Читать книгу Взорванное небо. Серия книг «Неизведанная планета Человек» - Владимир Симонов - Страница 9

Прошло несколько дней. Перемены были разительными. Нет, допросы не прекратились, и следователи по-прежнему настойчиво пытались узнать у священника о «сообщниках по организации антисоветской пропаганды», адреса «явок и тайников» обмена информации с «агентами западных разведок». Однако сам Иван Денисов стал по-иному относиться ко всему этому маскараду понятий: он ходил на допросы как на вынужденную работу, в то время как сердцем оставался в камере.

Беседы с монахом настолько интриговали священника, что остальные детали тюремной реальности отступили на второй план. Увидев его удивительную расслабленность, и следователи волей-неволей укротили давление на допросах. По крайней мере, избиения прекратились, а Иван Денисов, в свою очередь, с лёгкостью подписывал протоколы, которые клали перед ним.

Монгола же вообще никуда не вызывали, потому что ждали, как объяснил Татурсин, переводчика с монгольского на русский. Похоже, что монах был «агентом японской разведки», но допрашивать его было абсолютно бессмысленным занятием, потому что он заведомо со всем соглашался, весело улыбаясь в ответ на любые вопросы. Тем не менее, и Татурсин прямо в камере легко подписал какие-то бумаги, освобождаясь от изнурительных и бессмысленных бесед со «славными», как он говорил, «но необразованными мирянами: не христианами и не буддистами, что с них взять?»

Сокамерники были заметно раздражены происшедшими с Иваном Денисовым изменениями. Они злобно реагировали на их с монахом задушевные беседы и, не понимая смысла доносившихся слов, медленно накалялись. В результате сложившихся обстоятельств появилась возможность проучить «попов».

Однажды, когда Иван Денисов увлечённо рассказывал Татурсину о смысле Любви в христианстве и, отвечая на возражения монаха, цитировал «Откровение от Иоанна», над ними нависла фигура сокамерника – бугая по кличке Бык. Он вначале ехидно поинтересовался: не брали ли «братья попы» его плакат и, обнаружив, что на обратной стороне «любимого и дорогого» изображения отца народов Иван Денисов нарисовал распятие Христа, не на шутку разозлился, и глаза его налились кровью:

– Ну, что ж, попик, выходи… Сейчас получишь у меня по полной!

От неожиданности священник растерялся: он не заметил, как у него в руках оказался треклятый плакат, да и рисовал он спешно, поддерживая глубину разговора о своих святынях. В одно мгновение пришло понимание, что противостоять дурной силе невозможно. Приготовившись к неизбежному, он поднялся, умышленно замедляя движения, чтобы потянуть время, поправил одеяло на нарах и взглянул на Татурсина. Он успел заметить, как монах вначале чуть слышно, потом в полный голос, вдруг стал произносить слова на монгольском языке, при этом лицо его раскраснелось, грудь поднималась и опускалась, как при глубоком дыхании.

Вокруг центра камеры, в предвкушении лёгкой для Быка победы, столпились уголовники, крича и подначивая недобро улыбающегося верзилу, способного одним ударом кулака сломать шею сопернику:

– Давай, Бык, проучи этого попика! Умирать он передумал и выигрыш мой похерил! Рассчитайся с ним… А потом и я добавлю! – гнусавым голосом выкрикивал угрозы Царь – тщедушный уголовник, получивший пять лет за воровство.

– Шпана, ставлю на первый удар Чемпиона! – перекрывая шум, провозгласил крепкий низкорослый бандит по кличке Дрель.

– Нет-нет, не согласная я, – пытаясь перекричать, загундосил Царь. – Не надо с первого удара, дайте полюбоваться кровушкой человеческой… Ты, Бык, потяни удовольствие, потяни… По частям его разделай, святошу нашего…

Бугай сидел за «неосторожное убийство» и в окружении вдохновлённых зрителей ощущал себя как на арене:

– А ну, иди сюда, придурок!

Иван Денисов молча помолился и приготовился сделать шаг на эшафот, но его опередили…

Внезапно в середину камеры влетел раскрасневшийся монгол. Он прокрутился на одном месте, словно очерчивая невидимую границу, и громким внятным голосом выкрикнул несколько воинственных слов по-монгольски. Затем, продолжая вращаться, мелко перебирая ногами, он тихо, но внятно добавил по-русски:

– Тот, кто перешагнёт эту линию, будет умерщвлён. Это я вам говорю – лама Татурсин!

В камере воцарилась абсолютная тишина – настолько неожиданным для всех было явление монаха в центре внимания, который, делая пассы руками и ногами, возводил какую-то защиту вокруг себя и своего друга священника:

– Первый, кто переступит! И остальные будут убиты тотчас! – продолжал он вещать уверенным голосом.

Вдруг к всеобщему удивлению Бык покачнулся и рухнул на пол без сознания. Его никто не успел подхватить, да и невозможно было бы справиться с весом его мощного тела. Он упал на спину, закатив глаза, изо рта выступила пена.

Монах продолжал кружиться, скользя вдоль онемевших сокамерников, оторопело уставившихся на нелепо раскинувшегося на полу бугая. Подняв глаза на монгола, толпа медленно стала пятиться.

Татурсин прекратил вращение:

– Впредь ко мне и священнику не приближаться. Тому, кто нарушит запрет – смерть в течение секунды.

Он поклонился, сложа руки перед грудью, и вернулся на своё место.

Иван Денисов был потрясён не менее других, и как другие, был уверен во всесильности монаха. Священник тяжело дышал, не веря своему спасению. Когда к нему вернулся здравый рассудок, осознав, что громила умирает, он бросился к крану, набрал пригоршню воды и брызнул на лицо амбала. Он не видел в нём врага, но знал о необходимости сострадания ближнему. На пятый раз Бык вздрогнул и открыл глаза, в недоумении обводя камеру взглядом. Иван Денисов помог ему подняться и проводил к нарам, где уложил, предварительно расправив складки одеяла.

С этого момента монаху и священнику была предоставлена полная свобода: все опускали глаза, стараясь не попадаться лишний раз на пути у монгола. Монах Татурсин приветливо улыбался, показывая ровные белые зубы. Однако стоило кому-нибудь из сокамерников направиться в их сторону, как он медленно качал головой, останавливая любые попытки общения.

Через три дня ни с того ни с сего во сне умер Царь. Священник отпел покойного. Лама Татурсин нагнал на всех уголовников дополнительный ужас каким-то необыкновенным горловым пением. Чертыхаясь, надзиратели вынесли тело при гробовом молчании арестантов.