Читать книгу Мифы и правда Кронштадтского мятежа. Матросская контрреволюция 1918–1921 гг. - Владимир Шигин - Страница 3

Весной 1918 года, в связи с угрозой Балтийскому флоту со стороны наступающих германских войск, начальник Морских сил Балтийского моря, командующий Балтийским флотом А. М. Щастный принял решение перевести корабли флота из Гельсингфорса в Кронштадт. Согласно Брестскому мирному договору, заключенному между Советской Россией и кайзеровской Германией 3 марта 1918 года, все русские корабли должны были покинуть финляндские порты, причем предусматривалось, что пока лед не позволяет осуществить переход, на кораблях должны были оставаться лишь «незначительные команды», которые легко могли быть нейтрализованы немцами. Этот поход получил название Ледового. В течение марта – апреля 1918 года из Гельсингфорса и Ревеля в тяжелейших ледовых условиях в Кронштадт были переведены основные силы Балтийского флота. Таким образом Балтийский флот был спасен от вполне вероятного полного уничтожения.

Успешное руководство Ледовым походом подняло авторитет А. М. Щастного среди моряков. Но уже 27 мая он был арестован по личному распоряжению народного комиссара по военным и морским делам Л. Д. Троцкого и на основании материалов, подготовленных Военным контролем: «за преступления по должности и контрреволюционные действия» 20–21 июня был судим Революционным трибуналом при ВЦИК. Свою вину Щастный не признал. В выступлении на суде Троцкий заявил: «Щастный настойчиво и неуклонно углублял пропасть между флотом и советской властью. Сея панику, он неизменно выдвигал свою кандидатуру на роль спасителя. Авангард заговора – офицерство минной дивизии – открыто выдвинуло лозунг «диктатура флота». 22 июня А. М. Щастный был расстрелян.

Арест популярного на Балтийском флоте А. М. Щастного и его последующий расстрел произвели ошеломляющее впечатление на все категории моряков. Реакция отдельных матросских формирований не заставила себя ждать. Так, уже 10 апреля 1918 года произошел совершенно неожиданный для большевиков мятеж в войсковых частях Курска, организованный матросами-анархистами. Матросы создали собственный «военный штаб», располагавшийся в гостинице Ханбека и возглавляемый Карцевым, Маевым и Сухоносовым, установили контроль в привокзальных районах города, обстреливая из артиллерийских орудий отдельные объекты, в том числе и здание губернского Совета. После этого матросы заняли две гостиницы, освободили из городской тюрьмы заключенных. В ходе выступления анархистов имели место погромы, грабежи и аресты. Силами бойцов 1-го Курского революционного полка и красногвардейцев-железнодорожников из отряда Р. С. Кукулдавы удалось частично локализовать мятеж, который был ликвидирован лишь 29 апреля, после прибытия из Москвы отряда, под командованием члена Высшего военного совета, председателя Высшей военной инспекции РККА Н. И. Подвойского. Вместе с матросами-анархистами была арестована и часть командного состава полевого штаба войск Курской губернии, обвиненная в сочувствии анархистам. Главный комиссар Балтийского флота И. П. Флеровский в связи с этим событием телеграфировал в Москву: «Наибольший вред и разложение в массы вносят уходящие из флота матросы». Но это была только проба сил! Главные события были еще впереди.

Наиболее радикально настроенные матросы требовали ответа большевистского руководства за совершенное преступление – убийство уважаемого ими начальника – спасителя Балтийского флота. Однако для делегатов проходившего в то время в Кронштадте 3-го съезда Балтийского флота, видевших главную заботу в борьбе с анархией и укреплением дисциплины, союз с Совнаркомом был на тот момент важнее последствий позорного Брестского мира и других большевистских перегибов, включая и убийство А. М. Щастного.

К нескрываемой радости Совнаркома, съезд принял вполне центристские решения. Более того, делегаты признали и нового главного комиссара Балтийского флота И. П. Флеровского. Размежевание еще недавно единой в своих политических убеждениях матросской массы продолжалось.

1 июня 1918 года пленарное заседание представителей кораблей и частей флота, специально собравшееся для обсуждения вопроса об аресте А. М. Щастного, большинством голосов отвергло предложение членов старого Совкомбалта, Кронштадтского Военно-морского комитета и П. Е. Дыбенко о разборе дела А. М. Щастного самим Балтийским флотом и приняло промосковскую резолюцию. Фактически они «сдали» Щастного центральным властям. Более того, заседание выказало озабоченность «работой всех негодяев и провокаторов» среди «товарищей моряков части Минной дивизии», о чем также приняло соответствующие резолюции.

25 мая общее собрание рабочих Обуховского завода и моряков Минной дивизии постановило о совместном выступлении против властей. Затем пленарное заседание делегатов Минной дивизии на эсминце «Капитан Изыльметьев» отклонило требование съезда моряков об аресте двух офицеров-антибольшевиков и приняло резолюцию «О текущем моменте». Она приветствовала идею народной советской власти и осуждала большевистское руководство за то, что оно «резко проявляет полную нетерпимость к другим политическим партийным организациям, реагируя на их деятельность чисто полицейскими приемами, далеко оставляющими за собою приемы самодержавия». Резолюция требовала переизбрания местных Советов и Совета народных комиссаров. 27 мая заседание делегатов 22 эсминцев и 2 канонерских лодок потребовало смещения большевика И. П. Флеровского, назначенного вместо левого эсера Е. С. Блохина главным комиссаром Балтфлота.

