Читать книгу Рассказы. И все-таки интересная это штука – жизнь… - Владимир Титов - Страница 5

Деревня наша красивая. Ни у кого нет таких прудов, каскадом падающих между деревенских улиц, окруженных шарами серебряных ив.

Дуб у нас есть, стоит на краю деревни. Ростом он, правда, не особо выдался, чуть побольше яблони, но в основании так ноздреват и закручен, видать сразу – не меньше тыщи лет.

Долгожители тоже… Дед Степан такой был, с бородой. Спросишь его: «Годов тебе сколько?» (да и глухой как пень, пока ему докричишься, уж и сам забыл, что спросить хотел…). А он потрясет бородой: «Да разве ж, – скажет, – я помню, давно живу…»

Древний, в общем, как дуб.

Грибов в лесу было пропасть, видимо-невидимо, пока лес не извели. Идешь так по лесной тропинке, впереди брат, допустим, он налево-направо так грибам и кланяется каждый шаг. А ты за ним следом, и для тебя их столько же: на ходу растут.

Отец мой такое фото сделал – натюрморт постановочный. В саду на скамейке, в ряд, как матрешки, стоят грибки беленькие. Крайний – клопик пузатый, затем побольше, крупнее, крупнее и так дальше, с десяток. Завершает строй великан. А во главе отряда, генералом – бутылка «Московской». Генерал, как положено, ростом чуть меньше великана, но толщиной одинаковы.

Наблюдался еще счастливый народ. Был один такой – вот уж воистину счастливый… Одноглазый (другой был стеклянный), но счастью его это не препятствовало, роста невеликого, но крепышом смотрелся. Глаз его единственный вечно горит пионерским задором. К нему заворачивали симпатичные барышни, с ним дружили пацаны. Семьей обзавестись он не сподобился, но по окрестным деревням подрастали его отпрыски.

Со временем он перебрался в Москву. Кем он там был представлен – неизвестно, но духу вольному урона это не нанесло. Теперь уж москвич, но всяк свободный день, не говоря уж об отпусках, он в деревне.

Изба его стояла на курьих ногах, крыша уж заглядывала во внутренние покои, ступеньки, поднимавшиеся на крыльцо, ходили, как побитые цингой зубы. Сад, единственный в деревне, вопреки обычаям, был без всякой изгороди, доступный всем ветрам. День он мог просидеть за удочкой с пацанами, выудив пяток карасьих мальков («Мы ловим из спортивного интереса», – то и дело кидались пацаны его выражением, ставшим у них модным), вечером доставал свой аккордеон, выходил на крыльцо, окруженный теми же пацанами, выводил последние модные мелодии.

Неудивительно, что при таком хозяйствовании клюнул его красный петух и изба его выгорела дотла. Он не стал долго печалиться – на то он и счастливый человек, а поставил в саду шалаш, на манер индейских вигвамов: три длинные палки, связанные наверху узлом, закидал их соломой; от ближайшего столба протянул электричество, смастерил топчан, поставил телевизор и зажил лучше прежнего.

Зачем счастливому человеку дом, если он и так счастлив.

Много еще можно назвать прелестей нашей деревни, но самым примечательным, пожалуй, будет то, скажут жители окрестных деревень, что живали тут лихие люди.

Затеяли раз чистить колодец. Ну понятно, мы, пацаны, тут как тут; как можно пропустить такое дело. Это ж тебе не кузов машины вычистить, тут человек в преисподнюю спускается. Обвязанный веревками лезет в ледяной мрак, куда никогда не заглядывало солнце, и если есть там что живое, то уж точно таинственное.

Итак, один стоит на дне (а вода уж выкачана, как – не помню, да это и не важно, момент не интересный), другой сверху опускает ему ведро и затем, тяжелое, наполненное илом, тянет вверх. Таким образом должны они пробиться к ключу, затянутому илом. Ил, черно-синий, вываленный на залитую солнцем веселую кудрявую травку, так и дышит преисподней. В очередной порции черной ледяной жижи из ведра вывалился… кажется, это называется наган, с барабаном такой. Ну мы, пацаны, конечно, в восторге. Верхний мужик обтер «предмет» об траву, повертел в руках, заглянул в забитый грязью ствол, сказал:

– Да, кому-то он помешал… – и сунул себе в карман.