Читать книгу Сын погибели - Владимир Свержин - Страница 6

Тмуторокань, именовавшаяся в Константинополе Матрахой, а окрестными кочевниками – Тамар-Тарханом, с давних, еще хазарских времен служила важнейшей базой, обеспечивавшей торговые пути хазарского каганата и ромейской империи. Сюда шли караваны с Востока, везущие драгоценный шелк и пряности, но с тех пор минуло немало лет, секрет шелководства уже давно похитили из Поднебесной цареградские монахи, да и хазары большей частью были истреблены или же ушли на запад, в Полонию и Венгрию, чтобы раствориться там меж коренных народов. Земли же эти вместе с древним городом достались победителям – руссам.

На месте старого городища возвели новую крепость со стенами из обожженного кирпича и башнями в черненых шеломах. Эта цитадель зорко охраняла как побережье Эвксинского Понта, так и вход в Миотийское болото, считавшееся тоже морем.

Тмутороканское княжество не было лакомым куском при распределении уделов между родней Великого князя: ни тебе особых богатств, ни обильной охоты – степь да море. Караваны ушли в прошлое и не вернулись оттуда, зато кочевники досаждали как прежним властителям Тамар-Тархана, так и нынешним князьям Тмуторокани. Посылаемые князем разъезды и заставы держали ясов и касогов с печенегами в напряжении, но как отбить у соседей охоту к набегам, когда сие достойное истинного мужчины занятие от века почиталось здесь единственным промыслом, заслуживающим уважения.

На высоком насыпном кургане, украшенном уродливым изваянием какой-то местной жительницы, разглядывая крепость, стояли два всадника. Один из них, судя по одежде, был здешним степняком-касогом, второго же по его манере общения можно было принять за ромея, хотя и весьма бойко говорящего на языке руссов.

– …Видишь вон те кресты на колокольне? – Заморский вельможа указал пальцем на храм, возвышающийся над крепостной стеной.

– Вижу, кеназ.[12]

– Три года назад мой родич Мстислав закончил строить эту церковь Богородицы, и я клянусь, что сровняю ее с землей, как только город окажется в моих руках.

– Зачем, достославный Дауд ибн Эльги? Ведь это же дом твоего бога.

– Весь мир – дом моего бога, Тимир-Каан. А это, – он ткнул в мерцающие в лунном свете кресты, – тоже напоминание о Мстиславе. Я сокрушу его и изгоню из памяти людской, как сокрушил и изгнал моего отца Владимир Мономах. Я сокрушу этот храм и построю куда больше и выше.

Всадник, которого ромей величал Тимир-Кааном, удивленно поглядел на спутника.

– Мы не строим таких больших домов для богов, но почитаем их. И не гневим ни старых, защищавших наш род в прежние времена, ни того, чье имя принесено нам Пророком, ни каких других. К чему обижать тех, на чью силу у тебя нет аркана?

– Тебе не понять этого, – отмахнулся князь Давид. – Расскажи лучше, знаешь ли ты, где слабое место в этой крепости?

– Нет слабее места в обороне, чем сердце защитника. Если же оно сильно – и голая степь может стать неприступной твердыней.

– Оставь свои глупые рассуждения, Тимир, у меня не так много сил, чтобы долго осаждать Тмуторокань. Мне нужно знать точно, где ударить. Ты получил достаточно золота, чтоб помочь мне.

– Касоги давно не воевали с руссами, – вздохнул его собеседник. – Я действительно получил хороший бакшиш. Но ты, видно, хочешь, чтобы я за эти деньги погиб сам, а заодно погубил своих воинов? Тогда зачем нам золото?

– Я пойду в бой вместе с вами, и мои люди – тоже.

– Ты храбр, Дауд. Иначе бы и говорить с тобой не стал. Но сердце, даже если это сердце барса, не заменяет воину ума. Я помогу тебе взять крепость, конечно, если ты послушаешь меня. Но не проси меня искать смерти – она сама отыщет меня, отыщет и тебя.

Чуть свет в ворота Тмуторокани влетел гонец на взмыленной лошади.