Но лозунги матросов Минной дивизии о «морской диктатуре», их призывы о сопротивлении Москве, поддержке бунтующих рабочих и о спасении Щастного не только не нашли поддержки на кораблях и в частях всего остального Балтфлота, но и были всеми решительно осуждены. По существу, вслед за «сдачей» Щастного Балтийский флот открестился и от своих товарищей-миноносников.

Именно поэтому арест А. М. Щастного и последующая нейтрально-соглашательская позиция основной матросской массы явились для Минной дивизии поводом для перехода к самым решительным действиям. 25 мая, в день ареста А. М. Щастного, общее собрание моряков Минной дивизии и рабочих Обуховского завода договорилось о совместном выступлении против властей. Настроены моряки были весьма воинственно. В Минной дивизии преобладало мнение, что «всем, кто придет к нам, мы дадим отпор всеми имеющимися средствами, кончая пушками». На рабочих митингах матросы ожесточенно критиковали политику большевиков в отношении Бреста и Щастного, в связи с перевыборами в местные Советы и в связи с первыми известиями о трагической судьбе Черноморского флота. Вновь зазвучали разговоры о том, что большевики уготовили участь Черноморского флота Балтийскому. Из Минной дивизии с позором изгнали представителей губисполкома, призывавших создавать продотряды. Более того, матросы сформировали несколько вооруженных отрядов для защиты рабочих от красноармейцев. Обстановка скатывалась к вооруженному противостоянию. В июне недовольство рабочих Обуховского завода достигло предела, и они почти не работали. На стенах завода появлялись записки типа: «Предлагаю утопить всех большевиков в Неве».

17 июня на общем собрании рабочих и служащих Обуховского завода были приняты сразу две резолюции. Первая, о политических и экономических мерах борьбы с голодом, гласила: «Мы, рабочие и служащие Обуховского завода, бросив работы за невозможностью работать за отсутствием физических сил вследствие голода, собравшись на общем собрании в 7-м отделе пушечных мастерских и обсудив свое положение, постановили требовать: а) немедленного прекращения Гражданской войны, б) предоставить свободу закупки продуктов и доставки демократическим организациям и кооперативам, в) сложение полномочий власти народным комиссарам, создания общесоциалистическо-демократической временной власти и созыва Учредительного собрания, которое одно может, вобрав в себя представителей всех слоев населения и всех национальностей Российской Демократической республики, разрешить сложные запутанные вопросы и устранить и Гражданскую войну, и голод, и безработицу. Невыполнение требований наших влечет последствия, за которые ответственность падет на правительство, называющее себя рабоче-крестьянским, издеваясь над рабочими и крестьянами, ценя свое самолюбие, властолюбие больше интересов крестьян и рабочих, и солдат, и матросов».

Вторая резолюция была обращена к матросам Минной дивизии с призывом поддержать их в борьбе против диктатуры большевиков: «Мы, рабочие Обуховского завода, собравшись в рабочее время в 7-м отделе пушечных мастерских на общее собрание, просим товарищей матросов поддержать нас в борьбе с диктатурой кучки людей, властолюбивых, стоящих у власти, и заставить ее изменить политику, отказаться от упрямства, прекратить гражданскую войну, репрессии, созвать Учредительное собрание для организации власти всенародной, всенациональной, до которой должна быть временная социалистическая власть от всех социалистических партий. Доводим до сведения товарищей матросов, что мы, рабочие, уже истощены до крайности и дальше ждать не можем. Товарищи, пусть Собрание уполномоченных фабрик и заводов примет меры воздействия на власть, пусть объявит войну власти, и поддержите их в этой борьбе общими усилиями».

В тот же день на завод прибыли матросы Минной дивизии, и на совместном собрании было решено, что время для решительного выступления настало. Полтора десятка эсминцев отошли от набережной Невы и выстроились в кильватер на фарватере реки, чтобы уже одним своим видом вдохновлять забастовщиков Обуховского и других заводов, а также продемонстрировать свою готовность к бою. После этого делегаты совместного митинга рабочих Обуховского завода и матросов Минной дивизии вручили в Смольном Г. Е. Зиновьеву требование создать до созыва Учредительного собрания временную социалистическую власть с участием всех социалистических партий. Зиновьев ответил, что перевыборы Совета покажут, доверяет ли большевистской власти пролетариат, и обещал выступить 20 июня на общезаводском митинге. С этого момента началась подготовка к мятежу.

