Читать книгу Адриатика (Собрание сочинений) - Владимир Шигин - Страница 5

Уходя в плавание, сенявинские матросы тут же окрестили его «безвестная». Так и говорили:

– Ты, Митрич, куды в енту компанию плывешь?

– Да с Сенявиным в безвестную!

– Тогда мое тебе почтение!

Почему назвали именно так? Да, потому, что вестей из дома в этом долгом и дальнем плавании не будет никаких, да и неизвестно, когда придется возвратиться.

…Они прощались на причале Купеческой гавани: братья Гавриил и Никифор. Лейтенанту Никифору Невельскому предстояло уйти в плавание на линейном корабле "Москва". Старший же Гавриил оставался на Балтике.

– Ты уж батюшке с матушкой пиши почаще, – наставлял старший младшего, – Сам ведь знаешь, каково им там в своем Солигачске быть о тебе в неведении, да и меня не забывай вестями тоже!

– О чем речь, – обнимал старшего за плечи младший, – Никого не забуду вниманием!

Перед расставанием братья еще раз крепко обнялись и расцеловались троекратно.

– Ни пуха тебе не пера, Никифор! – пожелал остававшийся уходящему.

– К черту! – крикнул тот в ответ, уже прыгая в отходящую шлюпку. – Не волнуйся за меня, не пропаду!

У каждого из братьев Невельских будет свой путь. Судьба обоих будет славна, но и на редкость жестока. Впрочем, они еще ничего о том не ведают…

Удалось, в последний раз свидится и Броневскому и с Панафидиным. Первый был послан командиром в портовую контору за какими-то бумагами, а второй, подобные бумаги подписавши, уже возвращался на корабль. Встретились, обнялись, словно сто лет не виделись.

– Ну, как ты на новом месте?

– А ты как?

– Наш "Петр" назначен в эскадру Сенявина и сейчас спешно готовимся к отплытию! – не без гордости сообщил другу Броневский. – И Гришки Мельникова "Уриил", кажется, тоже!

– Знаю! – кивнул тот без особой радости. – А мой "Рафаил" назначен лишь во внутреннее плавание. Так что будем мять волны от Кронштадта до Гогланда и обратно! Вот и вся любовь! Впрочем, туда же расписан младший брат Захар, вместе, может, будет не так тоскливо.

– Не переживай сильно! – приободрил друга Володя Броневский. – Обещаю, что буду тебе писать!

– И я тоже!

– Прощай!

– Прощай!

Пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. Время не ждало.

* * *

25 августа в Кронштадт для произведения смотра уходящей эскадре пожаловал в сопровождении большой свиты и сам император. Прибыв катером на флагманский "Ярослав" вместе с морским министром, он принял рапорт командующего.

– Поздравляю вас, Дмитрий Николаевич, производством в вице-адмиральский чин! – сказал он затем, прожимая руку Сенявину руку. – Желаю быть достойным вашей славной фамилии!

Сенявин склонил голову:

– Не пощажу жизни ради блага Отечества!

– Павел Васильевич! – обратился к Чичагову Александр. – В салонах сейчас пошли разговоры о вашей внешней схожести с господином вице-адмиралом. Как вы это находите?

Александр подошел и встал против министра рядом с Сенявиным. Внешнее сходство императора с вице-адмиралом и вправду было поразительным: оба высокие, круглолицые, одинаково лысеющие и даже с одинаковыми, по тогдашней моде, бакенбардами.

Император натянуто улыбнулся. Было трудно понять, доволен он таким сходством или нет.

– Вы, ваше величество, отец Отечества, а мы ваши дети. Как же при этом нам не быть на вас похожими! – нашелся Чичагов.

Все трое немного посмеялись. Александр обладал несомненным даром быть обворожительным, когда это ему требовалось. На прощание император еще раз пожал Сенявину руку:

– Политические инструкции получите перед самым уходом, и благослови вас бог!

Затем император пожаловал офицеров и служителей полугодовалым денежным жалованием.

Встречавший Александра Балтийский флот растянулся на семь верст. Император обходил корабли на гребном катере под штандартом. За ним поспевали в гребле катера адмиралов всех трех дивизий под шелковыми флагами. Едва императорский катер оказывался на траверзе очередного корабля, как расставленная по реям и мачтам команда громко и перекатами возглашала "ура". По проходу же следовал полновесный холостой бортовой залп.

Спустя несколько дней, в Кронштадте объявили манифест о войне с Наполеоном.

В первых числах сентября эскадра вице-адмирала Сенявина вытянулась, наконец, из Кронштадтской гавани. А 10 числа эскадра вице-адмирала Сенявина, получив способный ветер и, оставив за кормой неприступную россыпь Кронштадтских фортов, вышла в повеленное плавание.

Из воспоминаний морского офицера: «…Отслужен был напутственный молебен. Горячо молились мы, просили у Бога благополучного плавания. Молебен, можно сказать, был торжественный: то была искренняя и истинная молитва странников, пускающихся в далекое и опасное плавание. Все сердца наши бились одним желанием увидеть еще раз родину, родных и дорогих сердцу. На глазах многих блестели слезы; многих это, может быть, последняя на родине молитва, привела в сильное волнение. Умильно молились и матросики и горячо преклонили колено, со слезами на глазах, при возгласе священника: «О плавающих и путешествующих, Господу помолимся!»

После молебна корабли вступили под паруса и взяли курс на Ревель. Согласно старой, еще петровской традиции, линкоры выстроились в походную кильватерную колонну, согласно старшинству своих капитанов.

Под началом вице-адмирала был 84-х пушечный "Уриил" капитана Михайлы Быченского, 74-пушечные "Ярослав" капитана Митькова (на нем держал свой флаг Сенявин),"Святой Петр" капитана Баратынского и "Москва" капитана Гетцена, 32-х пушечный фрегат "Кильдюин" капитана Развозова, чьи трюмы были загружен запасными мачтами, стеньгами и реями.

Вместе с командиром "Уриила" Михайлой Быченским -3-м в плавание отправился и младший брат Алексей (Быченский-4-й). Братья (а всего их было пятеро и все морские офицеры) были очень дружны между собой и отличались хлебосольством. Иван Быченский за номером вторым, командовал кораблем «Святая Елена» и уже ранее ушел в Средиземное море в эскадре Грейга. Обычно Быченский-3-й, приглашая гостей к накрытому столу, предупреждал:

– Кто хочет быть пьян, садись подле меня! Кто хочет быть сыт, садись подле Ивана, а кто хочет повеселиться, садись к Лешке, он у нас самый смешливый!

Командир «Ярослава» Федот Митьков тоже был моряк опытный, храбро дрался в последнюю шведскую войну под Барезундом и Выборгом, потом командовал фрегатом «Венусом». О Митькове шла молва, как о человеке вдумчивом и рассудительном, да и артиллеристе отменном.

Командир «Москвы» Егор Гетцен тоже прошел все сражения прошлой шведской войны. Опыта было ему не занимать, а характер имел взрывной и искательства не признавал. Здоровья же был слабого и часто прибаливал, хотя и скрывал свои немочи.

Командир «Венуса» Егор Развозов, как и все, прошел шведскую войну, отличался лихостью, а товарищами был любим за веселый и добрый нрав.

В каждом из своих командиров Сенявин был уверен, как в самом себе, за каждого мог поручиться головой.

Помимо собственных команд на кораблях были офицеры и матросы, предназначенные для комплектации команд легких судов, которые надлежало заполучить для эскадры на Корфу во главе с капитан-лейтенантом Сульменевым. Там же пребывали начальствующие лица будущей портовой администрации Корфу: главный контролер капитан 2 ранга Шельтинг, хозяйственник капитан-лейтенант Лисянский, обер-аудитор Черепанов и их помощники.

В интрюмы, помимо всего прочего, загрузили три тысячи ружей, амуницию, медикаменты.

На выходе бранвахтенный фрегат "Архипелаг" поднял сигнал: "Счастливого плавания" и разогнал дремавших на волнах чаек прощальной салютацией.

