в самом деле собирались повесить Вербера, ветка подломилась случайно?

– Совершенно верно, – спокойно ответил тот. – А что от него толку? Никакой надежды на то, что он не признается во всем большевикам. Погубит и вас, и нас. Зато вы получили бы прекрасный козырь – любимого родича, красного командира на глазах у толпы зверски убили злодеи – корниловцы. Красота.

– Кутепов же говорил иное.

– Ну что, Кутепов? – развел руками капитан. – Контрразведка и разведка – дело деликатное, как я уже вам говорил. Не все должны знать тонкости, проводимых ею операций. Даже армейские генералы. Александр Павлович прекрасный воин, вот и пусть воюет. А наше дело тайное, скрытое от лишних глаз и ушей. Спросит результат-то генерал с меня, а не с себя. От нас, специальных служб, зависит исход войны не меньше, чем от военачальников. Взять хотя бы моего германского коллегу, руководителя контрразведки кайзера Вальтера Николаи, который летом 1917 года обеспечил тайную перевозку Ленина и прочих революционных экстремистов из Швейцарии в Россию через Германию. Он ведь не посвящал Вильгельма во все в тонкости той операции, только в общих чертах, а результат получился сногсшибательным. Россия вышла из войны, да еще отторгла от себя часть исконных территорий.

Вербер пошевелился, приподнял голову.

– Вы подлец, Подоленцев, – произнес он.

– Ну, уж сразу и подлец, – вздохнул капитан. – На всех не угодишь, Антон Петрович. Вы живы и радуйтесь. И вообще, я пошутил. Ветка была специально выбрана такая, чтоб подломилась. Верно ведь, унтер-офицер?

Тот вытянулся:

– Сам выбирал, ваше благородие. Не должна была.

– Пошел вон, кретин, рожу твою видеть не могу.

Унтер отдал честь, пошел прикурить к солдату у броневика.

Верберу отвесили еще пару легких тумаков, поволокли в острог. Подпоручик Саша собирался приложиться кулаком и к Елене, но капитан его остановил:

– Слишком хорошо, тоже плохо. Покалечите, кто уродину в штаб возьмет? «Снежная рапсодия», хм. Красиво.

Камера в бывшем жандармском отделении оказалась довольно просторной, с одним зарешеченным полуторадюймовыми железными прутьями окном, выходящим на площадь и двумя деревянными топчанами по обе стены. На одном из них имелся серо-черный, порванный в нескольких местах матрас. Рядом – охапка сена.

На ней устроился молодой человек лет двадцати пяти. Руки он держал в карманах широких военных галифе. На нем была широкая исподняя рубаха, с небольшими кровавыми подтеками на правом, засученном рукаве. Длинные, черные волосы, как у студента-народника, были перетянуты кожаной бечевкой. Такие же «ночные» глаза, родинка возле небольшого, слегка вздернутого носа, алые, тонкие губы. «Красив», – подумала Васнецова, которая ожидала увидеть пожилого, возможно, седого «комиссара» с иудейскими чертами лица. Капитан его внешность не описывал.

Солдаты бросили Вербера у одного из топчанов, ушли, громко хлопнув окованной, как в средневековых застенках, дверью. Елена попыталась его поднять, но обмякший подполковник оказался слишком тяжел. Она взглянула на «красавца», который уже спешил на помощь. Вместе перевалили Вербера на лежанку.

– Звери, – сказала вполне искренне Елена. – А изображают из себя порядочных людей, соблюдающих исконные традиции.

– Я всё видел, – сказал черноглазый, кивнув на окно. – К сожалению, теперь все звери: и белые, и зеленые, и красные. Человек вообще быстро превращается в дикое животное, потому как, по сути, им и является.

– Большевики тоже звери? – Васнецова взглянула на молодого мужчину, который с каждой секундой нравился ей внешне всё больше.