– Из Киева от князя Святослава Владимировича, – прохрипел он, едва не падая из седла. – К князю, немедля!

Князь Глеб, правивший в Тмуторокани, не ждал нынче почты из стольного града, однако же, что означало появление такого всадника, понимал без лишних слов.

Гонец, еле идущий на подкашивающихся от усталости ногах, предстал пред ясны очи князя так быстро, как только смог.

– Касоги шли на Переяславль набегом, – коротко сообщил он. – Их отбили от Донца, многих в сече порубили, остальные ушли в степь. Там им дорогу перерезали, они сюда повернули – и полудня не перейдет, здесь будут.

– Спасибо Великому князю за упреждение, – склонил голову Глеб. – Станем в станах насмерть, не пустим супостата!

– Великий князь повелел сказать, что ежели ворота закрыть, то, пожалуй, касоги все пожгут, посады да села в округе пограбят и к себе на Белу Вежу уйдут. Их тут всего-то на полдня задержать надо – следом за касогами Тимир-Каана сам Великий князь с большой дружиной поспешает.

– Да как же их задержишь? – удивился Глеб. – У Тимир-Каана всадников без счета, а я тут сотни три, ну, с городовым ополчением – пять, в поле выведу.

– И то немало. Степняки в схватках потрепаны, бежали три дня без продыху, все как один уставшие. Увидев рать, сами в схватку не полезут.

– И что с того, – покачал головой князь Глеб, – все едино их по пять, а то и по десять воинов на одного моего выйдет.

– Великий князь Святослав передал, что ежели дружину перед Тимир-Кааном поставить, да сразу человека к нему послать, то касоги сами в драку не полезут, особо ежели им дать понять, что в поле лишь малая рать, а в стенах городских еще столько да столько же осталось.

– Ну, положим, – прикидывая шансы, кивнул Глеб.

– Так, стало быть, когда согласится Каан за выкуп уйти, тут и следует его байками кормить, покуда Великий князь с войском не подоспеют. А там мы Тимирку точно меж двумя ладонями прихлопнем.

– Как бы та муха осой не оказалась, – с сомнением ответил князь.

– А чтобы ты веру к моим словам имел, вот… – Гонец вытащил из-за пазухи массивный перстень с резной печаткой в виде Георгия, поражающего змея. – Узнаешь ли знак сей?

– Узнаю, – вздохнул Глеб. – Сей перстень Владимир носил.

Он положил руку на крестовину меча:

– Что ж, Великий князь Святослав Владимирович в роду старший, мне за отца. Отчему слову противиться грех. Эй, – он повернулся к воеводе, – вели звонить в набатный колокол!

Лис вдумчиво поглядел на хозяина припортовой корчмы:

– Ну, слава богу, значит, мы успели вовремя!

Содержатель питейного заведения недоуменно уставился на тощего верзилу с переносицей, в силу жизненных передряг приобретшей форму буквы «S». Невзирая на добротную, можно даже сказать, богатую одежду, посетитель не производил впечатления человека благопристойного и законопослушного. Но это были пустяки. Среди братии, вываливавшей в город из порта в поисках дешевого вина и женщин, праведников видеть ему не доводилось. Однако никогда прежде не встречал он людей, которые, прибыв в порт, радовались бы отсутствию фрахта, да к тому же кажется, что и новость о волшебным образом расплодившихся валлийских змеях тоже пришлась гостю по душе.

Хозяин удивился бы еще больше, когда б узнал, что широкоплечий молчаливый спутник этого кривоносого, кивающий в такт его словам, полон такого же недоумения, как и он сам.

– Лис, ты уже что-то надумал? – раздавалось на канале закрытой связи.

– Не без того, – ответил Сергей. – Я ж так понимаю, что всякие гады, будь то безногие или ногатые, не могут свернуть нас с намеченного пути.

– А конкретнее?

– А шо конкретнее? То, шо наш мальчик пошел вразнос, еще не означает, шо он пошел туда быстро. Стало быть, если мы скоренько на ту сторону залива переправимся, есть реальный шанс его догнать.