Запершись в своем салоне, Сенявин надорвал вензиловые печати секретного пакета. Инструкция гласила: "…Снявшись с якоря и следуя по пути, Вам предлежащему, употребите все меры, морским искусством преподаваемые и от благоразумия и опытной предусмотрительности зависящие, к безопасности плавания вашего и к поспешному достижению в Корфу…" Командующему рекомендовалось избегать портов шведских, прусских и особенно голландских. Пользоваться же портами стран союзных: датскими и английскими.

В течение дня тихий переменный ветер держал эскадру в виду Кронштадта, но перед самым захождением подул, наконец, попутный вест и корабли пошли, имея до восьми узлов. В двадцать часов мичман Броневский заступил на свою первую вахту на "Петре". Вахтенный мичман – первый помощник вахтенного лейтенанта. Его обязанность следить за носовыми мачтами и вести параллельно со штурманом счисление. А потому бегал Володя Броневский от борта к борту, пеленговал пель-компасом приметные места, чертил от них противные румбы. Следил, как матросы бросают с кормы лаг. Каждые полчаса записывал ветер, ход и дрейф.

Илья Андреевич Баратынский

Капитан Баратынский, выйдя на шканцы, подозвал к себе новоявленного офицера.

– Мичман Броневский! – представился тот.

– Ну-с, господин мичман, посмотрим, чему вас учили на "Гаврииле". Говорят, что на флагманских кораблях готовят мичманов с особым тщанием?

– Мы имели ежедневный практик с первым лейтенантом и ежемесячный экзамен с флаг – капитаном.

– У нас такого тщания не имеется, однако и наши мичманы кое-чего стоят. Что же, касается вас, то не скажите ли вы мне преимущества меркаторской проекции над всеми иными?

Володя Броневский призадумался. Надо хотя бы несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Я спросил что-то слишком сложное? – саркастически улыбнулся капитан.

Стоявший поодаль вахтенный офицер и капитан-лейтенант явно заинтересованно прислушивались к беседе. От того, как она пройдет, зависело для нового мичмана очень многое, причем, не только в отношении капитана, но и в отношении всех офицеров.

– В меркаторской проекции градусы меридиана уменьшены в той соразмерности, в какой параллельные круги отстоят от экватора. Сама карта представляет земной шар, разогнутый на плоскость.

– Ну, а в чем же, собственно говоря, преимущество? – нетерпеливо напомнил Боратынский.

– Преимущество же меркаторское состоит в том, – не моргнув глазом, уже лихо чеканил "гавриловский" мичман. – Что сии карты в отличии от всех прочих могут употребляемы во всех широтах и больших пространствах, ибо в разогнутой плоскости расстояния и положения сохраняются в том же виде, что и на земле!

– Для начала неплохо даже для мичмана с флагманского корабля! – улыбнулся капитан и отошел прочь.

Род Баратынских на флоте российском известный. Служат они верой и правдой еще с петровских времен. Так уж повелось, что все в роду – моряки. Да и впоследствии лишь один решит избрать себе иную стезю, став великим поэтом России. Поэту Баратынскому командир "Святого Петра" будет родным дядей, не потому ли в поэзии племянника будет столько много морской стихии?

Самого Илью Андреевича на флоте любили и офицеры, и матросы. Был он требователен, но не придирчив к офицерству, а к младшим чинам и вовсе имел сострадание. В шведскую войну, будучи при Гогландском сражении еще лейтенантом, был Баратынский тяжело ранен и валялся на палубе без признаков жизни. Хотели было выбросить его матросы за борт с остальными погибшими, но, любя, решили еще раз поверить: жив ли. Расстегнули мундир и, приложив ухо к груди, услышали, как едва, но все же бьется сердце. Так Баратынский остался жив. С тех пор был он матросам вообще, что добрый отец. Служилось, по этой причине, на "Святом Петре" легче и веселее, чем на многих иных кораблях.

Итак, первое испытание, кажется, было уже позади. Командир, да и остальные кажется, остались его ответами довольны! Это Броневский понял, уловив краем глаза, как, показывая на него что-то, говорил вахтенному офицеру капитан- лейтенант, а тот согласно кивал головой. На каждом корабле флота свои собственные порядки. На одних мичмана варились в своей среде, на "Петре" их иногда приглашали за лейтенантский стол, чтобы последние приобщались к разговорам умным.

Вечером после вахты Броневский представился в кают-компании по всей форме при накрытом столе, выпивке и закусках. Лейтенанты водку оценили, как хорошую, а закуску, как сносную. После ужина мичмана пригласили в лейтенантскую выгородку, где ему было объявлено:

– По знаниям ты вполне достоин служить на "Петре", что же касается практики, то для этого скоро будет свой случай! Считай, что отныне ты в нашу "петровскую" семью ты уже принят! Чти старших, дружи с равными, а службу бди неослабно! Понял ли?

– Все понял, господа лейтенанты! – кивнул мичман. – Не сомневайтесь!

– Мы и не сомневаемся! – ответил за всех лейтенант Акимов – Мы воспитываем! К ночи попутный ветер усилился, и корабля взяли ход. По старому морскому поверью коки выбрасывали свои с наветренного борта в море свои колпаки на удачу!

Старинные шканечные журналы… Сколько неповторимого аромата давно канувшей в небытие эпохи старого парусного флота доносят они до нас! Вчитайтесь в скупые и лаконичные строки, полистайте пожелтелые страницы и сразу окунетесь в совершенно иной мир, мир мореплаватель кануна девятнадцатого века. Возможно, это поможет нам лучше понять их. Из записей в шканечном журнале линейного корабля "Уриил" за 13 сентября 1805 года: "…После 9-ти часов утра, следуя флагману, эскадра наша вступила под паруса, начав лавировать при посредственном от юго-востока ветре. В исходе 12 часа утра прошли мы на перпендикуляр курса Наргинскую красную веху, видимую нами к NtW в антретном (т. е. измеренном – В. Ш.) расстоянии 1-й итальянской мили, а в начале 1 часа пополудни – Мидель-Грундскую белую веху, на румбе S 1/2 0 в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую. В исходе сего же часа катер "Нептун" прошел мимо нас с Ревельского рейда к западу, а в 5 часу пополудни же пришед мы со всей эскадрой на Ревельский рейд, по сделанному от флагмана сигналу, стали на якорь по способности каждого. На рейде в сие время находились также на якоре: брандвахтенный фрегат "Нарва", катер "Стрела" и до 7 разных наций купеческих судов".

Шли ходко, и к вечеру следующего дня эскадра была уже на высоте Ревеля. Ночью отстаивались между Наргеном и Суропским маяком. С рассветом открылась так хорошо знакомая всем балтийцам колокольня Олай-кирки. Пришедшие корабли приветствовал старший на рейде капитан-командор Бодиско, готовивший к отправке караван транспортов с десантом на остров Рюген.

– Желаю вам удачи, Дмитрий Николаевич, в водах Средиземноморских! – пожелал он Сенявину.

– А вам в водах Балтических! – отвечал тот со всей благожелательностью.

В Ревеле Сенявин должен был пополнить припасы. Кроме этого команды пополнили недостающими матросами. Новому пополнению особенно не радовались. Вместо обещанных просоленных штормовыми ветрами марсофлотов Сенявину дали толпу рекрутскую. Многоопытных забрал себе по праву старшинства адмирал Тет. Пришлось довольствоваться тем, что дали. Залились свежей водой из речки Бригитовки. Одновременно свезли в ревельский госпиталь и нескольких тяжелобольных. Командиру "Уриила" Быченскому-3-му Сенявин указал на то, что его корабль хуже всех иных в ходу.

– Поглядите со стороны на свой корабль! – показал рукой в сторону "Уриила". – По-моему он несколько проседает носом!

Да Михаил Быченский и сам все видел. Командир "Уриила", возвращаясь обратно, обошел шлюпкой вокруг своего корабля, чтобы лучше оценить осадку, затем спустился в корабельный интрюм, самолично все там оглядеть, потом собрал офицеров и боцманов.

