Читать книгу Лавандовый цвет - Владимир Положенцев - Страница 3

Утка, пробитая стрелой в шею, упала к ногам князя. Ярослав Владимирович недоуменно перевел взгляд с птицы на свою свиту. В левой руке он держал составной, на осетровом клее, из березы и можжевельника лук, в другой: так и не выпущенную стрелу. Утка вылетела из камышей и он уже приготовился выпустить в неё «коленную», в очередной раз продемонстрировав свою меткость, но кто-то его опередил.

– Кто посмел? – грозно спросил князь.

Ярослав любил и соколиную охоту, нередко «запускал кречетов» с братом Мстиславом, пока между ними не пробежала черная кошка, и они не стали драться за Киев. Потом вроде бы помирились – за Ярославом остался Киев, Мстислав получил Чернигов, но прежней братской дружбы уже не было. А в начале лета Мстислава на охоте заломал медведь. Зверя «пустили на мясо и шкуру», но князь получил сильные раны и умер. Теперь Ярослав, прозванный Мудрым, стал «самовластцем на Русской земле».

– Какой негораздок сотворил брыдливое дело? – переспросил князь, поднимая утку за стрелу.

Из приозерных зарослей вышел высокий, крепкий человек с пегой бородой. На нем были простой армяк, серые «мятые» порты, на голове шапка – валенка, надвинутая на глаза, на ногах лапти. На вид – простой крестьянин. Но.…На веревочном поясе висел дорогой колчан со стрелами, за спиной – византийский лук. То, что лук был константинопольский, опытный глаз князя определил сразу.

– Ты что ли мою добычу посмел присвоить? – спросил Ярослав, бросая к ногам мужика убитую утку.

– Я – ответил человек, даже не поклонившись.

– А, знаешь ли, вымесок, с кем говоришь?

– Как не знать. Ты Рюрикович, великий князь всей Руси Ярослав Владимирович.

Князь ухмыльнулся:

– Отчего же шапку не ломаешь и откуда у тебя, валандай, такой знатный лук? Ограбил честного воина?

– Не положено мне шапку лопать, – спокойно сказал «валандай».

Теперь Ярослав не смог сдержать гнева, хотел уже приказать своим людям как следует взгреть мужика за дерзость, да допросить нещадно. Однако все же спросил:

– Отчего же тебе не положено, песья твоя голова?

– Оттого, что я тоже вроде как Рюрикович.

И князь, и вся его свита замерли, потом Ярослав разразился громким хохотом:

– Да это же ащеул бзырный, скудоумец окаянный! Ату его, ребята, пустим по полю аки зайца. Не задалась утиная охота, так хоть заячья получится. Ха-ха.

«Скудоумец» сдвинул с глаз шапку.

– Не узнаешь, великий князь?

Лицо Ярослава изменилось:

– Никита? А мы тебя давно в Вальгаллу, в небесный чертог Асгард отправили.…Почему сбежал из Киева и где пропадал?

Христианство на Руси только «обживалось». Теперь здесь была гремучая смесь из язычества, греческой веры и скандинавского, варяжского эпоса. «Рюриково», скандинавское поклонение верховному богу Одину мирно сосуществовало с православием. А вот язычники проявляли агрессию, неприятие иных богов, и Ярославу приходилось с ними бороться. Словом бороться, не мечом. Для того писал сам «христианские наставления», лично переводил множество греческих церковных книг.

Ответы на эти вопросы Ярослав получил уже в своем, довольно простом тереме, недалеко от свежего и легкого, как майское облако, Софийского собора. Расположились в светлице за длинным дубовым столом. На стенах: скандинавские гобелены, портреты конунгов, форингов. Среди них во весь рост возвышался воин в остроконечном шеломе, кольчуге, с длинными рыжими усами, тонкой бородкой, голубыми глазами. Он опирался на двуручный меч. Под ним надпись: «Рорик». Рядом – изображение старца в длинном одеянии, опиравшегося на кривой в ручке посох.

– Староста новгородский Гостомысл, – пояснил Никите князь. – Это он посоветовал старейшинам племен призвать из-за моря варяга – руса Рюрика. Знаешь, вестимо.

– Знаю.

– Для чего в Царьград-то сбежал?

– А куда еще отставному воину податься?

– Разумно. Хотя тебя лично я не отставлял. Войско псковское распустил, да, но ты мог бы у меня… Ладно. И как приняли?

