Читать книгу Приговоренные ко тьме. Историческая серия «Кирие Элейсон». Книга 2 - Владимир Стрельцов - Страница 4

После небольшого перерыва, вызванного необходимостью проследить за драматическим угасанием рода сполетских Гвидонидов, возвращаемся в забытый нами на два с лишним месяца Рим, чтобы навестить папу Иоанна Девятого в зале приемов папской резиденции, построенной Львом Третьим и примыкающей к базилике Святого Петра. Во вместительном помещении, ныне, увы, уже несуществующем, нас ждут с десяток пышно одетых вельмож Рима, которых гостеприимный папа разместил в глубоких креслах, близко придвинутых к огромному, захлебывающемуся жарким пламенем камину. Приемная зала, в отличие от самой базилики и других помещений, входящих в тогдашний ватиканский комплекс, была лишена даже самых примитивных украшений того времени и имела холодное аскетичное убранство, должное, по мнению понтифика, настраивать исключительно на деловой тон или, в крайнем случае, на мысли о душе. Нигде не было видно ни мозаики, ни росписи с изображением библейских или античных сцен, холодные стены зала не утепляли грубые тканые полотна, одни только факелы, густо наставленные вдоль стен, наполняли помещение чадом, в связи с чем его приходилось время от времени проветривать, что не повышало температуры воздуха в внутри, поскольку за окном лютовал декабрь.

За неделю до Рождества, когда мысли папы и его свиты были заняты исключительно организацией предстоящих праздников, аудиенции понтифика удостоилась Берта, маркиза Тосканская. Новости, сообщенные ей, встревожили папу, вследствие чего в этот холодный и неуютный день он пригласил своих ближайших соратников: кардинала Бенедикта-римлянина, молодого пресвитера Льва из Ардеи, Теофилакта с его супругой, византийского посла Пелагия, а также весьма кстати приехавшего на праздники в Рим Анскария, маргкграфа Иврейского, ну и, конечно, саму графиню Берту, о которой пришло самое время рассказать поподробнее.

Любому, кто найдет в себе силы и интерес изучать историю Европы первых веков после заката Западной Римской империи, может броситься в глаза факт практически полного отсутствия сведений о сколь-либо заметных женщинах, оставивших свой след в эту эпоху. Последние годы существования античного Рима дали миру немало прекрасных примеров святости и героизма многих женщин – первых христианок, таких как святые Агнесса, Екатерина, Татьяна. Однако, начиная со времени прекращения гонений на христиан и в течение последующих четырех веков число женщин в сонме значимых исторических личностей странным образом практически свелось к нулю. Изучая старинные летописи, можно найти лишь унылую статистику по большей части безликих спутниц жизни мужчин, творивших Историю того времени. Можно, конечно, сослаться на всеобщую скудость сведений, оставшихся нам в наследство от Темных веков, но скорее всего, пожалуй, только предводительницу готов, отважную Амалазунту можно справедливо считать той, что оставила после себя право именоваться значимой фигурой раннего европейского Средневековья. Немногим лучше обстояли дела с ролью женщин и в Византии, где среди миллионов безвестных современниц безусловный яркий след оставили после себя, пожалуй, только императрицы Феодора1 и Ирина Исаврийская.

Несмотря на то, что эпоха Темных веков распространяется в нашем понимании и на описываемые события, одной из самых примечательных особенностей европейского мира девятого-десятого веков явились очевидные признаки женского ренессанса на страницах истории, приведшего в итоге к полувековому периоду самого настоящего матриархата, причем не где-нибудь, а в сердце христианства. Провозвестником меняющейся роли женщины в европейском феодальном мире стало апокалиптическое явление папессы Иоанны, которое взорвало христианский духовный мир. Не успела Европа оправиться от этого шока, как уже светской сфере был нанесен сокрушительный удар, автором которого стала мать Берты, знаменитая Вальдрада.

Красота этой девицы из небогатого рода фризских графов настолько вскружила голову королю Срединного королевства2 Лотарю, что тот действительно, не за-ради литературного слова, позабыл обо всем на свете. На протяжении полутора десятков лет сей король тщетно пытался избавиться от своей бесплодной жены Теутберги, приводя в возмущение всю Бургундию, откуда эта несчастная королева была родом. В дело пришлось вмешаться самому папе Николаю, который осудил безбожный брак Лотаря со своей новой конкубиной и отлучил Вальдраду от церкви. Скорая смерть папы заставила Лотаря еще долгое время собачкой бегать за его преемником – папой Адрианом3, – задаривая того невиданными подарками и разоряя свое королевство с одной-единственной целью – добиться разрешения на брак с желанной женщиной. Реальный исторический сюжет, достойный сентиментального романа! Концовка этого романа получилась классически печальной – Лотарь очень скоро умер, презираемый всеми, Вальдрада и Теутберга удалились в монастыри, а королевство Лотаря, лишившись хозяина, моментально было растащено более практичными и рассудительными дядьями-соседями.