– Для увеличения хода необходимо сделать перемену в погрузке, чтобы облегчить корабль вообще, а кроме того, соображаясь с конструкцией подводной его части, поставить на ровный киль! – Быченский развернул бумажку с наскоро сделанными расчетами. – Для сего из ахтерлюка необходимо поднять весь каменный балласт – это 1496 пудов и выбросить его за борт, что касается балласта чугунного, то 400 пудов с бочками средней руки надобно переместить ближе к корме. Кроме сего переместить надлежит 100 пудов чугуна из малого погреба, что позади ахтерлюка, да 500 пудов из форлюка. Времени для сего у нас мало чрезвычайно, а потому немедля играть аврал!

– Есть! – приложил руку к шляпе старший офицер капитан-лейтенант Бортвиг. – Боцмана к дудкам!

Встав в круг, боцмана вскинули к губам дудки и по взмаху руки главного боцмана разом разразились оглушительным свистом. Палуба линейного корабля содрогнулась от топота матросских ног. Аврал – это значит, предстоит работа для всех, вне зависимости от чинов и вахт. Служители торопливо выстраивались вдоль фальшборта.

– Офицеры и урядники по подразделениям! Боцманам играть развод на работы авральные!

Мгновение и на "Урииле" все закипело.

Догнал эскадру в Ревеле и надворный советник Сиверс, командировочный к Сенявину, министерством иностранных дел, для сношений с правительствами и послами. Надворному советнику, несмотря на всю тесноту, выделили отдельную каюту, гость, как никак!

Пользуясь стоянкой, Сенявин заскочил домой. Последний вечер среди семьи пролетел одним мгновением. Утром супруга Тереза Ивановна собрала вещи в неблизкую дорогу. Положила и любимого вишневого варенья. На прощание перекрестила:

– Только бы все вышло благополучно! Я же буду за тебя денно и нощно молиться! Храни тебя и твои корабли господь!

Сенявин просил ее в гавань не ехать: долгие проводы – долгие слезы. Поцеловал жену, затем детей: Николеньку, Левушку, Константина и Машутку с Сашенькой. Когда-то их всех теперь вновь увидит?

Из шканечного журнала корабля "Уриил": «16-го числа в половине 11 утра поднятым на флагманском корабле, при пушечном выстреле сигналом, велено было всем офицерам и служителям собраться на свои суда, и более от оных не отлучаться без позволения флагмана. В исходе 2 часа пополудни на вице- адмиральском корабле "Ярослав" при пушечном выстреле отдан был фор-марс, что и означало, дабы эскадре нашей быть в готовности к походу, почему после сего, следуя оному кораблю, немедленно на всех прочих судах эскадры отдали также фор-марсу…

17 числа во втором часу пополудни на флагманском корабле, при пушечном выстреле, отдали марсели, чрез что и повелевалось всей эскадре сняться с якоря, почему в следующем же часу, как мы со своей эскадрой… снялись с якоря и начали, держа к западу, при тихом SSW ветре выходить из Ревельской бухты. В начале 5 часа с идущего от запада на Ревельский рейд катера "Нептун" салютовано вице-адмиральскому флагу из 9 пушек, на что с корабля "Ярослав" ответствовано было 7-ю выстрелами. В исходе сего часа прошли мы на перпендикуляр курса Мидельгрундской белой вехи, без флага шест, на румб SSW в антретном расстоянии 2-х кабельтовых от нас находившейся; а в 5 часов на южном рифе острова Наргина красную веху на румб N в антретном расстоянии 1 1/2 кабельтова от нас отстоявшую…»

За кормой уходящих в неизвестность кораблей тревожно кружились чайки. Вдалеке исчезали берега российской земли. Когда-то доведется их увидеть вновь?

* * *

Получив отказ от Сенявина на участие в Средиземноморской экспедиции, лейтенант Николай Хвостов с мичманом Гавриилом Давыдовым остались в Кронштадте при береговых должностях. И началось! Утром плац и барабан, днем плац и барабан, да и вечером все тоже. Плевался Хвостов, чертыхался Давыдов. Лейтенант Хвостов, из-за ненависти лютой к порядкам армейским, стрелялся с каким-то пехотным капитаном и, хотя оба остались, к счастью, живы, морской министр немедленно упек лейтенанта на гауптвахту. Когда же оттуда Хвостов вышел, то почесал затылок:

– Так дальше жить, только себя губить!

И отправились они с Давыдовым в министерство просить отставку. Чичагов прошение Хвостову подмахнул без всяких раздумий, уж очень буйный. Давыдова спросил:

– С Хвостовым мне все понятно, но отчего не хочешь служить ты?

– А я хочу быть рядом с другом! – ответил мичман.

– Чем же хотите заняться?

– Будем поступать в Российско-Американскую компанию!

Чичагов недовольно хмыкнул:

– Ишь, чего удумали! Америк им захотелось! Но бумагу с прошением все же подмахнул.

Оформление в Российско-Американскую компанию времени много не заняло. Там приходу офицеров обрадовались несказанно:

– Нам такие, как вы, позарез нынче нужны! Будете у нас в шоколаде купаться!

– Шоколад нам ни к чему, а вот приключений испытать весьма бы хотелось! – ответил за двоих Хвостов.

Чиновники компанейские разом рассмеялись:

– Уж чего-чего, а приключений будет вам столь премного, что еще и не возрадуетесь!

– Мы готовы! – отвечал теперь уж Давыдов.

– Тогда с Богом в путь к берегам океана Восточного и Великого!

Тут же вручили им подорожные бумаги и увесистый мешок с деньгами.

– Отныне вы капитаны судов Российско-Американской компании, а сокращенно слово к запоминанию весьма легкое и понятное – РАК!

Много ли сборов у морских офицеров: выпили отходную с сотоварищами, простились с родными, бросили вещи в почтовую коляску и вперед!

…Был поздний весенний вечер, когда друзья поскакали в Америку. Давыдов плакал… Позднее он сам напишет об этих нелегких минутах: "В самое то время я взглянул на Николая и увидел, что он старается скрыть свои чувства, может быть для того, чтобы меня больше не тревожить. Я пожал у него руку и сказал: "У нас теперь остается одна надежда друг на друга!" Тут поклялись мы в вечной дружбе…"

"Я скрывал грусть, – вспоминал о тех же минутах Хвостов, – чтобы не терзать твое сердце мягкое, потом нечаянно столкнулись наши руки, невольно одна другую сжали крепко, был не в силах более. Слезы покатили рекой, и мы поклялись быть друзьями, заменив этим всех и вся…"

Что ждало наших героев впереди? Ведь края, куда они ехали, были еще совершенно дики. Население далекой Америки было воинственно и жестоко, а поселенцы отличались не только жаждой наживы, но и полным равнодушием к смерти, как к чужой, так и к своей. Не редкостью был в тамошних краях и голод, а уж по океану плавали, как придется. Вот как описывает историк тогдашнее тихоокеанское мореходство: "Ходили по морям на судах речных, кое-как построенных, плохо скрепленных и весьма бедно снабжаемых, под управлением людей, едва знавших употребление компаса и часто не имевших никаких карт. Ходили на удачу, выкидываясь в нужде на первый попавшийся берег, погибая на нем или опять стаскиваясь, и гибли во множестве. Бывали примеры, что из Охотска в Кадьяк приходили на четвертый только год, потому что плавают самое короткое время, идут с благополучными только ветрами, а при противном, лежат в дрейфе… и не имеют понятия о лавировании… Случается, что суда были носимы по месяцу и по два по морю, не зная с какой стороны у них берег. Люди тогда доходили до крайности, от недостатка пищи, а еще более воды, съедали даже сапоги свои и кожи, коими обвертывается такелаж…"

Прочитав эти строки, становится понятным та радость, с какой руководство РАКа приняло на службу двух знающих и опытных морских офицеров.

