Читать книгу Ева рожает - Владимир Шпаков - Страница 3

1.

Новых постояльцев приводят ближе к вечеру. Стелла предупреждает по телефону, мол, приберись в квартире, и тут же заявляется с очередной парочкой: показывает «циммер», ванную, кухню, причем на хозяина – ноль внимания. Будто Чумака нет, будто он мебель!

– Устраивает? – льстиво улыбается Стелла. – Старая немецкая квартира, в Берлине такой уже не найдешь…

– Неплохо… – отзывается белобрысая толстуха в красной курточке. Курточка расстегивается, затем ее вовсе снимают.

– Это что? – тычет гостья в жестяную полочку с надписью Topflappen.

– Здесь прихватки должны лежать. Topflappen по-немецки – прихватки для посуды.

– Видишь? – оборачиваются к спутнику, рослому и рыжему. – Настоящий немецкий порядок!

– Орднунг, а то ж… – лениво отзывается рыжий. Вернувшись в комнату, он приближается к столику на гнутых ножках, на нем высится старый приемник в деревянном корпусе.

– Во, такой у Штирлица был! Как там? «Юстас Алексу…»

Он ржет, а Чумака с души воротит. Что интересного в старье?! Когда получал социальную халупу, хотел выбросить барахло покойной немецкой бабули, так Стелла отговорила: ты с ума сошел! Это ж раритеты, туристы кипятком писать будут! Она, собственно, и идею «апарт-отеля» подкинула, в смысле – сдавать вторую комнату для туристов из «рашки». Чумак, скрепя сердце, согласился. «Апарт-отель», «рашка» – выражения были чужды, но лишние евро, увы, нужны позарез.

– Ну, согласны? – грубовато произносит Чумак. – Тогда давайте задаток и располагайтесь, что ли…

Извинившись, Стелла выводит его в прихожую.

– Куда спешишь?! – шипит. – Людям нравится, только торопить не надо! И про задаток помалкивай, не твой вопрос! Соблюдай, майор, эту самую… Субординацию!

Чумак понимает: Стелла – хозяйка положения, вообще «баба с яйцами», с такой лучше не связываться. Но святое трогать даже ей не позволено. Майор он, генерал, рядовой – не ее бабье дело!

– Ну, чего гримасничаешь? Денежки не нужны? Тогда в другое место их определю!

Левая щека Чумака дергается, делая лицо уродливым. Следствие давнего ранения; еще и глаз багровеет, будто вся кровь к нему прилила…

– Я же знаю: вы с Шульманом гешефтом занимаетесь! – не унимается Стелла. – На гуманитарке, верно? И оба в деньгах купаетесь, так?

– Ни в чем я не купаюсь. – глухо отвечает Чумак, – Короче, вот ключи. Белье – в шкафу. Сама с ними разбирайся!

Прихрамывая, он направляется к себе в комнату.

– Порядок поддерживай! – бросают в спину. – В прошлый раз жаловались, что горшок не моешь! И форму свою сними, людей пугаешь!

Добравшись до цели, Чумак закрывает за собой дверь и, опершись на нее спиной, переводит дух. Спокойно, не надо нервов. Представь: она – твой командир, который всегда прав. В конце концов, ты имеешь свой плацдарм, свою территорию, на которую никто не посягает, и радуйся! Даже Стелла сюда не сует нос, не говоря о «пришельцах» (так Чумак называет туристов). «Пришельцам» дозволено наслаждаться атмосферой бюргерского жилья – комнатой, кухней, ванной, но логово хозяина – Сталинград. Сюда не суйтесь, господа хорошие, тем более комната наполовину забита картонными коробками, которые действительно завез Шульман. Лекарства, предназначенные для отправки на Украину, если верить организатору «гешефта». Завтра должны вывезти товар, а через месяц схема повторится: завоз коробок, разгрузка и спустя неделю – отправка по месту назначения. Ну, и самая приятная операция: вручение его доли – пусть скромной, но тоже не лишней.

– Плачу за складское помещение, – ухмылялся Шульман, – и за молчание. Мы людям помогаем, натюрлих, но кричать об этом на каждом перекрестке не стоит…

Только их мирок не столь велик, до Стеллы вот дошла информация, хотя на берлинских перекрестках про лекарства не кричали. Причем тут, спросите, бизнес? Насколько знал Чумак, часть гуманитарной помощи оформлялась в качестве коммерческого товара и продавалась украинским фирмам-посредникам (этот «левак» и хранили у него дома). В итоге образовывалась прибыль, ей делились с хозяином «склада», и все участники цепочки были довольны.

Упокоившись, Чумак перекладывает коробки к одной из стен. Он без Стеллы понимает, что такое армейский порядок. В нижний ряд ставятся самые крупные коробки, на них – тара поменьше, а на самый верх помещаются маленькие коробочки, почему-то без маркировки. Оценив работу, Чумак находит клетчатое покрывало и набрасывает на складень. Вот – настоящий «орднунг» (хотя великий и могучий «дойч» Чумак не любит, считает чем-то вроде мата).

Его комната разительно отличается от остального наполнения «апарт-отеля». По стенам развешаны фото однополчан, служивших с ним в Афгане, вырезанные из журналов картинки с вертушками и БМП, а возле окна красуется фотография Свято-Никольской церкви в украинском селе Кулевче. Вроде контраст (Чумак с религией не очень), но это сестра прислала, да и родина, опять же. Зато его армейский камуфляж ничуть не контрастирует с БМП, напротив, служит прекрасным дополнением. Да, форма устарела, и шевроны с нарукавными знаками еще советские, но кому надо, опознает «Войска Дяди Васи», иначе говоря, ВДВ. Так что Стелла пусть молчит в тряпочку, форма – тоже Сталинград, Чумак ее не снимет, даже если его поведут под конвоем по Unter den Linden. Бойтесь, фрицы, майора-десантника, и не смейте его трогать!

В этой комнате майор приходил в соответствие с тем человеком, который смотрел с одной из фотографий. Здесь он еще капитан, черноволосый, улыбчивый, обнимающий боевых товарищей. Кто-то из них давно в ином, лучшем (наверное) мире, кто-то просто исчез с горизонта, затерявшись в жизненной круговерти. Но тут, на фото, все еще живы и вопреки тогдашней обстановке счастливы. Афган был страшной мясорубкой: и подергивание щеки, и его хромота – оттуда, из страны раскаленных стреляющих гор. Но там была настоящая, а главное – абсолютно понятная жизнь. Вот свои, вот духи; а если приходится накрывать огнем кишлак, так не без причины. Из этих кишлаков такая нелюдь по ночам выползала – мама не горюй! А значит, заряжай! По душманскому гнезду… Пли!

Теперь не тот расклад, жизнь сделалась дурной и непонятной. Такого, как Шульман, Чумак под трибунал бы отдал, но вот – сотрудничает с прохиндеем! Или взять Стеллу: аферистка же, три шкуры дерет за проживание в своих «апарт-отелях», однако и здесь нужно подвякивать. Тьфу! Он служил великой державе, а что сейчас?! Кто он сейчас?! Последний интендант на той войне больше уважения имел, любая тыловая крыса могла бы его презирать – такого…

Чтобы отвлечься, Чумак выглядывает в открытое окно, за которым – внутренний сквер. Стелла называет его «патио», набивая цену жилью, но главное, зелень под окном, дышится хорошо, да и первый этаж для хромого – очевидный плюс…

– Борман! Кис-кис-кис… – негромко зовет Чумак. – Кис-кис-кис…

На подоконнике у него блюдечко с сухим кошачьим кормом, он выставляет его на оцинкованный отлив и ждет. Этот черный жирдяй должен придти, никуда не денется. А если задержится, пусть пеняет на себя, потому что примчится худосочный серый Геббельс и весь корм сожрет. Борман одной левой может отогнать этого дистрофика, но тут главное – быстрота маневра!

– Геббельс! – повышает голос Чумак. – Кис-кис-кис…

Серый возникает будто из-под земли, вспрыгивает на отлив и какое-то время балансирует на скользкой жестянке. Пристроившись, начинает хрустеть кормом. Зеленые глазища косят в сторону (вдруг заклятый конкурент появится?), а челюсти молотят будьте-нате!

– Борман сегодня в пролете… – усмехается Чумак. Он хочет погладить победителя, когда дверь в комнату распахивается.

– Здесь живут Борманы с Геббельсами?

На пороге рыжий постоялец, в руках у него – бутылка водки.

– Слышу знакомые имена, – ухмыляется, – и ни фига не понимаю! Котов, значит, так зовут?!

– Я так зову… – сдержанно отвечает Чумак. – Фрицы наверняка зовут по-другому.

