Читать книгу Глухово 2022. Иммерсивный гид и краеведческо-туристическая игра - Владимир Полозов - Страница 13

Хотя наша квартира занимала меньше трети площади первоначальных семейных апартаментов, она была просторной и объемной (с высокими потолками). В квартире было две комнаты: большая и маленькая. В большой комнате со светло-розовыми стенами жили мы с мамой. В маленькой, с сине-голубыми стенами жили бабушка с дедом. Сначала стены были просто оштукатурены и покрашены. Позже, оклеены обоями. Но начальный цветовой оттенок сохранялся долгие годы – привыкли.

В большой комнате главные воспоминания связаны с углом между входной дверью и дверью в маленькую комнату. В угол меня ставила мама. Видимо, как педагог, считала его главным инструментом воспитания. Стоя в углу, я должен был осознать свою неправоту и встать на путь исправления. Но в углу оставался только под бдительным присмотром. Едва мама на что-то отвлекалась, дед мгновенно затаскивал меня в свою комнату, а отбить добычу у него, бывалого охотника, было невозможно.

Интерьер маленькой комнаты периода моей «первой семилетки» помню лучше, поскольку в своей основе он оставался неизменным. Почти всю короткую сторону рядом с дверью занимал огромный старинный гардероб. Рядом с окном стояла большая кровать. Напротив – овальный стол с драконье-львиными лапами, скрытыми скатертью. На этих лапах я прятался от мамы, пытавшейся вернуть меня на место экзекуции – в угол. Овальным столом бабушка очень дорожила. Он достался ей от родителей первого мужа в качестве свадебного подарка. Бабушка мечтала, чтобы подарили рояль. Но свекровь оказалась женщиной практичной и подарила вещь нужную. Были ещё в разное время диван, комод, буфет. Свободного места оставалось немного, но деду и бабушке хватало.

Меня больше привлекала не мебель, а то, что в ней таилось в укромных местах. Особенно интересными были вещи деда, которые мне строжайше запрещалось трогать и разрешалось только смотреть. Например, красивые охотничьи ружья и ножи, патронташ с патронами, секундомеры, трофейные опасные бритвы. Нравилось смотреть как дед их точил на ремне, кисточкой взбивал пену в стаканчике а потом ловко и чисто брил бороду.

В буфете была разная старорежимная посуда, из которой помню большую супницу, пиалу деда Кости и бокал деда Бори. Из пиалы, привезённой дедом Костей из Средней Азии я любил пить чай с дедом Борей. Мне в пиалу и себе в бокал он добавлял лимонную кислоту так, что мы пили чай как-бы с лимоном.

На охоту дед Боря уже не ходил. Иногда ездил на бойню, откуда привозил свежую требуху, из которой готовил «настоящую охотничью закуску». Несмотря на возражения бабушки и мамы, я разделял с ним трапезу и уплетал за обе щёки.

Коронным блюдом деда Бори были макароны густо посыпанные тёртым зелёным сыром. Мне казалось, что трудно найти еду вкусней. Конкуренцию мог составить только черный хлеб с солью, подсолнечным маслом, чесноком и луком. Дед любил ещё хлеб с горчицей, но мне не давал несмотря на просьбы. Однажды не выдержав приставаний внука, намазал горчицей мне язык. Орал я громко. Но горчицы больше не просил.

Готовкой в основном занималась бабушка, но её блюда мне казались слишком обычными и мало интересными: суп, щи, окрошка, каша, рыба под маринадом, тушеный кролик, жареные грибы, всевозможные соленья. В качестве перекуса, бабушка предлагала калорийную булочку с маслом и какао на молоке. А в качестве истязания – столовую ложку ненавистного рыбьего жира. До сих пор вспоминаю его с отвращением. Лучше бы дали черный хлеб с горчицей.

