Читать книгу Режим бога - Владимир Токавчук - Страница 5

Растрепавшиеся немытые темно-русые волосы, узкий овал лица, тяжелый пустой взгляд через большие очки в черной роговой оправе. Молодое девичье лицо кажется гораздо старше из-за никогда не проходящей грусти. Эта грусть, словно всегда бьющий подземный источник, ее потоки можно лишь увести куда-то в сторону, но нельзя остановить. А в речи постоянно присутствуют слова: «надо» и «нужно», как будто жизнь навсегда стала обременительной необходимостью, подобно скучному ожиданию на вокзале. Шерстяной плед с изображением Мики-Мауса выглядит куском разбитой детской мечты, скрывающим непристойную взрослую реальность. Впрочем, пледа часто нет, тогда можно видеть две культи отрезанных ног – последствие трагедии, изломавшей жизнь, но сохранившей ее, как издевательское напоминание, что ноги не являются жизненно важным органом.

Именно такой Андрею всегда вспоминается Любовь Соколова, двадцатипятилетняя девушка – инвалид. И именно с ней теперь ассоциируются и близлежащая к работе станция метро и весь тартарский метрополитен в целом. Уж слишком страшным и запоминающимся получилось знакомство Соколовой и Андрея.

После встречи с загадочным стариком к ней и направился. Странные предсказания пожилого мужчины посеяли необъяснимую тревогу, окончательно развеявшую усталость после ночного дежурства. Эскалатор метро медленно спускал в подземелье Тартарска. Станция «Городская больница» – узкая и многолюдная. На исшарканном тысячами ног перроне уже давно не найдешь и пятнышка после трагедии многолетней давности. Фролов часто ловил себя на мысли, что его сознание, как этот исшарканный пол, давно воспринимает происшедшее как данность, ни видя в нем ни альтернативы, ни трагедии. Он работает хирургом, женат на Вере, у него есть знакомая Люба Соколова, девушка, которую ни дня не знал «другой». Это очерствение ему не нравилось, но деваться было некуда. С момента трагедии прошло три с половиной года.

Статус Соколовой даже для себя самого Фролов определить не мог. Ближе всего подходило слово «друг», но дружба зародилась не на классических социальных основах. Иногда Андрею казалось, что Люба его любовница, уж слишком часто он ее вспоминал и проявлял знаки внимания. Однако это тоже было очень сомнительно. Какая любовница, если он ее даже не целовал, не говоря о более личном? Любовь Соколова возникла чем-то инородным в стройной жизни обычного молодого хирурга, и в этом как раз и заключалась ее привлекательность. Не будь инвалидом, а обычной здоровой девушкой из толпы, они, с огромной вероятностью, даже не были бы знакомы, не говоря уже про дружбу или что-то выходящее за ее пределы. Это напоминало о той огромной силе, которой обладают обстоятельства в нашей жизни, построенной на причинах и следствиях. И все же было непонятным, почему эти обстоятельства настолько затуманивают наш взор, превращая в марионеток событий, ведь любой человек каждый день вступает с обстоятельствами в неравный бой, чтобы победить их и увидеть ту самую, скрытую за их пеленой, суть.

Двери поезда закрылись. До остановки, где жила Соколова, примерно двадцать минут езды. Час-пик давно миновал. Вагон полупустой. Фролов присел. В первый месяц после трагедии он часто прокручивал события, пытаясь понять, что было сделано не так. Позже пришло понимание, что надо было не кидаться вытаскивать девушку, а просто заблокировать двери поезда ногой, крикнув пассажирам, чтобы сорвали стоп-кран. Но все было слишком неожиданно, вырывалось за пределы обыденности сотен подобных поездок в метро, чтобы безошибочно принимать решения. Андрей делал, что первое пришло в голову, и ему удалось спасти жизнь, пусть и не получилось избежать трагедии.

Три с половиной года назад апрельским утром Фролов ехал на работу в метро и вышел из вагона одним из последних. Ничего не обещало нарушить сакраментальность начала очередного рабочего дня, похожего на другие, и состоящего из автоматически пробегающих последовательностей. Освобождая пространство вокруг, поток людей устремился на поверхность. Фролов не опаздывал, и лезть в самую гущу ему не хотелось. Заминка длилась секунд десять. В этот момент ожидавшие поезда почти полностью освободили перрон, рассаживаясь внутри. Взгляд Андрея упал на девушку. Похоже, ей было плохо. Ее шатало. В какой-то момент ноги подкосились, она оступилась и упала между вагонами под колеса поезда. Поезд обещал тронуться с секунды на секунду.