Он старается не замечать блеск водочного стекла, однако бутылка притягивает взгляд, будто магнит.

– Тяпнем русского национального? – поднимают бутылку над головой. – Моя в супермаркет помчалась, значит, часок у нас есть!

Чумак не в силах сопротивляться, выпивка – его слабое место. Он расставляет рюмки, насыпает в вазочку крекер, и вот уже первая, «за знакомство», приятно разливается теплом в груди. Гостя зовут Эдик, он из Брянска, а там закон: между первой и второй – никакого перерыва!

– Вообще никакого?! – удивляется Чумак.

– Никакого! А между второй и третьей – не больше минуты!

Эдик опять ржет, видно, мужик с юмором. Вообще-то, откровенничает тот, сюда ехать не хотелось. Хрена ловить зимой в Берлине?! Зима тут мягче, конечно, даже зелень кое-где проглядывает, но ведь не Египет! Так жена потащила в Германию! У нее девичья фамилия, понимаешь ли, Шторк, и вот ей в голову взбрендило на родину предков отправиться! И чтоб непременно жить в обстановке настоящего немецкого дома!

– Но у тебя, вижу, другая обстановка…

Эдик тычет в одно из настенных фото.

– Это где? В Грозном?

– В Кандагаре.

– Ты афганец?! Тогда – за афганцев!

После третьей «пришелец» уже нравится Чумаку. Тут разные бывали, некоторые нос воротили от изувеченного мрачноватого человека в форме, а этот брянский – вроде свой. Жаль, не служил в горячих точках, не поделишься сокровенным. А хочется! Хочется улететь туда, где пахло нагретыми солнцем скалами, соляркой от боевых машин, гарью; где была взаимовыручка, мужество, и каждый готов был положить жизнь «за други своя». Вот откуда его хромота? Тогда их заперли в ущелье, начали долбить пулеметами с окрестных гор, и ему на бегу – в ногу! Лежал на открытом пространстве, как мишень, так Сашка Клюев, командир роты, его на себе под БТР втащил, под броню, иначе в мясо бы раскрошили духи! И сам Чумак не раз бросался на выручку под шквальным огнем, прикрывал собой бойцов, и что остался живым – считал чудом. А главное, тогда за ним стояло что-то огромное, большое и непобедимое. Да, война была страшная, много хороших мужиков положили зазря. Но была держава, был некий смысл в бессмысленных, если рассудить здраво, подвигах, и утрата этого всего была больнее, чем сквозное ранение в ногу или боль от осколка, задевшего лицевой нерв (от того щека и дергалась)…

– Сам откуда? – интересуется Эдик.

– Оттуда… – Чумак указывает на Свято-Никольскую церковь, что висит на стене – С Украины. Но я там не был… Сколько же я там не был? Больше сорока лет!

Гость выдерживает паузу, с интересом глядя на хозяина.

– Съездить не хочешь? Там сейчас события!

Майор отмахивается.

– Опять бузят?! Ничего, побузят и разойдутся!

– Не знаю, не знаю… Может, и не разойдутся.

Еще опрокинуть, затем похрустеть крекером, как давеча хрустел кормом Геббельс.

– И хрен с ними. Какое мне до них дело?! Моя родина – Советский Союз! Помнишь песню? Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес…

Эдик начинает подпевать, когда в дверях возникает толстуха, что в девичестве Шторк.

– Хорошо сидим? – произносит ледяным тоном.

– В общем, неплохо… – теряется рыжий.

– А теперь – домой!

Эдика подбрасывает, будто в задницу вмонтировали пружину. На пороге супруга оборачивается.

– Стелла Георгиевна предупреждала, что вы алкоголик, и зря я ей не поверила! Не смейте спаивать моего мужа!

У Чумака сводит скулы. Хмель слетает, лишь бессильная злость ворочается внутри, как некий червяк. Ты никто, майор, если даже эта незваная гостья может тебя унизить. Ты разжалован и уволен из рядов без права восстановления! Не хочешь быть разжалованным? Тогда вытащи заначку – и в магазин, чтобы надраться к ночи до бесчувствия и провалиться в мертвецкий сон…

2.

Утро начинается со стеклянного звона: кто-то бросает в окно мелкие камушки, и тут, хочешь – не хочешь, а приходится разлеплять глаза. Какая зараза спать мешает?! Чумак поднимается; укутавшись в одеяло, подходит к окну. Ба, Краб явился! Полгода, почитай, было не видно, говорили, его вообще из «фатерлянда» депортировали. Но вот он, лыбится во всю ширь, сверкая фиксами…

Щелкнув шпингалетом, Чумак распахивает створку. – Просыпайсь, Мыкола! – слышится с улицы. – Буде подушку давить!

– Принесли черти… – бормочет Чумак. Башка трещит, накануне бутылку в одно жало всосал; а еще ведь с рыжим пил! С другой стороны, Краба можно послать в магазин, молодой – мухой слетает…

У гостя, по счастью, с собой пиво. Туристы слиняли с утра пораньше, и можно спокойно похмеляться, слушая рассказ о злоключениях Сереги Бойченко по прозвищу Краб. У него не ладони, а натуральные клешни – огромные, разлапистые, да еще красноватого цвета, и во время разговора он этими «клешнями» все время размахивает. Как выясняется, придурок влетел в уголовную историю – вместе с дружками угнали грузовик Man, набитый стройматериалами. Грузовик оставили на пустыре, понятно (как его продашь?), а материалы решили толкнуть одному немцу. Так он же, сука, их и заложил! Позвонил в полицию и высказал свои подозрения, мол, откуда у этих русских мешки с ротбандом и черепица Braas? Вот не все равно ему, откуда! А главное, москалями их назвал, немчура херова! Все время бубнил «руссиш», «руссиш»!

– И что? – морщится Чумак (башка еще трещит!). – Мы для них все – русские…

– Ни, Мыкола! Я не москаль!

– Да ладно тебе! И это… хватит меня Мыколой звать! Я для тебя, пацана, Николай Петрович! Майор советской армии в отставке! Если хочешь – называй товарищем майором…

Краб опять демонстрирует фиксу, затем упирает правую клешню в висок.

– Слушаюсь, товарищ майор!

– К пустой голове ладонь не прикладывают… – бурчит Чумак. – Значит, в тюряге сидел?

– Ага, пять мисяцев! Я ж на подхвате был – тильки разгружал. А хлопцы, шо машину вкрали, сели надолго…

В магазин все-таки приходится бежать – пивом душу не обманешь. За шнапсом и всплывает (опять!) тема волнений на родине. Краб завелся, мол, в тюряге делать не фиг, все время ящик смотрел. Его ж у Краба нет (у Чумака тоже), но тут немецкая тюрьма! Цивилизация, бля, да еще волнения показывают! Ой, как в Киеве нынче неспокойно…

– Да что вы раскаркались?! Неспокойно! Волнения! Ерунда это!

Краб долго на него смотрит.

– Ни, товарищ майор, не ерунда. Буде шо-то, нюхом чую.

– Ничего не будет!

– Ты ящик купи, Николай Петрович. Тоже ведь не бачишь, шо в мире творится. Жидка твоего, Шульмана, потряси. Мол, ишачу на тебя, так отблагодари!

– Понадобится: сам куплю. Ну? Что с руками?

– Шо с руками?! – Краб обеспокоенно разглядывает «клешни».

– Не больные? Тогда разливай, что ли…

Краб с облегчением хохочет, тут же выполняя просьбу. А чтоб доказать, мол, руки у него ого-го, под занавес предлагает привычную забаву: армрестлинг.

– Победить рассчитываешь? – прищуривается Чумак.

– Тебя, Николай Петрович, победишь… Так, дурака поваляем!

На самом деле молодость хочет победы, а то ж! Когда ставят руки на стол, ладонь Чумака тонет в красноватой «клешне». Краб с ходу начинает давить (хотя по правилам положено на «раз, два, три»), только шалишь, родной, с майором Чумаком не такие орлы состязались! Еще в Афгане! С самим Громовым тягался «на руках», и генерал оказался повержен!

Щеки соперника пунцовеют, он поддавливает кистью, и все же медленно, но верно сдает позиции. Выровнять, теперь наклонить, и вот «клешня» на столешнице!

– Ну, товарищ майор… Железяка у тебя, не рука!

А за окном уже маячит Борман. Тычется в пустую кормушку, затем начинает царапать стекло.

– О, Гитлер явился!

Поднявшись, Краб находит повод задержаться.

– Не Гитлер, а Борман… – бурчит Чумак. – Ладно, двигай отсюда!

– Может, еще пузырь? У меня гроши есть!

– Хватит на сегодня.