… На исходе четвертого месяца Хвостов с Давыдовым добрались, наконец, до Охотска. Позади остался тяжелейший и полный опасностей путь. Дважды их жизни были на волоске. В первый раз едва отбились от лихих людей пистолетами. В другой, случилось иначе. Когда из леса внезапно выскочили разбойники, Хвостов, без всяких раздумий, бросился на них с обнаженной саблей.

– Бросить ружья! Иначе порублю всех в капусту! – лейтенант был страшен в ярости.

Семеро здоровенных злодеев разом бросили кремневые фузеи.

– Обознался, ваше высокородие! – согнул спину предводитель. – Думал, что едут купцы толстосумые, а нарвался на господ офицеров! Будьте моими гостями! Делать нечего, пришлось, скрепив сердце, разбойничье приглашение принять. Едва спустились в разбойничью землянку, как со всех сторон набежало с два десятка заросших бородами лихоимцев. Видя, что их теперь много, осмелел и предводитель.

– А молоденек ты, брат с сабелькой на меня бросаться! – стал он задирать Хвостова. – Шумишь больно много, язык-то с головой укоротить недолго! Ну-ка оборотись ко мне ваше высокородие! Глянуть твой страх желаю!

Страшный удар кулаком в переносье тотчас опрокинул атамана навзничь.

– Ну, кто следующий! Всем хребты поперишибаю! – перешагнул Хвостов через недвижимого обидчика.

Ответом было всеобщее молчание. Разбойники с испугом переводили взгляд со своего мертвого предводителя на убившего его одним ударом офицера, и обратно Давыдов выхватил пистолеты, взвел курки:

– Ну, кто на нас? Кто нынче храбрый?

Храбрых в тот день среди разбойников так и не нашлось.

Когда друзья достигли Охотска, там их ждало уже компанейское судно "Святой Елисавет" с пьяной в стельку командой.

– Вылазьте на божий свет, сердешныя! – свесился в трюм Хвостов. – Да подымайте парус!

– Опохмелиться бы нам сперва, господин хороший! – полезли по трапу недовольные мореходцы. – Как же нам, горемычным, натощак-то плысть!

– Вот в окиян выйдем, там водичкой соленой и опохмелитесь! – заверил их лейтенант, саблей в руках поигрывая. – Отдавай конец швартовый!

– Куда хоть поплывем? – спросили мореходы, опасливо на саблю поглядывая.

– А прямиком до Америки!

– То-то и делов, так бы сразу и сказал! Что мы, Америк не видывали!

Воздев латаный парус "Святая Елисавета" брала курс в Охотское море, чтобы, миновав его, через Курильскую гряду, выбраться в океан и взять курс к оскаленным аляскинским берегам.

* * *

Рейд Ревельский эскадра Сенявина покидала сразу же за конвоем, везшим войска на Рюген. К вечеру первого дня он был уже едва виден. Обойдя маяк Оденсгольмский, затем мыс Дагерорт. Мыс Дагеротский – самый западный конец всех владений Российских. Дальше уже открытое море.

Передовым шел "Ярослав" под флагом вице-адмирала, за ним в кильватер остальные. Вид эскадры под всем парусами, всегда впечатляет. Традиционно корабли, построенные в Петербурге, выглядят красивее и изящнее архангельских, но архангельские зато всегда славятся крепостью своих корпусов.

Ревель

Из дневниковой записи Владимира Броневского: "Взорам нашим представлялись токмо мрачные облака, гонимые северным ветром и снежная белизна волов. В полночь, вступая в отправление должности, я восхищался стремительным бегом корабля, зарывающегося на волнах, под носом наподобие водопада шумящих. Свист ветра, изредка прерываемого голосом стоящего на страже лейтенанта, которого бдительности вверены и ход, и безопасность корабля. Матрозы были в совершенном бездействии: одни, сидя у снастей, разговаривали про свои походы, другие, находясь на верху мачт, попевали протяжные песни, иные смешными рассказами забавляли своих товарищей… Ветр дул постоянно, счастие нам не изменяло. 20 сентября прошли Готланд, ночью миновали Эланд, а 21-го были уже близь Борнхольма. Скоро увидели мы остров Медун. Белизна берегов его, меняясь с синим цветом моря, представляла глазам прекрасное смешение красок. Обойдя мыс Фластербо, могли бы мы через час быть в Копенгагене; но вдруг ветр переменился, сделался противный и мы принуждены были остановиться у деревни Драке в 30 верстах от столицы Дании".

Как обычно бывает, в первые дни, все корабельные дела постепенно входили в свою колею, устранялись неизбежные недоделки, отрабатывались расписания, организация службы. Скоро, очень скоро все станет на свои места, и корабельная жизнь потечет по строгому и четкому расписанию.

Сильный противный ветер продолжался без малого неделю. Будучи моряком многоопытным, Сенявин учения и авралы приказывал играть беспрестанно. Сенявин призывал своих капитанов к терпению в обучении команд.

– Пусть не сразу получается, зато наверняка! – говорил он наиболее нетерпеливым из них.

В свою очереди и капитанам, никаких скидок на молодость и неопытность не делал.

– Эко брели от Ревеля по морю, ровно стадо коровье! – ругался он, выходя по утрам на шканцы. – Так дело не пойдет, господа хорошие! Где вахтенный лейтенант? Готовьте сигнальные флаги, будем учиться маневру совместному!

Затем большинство рекрут свезли на "Уриил" и "Кильдюин", сделав их настоящими учебными судами, где особо усиленно натаскивали молодежь беспрерывными занятиями и учениями.

Но вот впереди и датская столица.

Гавань Копенгагенская всегда заполнена судами со всех концов мира. Практичные датчане в полной мере сумели воспользоваться своим нейтралитетом, выгодно торгуя, пока другие народы разорялись в бесконечных войнах. В торговых сообществах здесь участвует лично и сам король. В Копенгагене налились водой. Офицерам разрешили съехать на берег и осмотреть королевский музеум. Ходили российские лейтенанты да мичмана, смотрели на редкости всевозможные и удивлялись увиденному. Вот скелет человеческий из слоновой кости с мельчайшими артериями и жилами, вот чаша деревянная, а в чашу ту вложена еще сотня других, одна другой меньше. Прикоснешься к тем чашкам пальцем, а они гнуться, что бумага. А вот микроскоп, ежели в него заглянуть глазом, то видно игольное ушко, а в ушке том вмещена карета с шестью лошадьми, кучером и слугой на запятках. Но более всего понравилась машина, что представляла из себя сферу по системе Каперникуса, обращаемая с помощью колес и показывающая движения всех небесных планет.

– Нам бы в корпус Морской такую, мы б науку астрономическую куда как быстрее прознали! – обменивались впечатлением молодые мичмана.

Затем, конечно, в ресторации местной немного посидели. Датчане, попивая пиво и куря «цигары», с интересом поглядывали на наших. А проходя мимо, приподнимали свои длиннополые шляпы.

К вечеру ветер понемногу стал меняться, вымпела развернулись в норд- вестовую четверть, а это значило, что эскадра вот-вот якоря выбирать начнет. В гавань погулявшее офицерство уже возвращалось шагом скорым. Там на шлюпки и по кораблям. Только разъехались, как с "Ярослава" пушка и флаги: "С якоря сниматься".

Вскоре Копенгаген с башнями и шпицами, прибрежными крепостями и множеством судов был уже за кормой.

Копенгаген

Как же выглядели обычные ходовые сутки на российском корабле начала девятнадцатого века? Как вообще относились моряки тех лет к своему нелегкому флотскому ремеслу?