– Это верно. Тем более что скорее всего по пути найдутся и другие желающие его поймать.

– Отож, – согласился Лис. – А ежели его словят до нас, то мало ему не покажется.

– Ты что же, знаешь, где его искать?

– На этот предмет у меня есть соображения. Сам посуди: Федюня в Уэльсе человек новый, друзей-знакомых не имеет – стало быть, кого он еще будет разыскивать, очутившись на свободе? Можешь не брать дополнительную минуту на размышление. Нас!

Камдил на секунду задумался:

– Ты хочешь сказать, что он непременно узнает, куда девалась дружина Мстислава, и, узнав, отправится в Лондон?

– Че б я это хотел говорить, когда ты сам все сказал? Как же не узнать, если о том весь остров гудит?

– Угу… может, ты и прав. Оттуда в сторону Лондона ведут три дороги…

– Вот именно! Так шо есть деловое предложение: разделяем наших людей на три заставы, и вперед, аллюр три креста, перекрывать дороги. Федюню они видели – узнают. А мы возьмем с собой человека эдак четыре, и вперед на мины. Ордена потом.

– Если можно, все-таки подробнее.

– Подробнее: мне нужна группа энтузиастов с лопатами – накопать земли в ближайшем лесу. И я тебе обещаю, шо завтра утром, если Бристольский залив вдруг не покроется льдом или же, наоборот, не вскипит, мы будем на том берегу.

Лис перегнулся через стойку и, положив руку на плечо корчмаря, притянул его к себе:

– Приятель, у тебя, часом, нету среди друзей или родственников шкипера, желающего получить серьезные деньги за плевое мероприятие?

Передовые конные разъезды касогов появились у стен Тмуторокани около полудня. Это был хороший знак – обычно степняки нападали чуть свет, стремясь использовать внезапность и этим компенсировать отсутствие осадной техники. Они наступали, практически не таясь. За передовым отрядом, застилая горизонт пылевым облаком, шли тысячи всадников в длиннополых, плотно обшитых бляхами кафтанах.

Войско двигалось без обычного дикого крика, призванного вселять ужас в души противника. Даже издалека было видно, что касоги утомлены долгим переходом и едва держатся в седлах.

Князь Глеб двинулся им навстречу с хоробрыми витязями своей дружины под рев медных труб и колокольный перезвон. Стоило князю выехать за ворота, те захлопнулись, и городовое ополчение незамедлительно заняло места в крепостных башнях.

Остановившись на дальности полета стрелы от княжей дружины, касоги замерли, точно удивленные столь быстрыми и решительными действиями руссов.

Дружинники Глеба изготовились к бою, склонив копья и ожидая сигнала пустить коней вскачь. Но сигнала не было, только со стороны казалось, будто слышны грохочущие в унисон сердца, звучащие, словно боевые литавры. Через несколько минут от застывшего воинства касогов отделился всадник на резвом буланом коне и помчался в сторону руссов.

В первый миг те решили, что степняки вызывают на бой поединщика, дабы в схватке один на один решить, за кем верх, но гарцевавший на легконогом горбоносом текине[13] наездник, кажется, не имел иного оружия, кроме кинжала у пояса, меньше, чем в локоть длиной.

– Тимир-Каан желает говорить с кеназом Глебом.

Князь в цареградской вызолоченной броне с блистающим на солнце зерцалом выехал перед строем своих богатырей.

– Что ж, коль говорить хочет – отчего ж слово не молвить? Слова не стрелы, из седла не сшибают. Пусть отведет своих людей на один стадий,[14] и я отведу. А посередке и встретимся.

Гонец кивнул и, повернув коня, галопом помчал к хмурому, запыленному касожскому строю. Вскоре он вернулся, привозя в ответ согласие, но с условием взять с собою по пять телохранителей.

Глеб, продолжая тянуть время, подумав, не стал возражать, но поставил встречное условие – разбить шатер на месте беседы, а телохранителям оставаться вне шатра.