Фролов подбежал к краю перрона и, упав на живот, сунул руку между вагонами.

– Руку давай!!! – заорал он как можно громче, чтобы привезти девушку в чувство.

От падения девушка, вроде как, стала приходить в себя. Она открыла глаза, подняла голову и с ужасом поняла свое положение. Ее рука судорожно потянулась вверх, она пыталась сгруппироваться, чтобы без помех вылезти обратно. Это оказалось не так просто. Наконец-то ее ладонь соединилась с ладонью спасителя, он дернул, но дело не поправилось. Больно ударившись плечом, девушка осталась на месте. Чтобы ее вытащили в узкий проем, надо было встать на четвереньки, просунув ноги вглубь под вагоны. Сменив позу, не отпуская спасительной руки, она была уже готова спасти свою жизнь, но в этот момент поезд тронулся. Фролов дернул руку. Девичье лицо исказила гримаса боли, крик разнесся по замкнутому пространству станции. Несчастная девочка была вытащена и спасена. Сначала Андрею показалось, что от резкого рывка он просто растянул или вывихнул ей руку, но потом его взор застыл и утоп словно в черном озере, растекающемуся по каменной пустыне из лопнувшего нефтепровода. Черная жидкость, пульсирующими брызгами, выбрасывалась наружу, напоминая о реликтовых лесах древности, которыми когда-то была. Было совершенно непонятно, как могучие заросли, скрывающие собой гигантов – динозавров, обогащающие планету кислородом, дающие жизнь миллионам обитателей, теперь сконцентрировались в этой черной пахучей жидкости. Казалось, вместе с ней из глубин планеты забрали и жизнь, которая теперь бездарно разливается на мертвой серой поверхности…

Фролов пришел в себя. Все же работа хирургом подразумевала какое-то планирование действий, подготовку к операции. Теперь же все было здесь и сейчас, без помощников, голубого халата и наркоза. Девушке отрезало обе ступни, и теперь она просто лежала на перроне и истекала кровью. Рядом уже собрались прохожие.

– Я хирург, – закричал Фролов. – Делаем, что я говорю. Вызываем скорую.

Он схватил обе ноги пострадавшей и задрал вверх. Кровь заливала его одежду, вытекая вместе с жизнью из бледного искалеченного тела.

– Мне нужно два ремня, чтобы перетянуть ноги! Кто-нибудь держите ее, сейчас у нее шок, но скоро ей станет больно и ее начнет колотить…

Задрав вверх кровоточащие ноги, прижимал их одной рукой к груди, а второй расстегивая собственный ремень. Кровь еще продолжала сочиться из покалеченных конечностей, теплая и липкая, она неприятно пропитывала рубашку. Ремень предательски плохо вытягивался из джинсов. Создавалось впечатление, что зеваки просто смотрят, не предпринимая никаких действий, чтобы помочь доктору, но вскоре кто-то протянул руку со спасительным «жгутом», одна нога была перетянута, затем вторая. Нужно было колоть обезболивающее. Девушка приходила в себя…

Казалась, скорая помощь, как обычно, едет целую вечность. Позже Фролов понял, что она приехала довольно быстро. Просто в тот момент время тянулось слишком медленно. Когда врачи неотложки кололи искалеченной девушки промедол, ее уже держали два человека, а один из них – Андрей Фролов пытался впихнуть в рот обычную шариковую ручку, чтобы она сжала ее зубами. Но ручка в зубы не шла, жертва несчастного случая, скорее, ревела как медведь, нежели кричала, и в этом реве, то и дело, можно было различить постоянно повторяющийся вопрос: «Где мои ноги?!!»

Поскольку все происходило на станции метро с названием «Городская больница», то ехать до хирургии – не больше минуты. Смена Фролова уже началась, и он принял решение сам заниматься искалеченной пациенткой. В голове промелькнула утопичная мысль пришить ноги обратно, но отделения микрохирургии в больнице не было. Идея была неосуществима, и Фролов, как профессионал, осознавал это лучше других. Девушку уже уносили на носилках, когда Андрей подошел к краю платформы и взглянул вниз. На рельсах лежали два изорванных ботинка, внутри которых хранились еще не отмершие ступни. Теперь их заберут судмедэксперты, чтобы после просто сжечь как биологические отходы.

Рядом с ботинками лежала сумка. После происшедшего лезть на рельсы совсем не хотелось. Андрей взглянул на помогавшего ему мужчину. Тот стоял, сопровождая взглядом носилки, еще не придя в себя от событий, участником которых стал. Фролов попросил его помочь быстро выбраться на перрон, а сам спрыгнул и забрал сумку. Врачи «скорой» уже поднялись по эскалатору вверх, нужно было поспешить, чтобы успеть запрыгнуть к ним в машину.