– Как знаешь, Николай Петрович…

На пороге гость оборачивается.

– А телевизор купи. Много интересного побачишь! Спустя час является Стелла. Ей уже донесли про вчерашнее, и она ездит по ушам нерадивому хозяину, каковой, если разобраться – чмо. В коридоре натоптано? Горшок не вымыт? Ах, вымыт?! А почему лужа в туалете?! Они идут в сортир, где подтверждается правота Стеллы, потому что Краб, когда ходил по малому, пустил струю мимо унитаза, значит, товарищ майор, бери в руки тряпку. И вечером претензии – от туристки, что расхаживает по квартире с видом хозяйки. Она так и заявляет: если б тут жила, все бы переделала по-своему! Чумак ищет поддержки Эдика, но, поймав его взгляд, рыжий только руками разводит. А тогда удалиться к себе, закрыться на ключ и сделать вид, что его нет.

Его и впрямь тут нет. Не должно быть, во всяком случае, он вроде как попал в плен, причем сдался добровольно. После возвращения из Афгана страна начала рушится, а Чумак зачастил в госпиталя: то нога, зараза, мучает, то ранение в голову даст о себе знать. Хреновый стал вояка, такого на «дембель» отправить – святое дело. И отправили, повесив медальку на грудь, даже приказ на подполковника оформили, чтоб пилюля стала не просто сладкой – приторной. Но от бумажных погон майор ВДВ отказался. А тут дочка выросла, начала романы крутить направо-налево, глядь, уже замуж выскочила! Причем за гражданина Германии! Уехала, понятное дело, и началось: хрена, мол, сидеть в этой стране?! Что здесь ловить?! Супруга обрабатывала «дембеля» ежедневно; а держава, между тем, катилась в пропасть, и экс-майор после очередной госпитализации дал слабину: едем, черт с тобой! Только переехали в Берлин, а доченька любимая уже развод оформляет! Супруга на этой почве слегла, да так и не оправилась – скончалась через год. Жили по съемным квартирам за счет дочки, хотя та не столько работала, сколько искала новую партию. И таки нашла своего американца долбанного, который тут же увез ее в Миннесоту. Хорошо, папаше-ветерану оформила вид на жительство, и тот поимел право на социальное жилье, копейки кой-какие, ну, чтоб не загнуться. Дальше связями оброс в среде украинских мигрантов, халтуры появились, да так и застрял «в плену». Куда возвращаться? Жилье-то продали перед отъездом, а ехать на родину вроде как смешно. Двоюродная сестра недавно разыскала его, звонила несколько раз, мол, если хочешь – приезжай в Кулевчу, живи у меня. Но где Чумак, и где эта Кулевча?!

Детские впечатления почти стерлись из памяти, лишь изредка вспоминались крашеные синие штакетники и свисающие ветви, усыпанные вишнями. Юный Коля Чумак всегда ходил вдоль штакетников, обирая сочные соседские ягоды, хотя в собственном саду вишни было завались. Соседская – всегда слаще, говорила бабушка; зато ее вишневый компот не имел равных в селе: к ним даже болгары приходили за компотом, просили продать. Выглядели «болгары» так же, как бабушка, и говорили вроде на понятном языке, но их почему-то отмечали особо. Что еще сохранила память? Гусей, что однажды защипали до синяков на лодыжках; классы начальной школы, где невысокому худощавому парнишке все время приходилось доказывать что-то кулаками; а еще визит военного, что однажды забрал его прямо с уроков. Когда папаша, герой войны, скончался в госпитале, а мамаша, стерва, не вернулась с очередного курорта, бабушка отписала в Московское суворовское училище (чуяла, что скоро помрет), и волшебник с погонами вскоре прибыл в село, затерянное на границе Украины и Молдавии. Прибыл, оформил документы, и с той поры жизнь пошла от приказа до приказа.

Странно, что Чумак совсем не помнил Свято-Никольскую церковь, фотографию которой сестра прислала в письме. Писала, что храм этот особенный, там замечательный батюшка Павел, а главное, чудодейственная икона Спасителя имеется. Ее преподнесли в дар, считай, черную совсем, и вдруг она в одну ночь просветлела! Лик проявился, и кто к этой иконе, значит, приложится, сразу излечивается! И хотя сестринский пафос был неподделен (набожной сделалась!), все это воспринималось, как народные сказки. Отсутствовала, короче, родина у советского майора, утонула она, ушла на дно, даже пузырей не осталось…

Одно время поддерживали звонки Ваньки Потапова, дружка афганского. Было дело: заперли в одном из ущелий батальон Потапова и косили бойцов, как траву. Наверняка всех покосили бы, да Чумак со своими орлами на поддержку выдвинулся, и все огневые точки из минометов накрыл. Ванька всякий раз тот случай вспоминал, даже неудобно было.

– Цену ты себе не знаешь, Петрович! Ты ж герой!

– Да ладно тебе…

– Ничего не ладно! Вот хрена ты там сидишь?! Тебе молодежь воспитывать нужно! Если им про тебя рассказать…

– Зачем? Я не генерал Громов какой-нибудь… Как он, кстати?

– Поднялся на время, до губернатора даже дорос. Но сейчас загнали за Можай, где-то в Приморье бизнес крутит…

– Что ж так?

– Не по чину брал, думаю. А генерал Шпак – тот в авторитете до сих пор. Виделся с ним как-то, так он тоже тебя вспоминал. Хрена, говорит, делает у немцев майор ВДВ?!

– Бывший майор, – вставлял Чумак, но его перебивали:

– Бывших десантников не бывает! Так вот Шпак говорит: почему Петрович там, а не здесь?!

Эти разговоры (хоть Чумак и спорил) грели, напоминали о чем-то большом, огромном, что соединяло майора, Ваньку Потапова, Сашку Клюева, Громова, Шпака и еще миллионы людей в целое, что сияет над головами, как слепящее солнце Афгана. Потому-то и суетился майор, зарабатывал правдами и неправдами, чтоб вырваться из «плена». Он соберет нужную сумму и в один прекрасный день помашет ручкой благоустроенной бундес-тюряге: ауфвидерзеен, дамен унд херрен! Натерпелись, будет!

Но в последние месяцы Ванька звонить перестал. И на звонки Чумака не отвечал, может, тоже в госпиталь угодил (в нем железа сидело – будьте-нате!). И Чумак окончательно потерялся. Вокруг крутились какие-то полулюди, с которыми на одном поле не сядешь – в других обстоятельствах. Да где возьмешь «другие»? Опора утрачена, под ногами – вязкое месиво, болото, того и гляди, засосет…

Погрузившись в беспокойный сон, Чумак оказывается на горячей броне бэтээра. Там же сидят одетые в форму десантников Потапов, Клюев, даже генерал Громов (правда, с погонами капитана мотострелковых войск) покачивается, усевшись с краю. Чумак хочет подколоть начальника, мол, разжаловали, да? Но раздумывает: это же мелочь, главное, они опять вместе! И катят (ну и ну!) по Unter den Linden!

– Вань, я что-то не понял… – озирает майор тянущиеся вдоль улицы бутики и рестораны. – Куда мы направляемся?!

– Как куда?! К Рейхстагу!

А ведь верно, движутся в сторону Бранденбургских ворот! Гуляющая публика, завидев боевую машину, сгибается в поклоне или в страхе жмется к стенам домов. Правильно боитесь, фрицы, сейчас мы будем брать вашу главную цитадель еще раз. Есть ли у нас флаг?

– Есть! – Клюев вытаскивает из-за пазухи красное полотнище с серпом и молотом. Чумак хлопает его по плечу.

– Молодец! Ставлю боевую задачу: водрузить знамя на самой вершине купола! С тобой пойдет подполковник Потапов!

Клюев смотрит на прозрачный купол цитадели, что сияет на солнце.

– А не соскользнем? – спрашивает с сомнением.

– Саня, ты чего?! Ты ж дворец Амина штурмовал! А тут какой-то Рейхстаг! В общем, выполняй задачу!

Они уже проскочили ворота, пересекли линию разрушенной берлинской стены, так что цель совсем рядом. Но бэтээр вдруг резко сворачивает и несется в Тиргартен. Чумак ползет к кабине.

– Эй, боец! – стучит по броне. – Почему отклонился от маршрута?!

Да только водила не слышит, топит газ, и вот уже рядом мелькают деревья – они углубляются в парк, чтобы остановиться возле металлического ангара. Из кабины выскакивает Краб (вот сюрприз!) и машет клешнями, мол, слезайте, приехали! Какого хера?! Мы собирались цитадель штурмовать!

– Почекае цитадель. Зараз трэба працюваты!

