Читать книгу Игра во всё - Владимир Симонов - Страница 5

Театр – главная моя пожизненная страсть. Но есть еще и кино. Киноискусство, в которое я тоже влюблен. И тоже страстно. Больше скажу: кино в моем детстве было главнее театра. Тут нет парадокса. Кино было в нескольких сотнях метрах от дома, а театр находился далеко. Я только потом вместе с мамой до него доехал и его магию ощутил. И вот на сцене я уже почти сорок лет, а на разных съемочных площадках почти тридцать шесть. В кино я тоже немало сделал с тех пор, когда первый раз в 1981 году пришел на съемочную площадку. Режиссер Александр Сурин снимал на «Мосфильме» фильм «Сашка» по одноименной повести Вячеслава Кондратьева: об одном из самых страшных эпизодов войны – сражении под Ржевом. Я играл юного лейтенанта Володьку. Человека, который не может себе простить, что, следуя приказу, положил весь свой взвод в бессмысленной лобовой атаке, а сам всего лишь только ранен. Очень трудная роль для начинающего актера.

А за много лет до своих первых съемок я, как все дети, ходил кино смотреть. Я уже говорил, что в нашем городе театра не было. Районный городок в Самарской области. Узловая станция; товарники, цистерны с нефтью, вагоны бревен, еще бог весть с чем. Чуть больше тридцати тысяч жителей. Таких городов в России тысячи и тысячи. Но мало где есть такая полноводная Волга. В детстве мы из нашей полноводной Волги в летнюю жару часов по шесть-восемь с друзьями не вылезали… Обычная провинциальная жизнь. Зачем в ней театр?

А кинотеатра в Октябрьске целых два: «Клуб имени Коминтерна» и «Мир». Они наполняли всю эту «обычную провинциальную жизнь» таким загадочным смыслом, который трудно передать. Один и с друзьями я ходил в оба: сначала фильм смотрели в кинотеатре «Мир», а потом его же в «Клубе имени Коминтерна».

Чтобы в кино ходить, нужны деньги. За встречу с искусством надо платить. Экономическое правило «всеобщего назначения». Мама давала десять копеек. А что такое десять копеек? Фруктовое мороженое в картонном стакане – семь копеек, стакан обожаемого мною томатного сока – десять. Хватало, иначе говоря, на синенький шершавый билетик на один детский сеанс. А ведь хотелось не на один, а на все, в том числе и на все взрослые. Билет на взрослый сеанс – уже двадцать копеек, а то и тридцать или даже пятьдесят… Поэтому бутылки собирал и складывал в домашнем подвале. Потом их сдавал. Чтобы были деньги на разные сеансы в «Клубе имени Коминтерна» и в кинотеатре «Мир».

По много раз смотрели одно и то же. Всегда так, как будто до этого ни разу не видели.

Бутылки, словом, сдаешь, билет покупаешь и оказываешься в зрительном зале. Под потолком медленно гаснет свет, и вот ты перед захватывающим действием на киноэкране. Твоя обычная жизнь теперь там где-то, за стенами кинозала. Куда-то пропадает, как будто нет больше в мире ничего, кроме происходящего на плоском экране, который теперь вовсе даже не плоский. Но вдруг пленка рвется, и действие прерывается. Тут же свист в зале, топот, крики: «Сапожники! Сапожники! Давай кино!»

Когда денег не хватало, прятались под стульями. Билетерша войдет в зал, увидит, что никого в нем нет, и дверь закроет, а ты сидишь под стульями. Иногда находили и выгоняли; а иногда делали вид, что не видят, кто это спрятался там, и мы таким образом дожидались следующего сеанса. Сидели, надо сказать, долго: минут сорок надо ждать. А потом – тот же фильм.