Главной достопримечательностью маленькой комнаты был большой длинный железный балкон за окном. Такой же балкон был на третьем этаже. С торца, балконы соединяла железная лестница, уходящая вниз под землю, а вверх на крышу. Такую систему называли «голодарейка» и предназначалась она для эвакуации жильцов при пожаре. Кроме того, лестница выполняла функцию громоотвода. По уверениям деда, с такой системой нам не страшны ни молнии, ни пожары. Даже пожарную машину вызывать не надо: пожарные прямо из гаража протянут шланг, залезут по лестнице и всё мгновенно потушат. Мне нравилась такая защищенность нашего жилища. Но это было не всё.

Дед рассказывал, что после войны он почти два года был военным комендантом в маленьком немецком городке, в котором балконы украшали ящики с цветами. Дед сделал вдоль нашего балкона ящики, натаскал земли, а бабушка каждый год высаживала в них цветы по своему вкусу. Из того, что было доступно в то время: маргаритки, настурции, вьюнки, душистый табак и горошек. Из экзотики помню странные растения, которые называли «китайской розой». Летом бабушка выставляла на балкон комнатные фикус и герань. Получался уютный садик, защищенный со стороны переулка липовыми деревьями, а по бокам кустами сирени и жасмина, растущими рядом с домом.

Дед сделал мне скамейку и столик, стелил летом большое одеяло и я проводил там большую часть времени рисуя, читая или играя. А дед в комнате сидел на кровати и развлекал меня рассказами.

Маму и отца плохо помню в дошкольном возрасте, только по фотографиям. Судя по ним, сначала мы жили на Первомайке у родителей отца – бабы Симы и деда Коли. В апреле 1958 года родители развелись и я стал жить на Аптечном переулке с бабой Шурой и дедом Борей. В 1959 году мама закончила Московский областной пединститут и уехала по распределению на Алтай, в город Пуштулим. Бабушка работала на ниточной фабрике и хлопотала по хозяйству. Меня отдали сначала в ясли, потом в детский сад, а дома со мной в основном занимался дед. Помню, как учил новым словам, называя маму «ненаглядной», а отца «ненавистным». Видимо, находился под впечатлением развода. Но я одинаково любил обоих, про развод ничего не знал и долгое время считал оба прилагательных синонимами слов «дорогие, любимые».

Главными моими игрушками были боевые ордена и медали деда. Когда дед умер, бабушка попросила их у меня (на похоронах офицеров награды несли на красных подушечках) и больше я их не видел. По тогдашним правилам, боевые ордена и медали родственники обязаны были сдавать в военкомат. Я их до сих пор хорошо помню, хотя дед про награды не рассказывал. Зато делился военными воспоминаниями. Многое врезалось в память, хотя в малолетнем возрасте мало что мог понять. Зато хорошо понял фразу, которую часто слышал: «только бы войны не было». О войне рассказывал дед. Бабушка редко вспоминала довоенное и военное время. Мама – только отдельные события: как детьми на глуховском рынке торговали клюквенным морсом, который делала бабушка и как сели пить чай в 6 утра, узнав о победе. А ещё, по воспоминаниям мамы, они летом спали на балконе…

Как ни странно, совершенно не приходила в голову мысль о воровстве. Позже, насмотревшись фильмов о военной и послевоенной преступности, вспоминая голодарейку, думал о том, что это хороший способ очистить квартиры. Но ещё проще было воспользоваться дверью, ключ от которой висел на гвоздике с внешней стороны. Вряд ли это можно объяснить беспечностью. И дед, и бабушка, и мама были людьми осторожными и рисковать не любили. Просто краж не случалось ни у нас, ни у соседей. Первый и единственный раз был в конце 1980-х, когда с балкона украли бутылку с самодельным черноплодным вином. Ну, так и не жалко нисколько.

Если маленькая комната связана с воспоминаниями о деде Боре, то большая напоминает о бабе Шуре. Первоначальную обстановку составляло её «наследство»: овальный и ломберный столы, диван, никелированные кровати с панцирными сетками, буфет, этажерка с книгами, стулья. Первая мебель, которая появилась при мне, не покупалась, а заказывалась у знакомого столяра на Панфиловке. Так появился огромный деревянный раскладной стол, за который можно было усадить человек 20.