Он открывает боковую дверцу, Чумак сует голову внутрь и обалдевает: весь объем занят ротбандом и черепицей Braas!

– Ни, не весь! – читает мысли коварный Краб. – Твой товар тоже тут.

Он тычет куда-то вглубь, где виднеются коробки, что обычно оставляет Шульман. После чего обнаглевший штатский деловито разъясняет офицерскому составу: нужно разгрузить товар, а потом можете хоть Рейхстаг брать, хоть Центральный вокзал. Офицеры переглядываются, а Чумак чувствует, как изнутри поднимается горячая волна: да что ж ты, сука, себе позволяешь?! Да я ж тебя, выползка уголовного…

– Руки за голову!! Лицом к стене!! А теперь по законам военного времени… Расстрелять эту сволочь! Ну?! Стреляйте же! Стреляйте!!

Выпадение из сна происходит внезапно: его кто-то тормошит, приговаривая:

– Эй, афганец! Возвращайся с войны!

Очнулся, а над ним рыжий турист в пижаме.

– Порядок? Извини, мне-то по фиг, но мою крики пугают. Иди, говорит, успокой этого… Ну, я пошел!

3.

Пока квартирует приезжая парочка, Шульман не показывает носа. Хотя показать хочется, видно по его нервным звонкам. Когда будешь один? Послезавтра? О’кей, навещу!

Наконец, «пришельцы» отваливают. Улучив момент, Эдик забегает на минуту, они успевают махнуть по сто, и тот на прощанье выдает:

– Моя, конечно, от тебя не в восторге….

– Я тоже, – парирует Чумак, – не в восторге!

Рыжий всхохатывает.

– Ну да, ну да… Но здесь ей страшно понравилось! Хочет такую же квартирку прикупить, ну, иногда самой приезжать, в остальное время – внаем сдавать.

Днем заезжает Стелла, чтобы отдать долю Чумака, а вечером на пороге возникает Шульман вместе с мрачноватым грузчиком, вроде как турком. Турок ни бельмеса по-русски, зато работает, как зверь: пять минут – и комната очищена. Будет ли следующая партия? Неизвестно, озабоченно отвечает Шульман. Проблемы сейчас, как бы вообще бизнес не накрылся.

– Это из-за событий? Ну, там… – машет Чумак рукой куда-то на восток.

– Из-за них. Не нравится мне это. Деньги любят тишину, а на исторической родине нынче шумно.

Чумак безропотно выполняет очередную просьбу, мол, надо оставить небольшую сумочку.

– Только на виду не ставь… – говорит Шульман.

– Да я прикрою! Вот, накидка есть…

– Лучше в шкаф. Или под кровать. У тебя ж тут посторонние, а препараты очень ценные, не дай бог…

Он, как всегда, платит за услугу вперед. Поставив сумку в шкаф, Чумак прячет под белье полученные от «партнеров» евро, считая это еще одной ступенькой к заветной мечте, дескать, мало-помалу, зернышко к зернышку, глядишь, и наберется сумма. Но на телевизор (подержанный – на всякий случай) он все-таки тратится.

Для настройки Краб засылает дружбана по имени Остап, и тот за пять минут, потыкав в пульт, настраивает нужные программы.

– Тут на нашей мове, тут – на москальской… – поясняет. – Немчуру хочешь дивитися?

– Обойдусь, – говорит Чумак, усаживаясь перед экраном.

Волшебное окно показывает мир, покинутый много лет назад. Мир гудит, орет, выступает с трибун, дымит подожженными покрышками, и метает коктейли Молотова. Что повергает майора в шок. В бундес-столице тоже бузили то левые, то правые, но тихий квартал неподалеку от Zoo волнения обходили стороной. А здесь?! Но вскоре Чумак обвыкается, и пульт в руках перестает отдыхать. Он предпочитает «москальску мову», поскольку «ридну» знает через пень-колоду. Хотя такие новости даже на фарси-кабули (тоже напрочь забытом) будут понятны. В программы включаются сериалы, передачи о здоровье, о кулинарии, то и дело мелькает реклама, но Чумак моментально жмет кнопку, чтобы переключить на самое горячее, самое тревожное.

Было тут что-то знакомое. Трудно входить в бой, Чумак это знал, зато потом хрен выйдешь! Ну и толпы, опять же, магнетизировали. Майор отвык от толп, сторонился их, жил, как одинокий волк. А на самом деле – страдал, мечтал о чем-то общем, сплачивающем, сияющем над головой и т. п. Волк-одиночка тоже приближается порой к стае, чтобы прибиться, а человеку к своим хочется тем более. Вопрос, правда, кто свои? В эти дни несколько раз забегал Краб с Остапом и еще какими-то людьми, они пили шнапс, именуя его «горилкой», и тыкали пальцами в экран, мол, бачишь?! О це суки, поубивав бы! Кажется, «суками» были люди в камуфляже, что пытались сдерживать толпу, но Чумак это не комментировал – не составил пока мнения. Ему тоже наливали, было видно: считали за своего. Он же плыл по течению, нутром чуя: за этими хлопцами стоит что-то сильное, а главное – общее, о чем давно тосковал…

В один из погожих теплых дней, когда погода почти весенняя, он усилием воли отрывает себя от экрана, чтобы прогуляться. Редко выбирался за границы квартала, благо, маркет в двух шагах, где и еда, и выпивка по приемлемой цене (владелец-турок держал низкие цены); и банкомат недалеко, чтоб евро снять; и больница в пешей доступности. Берлин же майор не любил, он был вроде как символ вселенского зла, город-враг, который никогда не отмоется, пусть даже десять каменных солдат поставит в Трептов-парке. Однажды социальная работница, что пасла российский контингент, сказала:

– Здесь русским жить легче.

– Чем где? – усмехнулся Чумак правой половиной лица (левая в тот момент дергалась).

– Чем в Бонне, например. Или в Ганновере. Берлин – мегаполис, тут легче затеряться. Много соотечественников, опять же. А главное, он грязный, как… – она рассмеялась, – В общем, как ваши города!

Со временем Чумак убедился в ее правоте: мусора хватало, особенно в выходные, когда парки и скверы вдоль Шпрее заполнял гуляющий народ. Урны на аллеях быстро переполнялись, но мусор не убирали; и алкашей, что валялись в отрубе на траве, не забирали, так что близкий сердцу бардак, по идее, должен был примирить с реальностью. Увы, не примирял. Чумак даже язык демонстративно не учил, имея словарный запас на уровне «хенде хох» и «гитлер капут». Не заслужил этот язык изучения, навсегда остался речью врага…

Не вызывал отторжения разве что Zoo, куда Чумак и направляет стопы. Билет недешевый, но удовольствие того стоит, и вскоре он проходит через индийскую арку со слонами, чтобы оказаться среди братьев меньших (многие из которых – в разы больше человека). Это целый звериный город, да что там – страна животных, устроенная вопреки уставам ООН внутри германской столицы. Если бы не специальные таблички, тут запросто можно затеряться, во всяком случае, не найти, чего хочешь. Чего хочет Чумак? Есть одно желание (странное, если честно), и он шарит глазами по табличкам, на которых не только немецкий текст, но и силуэты представителей фауны. Слоны – замечательно, хищники – тоже любопытно, но ему требуется другое. Насколько он помнит, следует двигаться против часовой стрелки, так быстрее достигнешь места, где поселили самых больших обезьян. Он идет, почти не задерживаясь у просторных вольеров, в большинстве из которых гуляют животные. На удивление теплый денек, и есть надежда на то, что его любимцев тоже выгонят из «зимних квартир» на свежей воздух.

Добравшись до цели, он понимает: не ошибся. Огромных черных горилл поселили на острове, отделив от праздной публики заполненным рвом водой. Гигантские обезьяны не суетливы, как мартышки или павианы, они сидят, лежат либо лениво движутся к тому месту, куда упадет брошенная служителем пища. Этот деятель в униформе тоже не спешит, под стать подопечным: бросит свеклу – и ждет, пока обезьяна доберется до вкусного клубня и медленно его разжует. Теперь парочку стрелок лука-порея, чтобы другой гоминид подкормился; и все это под рукоплескания публики.

Чумак же выискивает глазами гориллу-одиночку, чья грудь вроде как тронута сединой (еще с прошлого раза отметил). Вот он, голубчик! Сидит на отшибе, на еду не смотрит, отрешенный взгляд направлен куда-то в сторону. Публика машет руками, что-то кричит, но «обезьян» – ноль эмоций. А главное, не жрёт ничего! То есть, вечерком (или ночью) наверняка подъедает остатки дневного рациона, но сейчас застыл в горделивой позе, прямо статуя!