Однако на этом самом ответственном этапе в дело неожиданно вмешались эсеры. Желая возглавить антибольшевистское выступление, они провели собственную акцию, которая, как они рассчитывали, подтолкнет Минную дивизию и рабочих Обуховского завода к еще более решительным действиям. По воспоминаниям эсера Г. И. Семенова, эсеровские боевики якобы в то время готовили покушение сразу на двух питерских большевиков – на Г. Е. Зиновьева и на В. Володарского. За последним была установлена слежка. Непосредственным исполнителем теракта был определен рабочий-маляр Сергеев – бывший анархист, переметнувшийся к эсерам. Сам теракт состоялся 20 июня. Из воспоминаний Г. И. Сергеева: «Маленький, невзрачный человек с красивой душой (речь о Сергееве. – В.Ш.), из незаметных героев, способных на великие жертвы. В нем все время горело желание сделать что-нибудь большое для революции. Он был глубоко убежден, что большевиками делается губительное для революции дело… В этот день автомобиль Володарского по неизвестной причине остановился невдалеке от намеченного нами места, в то время, когда там был Сергеев. Шофер начал что-то поправлять. Володарский вышел из автомобиля и пошел навстречу Сергееву. Кругом было пустынно. Вдали – редкие прохожие. Сергеев выстрелил несколько раз на расстоянии двух-трех шагов, убил Володарского, бросился бежать. Сбежавшаяся на выстрел публика погналась за Сергеевым. Он бросил английскую военного образца бомбу (взвесив, что на таком расстоянии он никого не может убить). От взрыва преследующие растерялись. Сергеев перелез через забор, повернул в переулок, переехал реку и скрылся. Полдня скрывался на квартире Федорова, два дня в квартире Морачевского. Затем я отправил его в Москву». Заметим, что ЦК партии эсеров впоследствии открестится от убийства В. Володарского, назвав это самодеятельностью питерских эсеров.

В тот день на Обуховском заводе проходил очередной митинг рабочих и матросов с участием Г. Е. Зиновьева и А. В. Луначарского. В ходе митинга представители власти были освистаны и согнаны с трибуны. Более того, матросы решили их не выпускать, а тут же расстрелять. Одновременно на совместном рабоче-матросском митинге должно было пройти и голосование за созыв Учредительного собрания. Что касается расправы над Зиновьевым и Луначарским, то она должна была стать сигналом восстания, так как после этого все пути к отступлению были бы уже отрезаны. Но все сложилось иначе, чем задумывалось. Именно в тот момент, когда матросы уже окружили двух неосмотрительных ораторов, чтобы привести свой приговор в исполнение, прозвучала новость – только что убит ехавший на Обуховский завод В. Володарский. Далее события начали развиваться весьма странно. Узнав об убийстве Володарского, матросы сразу же поутихли и опустили свои винтовки. Снова продолжился митинг. Воспользовавшись этим, Г. Е. Зиновьев с А. В. Луначарским сумели выбраться с завода живыми.

Но почему известие об убийстве Володарского так удручающе подействовало на матросов? Подумаешь, убили одного из большевистских руководителей! Ну и что? Ведь они сами только что собирались убить еще двоих! Может быть, все дело было именно в личности В. Володарского? Кто, собственно, он был такой и почему в тот момент Володарский так спешил на Обуховский завод? Ответа на эти вопросы нет и сегодня.

Впрочем, спустя несколько дней после убийства Володарского Г. Е. Зиновьеву поступила анонимка, в которой сообщалось, что Володарский был убит из-за того, что на митинге около Невских ворот толпа матросов, симпатизировавших Володарскому, не только не позволяла никому ему возражать, но даже пыталась оппонентов Володарского арестовать. Вообще история с убийством Володарского, как и сама его личность, достаточно мутная, но некая связь между этим политическим деятелем и петроградскими матросами несомненно существовала.

Если эсеры действительно рассчитывали, что убийство В. Володарского еще больше революционизирует петроградские массы, то они ошиблись. Возможно, в данном случае политическая интрига была еще тоньше. Какую политическую игру вел Володарский, к чему призывал и чем покорил толпу матросов, нам неизвестно. Как неизвестно, почему именно его решили уничтожить эсеры в кульминационный момент начала восстания, хотя Володарский в иерархии большевистской власти в Питере не являлся даже второй по значимости после Зиновьева фигурой. Если у В. Володарского действительно имелись некие личные договоренности с матросами, если он вел некую собственную (или санкционированную свыше) политическую игру, то тогда его убийство, наоборот, было на руку властям, так как внесло в ряды мятежников растерянность и сумбур. Впоследствии в 1922 году И. П. Флеровский издал брошюру о Володарском, в которой писал, что того убили из-за его влияния на рабочих, что В. Володарский при этом не занимал никаких крупных постов в Петрограде и выступал, прежде всего, как агитатор. По логике бывшего главного комиссара Балтфлота получалось, что эсеры просто боялись, что Володарский распропагандирует собравшихся бунтовать рабочих и матросов, за что его предусмотрительно и убили. Впрочем, брошюра Флеровского была приурочена к началу большого политического процесса над эсерами и его задачей было не выяснение всех обстоятельств убийства петроградского комиссара, а обличение эсеров, стрелявших в большевика.

Ну, а 20 июня, после того как стало известно об убийстве В. Володарского, рабочие и матросы, вместо того чтобы переходить к решительным действиям и повторить октябрь 1917 года, начали опять бесконечно митинговать на своих заводах и на кораблях. Итак, ими была окончательно потеряна инициатива. А время работало на центральную власть…

* * *

Через день после убийства В. Володарского Совкомбалт вызвал из Кронштадта отряд в пятьсот вооруженных матросов с линейных кораблей. Комиссары объявили линкоровцам, что изменники с эсминцев хотят предать революцию и сбежать к финнам. Вместе с отрядом конных и несколькими сотнями пеших красноармейцев матросы с линкоров оцепили Обуховский район, после чего начали обыски и аресты рабочих. По железной дороге к берегу Невы подошел бронепоезд «Петропавловск» (укомплектованный матросами с одноименного линкора), на обоих берегах установили артиллерийские батареи. В Неву вошли канонерские лодки «Хивинец» и «Грозящий».