Гонец еще несколько раз преодолевал дистанцию между руссами и касогами, увозя и привозя новые требования договаривающихся сторон, пока, в конце концов, дружины не были отведены. Посреди степи в большом открытом для обзора шатре за накрытым дастарханом встретились князь Глеб и Тимир-Каан.

– Я не хочу разорять твою землю, кеназ, – отпивая кумыс из чеканной серебряной чаши, проговорил Тимир, – но мои воины утомлены и голодны. Дай мне выход[15] скотом, зерном и водою, и я не причиню вреда ни тебе, ни кому из твоих людей, не разорю твое добро и не заберу в полон люд твой.

– Ты пришел в мои земли как враг, Тимир, и грозишь мне бедами и разорами, ежели не склонюсь я пред тобой. Но тому не бывать, чтобы князья Руси пред касогами, половцами, да и кем бы то ни было, выю гнули. Стен тебе этих не одолеть, а коль решишь землю мою грабить да людей угонять, я ведь следом пойду до самого очага твоего. Или запамятовал, сколько годов ни единого набега на Русь без воздаяния не оставалось? Моей силы не хватит – из Киева подмогу к Тмуторокани призову. Да что там, всем миром навалимся – тогда, будь ты хоть байбак – в норе не укроешься.

– К чему местью пугаешь, кеназ? Касоги не страшатся гибели в бою. Умереть в постели от зимних лет жизни – что может быть хуже для воина? Когда не дашь добром выход, быть меж нами сече лютой…

Беседа шла по кругу, возвращалась в иных выражениях к угрозам, посулам и предложению Глеба, чтобы Тимир-Каан присягнул на верность и дружбу князьям Тмуторокани. В обмен он обещал щедрые дары и провизию для касожских всадников. Но в ответ получил гордый отказ.

Смеркалось, и Глеб ерзал на месте, ожидая вестей о подходе Святослава Владимировича. В уже спустившихся сумерках, при свете факелов Глеб наконец увидел то, что так надеялся увидеть – давешнего вестника, как оговорено, мчащего перед строем с длинным белым платом в руке.

– Долго мы с тобой, Тимир-Каан, речи держали, однако же толку чуть, – обрывая очередную фразу собеседника, отрезал Глеб. – Ворочайся к своим да готовься к бою, ибо другу место за моим столом, врагу же – в моей земле.

– Как скажешь, кеназ, – резко выпрямился Тимир-Каан, – передаю судьбу твою в руки Аллаха милостивого и милосердного. Я же сделал, что мог.

Он вышел из шатра и скомандовал телохранителям возвращаться.

Княжьи дружинники встречали Глеба радостными криками и стуком оружия о щиты.

– Ну что? Далеко ли Святослав? – приближаясь к гонцу, спросил властитель Тмуторокани.

– Когда желаешь, приложи ухо к земле и услышишь топот копыт нашего войска. Великий князь просит тебя ударить нынче, дабы боем связать касогов и отвлечь их на краткий миг, а уж Святослав им на плечи всею силою обрушится.

– Так тому и быть. – Глеб потянул меч из ножен и поднялся в стременах. – Други мои верные, витязи мои славные! Прольем кровь супостата, напоим землю русскую, не пожалеем живота своего!

Он махнул клинком в сторону едва виднеющихся впотьмах касожских всадников, и застоявшиеся кони понесли русичей в жаркую сечу. Вдали уже был слышен клич подмоги, мчащей во весь опор, чтобы ударить в тыл касогам, смять, повалить, рассечь на части…

Точно почуяв неминуемую гибель, степняки ринулись в разные стороны, торопясь спасти головы от скорой расплаты. Точь-в-точь на одуванчик кто-то дунул, и разлетелась шапка его по всей округе.

– Ломим! – кричал Глеб во все горло, радуясь, как стремительно, без оглядки, улепетывает еще недавно грозный враг. Но вдруг Святославова рать, мчавшаяся ему навстречу, как по команде расцвела белыми плащами и, не сбавляя хода, врезалась в его дружину, сбивая с коней витязей, опрокидывая их безо всякой пощады.

В неистовом гневе повернулся князь Тмутороканский к гонцу, крича что есть силы:

– Измена!