Почему экс-майор чувствует родство с косматой животиной? Непонятно. Но родство есть; и он – одиночка, из последних сил старающийся себя сохранить. Только как?! Тоже ведь втихаря крысятничает; а гонор – для виду, чтоб самолюбию потрафить…

Взбодриться помогает пара пива в ближайшем к зоопарку кафе. Из-за соседних столиков на него с любопытством поглядывают; и в Zoo поглядывали, и на улице косились: не каждый день в центре Берлина увидишь форму ВДВ. Только Чумак не обращает на это внимания (прямо как седая горилла). Встает, одергивает куртку и направляется к Шарлоттенбургу. Дом в другой стороне, он же хромает в западном направлении, чтобы спустя час оказаться на тихой улице, где за густой зеленью виднеются ухоженные фасады.

Эта улица? Или следующая? Кажется, эта – вон, на углу магазин экологически чистых продуктов, где отоваривается Стелла. Вот итальянский ресторан, где Стелла любит ужинать; вот и ее дом с белым треугольным фасадом, выглядит ну прямо как дворец. Весь его Стелла не занимает, конечно, у нее в этом доме квартира, зато какая! Там лоджия едва ль не больше, чем вся халупа Чумака. А главное, два сортира! Вот на фига Стелле – два?! Она ж с мужем развелась, а сын отдельно живет, причем в Дюссельдорфе! Именно тогда, после отъезда сына, Чумак единственный раз оказался в этой шикарной квартирке – требовалось вывезти вещи, и его попросили помочь.

Он стоит перед кованой калиткой (фиг через нее пройдешь!) и чувствует, как в душе оживает тот самый червяк. «Конечно, – думает майор, – не социальное жилье, в котором мы прозябаем! Нажила себе хоромы за наш счет!» Червяк набухает, делается толще и, превратившись в маленького удава, начинает душить. Еще минута – и он подберет с земли что-нибудь тяжелое, запульнет в окно, и не факт, что попадет в нужное. Зато наверняка примчится полиция (такие дома всегда под сигнализацией), глазом не успеешь моргнуть, как окажешься там, где сидел на нарах Краб.

Обратный путь пешком не одолеть, надо сесть на U-Bahn. В вагоне сидячие места заняты, но спустя минуту уступают кресло. Знакомая реакция: иногда и два, и три места сразу освобождают, инстинктивно пугаясь звезд и эмблем десантуры. Он вылезает на своей станции метро и, сокращая путь к дому, движется через сквер. В центре сквера пруд, рядом толпятся родители с детьми. Он часто наблюдал это столпотворение, только не мог понять, ради чего? Внезапно от толпы отделяется девчонка в синей куртке и вязаной шапочке, маленькая совсем, и бегом в его сторону! Остановилась, и вдруг по-русски:

– Дядя, ты военный?

Чумак едва не спотыкается – не ожидал!

– Был военным… – отвечает после паузы, – Но очень давно.

– Ты раненый, да? У тебя ножка хромая…

Майор с трудом (колено буквально скрипит) присаживается на корточки.

– Что обо мне говорить? О себе расскажи. Как тебя зовут?

– Машей зовут.

– Мария, значит… А здесь что делаешь?

– Мы с братом пришли. Он ходит в школу, поэтому мама нас сюда приводит. Только мне неинтересно, играть не с кем!

Юное создание, оглядываясь на толпу, приплясывает в возбуждении и тут же предлагает прогуляться.

– Не боишься? – усмехается Чумак.

– Не-а, не боюсь! Ты же военный!

В этот момент раздается:

– Маша! Komm her!

Девочка отмахивается, мол, отстань, и к ним направляется молодая женщина в черном пальто.

– Entschuldigen Sie… – извиняется, – Ein Kind…

– Да ладно, все ж понятно… – говорит Чумак, поднимаясь.

– Вы русский?! – удивляется женщина, оглядывая его с ног до головы, – Ну да, можно догадаться…

Словоохотливая мамаша открывает секрет: оказывается, здесь встречаются родители школьников из ближайшей Schule. Школа смешанная: немцы, турки, русские, поляки (кого только нет!), так что надо налаживать общий язык, вырабатывать толерантность.

– Что вырабатывать? – уточняет майор.

– Толерантность. Хочется быстрее семью адаптировать, мы ведь недавно переехали. Потому и старшего привожу. А это младшая…

– Я тоже хочу общаться! – влезает младшая.

– Лучше язык учи! Представляете: не хочет заниматься языком! А так нельзя. Вот дядя подтвердит: язык – надо учить!

– Не хочу учить! Хочу гулять – с дядей военным!

Чумак проводит рукой по шапочке.

– В следующий раз погуляем. Я тебя в зоопарк свожу!

– Хочу в зоопарк! Хочу в зоопарк!

Детские возгласы слышны вплоть до выхода из сквера, затем они затихают, а еще через минуту он на пороге дома.

Следующие несколько дней он почти не отходил от экрана. События вдруг покатились, будто камень, который столкнули с горы: экран буквально полыхал, одни падали на землю, смертельно раненые, другие горели заживо. Мир явно сходил с ума, однако безумие обладало притягательной силой, эта стихия засасывала, и сопротивляться ей было невмоготу…

Вскоре на пороге появляется Краб.

– Перемога! – восклицает возбужденно. – Ну, теперь покажемо!

Чумак не понимает, кому и что покажут, да и чувства победы не испытывает. Но от выпивки не отказывается (в честь «перемоги» выставляют две бутылки). Выпивают раз, другой, и Краб вдруг спрашивает: умеешь машину водить? Чумак пожимает плечами: права есть, только просрочены.

– Я пытаю: умеешь чи ни?

– Да умею, умею! Грузовик, бэтээр, боевая машина десанта – все водил!

– А легковуху?

– Два пальца об асфальт. А тебе зачем?

– Хлопцы хочуть москалей на трассе пресувать! Второй водила треба. Допоможешь, Мыкола?

Чумак задумывается. Он почему-то не поправляет, мол, зовите его «товарищем майором». Но и соглашаться не спешит, плохо представляя, как можно на немецком автобане кого-то «прессовать»?!

– Посмотрим, – говорит. – Дел много, Стелла туристов обещала привести.

Краб смотрит на майора, как на малое дитя.

– Шо ты вяжешься с этой москалюгой?! Давно б ее послал!

И опять он не спорит. Стеллу давно хочется послать, да вот беда – женщин Чумак не материт, запрещает кодекс военного. И деньги тоже лишними не бывают. Вот эта морда уголовная разве даст заработать? Не похоже; а тогда мечта вряд ли осуществится, Чумак до гроба будет жить в клятой германщине. А его гроб должен лежать в другой земле, в этом майор себе поклялся.

– Тут лежать не буду! – говорил он, поддав. – В этой земле майора Чумака не похоронят!

4.

В один из дней к нему заваливает компания: Краб, телемастер Остап и некий Кирилл, чернявый коротышка с пронзительными глазами. Кирилл ниже спутников на голову, но те явно перед ним робеют.

– Сядешь за руль?

Коротышка буквально сверлит Чумака глазами.

– Может, и сяду. – отзывается майор. – Но предупреждаю: мои права просрочены.

– Если что, скажешь полицаям: собираюсь менять. Документ на управление получишь, страховка тоже есть. Только форму сними, мы этого не одобряем!

Кирилл тычет в звезды на куртке, а Краб ухмыляется:

– Да и одяг приметный…

В другое время майор нашел бы пару крепких выражений, а тут вдруг подчиняется, шарит в шкафу и идет в туалет напяливать дурацкий спортивный костюм (дочь купила перед отъездом). Он сам не заметил, как попал под воздействие: лидера сразу видно, он даже может себе позволить говорить по-русски, все равно – главный.

Усевшись в потрепанный BMW телемастера, едут на север, в район метро Osloer, где Чумаку демонстрируют старенький вишневый «Гольф-II» выпуска 80-х годов.

– Не смотри, что авто старое. Движок 1,8 литра, летает, как пташка! Поэтому твоя задача будет – обогнать нужную машину и притормозить, чтоб не дать уйти вперед. Остальное – наша забота.

Чумак усаживается за руль.

– А как я узнаю, что машина – нужная?

– По москальским номерам! – влезает Остап. – Их тут понаехало – шо саранчи, зовсим страх втратили!

– А мы им страх вернем, – жестко говорит Кирилл, – Пусть знают, суки, кто тут хозяин!

Что-то в этом проглядывает абсурдное, дикое (какие вы, на хрен, хозяева?!), но Чумак не анализирует, он хочет присоединиться к стихии, которую олицетворяет Кирилл. Остальные – шпана, но вот за этим мужиком что-то стоит, а может, кто-то стоит, в общем, с таким можно и в огонь, и в воду…

– Хромота не мешает? – интересуется Кирилл.