Под действием обезболивающего бледная девушка затихла и закрыла глаза. Фролов, сопроводив ее до своего отделения, начал готовиться к операции: предстояло обрезать лишнее, пережать сосуды и перебинтовать конечности, восполнить потерянную кровь. Будничная процедура, но почему-то участие в спасении пациентки заставляли испытывать к ней какое-то особое сострадание.

После операции, Фролов взял сумку пострадавшей и пошел в ординаторскую. В сумке нашелся сотовый телефон, в справочнике которого числился контакт с названием «мама». Там же оказался студенческий билет. Любовь Соколова, студентка пятого курса Тартарского государственного университета.

– Здравствуйте, капитан Мартынов, Комсомольское РОВД. Вы Андрей Фролов, спасший девушку на станции метро? – на пороге появилась милиция, бригада скорой помощи знала хирурга лично и, судя по всему, сообщила куда следует.

– Да, я. Спасти не совсем удалось. Ей отрезало ноги. Эта сумка потерпевшей. Сообщите, пожалуйста, ее матери, чтобы она приехала в больницу…

На следующий день Андрей отправился к Соколовой. Зайти к пациентке было его работой, и казалось, что ничего особенного в этой обычной процедуре не было, но почему-то хирург испытывал желание как-то порадовать девушку, а не просто скупо справиться о самочувствии. Хотя, чем можно было порадовать человека, недавно ставшего инвалидом? Тем ни менее Фролов купил фруктов и конфет.

Безногая Любовь лежала на койке с абсолютно пустым и потухшим взглядом. Казалось, что окружающие соседи по палате, прооперированные по удалению аппендицита, да межпозвоночной грыжи, по сравнению с ней, просто излучали позитив и жизнелюбие. Когда Фролов присел на край кровати, Соколова даже не повернула голову, а только взглянула на врача. Она молчала, и Андрей понял, что разговор начать придется ему:

– Меня зовут Андрей Фролов. Не знаю, помнишь меня или нет, но это я вчера вытаскивал тебя в метро. Я хирург, работаю здесь. Это тебе, – Андрей поставил пакет с гостинцами на тумбу.

Взгляд серо-голубых глаз девушки сопроводил пакет, затем она снова посмотрела пустыми глазами на Фролова и, наконец, ответила:

– Лучше бы я вчера умерла. Зачем вы меня спасли?

– Когда ты упала между вагонами, я не думал, что все закончится так. Я собирался вытащить тебя целой и невредимой. Мне кажется, в этом случае ты бы не спрашивала меня, зачем я это сделал.

– Ну, да… Спасибо… Вы всегда приносите своим пациентам… пакеты?

– Нет, только тем, кого спасал от смерти, – Андрей улыбнулся и, подумав, что спасает людей от смерти довольно часто, добавил: – Не в качестве хирурга.

Настала пауза.

– Я понимаю, что это представляется как крах, – продолжил Фролов. – Крах всей жизни. Это большая трагедия и большое испытание. Но, поверь, я работаю в хирургии не первый год, и знаю, что пациенты, которым по тем или иным причинам пришлось ампутировать конечности, живут потом вполне счастливой жизнью. К тому же сейчас очень развито протезирование. Есть даже протезы, с которыми можно заниматься спортом и танцевать. Один наш пациент даже участвовал в паралимпийских играх и выиграл там медаль. У него жена и дети.

– Вы говорите это все, потому что должны. Вы понимаете, что я теперь никогда не смогу жить прежней жизнью?

– Твоя реакция нормальна. Для хрупкой девушки ты держишься даже слишком хорошо. У меня тут мужики после ампутации плакали. Поэтому тебе просто надо все обдумать наедине с собой, чтобы набраться сил жить дальше, – с этими словами хирург поднялся с края койки.

– Вы придете завтра? – вдруг спросила Соколова.

– Конечно, – ответил Фролов.