Что касается команды канонерской лодки «Хивинец», которая должна была выполнить карательные функции, то команда на этой канлодке была весьма отличной от остальных кораблей. Из воспоминаний капитана 1-го ранга Г. К. Графа: «Герои Петрограда были большей частью или «ряженые», или молодые матросы, еще не имевшие никакого представления о флоте. К этой же формации принадлежала и команда «Хивинца», укомплектованная по выбору Смольного. Большевистский переворот и демобилизация застали «Хивинца» в Неве, и матросы с него играли видную роль при первых шагах новой власти. Вот из кого состояли те «матросские» патрули, которые посылались большевиками для производства обысков и арестов, неизменно сопровождавшихся грабежами и насилиями. «Хивинец» был даже непосредственно соединен с Гороховой полевым телефоном, по которому и получал распоряжения. Команда его ни в чем не нуждалась: она получала от Смольного особое денежное довольствие, неограниченный паек и белый хлеб. Но среди них не было ни одного настоящего старого матроса».

Общую координацию действий карательных сил взяла на себя так называемая ревтройка, возглавляемая новым главным комиссаром Балтфлота И. П. Флеровским. В Минной дивизии матросы готовились к нападению и собирались дать отпор, ложились спать не раздеваясь, заявляли: «Кто придет арестовывать Лисаневича, против того у нас готовы пушки». Но дальше грозных лозунгов дело не пошло. Направляя на усмирение мятежа Минной дивизии именно матросов, ревтройка учла матросскую психологию. Драться со своими товарищами-кронштадтцами матросы Минной дивизии оказались явно не готовы.

Пока на эсминцах, как всегда, митинговали, кронштадтцы, изолировав от остального Петрограда Обуховский завод, занялись уже самой Минной дивизией.

Как и ожидалось, несмотря на все громкие заявления, большая часть эсминцев осталась нейтральными, то есть фактически сдавшимися без боя. Возможно, что на решение матросов сдаться повлиял просчет в осадке эсминцев, оказавшейся больше уровня воды в 15 километрах вверх по Неве от Обуховского завода у Ивановских порогов.

В реальности отпор был готов дать лишь стоявший у стенки Невского завода эсминец «Капитан Изыльметьев» во главе со своим командиром, идейным вдохновителем мятежа Г. Н. Лисаневичем. Когда более двухсот вооруженных кронштадтцев на буксирах «Богатырь» и «Вера» подошли к «Изыльметьеву», Лисаневич дал команду: «Прислуга к орудиям!» Матросы быстро расчехлили орудия и навели их на приближавшиеся буксиры. Одновременно на эсминце развели пары для перехода вверх по Неве.

Но на этом все сопротивление, собственно, и закончилось. Ни стрелять по своим товарищам, ни уходить в сторону Ладоги команда «Изыльметьева» не решилась. Да и Г. Н. Лисаневич не дал команды на открытие огня.

По одной из версий, «Изыльметьев» все же хотел уйти вверх по реке, но случайно зацепился винтом за якорную цепь соседнего эсминца и поломал лопасти. Возможно, это было сделано специально. Когда кронштадтцы высадились на палубу «Изыльметьева», они повели себя весьма корректно, фактически разрешив в тот же вечер переодетому в матросскую форму Лисаневичу беспрепятственно покинуть корабль. Вместе с Г. Н. Лисаневичем скрылись (а фактически были просто отпущены) и другие активисты мятежа: матросы П. Г. Земский, П. Смирнов и Ф. У. Засимук. После этого на эсминце были арестованы три офицера и пять матросов с условием, что их накажут максимально мягко.

Забегая вперед, отметим, что матросы эсминца «Капитан Изыльметьев» настолько преданно относились к Лисаневичу, что назначенный на его место командиром Ю. Ф. Раль (будущий вице-адмирал ВМФ СССР), вполне сочувственно относившийся и к Лисаневичу, и к самой команде, смог продержаться на «Изыльметьеве» всего неделю. Матросы его просто не восприняли… Любопытно, что в 1922 году бывший флагман антиленинского мятежа эсминец «Капитан Изыльметьев» был переименован в «Ленин»… Помимо «Изыльметьева», собирались оказать сопротивление кронштадтцам лишь стоявшие около Обуховского завода эсминцы 3-го дивизиона – «Гавриил», «Изяслав» и «Свобода». Корабли отошли от берега, на них также расчехлили орудия, после чего эсминцы поднялись вверх по Неве к селу Рыбацкому, где встали на якорь посередине фарватера. Поначалу готовились к отходу от берега и другие эсминцы, но по разным причинам так и не отошли. Комиссары Совкомбалта предъявили командам эсминцев ультиматум: «Немедленно изъявить покорность советской власти и выдать зачинщиков» либо будет предпринята минная атака. Через несколько минут ультиматум был принят к исполнению. При прибытии на эсминцы кронштадтских матросов команды не оказали им никакого сопротивления.