Французскую картину «Маленький купальщик» выучил чуть ли не наизусть. Я этого «купальщика», наверное, раз тридцать смотрел, не меньше. Там в главной роли Луи де Фюнес. Он очень уморительно, виртуозно играл некоего богатого самодура: владельца судостроительного предприятия, который выгнал с работы своего главного конструктора с рыжими волосами. За то, что корабль, который спроектировал этот рыжий конструктор, во время церемонии спуска на воду получил огромную дыру от удара бутылкой шампанского в борт, да еще на глазах у многочисленной публики. И в дыре появляется усатый матрос… А потом еще масса гэгов, комических ситуаций, забавных глупостей, неожиданных поворотов сюжета, всего прочего. Весь фильм зал, что называется, просто лежал. А когда Луи де Фюнес лопатой разбивал в ярости яхту, кому-нибудь от смеха становилось плохо… Я просто угорал на этом фильме. Луи де Фюнес, великий артист, великий комик… Он был моим кумиром. Он и по сей день один из моих кумиров.

Кино – вершина из вершин.

Тогда же на все экраны страны вышли и пленили многомиллионную аудиторию советские шедевры: «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»; раньше – «Человек-амфибия», «Тайна двух океанов», «Их знали только в лицо»… «Великолепная семерка» – шедевр американский. Захватывающий вестерн, классика жанра. Юл Бриннер – командир семерки. Семь человек в вооруженной борьбе за справедливость с многочисленной бандой отпетых мерзавцев. Первый фильм, который запомнился мне головокружительными трюками на киноэкране и вошедшими в нашу провинциальную моду ковбойскими шляпами, стрельбой из самодельных пистолетов, которые юные фанаты Семерки лихо выхватывали из кобуры…

«Чингачгук Большой Змей» превратил Октябрьск в заокеанские прерии со свистом стрел, выпущенных из луков собственного ручного производства. Мы, изображая индейское население Дикого Запада, сражались друг с другом, а взрослые охотились за нами, чтобы луки со стрелами отобрать и тут же сломать. Естественно, делали новые с применением рыболовной лески в качестве тетивы, а остро заточенных гвоздей в качестве наконечников стрел. Опасная игра в кино, которое стало жизнью, продолжалась.

Не только наша детская игровая реальность, но и смысл значительной части всей жизни городка сводился к посещению двух этих кинотеатров. Я нисколько не преувеличиваю. Пик массового удовольствия. Книгу можно прочитать, а потом обсудить, о чем в ней написано. Можно спросить: «Ну как тебе этот роман?» Но чтобы книгу прочитать, нужно несколько дней, а то и недель. Чтение – большая, трудная работа. А на экране часа за полтора перед глазами проходит, вызывая массу эмоций, все самое интересное. Кино давно уже кончилось, как сообщил залу лопоухий парнишка из «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», а чувства, которые вызвало оно, не угасли: «А вы видели, как она играет? А он как играет? А какая красивая эта Клаудиа Кардинале! Такая же, как наша Губанкова из отдела кадров! А Этуш какой в «Кавказской пленнице»? А как Миронов с Папановым в «Бриллиантовой руке» гонялись за гипсовой рукой Никулина? Это же вообще! Это ж вершина!» А что происходило, когда показывали по телевизору «Семнадцать мгновений весны»? Ни одного человека на улице. Все сидят перед телевизором и, затаив дыхание, следят за поединком Мюллера со Штирлицем. Спасется ли радистка Кэт? Догадается ли обо всем мрачный и жестокий Мартин Борман? Получится ли у Шелленберга организовать тайные переговоры с американцами? Как же так, что, прибыв по заданию Штирлица в Женеву, Евстигнеев не заметил предупредительный знак – цветочный горшок на окне, и попал бы он в лапы агентов гестапо, если бы не покончил с собой… Короче, всё что угодно можно было делать с городом: все находились в самой гуще многосерийных событий апреля 1945 года.

Очень ждали «Кинопанораму». Вел ее Алексей Каплер. Выдающийся киновед, сценарист, уникальный знаток тайн и загадок кинематографа. Лучшая была кинопанорама за всю историю подобных передач. Ее позывные звучали из всех окон, и людей буквально сдувало с улиц, чтобы к началу успеть. У Каплера был обзор заграничных фильмов: тех, которые у нас не шли. Приоткрывалось небольшое окошко в другой мир. Иным каким-либо способом никак в этот мир нельзя было заглянуть.