Андрей навещал Любовь каждый день, а когда ее выписали, дал контакты общества инвалидов Тартарска, чтобы девушке приобрели инвалидную коляску. Мама Соколовой (Люба воспитывалась в неполной семье, отец уже давно не общался с дочкой, а после восемнадцати лет перестал платить алименты) постоянно благодарила Фролова, говорила, что ставит в церкви свечки за его здоровье и что он «ангел, которого послал Бог, чтобы спасти ее девочку от смерти». В больнице какое-то время Фролов был героем, но как только Соколова покинула палату, про это никто и не вспоминал. Жена Вера тоже гордилась своим мужем. Уголовное дело, открытое после трагедии, закрыли со стандартной формулировкой «за отсутствием состава преступления», ведь Соколова просто упала в обморок, и никто ее специально под колеса не толкал. Машиниста тоже не привлекли к ответственности, так как он не видел ни падения пострадавшей, ни лежащего на перроне в серой куртке Фролова. В общем, на этом история о девушке, спасенной от смерти ценой потерянных ног, должна была для молодого хирурга и закончиться. Но где-то через неделю Андрей обнаружил у себя нарастающее с каждым днем желание увидеть Любовь Соколову. Ему хотелось узнать, как у нее дела, как она адаптируется к новой жизни, в конце концов, просто поговорить о чем-нибудь. Фролов не понимал, зачем ему это надо. Ну спас, ну помог, и что? Если каждого пациента в душу пускать, с ума сойти можно. Он хотел, чтобы Соколова была для него одной из сотен, но почему-то с самого первого дня между ними установился какой-то незримый контакт, как будто девушка, схватившись за руку молодого мужчины в момент ее спасения из-под вагонов метро, больше ее не отпускала.

Через две недели после того, как Соколову выписали, Андрей не выдержал и решил хотя бы ей позвонить. У Фролова был телефон матери Любы – Екатерины Леонидовны, с которой несколько раз связывался по рабочим моментам, еще когда ее дочка была госпитализирована. Екатерина Леонидовна с радостью дала номер сотового телефона Любы, но в голосе была какая-то печальная тревога. Фролов набрал девушку, но на звонок никто не отвечал. Так было три раза. Адрес девушки был записан в рабочих документах. После смены Андрей купил торт и отправился к Соколовым.

Соколовы жили в пятиэтажной «хрущевке», не оборудованной ни лифтом, ни какими-либо вспомогательными для инвалидов устройствами. Эта была окраина города, район строился в шестидесятые под открывшийся механический завод. Завод давно не работал, что породило безработицу, пьянство и криминал на уровне «гоп-стоп». С семидесятых здесь сильно ничего не изменилось, если не считать выросших во дворах продуктовых павильонов, да одиноких, разбросанных в хаотичном порядке новостроек, выглядевших гротеском на фоне панельной серости.

Фролов долго искал нужный дом в лабиринте одинаковых зданий, наконец, нашел и заприметил опознавательный знак – возле дома была старая голубятня. На двери подъезда стоял домофон. Фролову не хотелось объяснять через переговорное устройство, кто именно посетил Соколовых. Недолгое ожидание и вместе с каким-то жильцом дома прошел вовнутрь. Квартира Любы располагалась всего-то на втором этаже, но три лестничных проема делали недоступными свободу улицы даже для инвалидной коляски. Дверь открыла Екатерина Леонидовна. Она сначала удивилась, потом обрадовалась, а затем, после вопроса Фролова: «А где Люба?», пригласила гостя на кухню.

– Коляску пока еще не купили, – рассказывала старшая Соколова. – Протезы тоже не заказывали, да и рано на них еще ходить. Для всего этого нужно оформить инвалидность. На следующей неделе документы должны быть готовы. Я бы сама уже коляску купила, но как цены узнала… Люба почти не выходит из комнаты. Понятно, что я не могу перенести ее на руках в зал, чтобы посмотреть телевизор, но я знаю, что когда меня нет дома, она на четвереньках доходит до туалета. Я говорю ей: «Люба, я же твоя мама, не надо меня стесняться». Но в моем присутствии она так не передвигается, а просто лежит и смотрит в потолок. Музыку в наушниках слушает иногда. Я специально на выходных почаще выхожу из дому, чтобы она не терпела… Ни с кем из старых друзей и знакомых не общается. Мне звонила староста группы, предлагала, чтобы они группой пришли навестить. Я Любе передала, так она истерику устроила, кричала, чтобы не смела какого-то из ее знакомых пускать. По телефону общается только с Машей, они с детства дружат. Маша в соседнем доме живет, я ее на улице встречаю, спрашиваю, почему в гости не приходишь, а она говорит, что Люба запрещает. А еще очень плохо ест. Может один раз в день поковыряться в тарелке и все. Уже кожа до кости одни остались. Хорошо хоть перевязки делать дает. Андрей Владимирович, может, хоть вы с ней поговорите. Я очень за Любу переживаю. Я в университет ездила, ей там академический дали, тут полгода-то осталось, и то боюсь, вдруг не доучится. Я понимаю, что ей сейчас нелегко, но надо бороться, держаться… Дальше легче будет. Коляску купят скоро. Но главное, я боюсь, что она с собой покончит…

На глазах Екатерины Леонидовны стала расти роса слез.