– С распростертыми объятиями. – Никита раздвинул руки, показав широту приема. – Теперь мы все для Царьграда безоглядные варяги – русы, – уточнил Никита. – Они нас боятся, за это уважают. И ненавидят.

– Так и впредь будет с нами, с русскими. Забурлила, закипела кровь славянская в купе с кровью викингов и степняков. Никому покоя и спуску не дадим. И не будет отныне у нас нигде друзей. Только меч наш, да храбрость станут нам верными друзьями. И не падет Русь Рюрикова, пока будет так.

Ярослав поднял кубок, явно предлагая выпить за Русь, Киевское княжество, которое теперь и стало олицетворением всей Руси, «великую победу» над печенегами.

Узнав, что Кот сбежал из Константинополя, испугавшись «заигрываний» императрицы Зои, рассмеялся.

– От жен одни беды. Особенно, когда их вокруг тебя мало. А вот когда много, их не замечаешь и душа спокойна. Ты для чего так странно со мной встретился, меткость свою решил напомнить?

Ярослав сузил глаза, в них проблеснули укор и, как показалось Коту, зависть – сам князь, как известно, меткостью не отличался. А вот рубил мечом отменно.

– Что ты, великий князь, иначе меня просто не подпустили бы к тебе. Кто я такой? Одет, аки калик перехожий, из смердов.

– Да, одежонка на тебе знатная. Неужто твой поп не мог найти тебе что-то получше? А раз ты служил у императоров, наверняка дорогой наряд имел.

– Имел, – согласился Никита, – да все гостям проворным за дорогу отдал. Только вот лук и колчан уберег, великий князь.

Ярослав поморщился:

– Не называй меня «великим князем». Ты всё ж, какой ни какой, а тоже Рюрикович. До сих пор не пойму, как троюродная сестра брата моего Всеволода, которую я и в глаза никогда не видел, сумела сойтись с форингом шведского короля, отчего народился ты. Как он вообще попал в Волынь и для чего. Но этого мы уже не узнаем никогда, – тяжело вздохнул Ярослав. -Брат Всеволод рано ушел в Вальгаллу или в рай, неважно. Но в записях своих велел привечать тебя как Рюриковича. Дальний ты мне, но все ж таки племянник. Надеюсь, не собираешься претендовать на Киев? Ха-ха.

Ярослав рассмеялся так, что зеленое «римское» вино из его кубка выплеснулось на стол. Изрядно захмелевший, но не потерявший ясность ума, он вытер винную лужу рукавом бархатного камзола.

– Так что же тебя привело ко мне, Никита Всеволодович? Извини, не знаю, как величали твоего шведского родича, брат не указал, только прозвище – гот, так что уж будь Всеволодовичем. Сразу предостерегу: не спрашивай, за что и для чего я посадил в темницу брата моего Судислава. И тебя бы надо…

В глазах Ярослава появилась «боевая» злость и жесткость, но почти сразу пропала.

– Изольда и дети княжеские – не на тебе. Поганые виноваты в их смерти, но они получили от меня!

Князь показал сжатый кулак в сторону входной двери.

– Так вот. Судислав сидит в подвале за дело. На то моя воля. Ежели пришел просить его освободить, не пощажу.

– Нет, великий… Ярослав Владимирович. Я по поводу сестры твоей Предславы, которая томится в неволе у польского короля Болеслава Храброго.

– Не знаю, томится ли, – ухмыльнулся князь. -Говорят, Болеслав ее жемчугами да драгоценными каменьями обкладывает. Живет она припеваючи, чуть ли ни в хрустальном дворце на Ледницком острове. А тебе-то что за дело до Предславы?

– Это ж дети сестры ее Изольды и она сама погибли по моей вине.

– По вине печенегов, – твердо, словно забивая гвоздь, сказал Ярослав. -Вернее, злобного Локи или дьявола, представшего в виде черного ворона и подтолкнувшего твою руку, правильно говорит твой поп.

– И все же, я не снимаю с себя вины. И не успокоюсь, пока.…Пока не совершу хотя бы одно благое дело, не спасу живую душу. Так я для себя решил.

– Утомил ты меня, племянник. Пей лучше вино. Или ты в Царьграде вдоволь им налакомился. А скажи честно, почему от императрицы сбежал? Не сделал ли ты ей нежданного наследника, а?.. Вот было бы дело: Рюриковичи породнились с византийскими императорами. Славно!

Снова стены терема содрогнулись от хохота князя. В светлицу в испуге заглянули холопы.