– Так не по скалам же бегать, всего-то газ топить… Справлюсь.

– Добре! – говорит Краб. Он усаживается с Чумаком, двое других залезают в BMW, и «колонна» начинает движение в восточном направлении.

Спустя час они на трассе, ведущей к польской границе. В этом месте машины меняются местами, «Гольф» вырывается вперед и движется на максимально разрешенной скорости.

– Це вони! – указывает Краб на едущую впереди серебристую «Ауди». Чумак прибавляет газу, обгоняет и, пристроившись спереди, бьет по тормозам. «Ауди» пытается уйти влево, но ей не дают – можно только вправо. Когда машина смещается в крайний правый ряд, в дело вступают Кирилл с Остапом: прижимаются слева, и «Ауди», по сути, взята в клещи.

В зеркало заднего обзора видно, как из окна BMW показывается желто-голубое полотнище, оно лихо трепещет на ветру. Оттуда же высовывается голова Кирилла, он что-то орет и грозит кулаком. А потом яйцом – раз! Еще! По лобовому стеклу «Ауди» – слизистые потеки, но машина мчит на прежней скорости – женщина (а за рулем женщина) явно напугана. Включает дворники, те размазывают по стеклу вязкую массу, так что вообще никакого обзора. Мелькнувшую мысль: «Омывателя прысни, дура!» Чумак тут же гасит. Не жалко, потому что прическа-каре этой дуры напоминает Стеллу, и вообще: пусть знает, сучка, почем фунт лиха! Наконец «Ауди» включает аварийку, съезжает на обочину, а они на скорости, под развевающимся знаменем, уносятся вперед.

– Молодец, Мыкола!

По плечу хлопает клешня, и тут же звенит мобильник Краба. Приложив трубку к уху, тот сосредоточенно внимает приказаниям «командира» из идущей сзади машины.

– Зрозумив, а то ж!

Он прячет телефон.

– Еще шукаем москалей!

И опять Чумак топит газ, чтобы через полчаса обнаружить «Тойоту» с триколором на заднем бампере. В машине – компания молодых ребят, они не очень-то боятся криков, флагов, один даже высунул руку, чтобы показать Кириллу средний палец. Но яйца по лобовому стеклу и тут работают. Наверное, «командир» набрал самых тухлых – даже омыватель не выручил, все равно «Тойоте» пришлось тормозить.

На указателе между тем мелькает название Furstenwalde.

– Далековато отъехали… – говорит Чумак. После звонка главному Краб командует:

– Розвернися зараз!

– А дальше?

– Отдыхай – пока. Полицаев вроде нэма, но край бачить треба.

В этот день машин с российскими номерами больше не попадалось. Зато на завтра «запрессовали» полдесятка тачек, правда, с разными результатами. Одну семейку на «Форде», со стариками на заднем сиденье, перепугали до смерти, те сразу затормозили и дружно принялись очищать стекло. Молодая пара на синем «Пежо», напротив, умело увиливала от тухлых снарядов и, проскочив между машин преследователей, умчалась по автобану. А к джипу с тонированными стеклами вообще зря привязались. Во-первых, даже легкий скоростной «Гольф» не соперник многосильному мотору. Во-вторых, не всегда поймешь, кто там, за тонировкой. Но Кирилл вошел в раж (да и остальные вошли), и вот уже командует по телефону: обгоняй! А Чумак привык исполнять приказ: с трудом (джип мчал с превышением) обошел машину и начал сбавлять скорость. Сзади последовала серия вспышек фар, послышалось раздраженное пипиканье, и тут Кирилл со своим «жовто-блакитным»! Высунулся едва не по пояс, но не успел первое яйцо достать, как перед носом мелькнула бейсбольная бита. После чего из окна джипа вылез бритоголовый мордоворот, и началось фехтование. Кирилл орудовал флагштоком, мордоворот – битой, и выглядело это, по меньшей мере, нелепо.

– Во дают! – заржал Краб, обернувшись. Видевший сцену в зеркале Чумак тоже засмеялся, только вскоре стало не до смеха. Водила джипа, видно, рассвирепел и начал сам «прессовать» обидчиков. Усиленный передний бампер долбанул «Гольфа» в зад, потом еще, и Чумак понял: надо перестраиваться. А не тут-то было, джип нагоняет без усилий, не оторвешься! BMW попытался помочь, да куда там – его так шарахнули, что на другую полосу отлетел!

Короче, пришлось линять с автобана на ближайшей развязке. На обратном пути заруливают к Чумаку, на столе тут же возникает шнапс, и начинается «разбор полетов». У Кирилла прямо желваки на скулах, кажется, ткни его иголкой – злоба брызнет из-под кожи фонтаном!

– Ладно, суки… – говорит. – Будет вам кое-что другое!

– Шо другое? – интересуется Краб.

– Вот что!

Покопавшись в сумке, Кирилл выставляет на стол металлического «ежа», скрученного из гвоздей и заточенного с четырех сторон. Штучка самая простая, зато любой протектор прокалывает на раз.

– Це добре! – поднимает большой палец Остап. – Тут шо джип, шо бэтээр – кинул под колесо, и хана!

Чумак хочет поправить товарища (а Остап – боевой товарищ, натюрлих!), мол, бэтээру не страшны ни «ежи», ни сквозные пулевые пробоины, там колеса подкачиваются прямо на ходу. Но он молчит, просто плескает в рюмки. Не надо портить то, что с трудом обрел. Он стал участником общего дела, здесь – свои, а те, кого «прессуют» – чужие. И азарт был неподдельный, риском запахло, как в былые времена, и жизнь настоящей сделалась, так что, хлопцы, за нас! А то ж! Когда Краб в очередной раз бежит за шнапсом, Чумак вдруг вспоминает, что утром звонила Стелла и опять просила убраться. Но не может отнестись к этому всерьез. Какая уборка?! Какая Стелла?! У них прошла успешная (или почти успешная) боевая операция, и они, как положено, ее отмечают!

Туристов приводят в самый неподходящий момент, когда Чумак в туалете. Выходит, заправляя майку в штаны, а в прихожей Стелла и двое девиц с чемоданами на колесиках. Те прыскают, глядя на расхристанного хозяина «апарт-отеля», а Стелла прямо зеленеет.

– Ключи нужны? – спрашивает Чумак, пошатываясь. Извинившись перед туристками, Стелла отводит его в сторону.

– Я же сказала: подготовься! – шипит, – И будь человеком!

– А я, по-твоему, кто? – усмехается Чумак. – Я и есть человек!

– Люди же откажутся, ты понимаешь?! Что у тебя за дверью? Опять пьянка?! И что за урод нам открывал? Собутыльник очередной?

Он вдруг представляет, как обходит черный «Опель Zafira» (на таком ездит Стелла), тормозит, и кто-то из боевых товарищей кидает под колеса «ежа». Хлоп! «Опель» кренится влево, его заносит на скорости, и он врезается со всего маху в металлический отбойник. Так тебе и надо! Эта крашеная блондинка – чуждое, и одновременно неполноценное существо, над которым можно издеваться и даже отправить в мир иной. Поду-умаешь, хоромы нажила! Бизнес раскрутила! Все равно ты…

– Сука москальская… – тихо говорит Чумак. У него опять начинается тик, щека дрожит, и от прилива крови темнеет в глазу.

– Что ты там бормочешь?! – продолжает Стелла. – Еще один такой случай – и больше клиентов не будет!

Он толкает дверь, за ней сидят друзья, его поддержка и опора. Заходит в комнату, оборачивается и произносит то же самое, но в полный голос. Можно сказать, швыряет слова в лицо, как боевую гранату.

Выщипанные брови взлетают вверх.

– Ты что, майор?! Совсем допился?! Что ты несешь?!

А Чумак не останавливается, он ощущает локоть товарища, а тогда – вторую гранату!

– Добре! – звучно хлопает клешнями Краб. – Дай ий ще!

Третью гранату! Он и дальше бы швырял смертоносные заряды в окоп противника, однако Стелла быстро приходит в себя.

– Смотри, отставничок… – говорит со злостью, – Зубы на полку положишь со своим социалом! Шульмана-то за одно место прихватили, накрылся ваш гешефт! А с этими алкашами далеко не уедешь, нищим сдохнешь, как и они!

Видя, как из-за стола поднимается пунцовый от ярости Кирилл, она вскидывает руку.

– Сидеть, уроды! Это вам не рашка! И не хохляндия ваша долбанная! Через пять минут тут полиция будет!