Вот описание обычного ходового дня, оставленное нам офицером тех лет: "На кораблях каждому есть свое дело, и всему определенное время. В семь часов по свистку дудочки все встают; в половине восьмого офицерам подают чай; в девять барабаном свободных от должности приглашают к молитве; в десять подают водку и закуску; в половине двенадцатого обедают; в половине шестого в кают-компании в камине разводят огонь, и все садятся вокруг чайного стола, курят трубки, пьют одни чай, другие пунш и беседуют как в своем семействе; в половине восьмого ужинают и ложатся спать. Распределение смен или вахт разделено таким образом, что каждый офицер и матрос занят должностью от 10 до 14 часов в сутки. Вставать в полночь, ложиться в 4 часа утра, не иметь никогда покойного непрерывного сна, быть всегда готовым выйти на верх, во время бури несколько дней сряду не сходить в каюту, дремать только несколько минут, прислонясь к пушке: вот беспокойства и труды, вот наши биваки, которых неудобствам подвержены мы, не только противу неприятеля, но и во всякое время… Морская служба, скажут, очень трудна; но всегда в ней есть нечто нравящееся и сильно занимающее. Конечно ни в одной другой службе нет столько занятий для воображения и души, как в морской. Кто из моряков во время жестокой бури не заклинал себя никогда более не вдаваться в опасность и пришед в гавань подать в отставку. И кто из них при первом же благоприятном ветре не забывал клятв своих, скучал, стоя в пристани и с удовольствием не пускался опять в море. Окруженные бедствиями, даже претерпев кораблекрушение, хотя говорим мы о покое, но любим одни только бури".

Датские проливы эскадра проходила в тягостный период осенней непогоды, когда даже редкие от штормов дни море затянуто беспросветным туманом. Шли буквально на ощупь. То и дело обнаруживались встречные караваны судов.

– Наше счислимое место? – подозвал к себе штурмана капитан "Святого Петра" Баратынский.

– Траверз острова Веен! – отозвался тот чуть погодя.

– Вот, господа! – поворотился к стоящим поодаль вахтенному лейтенанту и мичману Баратынский. – Сей остров столь же значителен для стратегии морской, как и греческий Корфу, ибо лежит посреди проливов датских, а потому обладающий им обладает и проливами. Говорят, что царь Петр Алексеевич предлагал королю датскому за остров Веен столько серебряных рублей, сколько таковых можно было на острове выложить.

– И не купили? – искренне пожалел мичман Володя Броневский.

– Купили бы, да не продали! – хмыкнул в ответ капитан. – Теперь им шведы с датчанами напополам владеют и с каждого проходящего судна хорошую пошлину имеют!

Команду свистали к обеду. Сегодня любимые матросами щи и уважаемая всеми особо гречневая каша, варенная с маслом в пиве.

Скала Веен проплыла справа по борту в разводьях туманов и мороси. Тоскливо трубили туманные горны. Чутко вслушивались в их хриплые звуки капитаны: громче звучит горн впереди, значит нагоняем передний мателот и надо убавить паруса, чтобы не навалиться на него. Усилился звук позади, значит, следует прибавить хода, ибо нагоняет следом идущий. С некоторого времени стали вызывать тревогу "Селафаил" с "Уриилом". Собранные в плавание наспех, без должного ремонта, оба стали давать течь.

– Продержитесь до Портсмута? – запрашивал их командующий.

– Продержимся! – отвечали капитаны, осеняя себя крестным знамением. – Пока откачиваемся помпами, а там, что Господь даст!

5 октября эскадра, обойдя мыс Куллен и окруженный опасными мелями остров Ангольт, вступила в Северное море.

На Догер-банке полной рыбаков, «Святой Петр» оказался ближе иных к рыбацкой флотилии. К «Петру» немедленно подошла рыбачья лодка. На борт поднялся старшина лова, именуемый среди рыбаков адмиралом – седой старик в синей куртке и зюйд-вестке. Поздоровавшись с Баратынским, велел он ему поднять корзины с рыбой в дар от рыбачьего сообщества.

– В подарок дорогому гостю Немецкого моря! – сказал по-немецки.

Наши в ответ налили ведро рому и насыпали несколько фунтов табаку, вернее махры-горлодера, от которой у непривычных всегда захватывает дух.

На следующий день, словно вняв мольбам мореходов, ветер отошел к востоку и, наполнив им все возможные паруса, корабли пошли по двадцать две версты в час. Вот справа отступили вдаль очертания последнего норвежского мыса Дернеуса.

Сменившись с вахты, Володя Броневский, долго дул в озябшие руки, а затем достал из рундука заветную тетрадочку в толстом, свиной кожи переплете и, стараясь не разлить на качке чернильницу, принялся писать письмо другу в Кронштадт:

"… К ночи эскадра вступила в Немецкое море. Бурная, мрачная ночь представляла великолепное зрелище: корабль, рассекая и вместе с тем, нисходя и восходя на валы, производил бегом своим струю и пену, обращенную в пыль. След, а паче близь руля, слался по хребтам волн рекою лавы, огненным змеем, который, извиваясь, казалось, гнался за кораблем. Вода издавала блеск, подобный золоту, корабль, по-видимому, плыл в растопленном металле. Под носом, где наиболее сопротивления, раздробленные грудью корабля валы, подобно тифонному столбу, вздымаясь высоко, огненным дождем падают на палубу. Картина ужасная и вместе с тем прекрасная! Морская вода, содержащая в себе множество селитренных, фосфорических и других частиц, от трения о борт корабля, как будто возгорается и в темную ночь при скором ходе производить сие явление. На другой день, когда мы были посреди моря, то сожалели и о скучных кремнистых берегах Норвегии… и 6-го октября ветер стоял в прежней силе, море подобно было седому холмистому полю, корабли в ходе не уступали один другому, и мы не имели приятности дожидаться заднего. Ночи были самые осенние, сумрачные, холодные с дождем. Облака мчались быстро, луна изредка показывалась… Корабль валяло с бока на бок подобно легкой лодке. Когда ветр дует с кормы, корабль имеет боковую качку самую беспокойную и вредную для его корпуса. По сему-то и самый благоприятный, хорош бывает только в некоторой степени."

Проходя Догер-банку, вдалеке была замечена штормовавшая с зарифленными парусами английская эскадра. А утром 8-го октября караульный матрос с фок- мачты закричал: "Вижу берег!" Все, у кого были зрительные трубы, немедленно раздвинули тубусы.

– Это, несомненно, Англия! – делились они друг с другом впечатлениями.

– Лейтенант! – велел Баратынский вахтенному начальнику. – Возьмите-ка зеркальце да поищите норд-форландскиие маяки!

Лейтенант, вооружившись зеркалом, стал наводить его на берег, пока, наконец, в зеркале не вспыхнул слабый огонек.

– А вон и брега французские! – раздался чей-то голос.

В отличие от беловатых берегов Альбинона, французский берег был покрыт зеленью. На траверзе Дувра разошлись с еще одной английской эскадрой, лежащей в дрейфе.

– Кажется, англичане всей страной в моря выплыли! Наступил им, видать, Бонапартий на мозоль крепко!

В Англию было необходимо завернуть по многим причинам: починить прохудившиеся за время перехода корабли, снабдиться провизиею, приделать новомодные курки к пушкам, принять два недавно купленных у англичан брига, согласовать опознавательные сигналы.

* * *

Вскоре корабли Сенявина благополучно бросили становые якоря на знаменитом Спитхедском рейде Портсмута. Огляделись. Спитхедский рейд огромен и, являясь главным сборным пунктом военного и купеческого флота Англии, может вместить до пяти тысяч кораблей. Здесь постоянно стояла одна-две вооруженные эскадры. Сюда приходят и отсюда уходят ост-индийские и вест- индийские караваны. Спитхедский рейд, что гигантский город на воде, живущей своей только ему понятной жизнью, в котором все постоянно меняется и куда-то движется. Спитхедский рейд открыт южным ветрам, зато от северных хорошо прикрыт островом Вэйта. Особенность Спитхеда – шестичасовые приливы и отливы, которые, несмотря на самый неблагоприятный ветер, всегда помогают судам заходить на рейд и уходить с него.

Едва дудки наших кораблей просвистели: "от шпилей долой", как от флагманского английского 100-пушечного линкора, что стоял под полным адмиральским флагом, отвалила шлюпка. На ней на "Ярослав" прибыл адъютант портсмутского командира адмирала Монтегю.