Команды ушедших вверх по реке «Гавриила», «Изяслава» и «Свободы» в это время были приведены в полную боевую готовность. Но после долгих дискуссий матросы постановили открыть огонь только в том случае, если по ним первыми начнут стрелять с берега. Но с берега по эсминцам не стреляли, зато прислали парламентеров-агитаторов. Когда те прибыли, по установившейся традиции, на эсминцах тут же собрали митинги. Агитаторы обрисовали командам их незавидное положение. Рассказали, что большинство кораблей дивизии уже отказались от участия в мятеже, флагман неповиновения «Изыльметьев» захвачен, а Лисаневич бежал. Кроме этого, агитаторы объявили ошеломленным матросам и о только что состоявшемся расстреле А. М. Щастного. При этом парламентеры обещали в случае прекращения сопротивления полное прощение командам, за исключением нескольких зачинщиков. В ответных речах матросы эсминцев заявили, что «не желают, чтобы их постигла участь «Изыльметьева» и не желают висеть на реях». В это время к эсминцам подошла и канонерская лодка «Хивинец» с комиссарами Совкомбалта и 120 вооруженными кронштадтцами. После этого команды эсминцев приняли резолюцию о том, что они не намерены впредь делать каких-либо выступлений против советской власти, и выдали по одному «матросу-контрреволюционеру».

Писатель В. Б. Шкловский в своей книге воспоминаний «Сентиментальное путешествие» писал: «При разоружении оказалось, что присланная команда не может вынуть затвора из пушек, не умеет: они начали колотить казенную часть орудия кувалдами. Значит, это не были матросы-специалисты; большевики не нашли их достаточно надежными для посылки». Думается, в данном случае В. Б. Шкловский ошибается. Дело было вовсе не в отсутствии среди кронштадтцев корабельных артиллеристов, а в том, что прибывшие с линкоров матросы не знали, как обращаться именно со 102-мм пушками, которых не было на линкорах, где на вооружении состояли более крупнокалиберные 305-, 203- и 120-мм орудия.

* * *

Одновременно с наведением порядка в Минной дивизии происходило и усмирение рабочих Обуховского завода. Из машинописной рукописи ЦГА: «В Смольном комиссар завода Иванов (И. П. Иванов – большевик, в 1918 году комиссар Обуховского завода. – В.Ш.) и председатель заводоуправления заявили, что ход событий вынуждает закрыть завод и объявить район на военном положении. Зиновьев на это не решался. Договорились на том, что Иванов поедет на Путиловский завод и выяснит настроение рабочих, поскольку возможна забастовка путиловцев в случае закрытия Обуховского завода. Секретарь завкома Путиловского завода Огородников сообщил Иванову, что у них на электростанции выступали обуховцы с призывом присоединиться, если Обуховский завод решится на выступление. В электростанции, как передавал Огородников, часть высказалась за выступление, но, в общем, завод на стороне советской власти.

– Значит, если мы закроем завод, вы рабочих от выступления удержите? – спросил Иванов.

– Да, удержим, на это можете рассчитывать, – ответил Огородников.

После того как вернувшись в свой район, Иванов среди большевиков, занимавших руководящие посты, рассказал о переговорах на Путиловском заводе, решили закрыть завод, не согласуя со Смольным, если в течение суток положение на заводе не изменится к лучшему.

К лучшему положение не изменилось. Утром 22 июня завод снова собрался на митинг, куда по телефону вызвали Иванова для объяснения. Все выступление Иванова свелось к заявлению – или приступайте немедленно к работе, или завод будет закрыт. После того, как комиссар сошел с трибуны, выступил матрос и кричал – вот каким языком разговаривают с нами комиссары…

В этот же день большевики решили начистоту поговорить с Минной дивизией. Антонов (А. А. Антонов – рабочий-электромонтер Обуховского завода, большевик, председатель Обуховского комитета РКП(б). – В.Ш.) и Иванов для переговоров пригласили представителей от судовых комитетов. На приглашение явилось шесть человек. Разговор продолжался недолго. Изложив всю серьезность положения, морякам заявили так:

– Обсудите, обдумайте положение как следует. Если решитесь на восстание, будем поступать, как поступают с мятежниками, будем воевать…

Моряки сидели и слушали молча. Так же молча они поднялись и ушли, когда им заявили, что разговор окончен. Вскоре после ухода матросов стало известно, что дивизия разводит пары. Что это означало – знали только на судах. В это же время к Антонову явился матрос с крейсера (так в тексте. – В.Ш.) «Изяслав» и заявил от лица матросов о верности советской власти. Матрос заявил, что их судно никаких враждебных действий проявлять не станет.

На заводском митинге между тем в тот день раздавались смелые голоса о восстании. Иванову передали, что решено по заводскому гудку созвать общерайонный митинг, где уже собирались раздавать оружие.

– Гудка быть не должно – погасите котлы, – распорядился комиссар завода.

Скоро готово было и объявление: «22 июня 1918 года. Товарищи рабочие! Мы неоднократно указывали вам на недопустимость митингов в рабочее время и на халатное отношение к работе, что безусловно губительно отражается на нашем с трудом налаженном производстве. В настоящее время мы принуждены заявить вам самым решительным образом, что дальше такое отношение к работе не будет допущено, а за простой 21 июня, а также за следующие простойные дни уплачено не будет. Если сегодня 22 июня не будет приступлено к работам, с 25 июня завод будет закрыт. Председатель Заводоуправления Антонов. Комиссар завода Иванов».