Тем не менее, этот роман позволил самой Берте, родившейся в 863 году, когда ее мать еще не была отлучена от Церкви, всю жизнь ощущать, а еще больше заставлять ощущать других свою принадлежность к королевским фамилиям. Впрочем, это было еще одной характерной особенностью времени заката Каролингов – их многочисленные конкубины все активнее вмешивались в дела своих знатных покровителей, нимало не смущаясь присутствием законных жен. Еще дальше в своих претензиях пытались зайти их не менее многочисленные бастарды, которые считали своим безусловным правом претендовать на наследство папаш практически наравне с законными отпрысками. Арнульф Каринтийский среди таких прытких потомков оказался в первых рядах.

Берта вышла замуж за бургундского графа Теобальда Арльского, тем самым одержав моральную победу над недругами своей матери и став над многими из них в качестве жены их сюзерена. Впрочем, Бургундия в лице самого Теобальда также взяла небольшой реванш – скрипя зубами, Берта согласилась на то, чтобы их дочь, согласно кривой ухмылке судьбы и по настоянию новых родственников, назвали… Теутбергой.

Помимо дочери, Берта успела родить Теобальду еще двоих сыновей – Гуго и Бозона, прежде чем граф Арльский отошел в мир иной. Впрочем, Берта недолго носила траур. Новым ее мужем поспешил стать Адальберт Тосканский, который был также ослеплен ее красотой, как в свое время незадачливый король Лотарь – красотой ее матери.

Графине Берте, по рождению Лотарингской, по титулу Тосканской, сейчас было уже тридцать пять лет. Ни роды, ни бесконечная честолюбивая погоня за золотом и титулами нисколько не омрачили красоту ее лица. Престарелые бургундские рыцари охотно уверяли своих молодых слушателей, что Берта во всем походила на свою знаменитую мать – те же роскошные белые волосы, те же огромные синие глаза с длинными ресницами, те же кокетливо-привлекательные формы. Граф Адальберт исключительно гордился своей женой, во всем старался ей угодить, боялся ее неукротимого темперамента и необузданных манер, что, впрочем, не мешало ему время от времени заводить интрижки на стороне.

Сам Адальберт по понятным причинам на приеме папы отсутствовал. Своей жене он объяснил это наличием в Риме многочисленных врагов, что действительно имело место быть, а также клятвой, данной им Беренгарию, которая связывала его теперь по рукам и ногам. Впрочем, сплетни имеют свойство распространяться повсеместно, и никакие преграды и цензуры им нипочем. Словоохотливые люди из челяди графа за кубком-другим-третьим охотно пускались в повествования, каким именно образом их хозяин в свое время в последний раз покидал Рим.

Эти слухи просто не могли не дойти до ушей Берты. Столкнувшись на входе в приемную залу с Теодорой Теофилакт, она обменялась с соперницей долгими оценивающими взглядами. Взгляд Берты был полон адского огня, готового испепелить низкородную выскочку, взгляд Теодоры был до краев наполнен презрительным ядом молодой победительницы, на которую польстился ветреный муж начинающей стареть матроны.

Удалив слуг и прочитав совместно дежурную молитву за ниспослание жителям Рима благословения Небес, гости расположились в своих креслах, придвинув их как можно ближе к камину, и повели неторопливый разговор.

Для начала Берта передала папе Иоанну письмо от своего мужа, в котором он каялся перед понтификом за учиненный им мятеж против него и Ламберта и сладко-смиреннейшим образом просил прощения, обещая по приезде в Рим поклясться в своей верности в базилике Святого Петра. Папа радушно принял это известие – иметь в своих союзниках богатейшего графа Италии мечтал каждый правитель апеннинских земель, а кроме того, папа с усмешкой прикидывал, куда теперь, после примирения Лукки и Рима, смогут податься отлученный им Сергий и его сообщники по Трупному синоду, в настоящий момент осевшие именно в Тоскане.