И тут же полупудовая булава с размаху опустилась на его шлем.

– Не узнал, родич? Я – Давид Олежич, Олега Черниговского сын, – прокричал тот, хватая ошеломленного князя и выдергивая его из седла.

В это самое время касожская рать, точно и не думала мгновения назад улепетывать в панике, развернулась и, кружа в отдалении, принялась осыпать калеными стрелами всех тех, на ком не было белых плащей.

В Тмуторокани тщетно пытались разглядеть, что происходит в поле, но вопль ужаса касогов, боевые кличи руссов доносились до крепостных стен, утверждая местных жителей в уверенности, что победа все же на их стороне. Спустя всего полчаса шум боя стих, а еще через какое-то время у ворот появился вчерашний гонец с вестью о том, что касоги наголову разбиты, но князь Глеб ранен, и что след немедля открывать ему ворота, греть воду и звать лекаря.

Очень скоро в крепость в окружении нескольких витязей вкатилась повозка, на которой с залитым кровью лицом лежал князь Глеб. За повозкой, точно за триумфальной колесницей, понурив голову, шли пленники. Городской люд встречал их криками гнева и презрения. Кто-то попробовал было даже бросить камень. Больше никто этого сделать не успел – выхватив из-под одежды длинные боевые ножи, пленники бросились рубить толпу, а вслед им в открытые ворота устремились конные всадники Тимир-Каана и Давида Олежича – как один в белых плащах…

– Ловко ты придумал, – глядя со стены на происходящую в городе бойню, усмехнулся сын изгнанного черниговского князя.

– Аллах надоумил меня, как обратить силу врагов в их слабость. Но твоя выдумка с перстнем тоже была хороша. Кстати, откуда ты взял его? Ведь не Владимир же Мономах, да проткнет шайтан его чрево раскаленным вертелом, подарил тебе знак своей власти?

Давид рассмеялся:

– Видимо, никто на Руси не знает, что император Константин Мономах велел изготовить для своего внука такой же перстень, как носил сам – Владимир очень гордился этим подарком и, как сказывают, ни разу не снял. Что же касается Константинова перстня, – князь поднял руку, любуясь при свете факела драгоценным кольцом, – после смерти императора по обычаю дворец был оставлен на разграбление варяжской стражи. Отец моей доброй матушки – дука Александр Музалон – купил этот перстень у одного из северян всего лишь за два солида. Как показало время, он с толком распорядился своими деньгами, но… – Князь Давид поглядел на беспощадную резню в Тмуторокани. – Тимир, пора прекратить побоище, иначе в моем городе не останется жителей.

* * *

Стук колотушки ночного сторожа сменился истошным криком:

– Все тихо-о-о!

– Спасибо за напоминание, – хмыкнул Лис, обводя взглядом собравшихся: хозяина постоялого двора, его родича, который был представлен в качестве владельца и шкипера некой разудалой посудины, способной без риска отойти от берега дальше, чем видит глаз. Четвертым за столом личных апартаментов корчмаря сидел рыцарь в белой тунике с нашитым красным крестом.

– Господа, – патетическим шепотом начал Сергей, – феодальное отечество в опасности. Родина-мать зовет нас, и слезы льются по ее щекам, ибо кто же, если не мы, или скажем по-другому, если не мы – то кто? «То кто?» – спрошу я и отвечу: «Некому!»

Привычный к лисовским словесным фейерверкам Камдил принял вид предельно мрачный, чтобы скрыть предательскую улыбку.

– Враг ползет по зеленым холмам Уэльса. Разогнавшись на холмах, он взберется на шотландские горы, и даже последний несский лох услышит его наглое шипение! Не дадим ему стать на ноги и вытоптать луга Британии, пожрать леса ее!

– Кому? – опасливо уточнил корчмарь.

– Тому, кому нет имени, чье дыхание – ужас, и чьи глаза – смерть! – воодушевляясь еще больше, вещал Лис.

– Ну, это он в смысле, что ежели это о змеях, то у них нет ног, – пояснил шкипер.