К работе не приступили ни 22-го, ни на следующий день. Антонов с Ивановым поехали в Смольный с докладом о случившемся. Там они нашли Лашевича (М. М. Лашевич – старый большевик, в 1918 году член Петроградского бюро ЦК РКП(б). – В.Ш.).

– Как дела? – спросил тот.

– Дела такие, – ответили обуховцы, что в районе готовится восстание и Минная дивизия собирается стрелять по заводу, а может, и по Смольному.

– Что нужно сделать? – спросил Лашевич.

– Необходима помощь, тов. Лашевич.

В ту же минуту Лашевич взялся за телефон и потребовал немедленно выслать из Кронштадта отряд в 300 надежных матросов. Едва Лашевич отдал Кронштадту приказ, вошел Залуцкий (П. А. Залуцкий – большевик, депутат Петроградского Совета, член Петроградского ВРК).

– Ну, Залуцкий, – обратился к нему Лашевич, – пиши декрет, Обуховский завод закрыли.

Тут же подошел и Зиновьев.

– Как дела? – спросил он, увидя делегатов с беспокойного завода.

– Завод закрыт, требуем вашей санкции, иного выхода нет…

– Ну и ладно, – махнул Зиновьев рукой и, похлопав себя по шее ладонью, добавил:

– Вот где сидит у меня ваш завод…

Через три часа отряд кронштадтских моряков уже высаживался из баржи на берег Невы около Фарфоровского завода.

Согласившись вместе с Зиновьевым на закрытие Обуховского завода, Залуцкий, тогдашний комиссар труда Северной области, писал в «Правде»: «…Начиная с Пасхи 2–3, а то и 4 дня в неделю устраивались митинги и собрания в рабочее время, начиная с утра и до часа окончания работ. Казалось бы, за это время можно успеть выяснить всесторонне волнующие вопросы, мало этого, с 16-го по 22-ое вся неделя была посвящена собраниям в рабочее время. Пора и честь знать… Я подтверждаю решение части правления о приостановке работ на заводе. С 25 июня завод должен быть закрыт. П. Залуцкий».

Скоро был готов и приказ: «Ввиду резкого падения за последнее время производительности Обуховского завода, вызванного явным, неуклонным нарушением работающими необходимой трудовой дисциплины, устройства в рабочее время собраний и непроизводительно расходованных ассигнованных заводу народных денег и топлива, Обуховский завод от 25 июня сего года закрывается.

1. Все рабочие и служащие, и технический персонал увольняются.

2. Заводский и Цеховые комитеты совместно с закрытием завода ликвидируются. Члены комитета увольняются на общем основании с остальными рабочими.

3. Расчет производится по день приостановки работ…» Начались переговоры с мятежными судами. К тому времени, как завод закрыли и район объявили на военном положении, дело сложилось так, что 5 судов, готовых на решительные действия против советской власти, отошли на средину Невы, а остальные 5, заявившие нейтралитет, остались у стенки набережной.

Суда, стоящие на средине Невы, долго не решались допустить делегацию завода, но потом согласились с условием, чтобы делегаты явились без оружия. Переговоры эти не привели ни к чему. Вскоре на всех судах замахали флажками. Береговые матросы перевели всем непонимающим морскую сигнализацию, что командующий флотилией приказывает всем судам идти вверх по Неве. Когда суда, исполняя приказ, двинулись в указанном направлении один за другим, три крейсера из 5 державших нейтралитет нарушили этот нейтралитет и также отошли от берега. Что предполагало делать командование, отдав такой приказ, с какой именно целью дивизия тронулась против течения Невы – никто на берегу не знал. Предположения же сводились к следующему: допускалось, во-первых, что команда посадит суда на мель и сама попытается ночью уйти в Финляндию, ждали затем и того, что дивизия откроет огонь.

Меры, какие были приняты для разоружения дивизии, сводились к следующему. На северную дорогу послали крупный бронепоезд «Петропавловск», на обоих берегах реки поставили батарею и по обоим же берегам послали пешие и кавалерийские отряды. Все, что делалось на правом берегу, от дивизии скрывалось, батарею замаскировали, и кавалерийский отряд, выслеживая суда, двигался лесом. Задача отряда состояла в том, чтобы обезоружить и арестовать матросов на случай их побега в Финляндию.

Для решительных мер по разоружению дивизии нужно было иметь два-три судна. С этой целью ревтройка отправила делегатов на «Хивинец», стоящий около бывшего Семянниковского завода.

Команда «Хивинца» была настроена советски, и никто не возражал против разоружения враждебной Советам дивизии. Кроме «Хивинца» в распоряжение Ревтройки поступили суда «Зоркий» и «Грозящий»…

Все три судна подошли на близкое расстояние к мятежной дивизии, и начались переговоры. После того, как вызванный с берега на палубу «Хивинца» оркестр сыграл Интернационал – всей дивизии по морской сигнализации передали ультиматум:

– Немедленно изъявить покорность советской власти и выдать зачинщиков.

Дивизия потребовала время для обсуждения такого предложения. «Хивинец» повторил ультиматум и пригрозил минной атакой. Через несколько минут дивизия запросила принять шлюпку. Когда «Хивинец» спросил – с какой целью – оттуда ответили, что в шлюпке находятся арестованные зачинщики.