– Сегодня же моя канцелярия передаст в Тоскану письмо, в котором мы известим графа Адальберта о нашем прощении им содеянного, ибо я всегда полагал блистательного графа Адальберта благочестивым христианином и человеком, безусловно, благородным.

Берта решила развить успех и попросила зачитать (ибо сама благородная дама, увы, этого не умела) письмо близкого содержания от отлученного священника Сергия. Оборвав на полуслове Теодору, взявшую на себя труд прочитать письмо, Иоанн бросил пергамент в камин.

– Таков ответ мой и Церкви, вверенной мне волею Господа и народа Рима.

Вслед за тем очередь дошла до описания Бертой последних новостей из Павии и подробностей ее неудачного похода. Каждый, слушая ее мелодичный голос, погрузился в свои размышления. Наиболее мрачные мысли при этом проносились в голове префекта и судьи Рима Теофилакта. Настроение у него начало портиться с самого начала встречи. Он не мог препятствовать решению Святого престола простить Адальберта, а заверение папы, что в Риме тосканцу ничто не угрожает, в чем сам понтифик является порукой, накладывало на Теофилакта совсем необязательное бремя. Еще более ввергли его в уныние вести о головокружительном взлете его друга Альбериха. Выходило так, что пока он, Теофилакт, как водовозная лошадь, тянул лямку в римской префектуре, вершил суд, вникал в мелкие подробности ежедневных пьяных драк, измен, грабежей и убийств простолюдинов в Риме, его дружок стал одним из самых значимых сеньоров в Италии. Славный служака, добрый воин, но не обделенный обычными человеческими пороками, Теофилакт чувствовал к Альбериху все более чернеющую зависть.

Долгие раздумья первой среди собравшихся прервала Теодора. Ее голосок звонко защебетал под сводами мрачного помещения:

– События последних месяцев, с одной стороны, действительно нарушили сложившийся порядок вещей. Однако то, что происходило в Италии в последние три года, как раз порядком можно было бы именовать меньше всего. Простите, Ваше Святейшество, мою дерзость, но, на мой взгляд, именно сейчас предоставляется возможность установить в государстве италийском нормальное и понятное единоначалие. Беренгарий Фриульский был коронован вашим предшественником, досточтимым папой Формозом, в соответствии со всеми правилами и законами. Он благородный, уважаемый и богобоязненный государь и, мне кажется, Риму стоит только подтвердить уже случившееся.

Берта словно ждала этих слов и кинулась в лихую контратаку.

– Государственные дела Италии вершатся ее духовными и светскими правителями, к коим относятся прежде всего наш святейший папа Иоанн и члены благородных королевских фамилий и их вассалов. Соблаговолите, душа моя, придержать ваши мысли при себе и сосредоточьте свои усилия на делах, касающихся вашего невзрачного хозяйства, ибо последнее при отсутствии контроля легко может прийти в запустение.

Краска бросилась в лицо Теодоры, швырять такие слова в ее адрес не позволяла себе даже Агельтруда. Теодора поднялась со своего кресла и, еле сдерживая свой гнев, произнесла, словно прошипела:

– Ваш совет мудр. Я поступлю именно так, как вы велите, – и с этими словами заспешила к выходу, оставляя после себя шлейф изысканных восточных ароматов своего платья.

Женщины, женщины… За следующую тысячу лет человечество выйдет в открытый космос, создаст искусственный интеллект и научится общаться между собой не выходя из дома, но женская натура останется нетронутой ни прессом времени, ни дыханием цивилизации. Сколько бы ни прошло эпох, сколько бы ни сменилось лет, но личная обида для дочерей Евы всегда и во все времена будет превалировать над необходимостью проявлять особую дипломатию и терпеть неугодных. И если Теофилакт ради дела и властолюбивых интересов Рима почти уже смирился с необходимостью видеть в окружении папы Адальберта Тосканского, наставившего в свое время ему рога, то, чтобы теперь ни случилось и сколь близко ни совпадали бы в будущем интересы Теодоры и Берты, все равно отныне Теодора будет помнить прежде всего именно эти оскорбительные для нее слова. Всего лишь одним неосторожным и чванливым словом Берта лишила себя не только союзника, но и нажила врага до конца дней своих!

Теофилакт было посчитал необходимым также удалиться, но встретил умоляющий взгляд папы. Начало для построения коалиции, способной противостоять созданному на северо-востоке Италии союзу, вышло на редкость неудачным.