«Генералы песчаных карьеров» – фильм, который в США не шел, а в СССР шел, наверное, из-за его острейшей социальности. Это верно, но отчасти. Это больше все-таки картина о несчастной любви. Я смотрел его раз десять и каждый раз на нем плакал в полутьме зрительного зала. А музыка какая! Я уже к тому времени умел на гитаре играть и разучил эту песню. Она, между прочим, стала в 1974 году самой популярной в СССР, настоящим хитом. Фильм вышел на экраны в том же году, я тогда школу заканчивал. Потом узнал, что он снят по роману Жоржа Амаду «Капитаны песка» и в кинематографическом варианте соблюдены все основные сюжетные линии романа. На первом плане – история девушки Доры. Как она попала в компанию плохо друживших с законом «песчаных капитанов» и в нее влюбились они все. Финал более чем печальный. До сих звучит во мне мелодия из «Генералов».

Не знаю даже, с чем еще сравнить то, чем было кино в нашем городе. Это же не просто – посмотрел, и все. Ты живешь фильмом. Ты потом в школе обсуждаешь с товарищами то, что увидел, и после школы, и днем, и вечером, и на другой день. Думаешь: «А может, еще раз сходить?» Снова идешь, а после опять обсуждаешь… Входили в роль и показывали друг другу, что видели на экране. «А ты помнишь, как он это сделал?» Человек показывает, а ты ему говоришь: «Нет, не так». И показываешь сам. Я очень хорошо показывал. Особенно выразительно удавалось показать, как в «Бриллиантовой руке» Никулин, а потом Миронов падали, поскользнувшись на банановой кожуре: «Черт побери!» Турок тут же выскакивает и радостно кричит: «Щьёрт побьери! Щьёрт побьери!» А в результате – прокол: не тому человеку по случаю перелома руки («там не закрытый перелом… а открытый») в гипс бриллианты замуровали. Надо было Андрею Миронову, потому что он, согласно жанру «кинороман в 2 частях из жизни контрабандиста», играл контрабандиста, а получилось, что скромному бухгалтеру Горбункову, то есть артисту Юрию Никулину. На этой комической случайности держатся все дальнейшие приключения. Я с удовольствием произносил: «Порко мадонна диум песто пербакко кастелло ди мио брано кьямаре ин че сервести хамдураля!» Все смеялись, а потом спрашивали: «А ты хоть знаешь, что это в переводе означает?» «Знаю», – говорил я. «И что?» Я без тени улыбки отвечал: «Наши люди на такси в булочную не ездят!»

Помимо воспроизведения киноролей, играли в названия фильмов. «Их знали только в лицо» – и.з.т.л.; «Чингачгук Большой Змей» – ч.б.з.; «Маленький купальщик» – м.к.; «Семнадцать мгновений весны» – с.м.в. И так далее. По первым буквам названия.

В Сызрани фильмы показывали раньше, чем у нас. Кто-нибудь съездит в Сызрань и, приехав оттуда, кричит: «Уже там показывают!» Значит, дня через два-три… ну в крайнем случае через неделю и в Октябрьск привезут на автобусе большие круглые жестяные коробки с кинопленкой, на которой новая захватывающая картина отечественного или зарубежного производства. Только бы не об этих тягучих и скучных проблемах отечественной промышленности. Лучше бы комедию, боевик или хороший индийский фильм с песнями, танцами и о любви. Сначала пойдет в «Мире», потом в «Клубе имени Коминтерна». Я ходил и туда и туда. Вел себя как настоящий «киноголик». Неисправимый поклонник великого изобретения братьев Люмьер. Мог ли я представить, что лет через пятнадцать сам буду сниматься в кино?