– А чем они лучше других? Но это вовсе не значит, что сама идеология большевизма, вернее, социал-демократии, полностью порочна. Лично я проникся марксизмом не так давно. Мне интересны работы Маркса о диалектическом материализме, о философии истории, где основной акцент делается на освобождении человека, о базисе и надстройке общества, политической экономии, в частности, прибавочной стоимости товара. Правда, там есть противоречие. Маркс не учитывает технический прогресс, подсчитывая затраты на производство товара. Но я в целом, подчеркиваю, в целом, только на данном этапе Гражданского противостояния, поддерживаю его постулат о классовой борьбе. Сначала мне были близки взгляды эсеров, потом анархистов. Одно время я даже был в отряде Нестора Махно.

– Вы? – удивилась Елена и вдруг расхохоталась. «Красавец» чем-то и напоминал батьку Махно, фото которого она видела в «Таганрогских ведомостях». Возможно, длинными волосами. Черты лица у комиссара были более аристократичными. «Да, этот гораздо приятнее».

– Ну да, а что, собственно, такого? Нестор Иванович не националист, не экстремист, его лозунг – «За Советы без большевиков». Имеет право на свои политические взгляды. По сути, человек, конечно, не меняется никогда, но свои взгляды он обязан трансформировать в течении всей жизни. Иначе это не человек, а каменный столб. Извините, что я так многословен. Знаете, несколько дней без человеческого общения.

– Ничего, мне даже интересно познакомиться…

– Ах, какая оплошность с моей стороны. Позвольте представиться – Аркадий Аристархович Зингер, комиссар 13-ой армии РККА, член Реввоенсовета Южного фронта. Для вас просто Аркадий.

На топчане зашевелился Вербер:

– Дайте хоть воды что ли, потом будете любезничать.

Зингер взял с железной тумбочки у двери огромную кружку, поднес ее к губам избитого подполковника. Часть воды пролилась на его лицо.

– Это мой отец Антон Петрович Вербер, – сказала Васнецова. – А меня зовут Мария Антоновна.

Зингер хлебнул из кружки:

– Я знаю его. Это заместитель начальника штаба нашей армии. Его белые взяли за день до того, как я попал к ним в лапы. Вот и встретились.

Подполковник снова застонал, открыл глаза, кивнул.

– А вы как оказались у корниловцев? – спросил комиссар. – Позвольте, я оботру ваши ссадины, сударыня. Ох, какой нехороший синяк.

Васнецова подставила лицо, и Зингер аккуратно стал его протирать. Елене было приятно. Эх, с таким бы о любви поговорить, а не о марксизме, – мысленно вздохнула она, но сразу себя осадила. Рассказала свою легенду – об Александровском училище, боях в Москве, бронепоезде, пленении. О тот, как обманула белых и пошла с отцом на верную смерть.

– Вы героиня, – подытожил её рассказ Зингер. – Подполковник, разумеется, тоже. Жаль, что о вашем подвиге никто не узнает. Сегодня вашему отцу повезло, а завтра… Скоро нас троих вздернут уже на надежном суку. Меня знаете, почему еще не повесили? Я им наврал, что знаю число, время и место, когда на Южном фронте появится Троцкий, но сообщу об этом только высокопоставленному офицеру контрразведки. Вроде поверили, говорят скоро приедет. Зачем я это сделал? Есть маленькая, с ноготок надежда на то, что к тому времени село возьмут наши.

– Вы знакомы с самим Троцким?

– С Лёвой? Конечно, мы вместе работали в Америке в одной социал-демократической газетке. Через моих знакомых удалось собрать деньги на возвращение в Россию. Мы часто с ним спорим. Я хоть и поддерживаю на данном этапе большевиков, но откровенно ему говорю – вы заменяете диктатуру пролетариата диктатурой одной партии. А это огромная ошибка, которая рано или поздно может привести к краху всей советской государственности. По национально-политическим и территориальным вопросам, на мой взгляд, тоже сделано много неверного, ошибочного. Нельзя было подписывать Брестский мир и давать независимость Украине, Эстляндии, Курляндии и прочим. Следовало продолжать держать Германский фронт, до победы Антанты оставалось совсем немного и тогда на нас союзники смотрели бы совсем иными глазами. Да они буржуи, да они недруги, но есть мудрая поговорка – держи друзей близко, а врагов еще ближе. В этом мы с Лёвой едины, но Тяпкин-Ляпкин настоял на мире.