Берта сделала вид, что ничего серьезного не произошло. Она обратилась к Анскарию, маркграфу Ивреи:

– Благородный мессер граф, у вас ведь есть новости, способные не только подтвердить мои слова, но и с легкостью опровергнуть только что сказанное так спешно и невежливо покинувшей нас особой?

Шестидесятилетний граф Анскарий, старинный друг императора Гвидо Сполетского, бывший верным союзником во всех его злоключениях, а стало быть, зубы съевший в свое время в борьбе с Беренгарием, охотно прокряхтел:

– Готов подтвердить, Ваше Святейшество, что все действия Беренгарий, маркграф Фриуля, предпринял, прикрываясь интересами своего сюзерена, каковым он считал и считает бастарда Арнульфа Каринтийского. В доказательство прочего передаю вам письмо, которое было перехвачено в моих владениях у гонца Беренгария, направлявшегося окружным путем в Регенсбург.

Как видим, один из трех посланных гонцов свое письмо все-таки не доставил. Папа прочитал это послание, и лицо его еще больше омрачилось:

– В своих ли интересах действует Беренгарий, или же в интересах того, кого он называет Августом, ясно лишь одно: Рим не может принять Беренгария и признать его королем Италии и императором Запада!

– Ваше Святейшество, в таком случае с наступлением весны следует ждать прихода Арнульфа или Беренгария, а того хуже – их обоих, в Рим! – в разговор вступил Теофилакт. – Какие силы могут оказать сопротивление этому вторжению?

– Тосканская марка никогда не признает Беренгария королем! – запальчиво крикнула Берта.

– Увы, великолепнейшая графиня, она уже это сделала. Устами и печатью вашего мужа, – Теофилакт слегка отплатил Берте за оскорбление своей жены.

– Иврейская марка также выступит против Беренгария, – прокряхтел Анскарий.

– Увы, благородный граф этого очень мало. Тем более, что Беренгарию и Арнульфу не составит большого труда запереть вас в вашем Турине или Иврее, и все события в Италии пройдут без вас.

– Как поведет себя герцогство Беневент?

– После смерти младшего Гвидо сразу несколько семейств начали войну за трон герцога, и хозяином положения пока является Радельхиз, но власть его зыбка.

– Можем ли мы рассчитывать на помощь базилевса? – Папа Иоанн повернулся к византийскому послу.

Тот, состроив гримасу «себе на уме», туманно высказался, что Византия сможет обеспечить нейтралитет Беневента при неблагоприятном течении дел. И только.

Папа тяжело вздохнул. Он был далеко не первым, кто, сталкиваясь с неразрешимыми проблемами, спешил обратиться к могучей восточной империи и всякий раз находил уклончивый, а подчас и полный презрения ответ. Удивительно, но на протяжении нескольких веков после смерти полководца-евнуха Нарзеса, победителя Тотилы, Константинополь, имея все шансы вернуть Рим в пределы империи, упорно отказывался от этого шага. Последним императором, посетившим Рим, стал в 663 году базилевс Констант Второй, который вместо помощи запомнился откровенным мародерством, приказав, в частности, содрать и вывезти к себе бронзовую с позолотой кровлю языческого Пантеона и с большой неохотой отказался от подобной же идеи относительно кровли базилики Святого Петра. Византийцев сначала вполне устраивало управление Римом через Равеннский экзархат, а затем их и вовсе начало удовлетворять владение землями лишь на Юге Италии. В своих действиях они ограничивались лишь внесением дополнительных интриг в и без того замордованную этими интригами, страну. Вот и сейчас в помощи папе было мягко отказано.

Огонь в камине стал ослабевать, и к гостям потихоньку начал пробираться холод. Первыми это почувствовали самые пожилые – сам папа и Анскарий, который принялся переминаться в своем кресле, растирая руки и ноги и кряхтя от приступов возобновившейся подагры. В итоге папа велел позвать слуг, которые не замедлили явиться и подбросили новых дров в камин. Пока все это происходило, в зале царило молчание, каждый обдумывал свои шансы в предстоящей схватке за власть.

– А что нам сейчас следует ждать от Сполето? – папа теперь повернулся к Теофилакту, ища у него ответ на вопрос, как будет действовать вроде бы один из его лучших друзей.

Теофилакт после некоторой паузы ответил:

– Признаться, я очень огорчен, что Альберих поспешил встать под знамена Беренгария. Я знаю его как благородного милеса и примерного христианина, – лица тех, кто не понаслышке знал Альбериха, в этот момент тронула саркастическая улыбка, – и думаю, что есть шансы на то, что Альберих сможет поменять свою позицию.