После чего все-таки спешит ретироваться. А они продолжают веселье с удвоенной силой. Нах бабу поганую! Всех нах, кто не с нами! Они включают телевизор, где такие же, как они, тоже кричат что-то вроде «нах»; а может, другое кричат – неважно. Важно совместное, плечом к плечу, сидение за столом, сдвигание стаканов, пение песен, слов которых Чумак не знает (да и не знал никогда), но все равно подтягивает козлетоном. Вокруг все, будто в тумане. Он видит, как на отлив вспрыгивает Геббельс, направляется к кормушке, а там – пусто. Подсыпать, что ли, корму? Только нет сил у Чумака, он пьян. Зато силы есть у Краба: тот отрывает окно, берет кота за шею своей клешней и с силой ее сжимает. Геббельс дергается, скользит когтями по жестянке, но вскоре обмякает.

– Так будемо всих… – бормочет Краб (тоже пьяный в стельку). Труп серого дистрофика улетает в «патио», сердце на миг сжимается, но, когда товарищи затягивают песню, опять начинает биться в общем ритме. Что ему приблудный котяра?! Его тоже нах!

На следующий день голова трещит, в ней судорожно бьются осколки мыслей, воспоминаний, и вдруг всплывает: Шульман… Вроде вчера о нем говорили, только что именно? Чумак набирает номер, однако трубку не берут. Тогда – снять военные фото со стен. Внутри нарастает протест, он вроде как предатель получается, да как ослушаешься новых товарищей? Кирилл сказал: сними этот «совок», глаза мозолит, значит, надо выполнять…

Разглядывая фото храма, Чумак задумывается. А затем, похмелившись для храбрости, торопливо тычет в кнопки мобильного. Классная идея! И если сестра поможет, он обязательно претворит ее в жизнь!

Обрадованная поначалу, сестра внезапно плачет.

– Да куды ж ты собираешься?! Беда у нас!

– Какая беда?! – не въезжает Чумак. – У вас там жизнь! Настоящая!

А с той стороны опять слезные потоки.

– Да перестань ты рыдать! Скажи лучше: сколько у вас дом стоит? Наверняка ж недорого!

Выплакавшись, сестра говорит, мол, да, недорого, потому что многие болгары задумались: не уехать ли?

– Причем тут болгары?!

– А ты не понимаешь?

– Не понимаю! Я дом хочу купить!!

Следует длинная пауза.

– Лик опять почернел… – говорит сестра.

– Какой еще лик?! Я про дом спрашиваю!

– Лик той самой иконы. И сила в ней пропала, отец Павел даже не выносит ее на службы…

В общем, дурацкий разговор, как всегда бывает с женщинами. Он сам узнает про цены – через Интернет! Понятно, что никакого Интернета у Чумака не имеется, но у Шульмана он есть. Только как достать жидка? И зачем его вчера поминали?!

5.

Вечером Шульман звонит по телефону. Тревожный такой, заикается, из-за чего Чумак плохо его понимает. Какая сумка?! В шкафу?! Майор еще дважды похмелялся, в мозгу туман, и он с трудом вспоминает про гуманитарные лекарства. Каковые (если верить Шульману) являются запрещенными к ввозу препаратами, и лучше бы их выбросить.

– Ладно, выброшу. – говорит Чумак после паузы. – А у тебя этот… Интернет имеется?

– Зачем тебе? – нервно спрашивает Шульман.

– Надо. Цены хочу смотреть.

– Потом посмотришь цены! А сейчас задницу надо прикрыть, понятно?! Немедленно выброси коробки или вообще уничтожь. Сожги, растопчи, ну не знаю… Что-нибудь, короче, сделай!

– А чего ты своего турка не пришлешь?

– Какого турка?!

– Который тебе товар грузил.

– Никакой он не турок, он… Хотя это к делу не относится. Ты что, не въехал?! Проблемы у нас! А в первую очередь у тебя!

Чумак задумывается. Он представляет, как завтра опять отправятся на задание, как будут «прессовать» чужих, бросая непокорным «ежи» под протекторы, и исполняется гордостью. Они настоящие мужчины, а эту трусливую мразь – тоже нах!

– Слушай сюда, жидяра. – говорит Чумак. – Это у тебя проблемы. А у меня проблем нет. У меня есть друзья. Товарищи, понимаешь? Хотя тебе этого не понять. Поэтому забудь мой номер телефона. И майора Чумака забудь. И вообще пошел ты…

Следует длинная пауза.

– У тебя крыша поехала, натюрлих. Хотя… Я тебя предупредил.

«Выкину вечером!» – решает Чумак. Но только собрался на помойку – Краб на пороге, светит фингалом под глазом.

– Где тебя угораздило?! – удивляется Чумак. Следует взмах клешни, мол, не спрашивай! А затем рассказ о том, как ночью громили москальский магазин. Вроде все продумали, включая пути отхода, и машина – за углом, так охранник, оказывается, в магазине ночевал! А у того дубинка; и вот он, сука, выскочил через разбитую витрину, и давай этой дубинкой их охаживать!

– Чего ж с собой не позвали? – спрашивает Чумак с обидой.

– Так хромаешь ты, не втик бы! А нам втикать довелося!

Затем и другие появляются, тоже злые, опять начинают пить, и про сумку, что стоит в шкафу, благополучно забывается.

Следующая вылазка на трассу напоминает боевую операцию. Они высматривают противника, соответствующего возможностям подразделения, к примеру, три авто, идущих караваном, пропускают – этих не одолеть. Могучий Rang Rover (чуть ли не с бронированными стеклами) тоже не трогают, памятуя о давешней схватке. А вот одинокая белая «Лада-Гранта» пригодна для нападения, это вражеское транспортное средство будет уничтожено с гарантией.

– Обгоняй! – передают команду Кирилла. Чумак проскакивает впритирку, успевая заметить детское лицо, что прилипло к стеклу. Это девочка, она машет рукой проезжающей машине, и ощущение от того – странное. Обгон, взгляд в зеркало, и тут ясно: полна коробушка, то есть, салон – под завязку. За рулем папаша, рядом мамаша, сзади вроде как бабуля с внуком и внучкой.

– Может, посерьезней тачку поищем? – вопрошает Чумак, впервые усомнившись в правоте «командира». Краб отмахивается.

– Кирилл каже: самое то!

Что ж, тогда ногу на тормоз, после чего задняя машина тоже сбавляет. Водитель не понимает, что за хрен с горы пристроился спереди, включает левый поворотник (уйду, мол, в другой ряд), а тут BMW! Флаг из окна, и первое яйцо, что разбивается на капоте. Второй снаряд вообще пролетает мимо, но страх уже обуял пассажиров, это видно по испуганной жестикуляции мамаши. Высунувшись по пояс, Кирилл что-то орет, машет кулаком, и в этот момент (вдруг отмечает Чумак) совсем не кажется коротышкой. Гигантом кажется, безраздельным господином автобанов, который может легко заставить папашу нервно крутить руль, а мальчика с девочкой – прижаться к обмершей от ужаса бабуле. Внезапно вспоминается девочка Маша из сквера, и кажется: в «Ладе» везут именно ее. Почему ее?! Она осталась в Берлине, у нее все замечательно, наверняка сейчас где-нибудь в зоопарке жирафов смотрит! А поди ж ты, привязалась дурацкая мысль, и не отпускает!

По любому Чумак считает: этим достаточно, попугали – и хватит. Да только у «командира» (на то и «командир»!) свои тактические планы. BMW обгоняет белую машину, в окне мелькает рука, и под колеса летит «еж»! Зачем?! Только поздно, «Ладу» закручивает и с силой ударяет об отбойник. Последний кадр в зеркале: крутящиеся в воздухе колеса, и в уши бьет:

– Гони, Мыкола!! Вперед!!

До развязки летят пулей, да и потом, отвернув на север, топят с превышением. Возвращаются по второстепенным дорогам, закоулками, и мысли об одном: лишь бы на камерах наблюдения не засветиться. Насчет них Кирилл обычно предупреждал заранее, на таких участках они вели себя смирно, да только у них война, она втягивает безвозвратно, до камер ли тут?

«Гольф» оставляется на стоянке в квартале Чумака. На душе у него кошки скребут, и остальные участники боевых действий, видно, встревожены.

– Ладно, – говорит Кирилл, – затихли на время. Уляжется шум, тогда опять займемся делом.

Душевный раздрай Чумак заливает шнапсом. Перевернутая тачка стоит перед глазами, хоть убей, значит, нужно выпить. Не помогает? Тогда приникни к экрану, чтоб подпитаться бьющей оттуда энергией. В телевизоре мелькали незнакомые лица, произносились страстные речи, в воздух взметывались кулаки, и это, как ни странно, успокаивало. Ну не может эта сила тратиться попусту! Не могут такие люди болтать зазря, правые они!