Арестованных оказалось 35 человек. Суда развернулись и стали у стенки. Матросов заперли до суда в трюм, а руководителей мятежа немедленно передали в ЧК. Так закончилась попытка поднять восстание против советской власти. Вместе с закрытием завода прекратил свое существование и «Совет 12 апостолов» (так рабочие Обуховского завода именовали избранное ими руководство мятежа. – В.Ш.) – он был распущен так же, как завком и цеховой комитет. На основании резолюции Троцкого новое заводоуправление было составлено из 4 человек. В число их вошли Антонов, Кустов, Трахтенберг и Рыбарь».

Однако после подавления мятежа в Минной дивизии и на Обуховском заводе политическая ситуация в Петрограде стабилизировалась далеко не сразу. Так, 24 июня из-за угрозы забастовки было объявлено чрезвычайное положение на Николаевской железной дороге. Меньшевик П. А. Гарей вспоминал, что забастовка была сорвана «массовыми арестами руководителей в Москве и Петрограде». В Петрограде уличные митинги и сборища разгонялись гвардейцами охраны местных комиссариатов. В воротах Дома предварительного заключения вывесили огромный плакат: «Мы, рабочие и служащие, работаем. Вы, белогвардейцы, бастуете. Здесь для белогвардейцев места есть». Сходные надписи были на трамваях. Рабочих Путиловского завода удержала от участия в стачке позиция руководителей, которые считали ее несвоевременной. В Невском районе бастовали рабочие на бумагопрядильных фабриках Александро-Невской мануфактуры «К. Я. Паля» и Спасской мануфактуры. На Спасской мануфактуре для того, чтобы нельзя было включить станки, рабочие насыпали на передаточный вал наждак. В Петроградском районе бастовала фабрика конторских книг (бывшая «Фридрих Кан»). Рабочие табачных фабрик Шапошникова, «Шапшал», Колобова и Боброва также бастовали. Забастовку поддержали рабочие некоторых предприятий Москвы и станций Московско-Курской железной дороги.

А 25 июня пролетариат Петрограда снова едва не вышел на улицы. В тот день был убит один из самых известных и популярных деятелей петроградского рабочего движения – рабочий-лекальщик завода «Айваз» меньшевик В. В. Васильев, участвовавший в революционном движении с 1899 года, являвшийся членом Учредительного собрания. В ночь с 21 на 22 июня В. В. Васильев был арестован после общего собрания Удельненского кооператива. Под предлогом необходимости допросить его в Невском районе по делу Володарского Васильев был уведен из штаба Красной армии и по дороге расстрелян якобы за попытку бежать. Ценой огромных усилий руководству Петрокоммуны удалось не допустить перерастания массовых похорон рабочего-активиста в новые демонстрации протеста. Матросы Минной дивизии в этих акциях уже не участвовали, так как были к этому времени полностью деморализованы.

* * *

Основной причиной мирного исхода мятежа Минной дивизии следует считать то, что обе стороны главной своей задачей считали не допустить братоубийственного столкновения. Матросы из Минной дивизии никак не ожидали решительности со стороны властей и оказались не готовы к организованному сопротивлению. Безусловно, сказалось и отсутствие единого руководства мятежом, и разобщенность разбросанных по Неве кораблей, а кроме этого, и психологическая неготовность мятежных матросов идти до конца в отстаивании своих убеждений. Все происходило в лучших традициях матросской вольницы – сумбурно, крикливо и митингово. Матросская демагогия и стихийность в данном случае взяли верх над революционной нетерпимостью и левым радикализмом. В подавлении мятежа Минной дивизии сыграл и такой немаловажный факт – за кронштадтцами пошли в своем большинстве матросы, только что принятые на службу на флот по вольному найму. При этом историки сегодня вполне справедливо полагают, что, если бы перевес сил определился за Минной дивизией, нанятые матросы наверняка приняли бы самое активное участие уже на стороне последней.

Что касается Г. Н. Лисаневича, то он был заочно исключен из числа моряков как «занимающийся вредной для родины и революции агитацией». Затем последовал приказ Реввоентрибунала при ВЦИКе об его аресте «за контрреволюционную деятельность», а в сентябре 1918 года Кронштадтский ревтрибунал объявил его «вне закона». Дальнейшая судьба Г. Н. Лисаневича была бурной. Он служил в белой армии на Севере. После ее разгрома остался в Архангельске, где командовал красными морскими силами Белого моря. Впоследствии был дважды репрессирован, трудился инженером-электриком, стал ведущим специалистом в области гидроакустики, занимался рыбным хозяйством. В 1937 году был арестован в третий раз и расстрелян.

Отметим, что для подавления мятежа Минной дивизии были использованы именно матросы с линейных кораблей, отличавшихся наибольшей революционностью еще со времени Февральской революции. Кроме этого, отправляя линкоровцев, был грамотно использован и извечный антагонизм, который всегда существовал и существует между командами больших и малых кораблей.

На успех быстрого и бескровного разоружения матросов Минной дивизии подействовало и ошеломляющее известие о расстреле А. М. Щастного. Казнь наиболее авторитетного офицерско-матросского лидера явилась недвусмысленным ответом власти на начинавшийся мятеж и на убийство В. Володарского. Такой жесткой решимости от властей матросы Минной дивизии тоже не ожидали. Поэтому известие о расстреле Щастного произвело на матросов, и особенно на командный состав, «удручающее впечатление». Сторонники «морской диктатуры» лишились своего наиболее авторитетного лидера, после чего у них просто опустились руки.