– Позволю не согласиться с главой города Рима, – резко оборвала его Берта, – никто, кроме Беренгария, не может сейчас признать права Альбериха на герцогство Сполето, ибо только Беренгарий имеет право сюзерена над ним. Беренгарий уже одарил Альбериха титулом маркграфа, и только собачья преданность поможет Альбериху стать герцогом. Перейдя в другой лагерь, Альберих тут же лишится герцогства, он это прекрасно понимает. Думаю, их союз с Беренгарием надолго.

Теофилакт вздохнул и понуро склонил голову в знак согласия.

– Кто же может оказать сопротивление Беренгарию и Арнульфу? – спросил он.

У красавицы Берты ответ был заготовлен заранее.

– Если такого человека нет в Италии, следует поискать за ее пределами. История помнит случаи, когда монархи далеких стран приходили на выручку епископам Рима, и такими монархами были Карл Великий и отец его, Пипин Короткий4.

– Каролингам франкских земель теперь нет дела до нас. Надо обладать энергией Карла Великого, чтобы пытаться усидеть на двух тронах – Италии и за ее пределами, – сокрушенно отметил папа.

– Вы совершенно правы, Ваше Святейшество, но могучие ветви генеалогического дуба Карла Великого разрослись по всей Европе, и нет необходимости искать соперника Арнульфу в Ахене или в Париже.

Папа Иоанн с любопытством уставился на нее. Своей решительностью, крутостью нрава она напомнила ему Агельтруду, которая еще так недавно воспламеняла своими речами подобные советы в Латеранском и Ватиканском дворцах.

– Я предлагаю вам рассмотреть кандидатуру благородного милеса и честного христианина, короля Нижней Бургундии и Прованса Людовика, сына Бозона Вьеннского5 и Ирменгарды, внука императора Людовика Второго6. Этот союз расширит границы Итальянского королевства за счет богатых бургундских земель, этот союз позволит установить дружественные отношения с западными Каролингами, этот союз позволит держать в постоянном страхе германцев и Беренгария, так как будет способен всегда нанести им удар с тыла, этот союз, уверена, поддержит и находящаяся по соседству Иврейская марка.

Граф Анскарий с готовностью закивал головой:

– Этот союз по силе своей не уступит союзу Фриуля, Сполето и Каринтии и вполне может способствовать возрождению Срединного королевства Лотаря.

Речь Берты произвела впечатление. Конечно, она сознательно опустила тот момент, что является родственницей нижнебургундскому дому, и что ее сын Гуго, несмотря на юный возраст, является одним из первых вассалов короля Людовика. Папа Иоанн впервые за долгое время почувствовал, что в смыкающемся вокруг него лично и Италии в общем круге суровых обстоятельств все-таки имеется надежда сделать явную брешь.

– А так ли уж италийским городам и графствам всенепременно нужен король, и уж тем более император? – вдруг спросил Теофилакт.

Вопрос весьма здравый, тем более, что исходил он из уст того, чей род всегда будет сомневаться в этом. Но папа немедленно разразился речью о том, что стране обязательно нужно единоначалие, что Италия раздираема междоусобными войнами, что корысть мелких баронов не знает границ и прочая, и прочая, и прочая. Однако на следующий вопрос Теофилакта он не смог ответить:

– Тогда почему в Италии обязательно принято иметь нескольких королей и императоров одновременно?

Папа только сокрушенно поднял глаза к небу. На самом деле римские епископы были в ряду первых заинтересованных лиц, извлекающих из сложившейся в Италии ситуации немалый барыш, ибо именно они могли подтвердить или признать ничтожной королевскую коронацию, только они и никто другой могли провести коронацию императорскую. Исчезновение королевской власти в Италии грозило римским епископам безвозвратной потерей влияния на события в стране и на светскую власть феодалов. Чуть позже эти свои интересы они уже будут пытаться распространять на все королевские дворы Европы.

Слова Теофилакта, имеющие все черты риторического вопроса, так и повисли в воздухе без ответа. Предложение Берты Тосканской собравшиеся приняли за основу. Папа, не спеша озвучивать решение по данному вопросу, взялся тщательно обдумать ее слова и дополнительно собрать сведения о заморском короле, который, сидя в этот момент в своей Бургундии, даже не подозревал, какой подарок ему готовит судьба. Впрочем, в то неспокойное время подарки судьбы слишком часто источали тонкий аромат сыра в грубой, безжалостной, смертоносной мышеловке.