– Я передаю вам поздравления его светлости по поводу прибытия, а, кроме того, должен оговорить положения об приветственной салютации!

Корабельная салютация – дело не шуточное. Англичане относятся к ней весьма ревностно и всегда требуют себе преимущества. По английским правилам все нации при встрече с ними даже в нейтральных водах должны салютовать первыми и большим числом залпов, а кроме того приспускать свои флаги. Ослушников наказывали ядрами. Что же касается своих территориальных вод, то там англичане были непримиримы вообще. Когда-то из-за того, что голландцы отказались салютовать англичанам, началась даже война. Из всех государств первыми отказывались салютовать англичанам только русские моряки. То было завещано им еще Петром Великим!

Английские моряки на рейде Портсмута

Ныне спеси у англичан заметно поубавилось. Гордость гордостью, а русских теперь не обидишь. Не самим же один на один с Наполеоном в драку лезть! К тому ж всем хорошо было известно, что вице-адмирал Сенявин к чести своего флага относится не менее ревностно, чем англичане. Переговоры были, впрочем, не долгими. Договорились, что первыми пятнадцатью залпами салютуют наши, а англичане ответствуют незамедлительно столькими же. Коль мы находимся в британских водах, то Сенявин на таковой ритуал согласился, не усмотрев в нем урона чести для флага Андреевского перед Юнион Джеком. Ударили наши пушки, а едва прогремел последний выстрел, заговорили пушки английские. На шканцах российских кораблей считали:

– Один… Пять… Десять… Пятнадцать! Все, честь флага соблюдена и ритуал исполнен!

После этого Сенявин съездил в Портсмут с визитами к адмиралу Монтегю и прочим главным чиновникам и того же дня «получил от них обратное посещение». С адмиралом Монтегю мы еще встретимся не раз. Пока же отметим, что был адмирал в преклонных годах и весьма грузен, состоял в близком родстве с домом Спесеров и в свояках с первым лордом адмиралтейства, а потому пребывал в большой силе и почтении у правительства. С мнением Монтегю считались, к нему прислушивались.

Спустя день поутру все английские корабли подняли на фор-брам стеньгах национальные флаги, а на брам-стенгах гюйсы и палили пятнадцатью пушками. Так королевский флот праздновал день восшествия на престол Георга Третьего. Наши из вежливости палили тоже.

Эдвард Монтегю, 1-й граф Сэндвич

Ветер к вечеру поменялся, и с берега сразу же пахнуло смрадом горевших каменных угольев.

В тот же день вице-адмирала Сенявина официально уведомили, о том, что Россия вступила в войну с Наполеоном. Из Лондона привезли соответствующую бумагу послом нашим подписанную. О начале войны наши знали еще с Кронштадта, но теперь об этом с радостью уведомили нас и англичане.

– Теперь мы с вами союзники! Будем вместе драться! – радостно говорили английские офицеры, приезжавшие в гости на наши корабли.

Наши по этому поводу больше отмалчивались. Война с французами была давным-давно всеми ожидаема, однако враг силен и только время покажет, кто чего стоит! Гостей, однако, принимали щедро. Хлебосольство на российских кораблях всегда в чести! Вначале пили их ром, потом нашу водку. Расставались иногда уже поутру и нередко гостей укладывали в шлюпки, словно мешки худые.

Англичане пребывали в большом возбуждении.

– Наш флот вышел навстречу французам. Скоро будет генеральный бой, который решит судьбу войны! Мы покажем этим гнусным лягушатникам – хвастались они нашим офицерам.

– Кто повел флот? – поинтересовался Сенявин, когда ему доложили о разговорах.

– Лорд Нельсон!

– Тогда слухам о генеральном бое можно верить вполне! – кивнул Сенявин, которому передали эту новость. – Нельсон французов из своих рук не выпустит! Мы с ним еще в прошлой средиземноморской кампании знались! Этот, что пес цепной, в холку цепляется! Однако, что касается судьбы войны, то здесь думаю до полной победы еще далеко. Сила Наполеона не во флоте, а в армии, и эта армия пока непобедима!

Вскоре о вероятности генерального сражения рассказал и адмирал Монтегю. Новость о возможной большой битве англичан с французами было кстати.

– Если известие таковое правдиво, наша задача значительно облегчается! Ибо будет флоту якобинскому нынче не до нас! – высказал здравую мысль вицеадмиралу командир "Ярослава" капитан 1 ранга Митьков.

– Наберемся терпения, и подождем официальных известий! Пока же до выяснения обстановки нам лучше постоять на Спитхете! – подумав, решил Сенявин. – Наша цель не драка с французами в Атлантике, а удержание острова Корфу в море Средиземном!

Затем наши моряки отмечали день рождения вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Теперь уж наша эскадра украсилась национальными флагами и палила полутора десятками залпов. Чтобы сделать нам приятное, адмирал Монтегю палил сразу из двадцати одной пушки!

– Чего это англичане нынче такие предупредительные? – спросил стоящий вахту на "Урииле" мичман Мельников своего вахтенного начальника лейтенанта фон Платера.

– А с того, мой друг Григорий, что уж больно радостно им, что мы вперед их в драку с Наполеоном лезем! От того и вся их предупредительность будет! Помяни мое слово, когда надобность в нас минует, они и головы в нашу сторону не повернут!

К стоящим российским кораблям ежедневно уже с раннего утра спешили от берега шлюпки. Это местный портовый люд бросился за поживой. Толстые торговки, как заправские шкипера, лихо швартовались к бортам и наперебой предлагали зелень, сливки и яблоки. Трактирщики зазывали в свои заведения, лавочники вручали билеты, с перечнем товаров и цен. Театральные содержатели напомаженные, а потому неестественно бледные, будто выходцы из мира иного, приглашали удостоить посещением их сцену. Потом подошли баржи снабженческие от командира порта. Первая с мясом и овощами, вторая с водой. Внимание и забота хозяев были исключительными!

Ближе к вечеру от берега отвалил пузатый бот с сотней расфранченных девиц легкого поведения. Эти ехали на эскадру с весьма конкретными намерениями. Но девицам не повезло. В отличие от англичан, на российском флоте с их промыслом все обстояло куда как строго. По петровскому уставу посещать корабли разрешалось только женам, да и то, только до побития зари в своих портах. А потому перегруженному боту пришлось повернуть восвояси к большому неудовольствию девиц, как, впрочем, и столпившихся на палубах матросов.

Быстро приняли от англичан и купленные вспомогательные бриги. Первый из них с восемнадцатью 12-футовыми пушками Сенявин решил именовать "Фениксом", помятуя о сказочной птице, которая, будучи даже сожженной, всякий раз возрождалась из собственного пепла. Начальствовать над "Фениксом" был определен капитан-лейтенант Сольменев, специально для этой цели взятый из Кронштадта. Второй из бригов, вооруженный дюжиной каронад принял под команду капитан-лейтенант Ераков. Этот бриг наименовали "Аргусом". Одновременно, используя расположение англичан, Сенявин закупал на их складах все, что только могло пригодиться на кораблях: громоотводы и новоизобретенные машины для очищения воздуха в трюме, атласы Средиземного моря и портолины, краску и олифу, скипидар и спирт, инструменты слесарные зрительные трубы, лекарства. Помимо этого, наняли на службу английских лекарей и подлекарей. Зарплату им положили преогромную: первым по тысячи шестьсот рублей в год, а вторым по восемьсот.

– Дороговато эти коновалы иноземные нам обойдутся! – отговаривали вицеадмирала.

– Жизнь подчиненный мне дороже! – отвечал тот.

И снова праздник. На сей раз хозяева отмечали двухсотлетнюю годовщину открытия некого заговора бунтовщиков, замышлявших взрыв парламента.

– Ну и дела! – пожимали плечами наши. – Уж два века прошло, а они все радуются! Видать шибко их тогда припугнули!