Что касается настроения в Кронштадте, то И. П. Флеровский в те дни докладывал Л. Д. Троцкому: «Расстрел Щастного на командный состав произвел удручающее впечатление, но на деле оно еще не вылилось в определенные формы. В командах спокойно, просят лишь разъяснения».

После подавления мятежа Минной дивизии были арестованы 15 человек: 5 офицеров и 10 матросов. Так как Балтийский флот решил сам «разобраться» с Минной дивизией, Петроградским Советом было решено «арестованных контрреволюционеров оставить в распоряжении следственной комиссии, организованной самими матросами. На суде Кронштадтского ревтрибунала, под председательством Л. А. Бергмана, обвинитель – главный комиссар Балтфлота И. П. Флеровский потребовал приговорить всех пятнадцать арестованных к смерти. Но его инициатива не нашла поддержки. Вчерашнему сельскому учителю тут же доходчиво объяснили, что матросы матросов просто так не убивают. 4 сентября 1918 года 12 моряков дивизии приговорили к принудительным общественным работам сроком от 3 до 15 лет с лишением гражданских и всех политических прав. Одного матроса приговорили к полугоду тюрьмы с «исключением навсегда из флота», еще одного оправдали. Четверых же скрывшихся моряков, объявили вне закона. Но уже через два месяца «суд общественной совести Кронштадта» на основании амнистии, объявленной 7 ноября 1918 года, в честь первой годовщины Октябрьского восстания, изменил сроки наказания (снизив их всем до 2 лет), а двое моряков были вообще освобождены. Спустя еще несколько месяцев были освобождены и остальные, осужденные по делу мятежа Минной дивизии. Такую снисходительность к мятежным балтийцам на фоне разгоравшейся в стране Гражданской войны, а также красного террора следует отнести за счет того, что большевики все еще нуждались в революционных матросах и путем уступок старались удерживать их на своей стороне. Прощение мятежников Минной дивизии и было как раз одной из таких незначительных уступок с их стороны, которая, однако, была весьма положительно оценена балтийцами.

О значении и последствиях мятежа Минной дивизии в мае – июне 1918 года военно-морской историк М. А. Елизаров пишет так: «…Мятеж Минной дивизии закончился сравнительно мирно и, казалось бы, был быстро забыт. Однако последствия его были значительны и для флота, и для страны. Матросы убеждались, что более левый, «революционный» путь относительно курса большевиков ведет к смыканию с правыми, к отказу от Октября, что продолжение дела Октября, творцами которого матросы себя считали, лежит не в направлении политической обособленности флота, а в поддержке существующей государственной власти, как рожденной Октябрем. Поэтому именно время после данных событий отмечено переломом в сторону создания самочинных краснофлотских большевистских коллективов. Впрочем, подобная тенденция уроков более левой линии, чем большевистская, начала набирать силу и во всем Петрограде, а затем, особенно после мятежа левых эсеров 6 июля, и во всей стране. Однако рождение подобной тенденции в условиях совокупности причин, вызвавших его, привело к убийству Володарского и Щастного, приводило к ожесточению «классового подхода». «Классово чуждые» лица становились в целях компромисса матросов и вообще народных низов с большевистской властью некими «козлами отпущения», на которых перекладывалась вся вина за тяжелую обстановку в стране. В результате убийства Володарского и Щастного, которые явились следствием всей совокупности причин, вызвавших мятеж Минной дивизии, это, как уже доказано, имело огромные последствия – ожесточилась классовая непримиримость в стране. Теракт против Володарского, от которого открестился эсеровский ЦК, резко качнул общественное мнение в пользу большевиков и подтолкнул их решимость к использованию красного террора. 26 июня Ленин выразил Зиновьеву протест за то, что «питерские цекисты и пекисты» удержали рабочих ответить на убийство Володарского массовым террором. Большевистское руководство, одобряя первый смертный приговор Щастному, видимо, рассчитывало, что в Петрограде последуют их примеру. Но, похоже, приговор настолько ошарашил «питерских товарищей», что они, наоборот, посчитали цену за убийство Володарского заплаченной и временно притормозили наступление красного террора. Однако в целом первый смертный приговор советской власти был и первым несправедливым левоэкстремистским актом этой государственной политики, открывшим дорогу государственной политике красного террора, дорогу другим подобным актам. Приговор вызвал волну протестов по всей стране, особенно в военной среде. Последовала массовая добровольная демобилизация военспецов. Приговор провёл водораздел, казалось бы, между близким единомышленниками. Так, Бонч-Бруевич заявил сотруднику газеты «Наше слово», что арест Щастного был полной неожиданностью для Высшего военного совета (возглавлявшегося Троцким). Дыбенко в газете опубликовал коллективный протест, вставив туда самовольно фамилию Коллонтай. Но это вызвало ее бурный протест по поводу такого бесцеремонного обращения с ее громким именем и очередной временный, но особенно глубокий разрыв с Дыбенко. По сути, приговор Щастному ребром поставил вопрос: «с нами или против нас?» – и тем самым подтолкнул страну к гражданской войне. В ходе нее заключенные ВЧК уже мечтали о показательном процессе, подобном над адмиралом Щастным, и горячо желали успехов его главному обвинителю Н. Крыленко в борьбе с Дзержинским против бессудных расстрелов».