Доводилось смотреть фильмы не только в зале, но также из кинобудки. Был у меня знакомый киномеханик, с которым, не помню как, познакомился. Наверное, откуда-то узнал, что моя мама – секретарь горкома по идеологии. Он меня пускал в святая святых – маленькое, душное помещение с запахом нагретого целлулоида, где кинопроекционный аппарат трещит и крутятся эти огромные бобины с кинопленкой со скоростью 24 кадра в секунду. Получалось волшебство соучастия вместе с присутствием. Мало того что видишь происходящее на экране и аппарат с тобою рядом трещит, а еще и то, что происходит со зрителями по ходу действия. Они тебя не видят, а ты их видишь. Тоже своеобразный театр. Тоже игра. Наблюдение за наблюдающим.

Киноафиши искусно рисовал цветными красками наш местный художник Саня Карандаев. Длинный и тощий, как карандаш, старшеклассник. У него и кличка была – «Карандаш». Помимо оштукатуренных стен обоих кинотеатров, цветные афиши «кисти Карандаева» бросались в глаза еще в двух местах: наверху, около продовольственного магазина номер семь, и внизу, почти у самой Волги. Седьмой магазин я видел из окон нашей квартиры. Неподалеку от входа столб, и на столбе в деревянной рамке на двух крепежах киноафиша. Не под стеклом, как газета «Правда» на центральной площади Октябрьска, где возвышался и продолжает возвышаться каменный вождь мирового пролетариата, а в первозданном своем бумажном состоянии. Шел дождь. Краски размывались и разноцветными струйками сползали вниз; и обычным карандашом кто-нибудь восстанавливал размытую информацию о том, в котором часу по октябрьскому времени начнется кино.

Саня Карандаев рисовал афиши талантливо, ловко. Гонорар – десять рублей в месяц. Это были картины с морями, горами, деревьями, людьми и животными. Саня был молодой талантливый художник-самоучка. В его задачу входило создавать настоящие цветные шедевры, содержавшие, кроме художественных образов, полную информацию крупными буквами: какой фильм, какого режиссера, кто в главных ролях, в какой стране снят. И начало сеансов. Притягивали сильнее других пять слов – «Цветной художественный фильм производства США». Почти что та же притягательность кинокартин, созданных в Италии, Франции, Англии, Испании. Были фильмы из стран соцлагеря: Польши, Венгрии, ГДР. В странах соцлагеря тоже снимали выдающееся кино: «Пепел и алмаз», «Канал», «Пятая печать»…

Были у нас и желающие старые афиши снимать, а новые вешать. Не такие громадные, как при входе в кинотеатр, а поменьше: примерно размером один метр на семьдесят сантиметров. Таких желающих было хоть отбавляй. Работали с гордым видом, достойным объектива кинокамеры. Чтобы все знали, какое новое произведение киноискусства можно посмотреть у нас за не очень большие деньги. Сменщик афиш был особенный человек. Он мог ходить бесплатно на тот фильм, рекламу которого вешал для всеобщего обозрения. Я тоже с большим удовольствием играл в эту «информационную игру». Что-то было в ней, как потом узнал, от Феллини: наш своеобразный приволжский «Амаркорд» производства «Куйбышевская область, город Октябрьск». Только в «Амаркорде» говорят по-итальянски. Фильмы Феллини у нас не шли. Ни «Ночи Кабирии», ни «Они бродили по дорогам». Я их потом посмотрел, как «Амаркорд» и другие шедевры великого режиссера, когда уже учился в Щукинском училище. По-моему, сейчас ничего подобного по уровню мастерства нет.

«Пролетая над гнездом кукушки». Не представлял, что увижу нечто подобное когда-нибудь. Фильм вышел на советские экраны в 1987 году, через двенадцать лет после того, как обошел все экраны мира и получил все кинопремии, какие только бывают. Я посмотрел его задолго до выхода на наш широкий экран. Шедевр Милоша Формана актерам показали в Минске, куда Вахтанговский театр приехал на гастроли, и для нас местное начальство организовало закрытый просмотр. Потрясло в этом фильме все, но прежде всего игра Джека Николсона. Макмёрфи, которого он играет, чтобы не оказаться в тюрьме, симулирует помешательство и оказывается в сумасшедшем доме. И ставит на уши весь этот сумасшедший дом, восстав против существующих в нем античеловеческих порядков. Как он сумел с такой силой сыграть человека, который в одиночку выступил против мощной бесчеловечной системы, за что и был направлен на лоботомию? Убежать оттуда не успел, но друг его, огромный индеец, притворявшийся глухонемым, тяжеленной мраморной колонкой выбивает окно вместе с решеткой и вырывается на свободу. Макмёрфи погиб, а другой человек спасся. Года полтора ходил под впечатлением.