Из хроники пребывания нашей эскадры в Портсмуте: "Англичане всячески старались ласкать русских, и, узнавая более Сенявина – увеличивали уважение ко всем: так нередко почтение и пренебрежение нации зависит от личных достоинств того, кто избран представлять ее! Не только адмиралу, но и всем офицерам позволялось осматривать адмиралтейство и доки и даже разъяснялось каждому любопытствующему достоинство и предмет удивительных машин: сие могло служить убедительным доказательством дружеского расположения английского правительства к русскому; ибо внутренность адмиралтейства почитается у них неким священным местом, в которое и самые англичане не впускаются без особенного позволения. Комиссионер контр-адмирал Кофен, известный открытием прохода через Бельт победоносному флоту адмирала Нельсона, сопровождал сам повсюду Сенявина… Сенявин угощал в Портсмуте великолепным образом английских чиновников, как морских, так сухопутных и гражданских: к обеду приглашены были также и все русские капитаны. Веселье было искреннее, не купленное рюмками и бокалами, как-то часто водится на больших пирах!"

Англичанам было от чего радоваться: прибытие союзной российской эскадры в Средиземное море снимало огромную головную боль. Ведь русские готовились взять на себя всю черновую работу в Адриатике, оставляя британцам возможность сосредоточится на делах, для них более первостепенных.

* * *

Чтобы стоянка была не в тягость командам, командующий решил отпускать на берег всех щедро, как офицеров, так и матросов. Володя Броневский, едва дождался своей очереди, чтоб поглядеть землю английскую.

Едва через три дня дошла очередь, он, не смотря на дождь и пасмурность, первой же шлюпкой съехал на берег с тремя такими же любопытствующими сотоварищами. Меж собой решили для начала прогуляться по городу, а затем отобедать в каком-нибудь приличном трактире. Едва ступили на причальную стенку, первая неожиданность. В дымину пьяный рыжий матрос тут же прицепился к офицерам с просьбой разрешить ему побиться с одним из наших гребцов в "боксы". Наши были тоже не против драки, но офицеры им того не позволили, чем расстроили и гребцов, и рыжего англичанина.

– Ладно, пока мы при службе! – сообщили англичанину здоровяки загребные, когда офицеры удалились. – А вот завтра у нас вольная на весь день, тогда и приходь сюды поутру, посмотрим у кого кулачки крепче!

– Йес! йес! – обрадовано замахал руками "боксер" и, петляя ногами, поплелся куда-то вглубь порта.

– Кажись, не понял по-нашему! – расстроился кто-то из матросов.

– Еще как понял! – заверили его остальные. – Ишь, как обрадовался, даже есть сразу побежал, чтоб силу к завтрему накопить!

– Ежели так, значит, не зря на берег съездим: и погуляем и подеремся! – обрадовался один из загребных. – Вот энто я понимаю – жизнь!

Из воспоминаний участника плавания: "Матросы наши удивительным образом уживаются с англичанами. Они, кажется, созданы друг для друга. Встречаясь в первый раз в жизни, жмут друг другу руки и, если у кого есть копейка в кармане, тотчас идут в трактир, усердно пьют, дерутся на кулачках и, выпив еще, расстаются искренними друзьями. Ничего нет забавнее, как слышать их разговаривающих на одном им понятном языке. Часто, не останавливаясь, говорят они оба вдруг, один по-английски, другой по-русски, и таким образом весьма охотно, по несколько часов кряду, беседуют о важных предметах…" Пока гребцы мечтали о завтрашней гулянке, Броневский с друзьями уже фланировал по Портсмуту. Шитые офицерские мундиры явно привлекали внимание и народ, буквально, толпами сбегался посмотреть на русских. Молоденькие англичанки в капотах и соломенных шляпках с корзинками в руках жеманничали и строили глазки. Наши подмигивали, мол, мы ребята не промах! Однако знакомству мешали вездесущие мальчишки. Эти прыгали вокруг и орали во все горло:

– Рашен добра! Рашен добра!

– Таковое внимание к скромным нашим особам конечно приятно, однако создает определенные неудобства! – наклонился к уху мичмана Ртищева Владимир.

Тот согласно кивнул:

– Авось привыкнут!

На улицах Портсмута идеальная чистота. Нижние этажи домов заняты бесчисленными лавками. Купить здесь, кажется, можно весь мир. Английское сукно и китайский шелк, индийские камни и малайские пряности. Кто покупает много, тому и цены ниже, и доставка на корабль. Хочешь новый фрак, его тут же сошьют тебе за каких-то два часа!

Наконец дошли до трактира с надписью: "Г. Русский офицер у нас все хорошо!"

– А вот и обед! – обрадовался Броневский и, топоча сапогами, офицеры взошли на крыльцо.

На входе уличные мальчишки отстали, зато набежали лавочные. Один сразу же кинулся чистить сапоги, второй обметать мундиры. После чего потребовали за свои услуги по шиллингу.

– Этак, мы скоро без денег останемся! – посетовали наши, но заплатили.

На входе гостей встретил трактирный слуга, опрысканный духами и в шелковых чулках. Провел в комнату. Там на столах лежали газетные листы. Сидевшие в креслах посетители, не снимая шляп, углубленно их читали. Появление русских было встречено безмолвием. Священнодействие чтения у англичан не может быть прервано ничем. До обеда было еще далеко, а потому, полистав газеты и позевав, наши приуныли, когда внезапно услышали шум и смех в соседней комнате.

– Господа! – кажется, не все здесь читают листки! – обрадовался Броневский, откидывая в сторону надоевшие газеты.

Прислушались к шуму за стеной. Ртищеву показалось, что он слышит знакомые голоса. Это сразу же меняло дело. Немедленно прошли в соседнюю комнату. А там, конечно же, свои гуляют, да еще как! Офицеров толпа, почитай со всей эскадры. Дым стоит коромыслом, вино льется рекой. Прибытие мичманов с "Петра" встретили на "ура".

– Давайте господа, по единой с нами! – подняли доверху стаканы наполненные. – А там и поговорим!

Закусывали сырами, а в шесть часов хозяин велел подавать обед. При каждой смене блюд он обязательно заглядывал в комнату и спрашивал, хорошо ли?

– Хорошо, братец! – говорили ему. – А будет еще лучше! Тащи все, что есть!

Гулянье успокоилось заполночь, а потому все и заночевали в трактирных спальнях. Отоспались почти до полудня. На ленч подали чай с молоком, бисквиты и новые газеты. Чай выпили, бисквиты съели, а газеты отложили в сторонку. Затем зашел хозяин трактира и объявил, что господ русских сегодня вечером приглашают в дамский клуб.

– Но мы без фраков! – заволновались все разом.

– Не беда! – пожал плечами хозяин. – Мой слуга объедет ваши корабли и заберет все, что вам нужно.

Услуга эта обошлась в несколько гиней, но зато к вечеру все были готовы к встрече с английскими дамами. К клубу подъезжали в каретах при звуках оркестра. Англичанки в белых коленкоровых платьях сидели на стульях. Кавалеры стояли в отдалении. Ртищев быстро оценил ситуацию:

– Девиц куда больше, чем провожатых, будет, где разгуляться!

Русских офицеров тут же рассадили между девицами. Знакомясь, говорили по- английски, а кто не знал, по-французски. Девицы тоже, явно готовились к встрече и ознакомились с азами русского языка. Неизвестно кто их обучал, но с прелестных губ то и дело слетали столь крепкие боцманские ругательства, что наши офицеры были в полном восторге. Затем заиграли менуэт, после которого начались всяческие мудреные кадрили. Вскоре уже каждый из офицеров имел собственную даму. К Броневскому подсела очаровательная блондинка.

– Меня зовут Бетси! – дерзко взяла она его под руку.

– Владимир Броневский из дворян псковской губернии! – представился, слегка ошарашенный этакой смелостью, мичман.

– Мы отныне сами выбираем себе кавалеров, потому, что мы эмансипе! – просветила молоденькая спутница запыхавшегося Броневского после очередного замысловатого па.

– Это что еще такое? – искренне удивился тот.

– Эмансипе – это когда мы командуем мужчинами и делаем, что только захотим!