– Несчастный! – возопил оратор. – Не ведаешь ты, что говоришь, потому что не представляешь, каковы бывают змеи с ногами! Знаешь ли ты, что есть такое тиранозаврус рекс? – внезапно спросил и тут же ответил сам себе: – Нет, ибо Господь спас тебя от встречи с ним! Так неужели же мы такие неблагоразумные глупцы, что, защищая себя же самих, не сотворим для Господа сотую часть того, что он сделал для нас?! – выдохнул Лис, сделал короткую паузу и добавил: – Кстати, к немалой для себя выгоде.

В глазах содержателя постоялого двора и его родича засветилось явное облегчение – в душе они уже смирились с участием в предстоящем крестовом походе, о котором, как им казалось, говорит странный гость.

– Явите миру реликвию! – гордо изрек Лис, и вдумчиво молчавший Камдил достал из-под плаща средних размеров дорожный сундук. – Светоч христианского мира, буквально неугасимая лампада накаливания в сто свечей, стоящих волей Божьей без единого подсвечника – наш дорогой, бесконечно дорогой! – Бернар Клервосский, прозревая насквозь ушедшее в прошлое будущее, являет настоящее в величии своем! Помолимся, друзья мои!

Все присутствующие сложили руки перед грудью, но яростный проповедник не дал им долгой передышки:

– В этом сундуке земля из могилы святого Патрика, избавившего от змей Ирландию! Эта земля полита обильным потом святого Эржена (эта гремучая смесь посильнее, чем любая гремучая змея, полная гремучей ртути)! Враги истинной веры пытались травить его змеями, но! – Лис воздел палец. – Конечно же, вы помните, чем закончилось, – проговорил он с ликованием.

– Нет, – сознались обескураженные напором аборигены.

– Когда злобные недруги вошли, святой Эржен вещал змеям слово Божье, и те кланялись в такт его словам! Преподобный Бернар велел нам прибыть в валлийские земли, и если найдется там достаточно верных христиан более, чем праведников в Содоме, готовых не только словами, но и добровольными пожертвованиями доказать свою преданность Господу, – посыпать этой землей врата городов Уэльса. Никогда отныне змеи ни о двух, ни даже о сорока ногах не коснутся освященной земли!

– Здорово! – покачал головой шкипер. – А прибыль-то в чем?

– Глупец! – сардонически расхохотался Лис. – Неужели же ты подумал, что Господу и впрямь нужно золото? У Всевышнего нет мошны, и он не платит в трактире.

– Это верно, – грустно подтвердил корчмарь, но, поймав гневный взгляд оратора, тут же закрыл рот.

– А поскольку золото не нужно Господу, то оно не нужно и преподобному Бернару. И потому он призвал меня и сего достойного рыцаря, благословил и сказал, утирая слезу: «Дети мои, я вверяю вам эту святыню для того, чтобы вы спасли землю по ту сторону пролива от козней врага рода человеческого. Несите же ее, невзирая, но в то же время блюдя неотступно и беспорочно. И ежели люди там пожелают спастись, пусть докажут это рвением своим. Однако не вздумайте везти мне грешное золото их! Возьмите толику для богоугодных дел и на прокорм свой. Остальное раздайте тем, кто станет помогать вам в сем богоугодном деле». Ибо сказано: «Ежели мне, то и аз воздам».

– Это что же, – догадываясь, о чем идет речь, всплеснул руками корчмарь, – все золото, собранное в Уэльсе, – нам?!

– Без толики на богоугодные дела и прокорм, – напомнил Лис.

– А от нас только потребуется доставить вас на ту сторону залива, а потом забрать назад?

– Ну да.

– Мы согласны, – ответили родичи в один голос.

– Как говорил то ли Маркс дедушке Ленину, то ли дедушка Ленин еще какому-то энтузиасту: «Буржуин за триста процентов прибыли сначала удавится, а потом, не отходя от кассы, пойдет на любое преступление», – послышалась в голове Камдила речь друга. – Бедолаги, они еще не знают, сколько богоугодных дел я могу придумать и сколько фунтов местных стерлингов понадобится на прокорм всей нашей оравы.