– Кто?

– Ну, Ленин, кто же еще. Так его Лёва называет. Однажды в Швейцарии Ульянов купил себе ботинки. Вышли они на прогулку с Лёвой. Ботинки сильно натерли ноги Ленину. Он уговорил наивного Лёву с ним поменяться обувью, мол, умирает, больше не может идти. Леве ботинки оказались малы, но Ульянов напрочь отказался снова меняться, скакал рядом и дразнился: так тебе, так, помучайся, как я мучился. Ну, Лева в сердцах и окрестил его Тяпкиным-Ляпкиным, прохвостом. Интересно, что Ленин не обиделся. Во, говорит, еще одна хорошая для меня партийная кличка – Тяпкин-Ляпкин.

– Странно слышать подобные речи о вожде мирового пролетариата от красного комиссара.

– Повторяю, да, я большевик, мне пока нравятся «красные» лозунги: «Мир народам, земля крестьянам, фабрики рабочим». Посмотрим, как это будет воплощаться в жизнь.

– А Учредительное собрание?

– Что Учредительное собрание?

– Ну, белые воюют за Учредительное собрание. Вам их лозунги не нравятся?

– Ах, это Учредиловка. Одна свара и ничего более. Свобода для России всё равно, что медведю рояль. Разломает и снова в лес убежит. И потом, в белых лозунгах много о смерти – «Умрем за родину», «Отечество или смерть», «Лучше смерть, чем гибель России». Это признак обреченности. Они сами чувствуют, что их время ушло. Хоть и говорят, что воюют за демократию и свободу, но какую реальную свободу они могут дать людям? Если победят, генералы снова осядут в своих роскошных поместьях, капиталисты на фабриках, заводах, будут пить французский коньяк, курить гаванские сигары, а бывшие солдаты продолжат, как и раньше, гнуть на них спину. Да, возможно, они пойдут на существенные уступки рабочим и крестьянам, но суть общества от этого не изменится. Рано или поздно опять случится государственный кризис и все начнется заново: революция, насилие, смерть… И это уже будет окончательный конец Рюриковой Руси.

– С вами интересно, – честно сказала Елена.

Сама подумала: правду про него Вербер говорил. Надо же какой оригинал – служит комиссаром в Красной Армии, член Реввоенсовета, дружит с «Лёвой», но еще не решил, будет ли ему дальше по пути с большевиками.

Замок заскрежетал. Солдаты принесли миски с кашей и хлебом, недобро взглянули на арестантов, не сказав ни слова, удалились. Вербер облегченно вздохнул – думал опять пришли его бить. Попросил еще воды.

Днем в селе началась отрывистая пальба. Елена и Аркадий прильнули к окну, столкнулись ненароком лбами, замерли, взглянув друг на друга, рассмеялись.

– Приятное соприкосновение, как первый поцелуй, – произнес Зингер, пытаясь глубоко заглянуть Елене в глаза. Достал из кармана галифе круглые, студенческие очки. Васнецова удивилась, что их не разбили и не изъяли при допросах.

Мимо решетки метались люди, споткнулся какой-то мальчик.

– Что там происходит? – спросил комиссар.

– С арестантами разговаривать не положено, – по-взрослому серьезно ответил мальчик, потом все же несколько прояснил ситуацию. – Беляки удрали, а наши мужики по красным, что за Чечерой объявились, палят. Нам ни тех, ни других не надобно.

– Как удрали? – Елена схватилась за железные прутья, словно пыталась сломать. Ни слова не говоря, никак её не предупредив, Подоленцев взял и ушел? Странно. Хотя, может, не было у капитана времени на разговоры, да и не хотел он лишний раз с ней общаться, это могло вызвать у комиссара подозрение.

– Вы что же со всей Красной армией воевать собираетесь?

Но мальчишка уже мчался через площадь.

– Самоубийцы, – прошептала Елена ему вслед. – И красные, и белые им, видите ли, «не надобны».