– Вина! – крикнул им Ярослав. – Да уток жаренных сюда! Даром что ли их Никита Всеволодович настрелял. Ха-ха. – Так какое же благое дело ты задумал?

– Пошли меня в Польшу, князь. Я освобожу Предславу Владимировну.

– Зачем? Святополку Окаянному, братцу моему, предавшему меня и весь наш род, повинному в пленении Предславы, уже не отомстишь. У Одина теперь безобразит. Король Болеслав хорошо относится к сестре…

Никита посмел перебить князя:

– Порой золотая, вернее как ты говоришь, хрустальная клетка, бывает хуже смерти. А Болеслав должен знать, что ты – великий, мудрый князь, победитель степняков, не желаешь мириться с лукавством этого чужеяда. И честь рода Рюриковичей тебе важнее всего.

– Чужеяда, – повторил Ярослав слово, означавшее презренного человека, паразита, живущего за счет воровства.

Холопы принесли вина, овсяного и ржаного хлеба, которого и так было много на трапезном столе, сказали, что утки жарятся и скоро будут поданы.

Князь махнул на них рукой:

– Пошли прочь.

Когда прислуга удалилась, осушил кубок, хлопнул себя по коленям:

– Добро, езжай в Польшу. Но с одним условием.

– Каким?

– Я поеду с тобой.

Никита, привыкший в Византии к вину, которое теперь его сильно не забирало, решил, что князь все же захмелел.

– На кого же оставишь Киевское княжество? – спросил он. -Снова наползут поганые, а то и братья твои неведомые объявятся.

– Какие еще братья? – хмельно вскинул голову Ярослав.

Кот задумался: отвечать – не отвечать, обидится еще князь. С другой стороны, это ведь ни для кого не секрет, а он тоже Рюрикович и имеет право на откровение с князем.

– У Святого Владимира в каждом городе было по сотне наложниц: и замужние, и девицы, – сказал он. – Глядишь, еще один братец объявится. Я вон тоже не пойми от кого, а Рюрикович. Да и сам Владимир Святославич от ключницы вышел.

Ярослав ударил по столу, миски с хлебом, рыбой, печеной курятиной подпрыгнули, часть упала на пол.

– Я один и единственный законный правитель Рюриковой Руси. Глаголют, что я, мол, свою Русь, Киевскую создал, под себя. А нет никакой Киевской Руси! Я свято чту память великого Рюрика и есть только одна Русь – его, Рюрикова! А мы, Рюриковичи – все его последователи, и Киев для нас лишь желанная вотчина. Так уж вышло, после того, как воеводы Рюрика Аскольд и Дир прогнали из полянского Киева хазар.

Ярослав неожиданно обнял Никиту, поцеловал в лоб:

– Не думай, что я пьян, а потому многоречив. Вино мои чресла расслабляет, ум укрепляет. Мудро говоришь, нельзя мне Киев оставлять. А ты бери людишек с пяток и езжай в Польшу. А там уж смотри сам, как тебе сподручней поступать.

– Не надобно мне столько людишек, – ответил Никита. – Возьму с собой только одного человека, друга своего Данилу Сугроба.

– Кто таков?

– Моя правая рука в псковской дружине князя Судислава.

Ярослав сверкнул глазами при упоминании томившегося в его темнице брата.

– Ладно, – кивнул князь. – Дам вам лучших коней, тебе своего, «тимурского» подарю, добротного, дорогого снаряжения, денег на дорогу. Чтоб признавали ляхи в вас знатных, почетных людей. Спасай, ежели сможешь, Предславу. В Польше ведь и сестра Мстислава обретается. А где она, что с ней, неведомо.

– Благодарю, Ярослав Владимирович. – Никита приложил руку к сердцу. – Только ни коней, ни дорогого снаряжения мне не понадобится. Не твоим посланником я в Польшу отправлюсь. А тихим, незаметным странником.

– Делай, как знаешь, – сказал Ярослав, прилег на лавку, сразу захрапел.

Тут же, словно подслушивали под дверью, вошли слуги, вынули из рук князя недопитый кубок, бережно подняли, понесли в опочивальню.

Через несколько дней пресвитер Варфоломей благословил на дальнюю дорогу двух странников: Никиту и Даниила, облаченных в простые холщовые рубахи. В руку Кота поп вложили пучок сушеной травы.

– Лавандовый цвет, – пояснил пресвитер. – Пусть он оберегает вас, через мои молитвы, от всех напастей.

Ранним утром, в первый день наступившей осени, двое «странников» отправились в путь.