– Это все нормально, – пытался успокоить ее молодой врач, хотя он только что осознал, что не имеет особых познаний о том, как ведут себя дома люди, ставшие инвалидами, и просто импровизирует. – Я думаю, что она не будет с собой кончать. Появится коляска, сможет передвигаться по дому, а с вами по улице. Поскорее верните ее к учебе. Чтобы мозг был чем-то занят, – Фролов понимал, что на самом деле понятия не имеет, что творится в голове девушки и, возможно, она действительно готовит план по суициду. – А я сейчас с ней поговорю, если она конечно захочет.

Андрей осторожно открыл дверь и зашел в комнату к Любови. Она лежала на кровати. Настенный светильник освещал пространство тусклым желтоватым светом. Девушка повернула голову и, увидев неожиданного гостя, даже слегка улыбнулась, а затем приподнялась на руках, перейдя в полусидящее положение. Она смотрела на Андрея, не отрываясь, как будто он пришел, чтобы взмахом волшебной палочки вернуть ее ступни и прежнюю жизнь. Фролов понял, что это хороший знак. Вероятно, он пришел кстати, потому что Люба выглядела ужасно: впалые щеки, синяки под глазами, засаленные немытые волосы.

– Привет, – поздоровался Андрей.

– Я думала, что больше никогда не увижу вас…

– Можешь сама одеваться?

– Да. А зачем?

– Мы идем гулять. Думаю, что твои «кожу и кости» я унесу куда угодно.

– Вы понесете меня на руках?

– А что, у нас есть другие варианты?

– Только я две неделе на улице не была. Какая там погода?

– Самая что не есть весенняя. В самый раз для прогулок.

– Зачем вы это делаете? Почему вы пришли?

– Я же давал клятву Гиппократа. Почему ты плохо ешь? Организм и так испытал жуткий стресс, ему нужны силы, – Фролов специально перевел тему, чтобы не объяснять свои поступки.

Андрей вынес девушку во двор и посадил на лавочку. Солнце уже подходило к горизонту, был теплый майский вечер. Весело чирикали воробьи, во дворе бегали и кричали дети. На деревьях уже показались нежные листочки, пролив зеленую краску на кроны деревьев. Ветер нес запах весны и дыма. Фролов не пытался читать Соколовой лекции и нравоучения, разговаривал на темы, не связанные с трагедией, случившейся около месяца назад. И вдруг начал рассказывать о себе. Время летело незаметно, и Андрей принялся нервничать, дома ждала жена. Он предупредил, что пришлось задержаться на работе, но работой это назвать было трудно. Вере врать не хотелось. Но объяснить, почему он здесь, похоже, Фролов не мог никому: ни Любе, не жене, ни самому себе.

– Андрей Владимирович, можете перенести меня на другую лавочку. Вон на ту. Я знаю, что мама сейчас поглядывает за мной, а хочу попросить, чтобы вы купили мне… бутылку пива. У меня деньги есть. На той лавочке мама нас не увидит.

– Люба, ты спросила сегодня почему я пришел… Это не связано с работой. Просто мне показалось, что тебе очень плохо, что нужна помощь. Я же спасал тебя не для того, чтобы ты потом покончила с собой…

– Я не буду кончать жизнь самоубийством. Я знаю, это вам мама сказала. И, наверное, попросила прийти. Успокойте ее. Может, во многом, я буду жить как раз из-за нее. Мы с трех лет живем вместе и очень друг друга любим.

– Это радует, это очень хорошо, – Фролову понравилось, что Люба связывает его приход с просьбой мамы и, решив ничего не отрицать, продолжил: – Хочешь, я буду звонить тебе и иногда навещать?

– Конечно, хочу… Вы единственный человек, которого я не стесняюсь. Я знаю, что вы никогда не подумаете, что я калека или безногая уродка. Вы понимаете все мои сегодняшние ситуации.

– А почему ты стесняешься мамы?

– Мне стыдно перед ней. Я искалечила не только свою жизнь, но и ее. У нее теперь одни проблемы… Вы ничего не ответили про пиво? Мне нельзя его, да?

– Можно. Одну бутылку. Сейчас куплю. Будем пить здесь. Все равно запах потом будет. Запиши номер моего телефона. Я тебе звонил сегодня, номер мне дала твоя мама. Ты просто не отвечала.