– гордо вскинула кукольную головку Бетси.

– Не приведи, Господи! – с ужасом подумал мичман, но виду не подал, а, покрепче обняв свою партнершу, сделал удивленное лицо. – Как все это интересно и главное ново!

– О, вы, я вижу настоящий джентльмен и друг эмансипе! – улыбаясь, прошептала Бетси ему в ухо. – Вы мне уже определенно нравитесь, а потому можете вполне рассчитывать на взаимность!

Затем объявили новый танец экосез, после чего были накрыты столы. Дамы сами наливали своим кавалерам вина. Потом опять до изнеможения плясали экосез. Ближе к утру офицеров начали развозить по домам. Броневского довольно бесцеремонно забрала к себе его милая партнерша.

Когда ж в полдень следующего дня мичман покинул гостеприимный дом, очаровательная хозяйка которого из окошка послала ему прощальный поцелуй, Броневский был настроен уже куда более снисходительно:

– А все же не такая уж плохая штука эта их эмансипе!

* * *

У матросов в Англии шла своя гулянка. После обеда командиры приказывает спустить очередную вахту на берег «освежиться». Боцмана свистели в дудки:

– Первой вахте изготовиться на берег! Чище одеться!

Матросы первой вахты, бросив все дела весело и с шутками, кинулись к рундукам, чтоб переодеться. Переодеваются прямо на палубе. Тут и там раскиданы вещи, матросская хурда. Матросы второй вахты угрюмо посматривают на счастливцев, которые первыми вкусят удовольствия предстоящей гульбы.

Сходящий на берег матрос держит на ладони четыре монеты и мучительно рассуждает:

– Один франковик пропью, второй франковик кое-куда, на третий разве отдать басурманкам белье помыть? А нашта! Белье я и сам помою. На этот франковик не купить ли табаку али игрушку жене? Нет, баловать бабу не стану, а табак казенный дают, лучше уж и энтот пропью!

Некоторые матросы сходят на берег с узелками белья, чтобы дать его постирать, иные с раскрашенными балалайками, чтобы гулять, так гулять. Но большинство налегке, чтобы по пьянке ничего не растерять. Кто-то сразу заворачивает в кабак, кто-то в портовый бордель, девок местных за пышности пощупать, а кто- то и просто так пошататься по городу, посмотреть на заморские диковинки, да прикупить подарков.

– Архипыч ты куда? – спрашивает один матрос другого.

– По городу гулять!

– Зайди в лавку, купи мне галстук, али платок цветастый!

– Давай деньги, куплю!

– Не могу Архипыч! Я ж в кабак следую, значит напьюсь. А мне для сего дела деньги во как нужны. Сделай одолженье, купи платок¸ а я деньги потом отдам.

…В кабаке гуляют вперемежку наши и английские матросы. Англичанин что-то лопочет нашему.

– Ты, басурманская твоя харя, говори по-русски, а не лай, что собака! – грозит наш англичанину пальцем. – Что не можешь, али притворяешься?

Англичанин кивает головой и бьет себя пальцем по кадыку. Наш матрос разъясняет ситуацию остальным:

– А ведь понимает меня каналья, бесов сын, Да и я уже начинаю по ихнему марковать. Что говорит? Да выпить предлагает. Ладно, уж согласный я, наливай!

Единственно, что не любили англичане на совместных выпивках, так это когда, напившись, наши лезли целоваться троекратно. За протесты эти свои глупые, англичане частенько от наших по морде и получали. Бились серьезно. Англичане наших «боксами» своими отхаживали, наши же лупили соперников в мах да по лбу. Потом, если силы еще оставались, братались снова.

Вот на причале в ожидании шлюпки стоит, покачиваясь, матрос в синяках и с распухшим носом. Сразу видно, что успел и побрататься, и подраться. Его окружают сослуживцы, спрашивают участливо:

– Митрич, кто тебя так расписал?

– Басурмане одолели. Был бы один. А те сразу втроем навалились вражьи сыновья!

– Свистнул бы нам, мы враз стенкой ломанули!

– Щас поздно, а в следущу очередь ломанем!

– А ты обидчиков то помнишь?

– А на что их помнить-то? – искренне удивляется отлупленный Митрич. – Всех метелить и станем!

– И то дело! – соглашаются дружки. – Ох, и погуляем же на славу, будет, где душе разойтись!

* * *

Едва Кронштадт покинула эскадра Сенявина, как на внешний рейд начали вытягиваться главные силы Балтийского флота под началом адмирала Красного флага и командира первой дивизии Тета. Всего собрано было 11 линейных кораблей, 10 фрегатов и почти полторы сотни транспортов. Предстояла переброска корпуса графа Толстого в шведскую Померанию, где объединясь с англичанами и шведами, Толстой должен был нанести удар в спину французской армии.

Несмотря на всю внешнюю дружественность к России Пруссии, адмиралу Тету была дана секретная инструкция, гласившая, что, если бы "обнаружились доселе скрываемые замыслы Пруссии начатием неприязненных противу нас действий" на эскадру возлагалась блокада всего побережья от Штетина до Мемеля, занятие на зиму Данцига и всяческое стеснение прусской морской торговли. Окончательный расклад политических сил на предстоящую компанию был еще совершенно не ясен.

К середине сентября одновременно в Кронштадте, Ревеле и Риге началась погрузка солдат и казаков, артиллерии и имущества. Провожать Тета приехал морской министр. У Чичагова с Тетом дружба старая. Еще совсем недавно (и года не прошло!) состоял контр-адмирал Красного флага Чичагов в дивизии адмирала, а теперь, вознесенный на вершину служебной лестницы, сам стал его начальником.

– Задумка с десантом хорошо, но боюсь, что подведут шведы с англичанами! – честно признался министр командующему. – Как бы, не пришлось весь корпус обратно везти!

– Не будем загадывать! – покачал головой Тет. – Надо еще до Померании без потерь доплыть!

Егор Егорович Тет

Как в воду глядел опытный мореход! Переход к Померании по причине осенних штормов выдался на самом деле невероятно тяжелым. На подходе к острову Рюген флот и транспортный караван попали в настоящую бурю. Суда швыряло, как щепки и каждый теперь был предоставлен сам себе. Транспорта тонули десятками, а люди гибли тысячами. Особенно много погибло в тот страшный день казаков, которых расписали по самым маленьким суденышкам. Смертный час свой сыны Дона встречали с истинно русским хладнокровием. Причащались, прощали сотоварищам былые обиды, а затем, расцеловавшись напоследок друг с другом, и, осенив себя крестным знамением, один за другим уходили под воду, так и не выпустив из рук своих сабель…

За какие-то два-три часа ожесточенного шторма было потеряно три десятка транспортов и катер "Диспач". Погибло в волнах и разбилось о прибрежные камни более четырех тысяч человек…

Несмотря на случившуюся трагедию, Тет все же нашел силы, подошел к Штральзунду и высадил на берег измочаленный десант. После высадки он, согласно высочайшей инструкции, сразу же повернул в обратный путь, где корабли опять сильно потерпели от непогоды.

Увы, огромные жертвы, принесенные на алтарь общего дела, оказались совершенно напрасными. Последовавшее вскоре столкновение при Аустерлице, свело на нет все усилия русских моряков. Узнав о результатах сражения, англичане и шведы не рискнули открыто выступать против французов и наши, как всегда, остались в полном одиночестве. Расположившись на правом берегу реки Везер, Толстой напрасно ждал указаний из Петербурга. О нем словно забыли. А затем пришло указание… прусского короля: немедленно сворачивать свой лагерь и убираться ко всем чертям в Россию!

Так никчемно и безрезультатно закончилась операция, грозившая обернуться новой славой русского оружия.

Возвращаясь мимо Рюгена, на кораблях отслужили панихиду по погибшим сотоварищам. Все также было мрачно небо и яростно свистал ветер в натянутом рангоуте, все также остервенело бились волны о каменные скалы острова. Люди, помните этот страшный Рюген! Помните о тех, кто канул навсегда в здешних глубинах!