Видел во время заграничных гастролей и такие сверхзапрещенные в СССР картины, как «Декамерон» Пазолини. Мы были на гастролях в Венгрии, там я его и посмотрел. Почему-то в социалистической Венгрии «Декамерон» в полном авторском варианте шел совершенно свободно, а у нас, чтобы его посмотреть, нужно было прикинуться одним из членов Политбюро, которым показывали все, что эти члены хотели.

Более легкую, но еще более запрещенную «Эммануэль» я посмотрел, кажется, в Болгарии, а самого запрещенного из всех запрещенных «Калигулу» Тинто Брасса – в Австрии. Лет через десять где-то прочитал: «эпический антитоталитарный кинофильм о нравах времен правления древнеримского императора Калигулы». С Малькольмом Макдауэллом в главной роли. Совершенно верно. Там весь тоталитаризм показан, что называется, «по полной программе», вместе с самыми разнузданными, почти порнографическими древнеримскими оргиями. И кровосмесительство. Там его тоже достаточно. Калигула занимался любовью со своей родной сестрой. Крайне нахальный, психованный, подлый и жестокий подонок. Макдауэлл изобразил его почти с той же запредельной откровенностью, что и Михаил Александрович Ульянов Ричарда Третьего на сцене нашего театра. Таких откровений, как в этом фильме, у нас в СССР особенно не любили. Тоталитарная страна, где, кроме официального вранья, нет ни оргий, ни кровосмесительства, ни подонков. Сплошной развитый социализм, как-либо критиковать который категорически запрещено. Как в кино, так и со сцены…

Мне, кстати сказать, о посещении «Калигулы» один актер вот какую историю рассказал. Она похожа на анекдот, но это, по-моему, не совсем анекдот. МХАТ был на гастролях в какой-то капиталистической стране, и он с товарищем пошел смотреть этот фильм. Взяли с собой одного пожилого актера. Посмотрели. Выходят из кинотеатра, а Петровича (так звали этого пожилого актера) нет и нет. Стоят, ждут. Выходит Петрович. По лицу видно, что человек немного не в себе. Они спрашивают: «Петрович, с тобой все в порядке?» Молчит. Они ему: «С тобой, Петрович, все нормально?» Он стоит у входа в этот капиталистический кинотеатр и молчит. Они уж забеспокоились: что с ним такое? А он еще немного молча постоял, а потом говорит: «Да со мной-то порядок. Только жизнь зря прожил…»

И вот я думаю: «Сколько людей у нас зря свою жизнь прожили?» И вовсе не потому, что «Калигулу» не посмотрели, а также все другое великое кино, которое в СССР почему-то не показывали. Ни тебе «Последнего танго в Париже», ни «Заводного апельсина», ни «Экзорциста», ни «Соломенных псов», ни «Кабаре»… Может быть, потому, что во всех этих фильмах люди – в каждом по-своему – сходят с ума?

А театр, кроме кукольного, к нам в Октябрьск никогда не приезжал. Ни один старожил не смог бы такого вспомнить. Однажды ездил с мамой в Сызранский драматический театр. Спектакль назывался «Тополек мой в красной косынке». Но почему-то впечатление смазанное, можно сказать, никакое. Я не помню, что, как, о чем и для чего играли артисты. Не зажгло меня это театральное представление. Никакого сравнения с тем, что увидел потом в БДТ, а до этого в том спектакле, где Чиполлино и его друзья победили синьора Помидора, а с ним и всю эту «фрукто-овощную» диктатуру.