Но покой Чумаку только снится. Он редко проверял заначенные евро, на жизнь худо-бедно хватало, да под-растратился на угощения. И вот сует руку под белье – а там пусто! Шарит на другой полке – то же самое! Перерывает снизу доверху весь шкаф, только пачка евро (довольно толстая!) будто испарилась!

Увы, деньги не могут испаряться. А поскольку в последние дни здесь бывали исключительно друзья-товарищи, все понятно. Точнее, ничего не понятно. Чумак не хочет думать на товарищей, он мысли такой допустить не может. Это сделал кто-то другой! Однако «еж» уже брошен, причем под ноги Чумаку. Он напоминает себе ту самую перевернутую тачку, чьи колеса беспомощно крутятся в воздухе…

В очередном алкогольном сне Чумак оказывается на арене, окруженной зрительными рядами. Зрители сплошь десантура, кажется, весь ограниченный контингент сюда приперся, включая Громова, Шпака, Сашку Клюева… А вон и Потапов рукой машет, мол, не дрейфь, победа будет за нами!

– В чем побеждать-то? – недоумевает майор.

– Как в чем?! – восклицает Ваня. – В армрестлинге!

И тут на арене появляется Краб. Он огромный, и вместо рук у него действительно клешни с острыми зубцами.

– Да как же я с таким бороться буду?!

Когда Чумак пятится назад, в зрительных рядах возникает гул.

– Стыдись, майор! Ты ж его на раз побеждал!

– Так я человека побеждал! А это монстр!

– Ничего страшного, ты тоже не совсем человек! Посмотри на себя!

Чумак озирает собственное тело, с ужасом замечая: он горилла! Косматая, с сединой на груди, и лапы такие, что клешням хрен уступят. Они сходятся посреди арены, усаживаются за стол и сцепляют конечности. Ну, конечно, мошенник опять не ждет «раз, два, три», сразу старается завалить. Врешь, не возьмешь! Черная, покрытая шерсть лапа напрягается, сдерживая натиск жесткой красноватой клешни, а из зала между тем доносится:

– Хороший мужик был Петрович!

– Ну да, настоящий солдат!

– Последнее от себя отрывал ради товарищей!

– А сколько наших из-под огня вытащил?!

– Мне лично вторую жизнь подарил! Ну, светлая память!

Борьба идет с переменным успехом, но если его будут заживо отпевать…

– Эй, прекратите! – хрипит горилла. – Иначе я проиграю!

Из заднего ряда поднимается коротышка Кирилл.

– Ты уже проиграл, майор! Краб, дави его! Дожимай!

И таки ж напрягается, морда, давит клешней, как прессом, и вот уже мохнатая лапа лежит на столе. В зрительных рядах слышен вздох разочарования.

– Что ж так? – укоризненно качает головой Потапов. Горилла машет лапой.

– Пропадаю я, Ваня. Совсем пропадаю…

С этой мыслью и выплывает в хмурое утро. Во рту сушь, в кармане – вошь на аркане. Значит, подъем и к банкомату, снимать денежки. Можно было бы картой за шнапс расплатиться, да не любил этого майор – игра вслепую, никогда не сообразишь, сколько потратил.

Его спасает сломанный банкомат. Захотел получить евро, а тот не выдает! Пришлось топать к станции метро, то есть, полчаса туда и обратно. Возвращается, а у подъезда полицейская машина! Почему он уверен, что явились за ним? А вот уверен, и все!

Он изображает из себя случайного прохожего, мирно бредущего по своим делам. Проходит мимо подъезда и машины, за рулем которой скучает полицейский, сворачивает за угол, затем еще раз. А в «патио» – еще один в форме! Прямо перед его окном!

Во рту пересыхает еще сильнее, сердце часто колотится, а в мозгу пульсирует лихорадочное: препараты! Не выкинул, придурок! Чумак воображает, как полицейские обшаривают его халупу, суют нос во все углы и, наконец, заглядывают в шкаф. «О-ля-ля!» – восклицает главный, доставая на свет божий злосчастную сумочку. Из нее вытряхивают контрабанду, зовут понятых из соседних квартир, и это означает: Чумаку – капут.

Полицейский между тем встает на цыпочки и прикладывает ладонь ко лбу, стараясь что-то разглядеть за стеклом. Неожиданно возникает Борман, он вспрыгивает на отлив, без страха приближается к полицейскому, и тот гладит котяру. «Меня бы гладили против шерсти…» – судорожно усмехается Чумак, – А если еще про подвиги на автобане вызнают? Тогда вообще кранты!»

Пятясь, он исчезает за углом. Отвинчивает пробку, делает крупный глоток, но алкоголь не успокаивает. Куда идти – непонятно. Ответ появляется, когда нащупывает в кармане спортивного костюма ключи от машины. Уехать! Неважно, куда, главное – подальше! Скрыться, пересидеть, исчезнуть, и как можно быстрее!

Путь на стоянку идет через сквер, где опять сборище родителей. Вначале ускоривший шаг, Чумак внезапно тормозит. Женщины в модных пальто, дети в ярких курточках и комбинезонах, улыбки на лицах, оживленная жестикуляция… Перед глазами явлено благополучие. Обеспеченные люди, нормальная жизнь, которой Чумак никогда (или почти никогда) не имел. И здесь не смог ее обрести, и кого винить в таком вселенском раздолбайстве?!

Внезапно от толпы отделяется знакомая кроха.

– Дядя военный, я тебя узнала!

Подбежавшая Маша улыбается, хотя не может скрыть недоумения.

– Только ты сегодня какой-то… Не военный!

Чумак оглядывает свой спортивный костюм и разводит руками.

– Точно подметила…

Родительница Маши тоже узнает Чумака, машет ему издали рукой, и тот чувствует, как щека опять предательски дергается.

– А что у тебя с лицом? – спрашивает кроха. Чумак прикрывает щеку.

– Это война… Война, Машенька.

– А ножка хромая – тоже война?

– Тоже. И никак она не кончится, эта война…

– А мы пойдем в зоопарк?

Чумак гладит девочку по голове.

– Обязательно! Будем смотреть гориллу. Большую такую обезьяну!

– И слона будем смотреть?

– И слона будем. Только чуть позже. Потерпи немножко, мы обязательно пойдем в зоопарк!

Он сглатывает комок. Нет жизни, не получилась. Может, где-то получится? Неважно, где – там, за горизонтом, куда он отправится на вишневом «Гольфе», что ждет его на стоянке… Чумак усаживается в машину, заводит мотор и, помахав рукой служащему, выезжает с парковки.

На городских улицах Чумак ведет машину осторожно, соблюдая все правила. И на трассе не превышает скоростной режим, потому что даже просроченных прав не имеет – они осталось в квартире. Он не знает, почему держит путь на восток, с таким же успехом можно было отправиться на север или на юг, куда-нибудь в Баварские Альпы. Автоматически выбрал направление, кажется: так он ближе к дому. Вот он проезжает Storkow, далее последует Furstenwalde, и тут, как назло, привязывается патрульная машина!

Какого хера?! Он же ничего не нарушил! Но из окна полицейской тачки появляется рука с полосатым жезлом, на конце которого – красный фонарь. Затем и вовсе врубают мигалку, и из динамика раздаются непонятные слова на немецком. То есть, смысл понятен и ежу: требуют остановки, потому что «Гольфа» наверняка засекла камера наблюдения, когда дурили на автобане. А может, добросовестные бюргеры настучали в полицию, увидев безобразие, в любом случае придется отвечать по всей строгости бундес-законодательства.

А отвечать не хочется, натюрлих, поэтому «Гольф» набирает скорость. Полиция не отстает, Чумак еще превышает, и вот уже обе машины несутся на пределе. Что-то в этом проглядывает абсурдное, но всякое ведь в жизни бывало! Однажды вот так, на дурачка, десантная группа Чумака под шквальным огнем прорвалась к своим, хотя шансов было ноль! А значит, еще притопим! Майору должно повезти, как тогда, в далеких стреляющих горах. Черт, как слепит глаза! Почему низко висящее зимнее солнце так напоминает знойное, стоящее в зените солнце Афгана?! Чумак прикрывает глаза ладонью и уже не видит, как машину сносит к отбойнику и с нечеловеческой силой ударяет об него…

Перевернутый кверху колесами «Гольф» вспыхивает, как сухая солома. Он успевает полностью выгореть до приезда пожарного расчета, так что обещание майора оказывается выполненным – хоронить в немецкой земле уже нечего.