Позже, когда обновлением интерьера занялась мама, покупалась уже новая мебель, а старая перекочевывала в маленькую комнату. Обновление интерьера проходило в состязании с тётей Лидой и тётей Агнессой (мамиными подругами). Все старались по-современному обустроить свои жилища, исходя из возможностей того времени. В результате приобретали одну и ту же румынскую мебель (кровати, шифоньеры, трюмо, секретеры), одни и те же стулья, торшеры, бра… После приобретения пианино, дальнейшая состязательность утратила смысл, поскольку был достигнут эталонный бытовой стандарт. А я в гостях чувствовал себя как дома, находясь среди одних и тех же предметов интерьера. Но врезалось в память то, что было только у нас.

Одной из самых запомнившихся в детстве вещей были настенные часы Павел Буре (номер 106 в каталоге Павел Буре 1913). Под бой этих часов я засыпал, а по их циферблату дед меня учил времени суток и римским цифрам. Арабские я узнал только в школе. Часы были старинные и требовали тщательного профилактического осмотра, который регулярно проводил дядя Вася, часовых дел мастер и родной брат бабы Шуры.

Приходил дядя Вася вечером, когда я ложился спать. Его приход был для меня настоящим праздником, поскольку сон отменялся. Дядя Вася был очень добрый и ласково называл меня братцем кроликом. Бабушка сначала кормила его ужином. Ел дядя Вася медленно и сосредоточенно. Потом садился за часы, скрупулезно проверял детали и работу механизма. Что-то подкручивал и поправлял. Заводил часы деда Боря, строго следуя правилам, установленным дядей Васей. До 1967 года, в котором оба они умерли, часы шли идеально. А после этого перестали работать совсем, к кому бы бабушка ни обращалась за помощью. Часовщики брали, смотрели и возвращали ни с чем. Даже не верили, что раньше ходили.

Весной 1960 года, когда мама вернулась из Пуштулима, встречать её на вокзал ездили на открытой машине кабриолете (дед договорился со знакомым). Мама устроилась учителем географии в школу №14. К учебному году она обновила учебные пособия, а списанные старые карты принесла домой. Рядом с моей кроватью повесили огромную физическую карту СССР, а рядом с кроватью деда – политическую карту мира. По этим картам я учился читать, многократно разбирая по слогам незнакомые надписи. Лучше всех запомнил те, которые были рядом с подушкой и на которые пялился перед тем, как заснуть: Аму-Дарья, Сыр-Дарья, Ленинабад, Сталинабад, пик Сталина, пик Коммунизма… На карте мира я лучше всего ориентировался в странах Африки, изучать которую было удобнее всего с дедовой кровати. Доизучался до того, что многое запомнил наизусть. Стоило кому-нибудь упрекнуть меня в том, что я чего-то не знаю, мгновенно просил его назвать столицы Камеруна и Бельгийского Конго. Почти никто не называл правильно (Яунде и Леопольдвиль) и я вежливо говорил: «ничего страшного, всё знать невозможно, я вот тоже многое не знаю». Такой был нахал.

Любил листать большой географический атлас и толстенный том Альфреда Брэма «Путешествие по Cеверо-Восточной Африке». Мама рассказывала, что эту книгу ей подарил мой отец. А себе он купил «Жизнь животных» того же автора. Ещё мне нравилось листать географический словарь и географическое описание «Страна Советов», в котором хранились засушенные мамой цветы и растения, собранные на Алтае.

По мере обновления библиотеки, старые книги относили в сарай. Там в сундуке я позже откопал Энциклопедический словарь Гранат (свадебный подарок бабе Шуре от свёкра, отца деда Кости). Его корешки видны на фотографии начала 1950-х, на этажерке в красном углу большой комнаты, рядом с диваном и спящей тётей Аллой. Этот словарь в школьные годы стал моим любимейшим чтивом.