Читать книгу Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья - Владимир Рудинский - Страница 20

Известный и талантливый писатель Григорий Климов, автор книг «Берлинский Кремль» и «Князь мира сего», опубликовал в журнале «Согласие» за октябрь 1974 года начало своей статьи «Протоколы советских мудрецов», по поводу которой мне хотелось бы сказать несколько слов. Главным образом, относительно того места, где он цитирует басню «Сочинитель и разбойник», которую, как он отмечает, написал «наш милейший и добрейший дедушка Крылов».

Крылова я как раз с детства очень люблю и высоко ценю, как замечательного журналиста, драматурга и поэта своей эпохи. «Дедушкой» он, конечно, сделался не сразу, а сначала был молод; ну, потом и состарился; писать же он начал очень рано.

Человек это был бурного темперамента, не раз за карточным столом спускавший все, что имел, – а однажды и выигравший ненароком целое состояние, – и которого неудачная любовь в молодости отметила на всю остальную жизнь…

Вопреки абсолютно ложному мифу о нем, наш великий баснописец отличался необыкновенными неутомимостью и работоспособностью: на пари с Гнедичем[91], он за год выучился в совершенстве древнегреческому языку! По долголетней же своей службе в государственной библиотеке, он являлся образцом добросовестности и компетентности.

Надо еще прибавить, что, вразрез с популярным анекдотом, Крылов скончался отнюдь не от несварения желудка, а от воспаления легких, – болезни, ничего не имеющей общего с приписываемым ему легендарным обжорством. Грустно разрушать застарелые иллюзии, которые публике «дороже тьмы низких истин», но, увы, сомнений тут быть не может, поелику на этот счет сохранились вполне ясные и официальные медицинские справки.

Впрочем, все это – лирическое отступление, т. к. Климов не говорит о Крылове, как о человеке, а лишь об одной его басне, которую приводит и комментирует. Но правильно ли комментирует? That is the question.

Мораль басни такова, что писатель, развивающий вредные идеи, хуже разбойника; этот последний опасен только пока жив, и для окружающих. Тлетворные же мысли имеют свойство распространяться все дальше и шире, и на века…

Зная время и взгляды Крылова, умного и трезвого консерватора, можно даже догадаться, какого «сочинителя» он в первую очередь имел в виду; вряд ли не Вольтера.

Но ставил ли себе Иван Андреевич цель заклеймить всех своих собратьев по ремеслу, а с ними и самого себя?

«Свежо предание, а верится с трудом»! Мне, решительно, так кажется, что, спросить его, он бы свою мысль пояснил следующим образом (притом, удивившись, что его не поняли):

«Писатель, который служит высокому и нравственно безупречному идеалу, – полезен и достоин поощрения; вот если он примется сеять разрушительные и гибельные понятия, то тогда, поистине, уподобится разбойнику».

Итак, в согласии со своим жизненным опытом и представлениями своей эпохи, Крылов выражает, собственно, здесь убеждение в силе печатного слова, – и было бы трудно ему возразить. Но это слово есть, само по себе, могучее оружие; в руках героя и рыцаря, оно творит добро, а в руках бандита – зло. Кое-что об этом Крылов даже и сказал в другой своей басне, про булат, оказавшийся быстро бесполезным, когда крестьянин стал его употреблять для колки дров…

Не подтверждает ли именно такую точку зрения и сам Климов, приводимыми им примерами? Вот что он нам сообщает: «Говоря о писателях, знаменитый революционер Робеспьер сказал так: "Писателей нужно объявить вне закона, как самых опасных врагов народа"».

Можно прибавить, что в устах «неподкупного» это отнюдь не была пустая фраза: он и на практике послал на гильотину лучшего поэта современной ему Франции, Андре Шенье[92], – как, впрочем, и самого крупного ее ученого, Лавуазье.

Но тот факт, что талант, гений, свободная мысль, – самая страшная угроза для узурпаторов и тиранов, никак не может доказывать, что это суть вещи ненужные или бесполезные.

Большевики, например, не только приняли, но и продуманно углубили правило своего предшественника. Непослушных поэтов и писателей они убивали, от Гумилева до Мандельштама; тех же, что соглашались им служить, осыпали благами и употребляли для своей выгоды.

Однако для нас-то, казалось бы, те, кого они гнали и уничтожали, совсем не преступники, а невинные жертвы, порою же и герои.

И кто же сейчас, когда, очевидно, пробил роковой для большевизма час, наносит ему самые грозные и чувствительные удары? Такие писатели, как Александр Исаевич Солженицын и Владимир Емельянович Максимов[93].

Если же умеренный по настроениям писатель Чарльз Сноу[94], автор интересной серии романов из быта Англии наших дней, как выражается Климов, «говорит о своих собратиях по перу, что «девять писателей из десяти – политически порчены», то это – вполне закономерно, речь явно идет о расплодившейся на Западе категории «прогрессивных» писателей, типа тех Элиотов[95], Арагонов[96] и Сартров, которых так метко пригвоздила к позорному столбу Надежда Мандельштам[97] в своей «Второй книге».

Так что, вот: полагаю, мы должны не осуждать всех писателей, а различать среди них тех, кто служит добру, и тех, кто служит злу. Иначе выйдет очень нехорошо: будем, как слепой богатырь, лупить дубиной по своим, с большим уроном для нашего дела.

Впрочем, если спросить самого Климова, служит он добру или злу, то ведь он, наверное, ответит, что он-то из тех писателей, которые трудятся на благо человечества. А значит, такие все же есть в природе?! Пожелаем ему, сообразно этому принципу и действовать, – тем более, что Бог его способностями не обидел, – но только не увлекаться слишком прямолинейными и чересчур просто все объясняющими теориями; на самом деле, таковые всегда заводят в тупик.

Некрасов давал писателям и журналистам своего времени очень неплохой совет, уместный и в наши дни: «Осторожность, осторожность, осторожность, господа!».

«Наша страна» (Буэнос-Айрес),

21 января 1975, № 1299, с. 1–2.